— Христос воскресе, Ольга Александровна, — говорит он, протягивая яичко, расписанное им самим акварелью с золотом.
— Воистину! — Ольга Александровна, вы знаете, конечно, православный обычай… — Нет, нет, я не христосуюсь ни с кем. — Тогда вы плохая христианка. Ну, пожалуйста. Ради великого дня! Полная важная мамаша покачивается у окна под пальмой в плетеной качалке. У ног ее лежит большой рыжий леонбергер. — Оля, не огорчай юнкера. Поцелуйся. — Хорошо, но только один раз, больше не смейте. Kонечно, он осмелился. О, каким пожаром горят нежные атласные прелестные щеки. Губы юноши обожжены надолго. Он смотрит: ее милые розовые губы полуоткрыты и смеются, но в глазах влажный и глубокий блеск. — Ну, вот и довольно с вас. Чего хотите? Пасхи? Kулича? Ветчины? Хереса? А радостный, пестрый, несмолкаемый звон московских колоколов льется сквозь летние рамы окон… Александр Куприн «Московская пасха»
Александр Куприн
— Христос воскресе, Ольга Александровна, — говорит он, протягивая яичко, расписанное им самим акварелью с золотом.
— Воистину!
— Ольга Александровна, вы знаете, конечно, православный обычай…
— Нет, нет, я не христосуюсь ни с кем.
— Тогда вы плохая христианка. Ну, пожалуйста. Ради великого дня!
Полная важная мамаша покачивается у окна под пальмой в плетеной качалке. У ног ее лежит большой рыжий леонбергер.
— Оля, не огорчай юнкера. Поцелуйся.
— Хорошо, но только один раз, больше не смейте.
Kонечно, он осмелился.
О, каким пожаром горят нежные атласные прелестные щеки. Губы юноши обожжены надолго. Он смотрит: ее милые розовые губы полуоткрыты и смеются, но в глазах влажный и глубокий блеск.
— Ну, вот и довольно с вас. Чего хотите? Пасхи? Kулича? Ветчины? Хереса?
А радостный, пестрый, несмолкаемый звон московских колоколов льется сквозь летние рамы окон…
Александр Куприн «Московская пасха»