=============== 8 сентября 1941 г. началась блокада Ленинграда во время Великой Отечественной войны Наступление фашистских войск на Ленинград, захвату которого германское командование придавало важное стратегическое значение, началось летом 1941 года. На Ленинград шла группа армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала фон Лееба. В августе тяжелые бои шли уже на подступах к городу, немецкие войска перерезали железные дороги, связывавшие Ленинград со страной. 8 сентября 1941 года началась 872-дневная блокада Ленинграда. Воспоминания "из первых рук" очень помогают не забыть, как переживалась страшная реальность блокады. Мы предлагаем Вашему вниманию детские блокадные воспоминания Лидии Ивановны Загоровской. "Я родилась в Ленинграде, и когда началась война, мне шел пятый год. Летом 1941 г. наша семья жила в дачной квартире в Лесном на границе лесопарка Сосновка, вдоль которого проходили улицы Михайловская, Ананьевская, Яшумов пер., Старо-Парголовский пр., застроенные в основном двухэтажными деревянными домами. Сегодня часть этих улиц не существует. Сохранились у Сосновки, на углу пр. Тореза (б. Старо-Парголовский пр.) и Михайловской ул. характерный дом для начала XX века – низ каменный, верх деревянный, и дом недалеко от Ольгинского «озера» («бассейка» - как звали местные жители водоем, образовавшийся на месте карьера по добыче песка, идущего на строительство Ленинграда). Лето 1941 г. стояло жаркое и мы, дети, бегали целый день босиком по зеленой траве, желтому песку и теплой воде, собиравшейся в канавах после грозы. Вокруг дома стояли могучие сосны и березы, нам их было не обхватить руками. Множество кустов сирени, акации, жасмина, шиповника прятали нас в прохладной тени. Нам, детворе, было очень весело и хорошо. Неожиданно взрослые стали вести себя неспокойно, повторяя в испуге «война, война». Это слово было незнакомо и непонятно, что оно могло принести нам, детям, было неизвестно, только почему-то всегда лежащие на столе конфеты исчезли, на нас стали обращать меньше внимания. Однажды мама сказала, что мы уедем в другой город. Начались сборы. Большая комната трехкомнатной квартиры стала наполняться мешками, узлами, тюками. Нам было весело хлопотать о сборах, прыгать, ползать и прятаться за горой вещей. Но мама почему-то не радовалась с нами, а с каждым днем грустнела, чаще плакала и вдруг стала строгой, собранной, решительной. Наконец подъехала машина, в квартиру вошли военные и представители власти, чтобы отправить нас в другой город, как они говорили «эвакуировать». В этот момент мама сказала: - У меня дети, мой дом здесь. Куда и к кому повезу я такую ораву? Кому я нужна с детьми, кто ждет меня? Родственников у меня нигде нет, остановиться негде. Что хотите со мной делайте, а я никуда не поеду. Что здесь началось, крики, уговоры, приказы, но мать стояла на своем. Так мы остались в городе, а через несколько недель, 8 сентября 1941 г., началась блокада Ленинграда. С позиции сегодняшнего дня, моя мама, как и многие ленинградцы, еще не представляли, что ожидает город, который в первые месяцы лета не подвергался массированным бомбардировкам. Население не знало, где находятся вражеские войска, не знало положение дел по продовольствию. Медленная эвакуация и оставшиеся в городе женщины, большое количество детей, стариков и больных впоследствии создало тяжелое положение с продовольствием в осажденном Ленинграде. Правда, мама считала свой поступок правильным, приводя в пример погибших при эвакуации жильцов дома. Мама каждый день ходила на совхозное поле, расположенное в двух километрах от дома на землях бывшей фермы Бенуа[2], где после уборки урожая капусты на полях оставались зеленые листья и кочерыжки, их-то она собирала и носила домой. В наши детские обязанности входила помощь взрослым в обработке этих отходов: мыть, обрезать, шинковать, солить и укладывать в бочонки. Отец в пятидесяти метрах от дома в песочной горке вырыл почти настоящее овощехранилище со ступеньками вниз и двумя отделениями, где и разместилось богатство семьи: бочонки с кислой капустой, картошка, морковка, свекла – все со своего огорода. Впоследствии этот погреб служил жильцам дома бомбоубежищем. После начала блокады я услышала новое слово «смерть», в дальнейшем ставшее обыденным и часто упоминаемым. Наша семья дружила со скрипачом – евреем (имени его не помню), солистом оркестра Театра оперы и балета им. С.М.Кирова (ныне Мариинский). Он приходил пообщаться с отцом и дать уроки музыки старшей сестре Аде. С детства самоучкой отец научился играть на скрипке, не зная нотной грамоты, по слуху, исполнял произведения П.Чайковского, свою любимую «Сольвейг» Грига и др. Игра отца приводила скрипача в восторг. Вели они с отцом и политические беседы. Скрипач боялся, что фашисты смогут взять Ленинград, начнут уничтожать население, в первую очередь евреев. Угроза взятия немцами Ленинграда действительно была в первых числах сентября 1941 г. Скрипач не выдержал напряжения и, чтобы не быть взятым в плен, повесился, оставив записку моим родителям забрать его скрипки для Ады. Скрипки были итальянских мастеров, но, к сожалению, их у нас украли после войны. Сентябрь был теплый, холода начались в октябре. Однажды в октябре мама взяла меня с собой в булочную за хлебом. Очередь была большая и медленно двигалась. Мы продвигаясь с очередью, подошли к витрине булочной, где с довоенных времен сохранились муляжи булочных изделий. Я вдруг увидела «булку» и закричала, что хочу ее. Очередь стала объяснять мне, что это не настоящая «булка» и есть ее нельзя, можно сломать зубы. Но я уже ничего не слышала, не понимала, я видела булку и хотела ее. Я начала вырываться, бросаться к витрине, со мной началась истерика. Как я оказалась дома, я не помнила, передо мной в глазах стояла «булка». Затаившись, я ждала момента, когда можно будет одной сбегать к булочной и в витрине взять «булку». Я осуществила свой замысел, но витрина была пуста, «булки» там не было. С каждым днем ощутимее становился холод и голод. С ноября по 25 декабря 1941 г. снижалась норма выдачи хлеба, другие продукты по карточкам почти не отоваривались, иногда, до ноября 1941 г. вместо положенного мяса 25 г на день, выдавали на выбор: яичный порошок, студень с отвратительным запахом из бараньих кишок или мездры молодых телят. В ноябре 1941г. была установлена минимальная норма выдачи хлеба, работающим – 250 грамм, иждивенцам и детям – 125 грамм. Состав хлеба состоял из: пищевой целлюлозы, хлопкового жмыха (до войны использовался в топках пароходов), обойной пыли, вытряски из мешков, кукурузной муки и ржаной муки. На вкус хлеб был горьковато-травянистый. Ленинградцы оказались зажатыми в темном холодном каменном мешке города. Есть было нечего. Начался голод. К нему прибавились беды: мороз, доходивший до 40 0С, отсутствие воды, тепла, света. Стоял транспорт, заводы, фабрики – электричество не подавалось. Мы, жители окраины Ленинграда, по сравнению с другим городским населением, оказались более в выгодных условиях: у нас были дрова, а значит тепло, у нас была вода из проруби Ольгинского водоема – «бассейки», вокруг нас росли деревья и кустарники, отвар которых можно было пить как чай. В начале октября 1941 года случилось несчастье – украли все запасы овощей из самодеятельного овощехранилища. Кто это сделал, осталось тайной. Мама организовала дома регулярное трехразовое горячее питание. Отсчитывала небольшое количество зерен круп, заливала водой и долго вываривала в печке. Это жижица разливалась по тарелкам и туда крошилась небольшая часть суточной нормы хлеба. Мы сидели за столом и глазами следили за руками мамы, ждали этой похлебки. Мой брат Анатолий, получив свою порцию, всегда начинал кричать, что ему дали меньше, чем другим. Мама молча брала тарелку другого и заменяла тарелку брата. Он, посмотрев на новую тарелку, кричал: «Отдайте мне мою!» Это повторялось изо дня в день. Однажды, при очередной замене тарелок, к нам в гости пришел брат мамы, любимый всеми дядя Яша. У него тоже была многодетная семья, жили они на наб. Робеспьера. Одежда его была занесена снегом, сам он еле держался на ногах от голода и холода. Ему помогли раздеться и уложили в кровать, ногами к горячей печке. - Дай мне поесть, Марфа, - обратился он к маме. - У меня ничего не осталось, - ответила она. - А ты возьми по ложке супа от детей и налей мне. Мама взяла по ложке от каждого из нас, но это едва покрыло дно тарелки, затем вылила свою порцию и дала своему брату. Дядя Яша с жадностью съел «суп», достал гребешок, расстелил газету и стал вычесывать с головы вшей, их было множество, они были огромные и прямо сыпались на газету. Мама закричала: - Что ты делаешь, заразишь мне всех детей. - Не бойся, это особые вши, смертные. Возьми и брось в печку. Дядя Яша свернул газету и отдал ее маме. Вспыхнув ярким огнем, газета быстро сгорела. Отогревшись у печки, дядя Яша отправился домой. Мама все время беспокоилась за него, дойдет ли он до дома. Не выдержав неизвестности, она пошла домой к дяде Яше. Вернулась она поздно вечером, долго плакала, рассказывая нам, как она дошла, как вошла в холодную пустую квартиру, как нашла старшую дочь дяди Яши в кровати. Позднее, я услышала рассказ Зины, дочери Якова, единственной выжившей в блокаду из всей большой семьи дяди: Рассказ Зины: «Сентябрь оказался очень теплым и горячим от артобстрелов города. Без конца по радио объявляли о начале воздушной тревоги. Вначале вся наша семья как все горожане бегали в бомбоубежище, но привыкнув к артиллерийским обстрелам, оставалась дома. 8 сентября началась 900-дневная блокада города. Ограниченные запасы продовольствия требовали снижения норм выдачи продуктов. 12 сентября – второе сокращение хлебной нормы – иждивенцам по 250 г хлеба, детям – по 300 г. Другие продукты питания снижались реже, но фактическая выдача производилась в зависимости от наличия продуктов. По карточкам можно было купить с сентября до января: мяса – 400 г, крупы и макарон – 1 кг, жира – 200 г, сахара и кондитерских изделий – 1 кг. Единая карточка для детей всех возрастов не была оправдана жизнью, подростки, получавшие иждивенческие карточки, не добирали калорий, им требовалось более полноценное питание. 3 октября – третье сокращение выдачи хлеба иждивенцам и детям – по 200 г хлеба. С 12 по 18 октября 1941 г. в домоуправлениях и на рабочих местах прошла перерегистрация продовольственных карточек на октябрь месяц. Предоставленные документы сличались с фактическим состоянием семьи. На момент перерегистрации вся семья Якова была жива. Теперь по карточкам можно было отоварить более мелкий вес продуктов: мясо – по 25 г, жиры – по 10 г, хлеб – по 25 г, сахар – по 50 г. По карточкам можно было получить хлеб на день вперед, но за прошедший день получить было нельзя. Керосин последний раз выдали в сентябре месяце по 2,5 л на человека и до февраля 1942 г керосин населению не отпускался. С наступлением холодов отопление жилых домов не производилось, из-за отсутствия электричества остановился городской транспорт, закрылись бани, с перерывами работал водопровод, затем воду не подавали. В нашей квартире стекла были выбиты взрывной волной, пришлось забить их фанерой и коврами для тепла. В комнатах стало темно и холодно. За водой ходили на Неву, отец прорубил прорубь напротив дома и все жильцы нашего дома и близлежащих домов брали воду из этой проруби. 13 ноября 1941 г – четвертое снижение норм выдачи хлеба – 150 г. Через неделю, 20 ноября установили самую низкую норму выдачи хлеба – 125 г, другие продукты по карточкам не отоваривались, их просто не было. Спали, не снимая одежды. Первый умер Коля, его растущему организму этого питания не хватало. Умер он тихо, лег спать и не проснулся. Накануне смерти Коли нас навестил дядя Иван, муж сестры отца – Марфы. Жили они лучше в блокаду, у них топилась печка, были дрова, рядом была вода, окна были в сохранности, и днем в квартире было светло. Дядя Иван вошел и ахнул: «Что вы в холоде сидите, топите буржуйку». «Нет дров», - ответил отец. «Ломайте, разбивайте мебель и топите», - сказал дядя Иван, но увидев обессилевших отца и мать, сам начал заготавливать дрова, зажег буржуйку, вскипятил воду и горячую заставил всех выпить. Это согрело организмы детей. Большим он помочь не мог. Вскоре за Колей умер Толя. Он сделался безразличным, глаза его остекленели, он лег в постель и заснул вечным сном. 12-летний Леня после смерти братьев сказал: «Теперь моя очередь». Он, как и другие, стал безразличным, почти не разговаривал, не было сил. Все время лежал в кровати и покорно ждал смерти. Отец не мог вынести эту картину, он решил что-нибудь предпринять, сходить на Выборгскую сторону к сестре Марфе и попросить у нее или у соседей, жителей сельской местности продать за золото что-нибудь съестное. Идти было далеко, за Политехнический институт, но он дошел, ввалился в квартиру замерзший и голодный. В это время Марфа разливала обед: жидкая похлебка из крупы с накрошенным туда хлебом. «Марфа, дай мне поесть», - сказал Яков. «Ты видишь, я все отдала детям», ответила она. «А ты возьми по ложке с каждой тарелки и дай мне». Марфа сделала, как он просил, но это только покрыло дно тарелки. Тогда Марфа вылила ему свою порцию. Яков поел, погрел ноги у печки, рассказал о своей беде и спросил ее, у кого из местных можно купить продукты за золото. Узнав, что это невозможно, он собрался в обратный путь. До дома он не дошел...
АНТИМАЙДАН - никто кроме нас! С Нами Бог!
ДЕТСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О БЛОКАДЕ ЛЕНИНГРАДА
===============
8 сентября 1941 г. началась блокада Ленинграда во время Великой Отечественной войны
Наступление фашистских войск на Ленинград, захвату которого германское командование придавало важное стратегическое значение, началось летом 1941 года. На Ленинград шла группа армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала фон Лееба. В августе тяжелые бои шли уже на подступах к городу, немецкие войска перерезали железные дороги, связывавшие Ленинград со страной. 8 сентября 1941 года началась 872-дневная блокада Ленинграда.
Воспоминания "из первых рук" очень помогают не забыть, как переживалась страшная реальность блокады. Мы предлагаем Вашему вниманию детские блокадные воспоминания Лидии Ивановны Загоровской.
"Я родилась в Ленинграде, и когда началась война, мне шел пятый год. Летом 1941 г. наша семья жила в дачной квартире в Лесном на границе лесопарка Сосновка, вдоль которого проходили улицы Михайловская, Ананьевская, Яшумов пер., Старо-Парголовский пр., застроенные в основном двухэтажными деревянными домами. Сегодня часть этих улиц не существует. Сохранились у Сосновки, на углу пр. Тореза (б. Старо-Парголовский пр.) и Михайловской ул. характерный дом для начала XX века – низ каменный, верх деревянный, и дом недалеко от Ольгинского «озера» («бассейка» - как звали местные жители водоем, образовавшийся на месте карьера по добыче песка, идущего на строительство Ленинграда).
Лето 1941 г. стояло жаркое и мы, дети, бегали целый день босиком по зеленой траве, желтому песку и теплой воде, собиравшейся в канавах после грозы. Вокруг дома стояли могучие сосны и березы, нам их было не обхватить руками. Множество кустов сирени, акации, жасмина, шиповника прятали нас в прохладной тени. Нам, детворе, было очень весело и хорошо.
Неожиданно взрослые стали вести себя неспокойно, повторяя в испуге «война, война». Это слово было незнакомо и непонятно, что оно могло принести нам, детям, было неизвестно, только почему-то всегда лежащие на столе конфеты исчезли, на нас стали обращать меньше внимания.
Однажды мама сказала, что мы уедем в другой город. Начались сборы. Большая комната трехкомнатной квартиры стала наполняться мешками, узлами, тюками. Нам было весело хлопотать о сборах, прыгать, ползать и прятаться за горой вещей.
Но мама почему-то не радовалась с нами, а с каждым днем грустнела, чаще плакала и вдруг стала строгой, собранной, решительной. Наконец подъехала машина, в квартиру вошли военные и представители власти, чтобы отправить нас в другой город, как они говорили «эвакуировать».
В этот момент мама сказала:
- У меня дети, мой дом здесь. Куда и к кому повезу я такую ораву? Кому я нужна с детьми, кто ждет меня? Родственников у меня нигде нет, остановиться негде. Что хотите со мной делайте, а я никуда не поеду.
Что здесь началось, крики, уговоры, приказы, но мать стояла на своем. Так мы остались в городе, а через несколько недель, 8 сентября 1941 г., началась блокада Ленинграда. С позиции сегодняшнего дня, моя мама, как и многие ленинградцы, еще не представляли, что ожидает город, который в первые месяцы лета не подвергался массированным бомбардировкам. Население не знало, где находятся вражеские войска, не знало положение дел по продовольствию. Медленная эвакуация и оставшиеся в городе женщины, большое количество детей, стариков и больных впоследствии создало тяжелое положение с продовольствием в осажденном Ленинграде.
Правда, мама считала свой поступок правильным, приводя в пример погибших при эвакуации жильцов дома.
Мама каждый день ходила на совхозное поле, расположенное в двух километрах от дома на землях бывшей фермы Бенуа[2], где после уборки урожая капусты на полях оставались зеленые листья и кочерыжки, их-то она собирала и носила домой.
В наши детские обязанности входила помощь взрослым в обработке этих отходов: мыть, обрезать, шинковать, солить и укладывать в бочонки.
Отец в пятидесяти метрах от дома в песочной горке вырыл почти настоящее овощехранилище со ступеньками вниз и двумя отделениями, где и разместилось богатство семьи: бочонки с кислой капустой, картошка, морковка, свекла – все со своего огорода. Впоследствии этот погреб служил жильцам дома бомбоубежищем.
После начала блокады я услышала новое слово «смерть», в дальнейшем ставшее обыденным и часто упоминаемым. Наша семья дружила со скрипачом – евреем (имени его не помню), солистом оркестра Театра оперы и балета им. С.М.Кирова (ныне Мариинский). Он приходил пообщаться с отцом и дать уроки музыки старшей сестре Аде. С детства самоучкой отец научился играть на скрипке, не зная нотной грамоты, по слуху, исполнял произведения П.Чайковского, свою любимую «Сольвейг» Грига и др. Игра отца приводила скрипача в восторг. Вели они с отцом и политические беседы. Скрипач боялся, что фашисты смогут взять Ленинград, начнут уничтожать население, в первую очередь евреев. Угроза взятия немцами Ленинграда действительно была в первых числах сентября 1941 г. Скрипач не выдержал напряжения и, чтобы не быть взятым в плен, повесился, оставив записку моим родителям забрать его скрипки для Ады. Скрипки были итальянских мастеров, но, к сожалению, их у нас украли после войны.
Сентябрь был теплый, холода начались в октябре. Однажды в октябре мама взяла меня с собой в булочную за хлебом. Очередь была большая и медленно двигалась. Мы продвигаясь с очередью, подошли к витрине булочной, где с довоенных времен сохранились муляжи булочных изделий. Я вдруг увидела «булку» и закричала, что хочу ее. Очередь стала объяснять мне, что это не настоящая «булка» и есть ее нельзя, можно сломать зубы. Но я уже ничего не слышала, не понимала, я видела булку и хотела ее. Я начала вырываться, бросаться к витрине, со мной началась истерика. Как я оказалась дома, я не помнила, передо мной в глазах стояла «булка». Затаившись, я ждала момента, когда можно будет одной сбегать к булочной и в витрине взять «булку». Я осуществила свой замысел, но витрина была пуста, «булки» там не было.
С каждым днем ощутимее становился холод и голод. С ноября по 25 декабря 1941 г. снижалась норма выдачи хлеба, другие продукты по карточкам почти не отоваривались, иногда, до ноября 1941 г. вместо положенного мяса 25 г на день, выдавали на выбор: яичный порошок, студень с отвратительным запахом из бараньих кишок или мездры молодых телят.
В ноябре 1941г. была установлена минимальная норма выдачи хлеба, работающим – 250 грамм, иждивенцам и детям – 125 грамм. Состав хлеба состоял из: пищевой целлюлозы, хлопкового жмыха (до войны использовался в топках пароходов), обойной пыли, вытряски из мешков, кукурузной муки и ржаной муки. На вкус хлеб был горьковато-травянистый.
Ленинградцы оказались зажатыми в темном холодном каменном мешке города. Есть было нечего. Начался голод. К нему прибавились беды: мороз, доходивший до 40 0С, отсутствие воды, тепла, света. Стоял транспорт, заводы, фабрики – электричество не подавалось.
Мы, жители окраины Ленинграда, по сравнению с другим городским населением, оказались более в выгодных условиях: у нас были дрова, а значит тепло, у нас была вода из проруби Ольгинского водоема – «бассейки», вокруг нас росли деревья и кустарники, отвар которых можно было пить как чай.
В начале октября 1941 года случилось несчастье – украли все запасы овощей из самодеятельного овощехранилища. Кто это сделал, осталось тайной.
Мама организовала дома регулярное трехразовое горячее питание. Отсчитывала небольшое количество зерен круп, заливала водой и долго вываривала в печке. Это жижица разливалась по тарелкам и туда крошилась небольшая часть суточной нормы хлеба.
Мы сидели за столом и глазами следили за руками мамы, ждали этой похлебки. Мой брат Анатолий, получив свою порцию, всегда начинал кричать, что ему дали меньше, чем другим.
Мама молча брала тарелку другого и заменяла тарелку брата. Он, посмотрев на новую тарелку, кричал: «Отдайте мне мою!» Это повторялось изо дня в день.
Однажды, при очередной замене тарелок, к нам в гости пришел брат мамы, любимый всеми дядя Яша. У него тоже была многодетная семья, жили они на наб. Робеспьера. Одежда его была занесена снегом, сам он еле держался на ногах от голода и холода. Ему помогли раздеться и уложили в кровать, ногами к горячей печке.
- Дай мне поесть, Марфа, - обратился он к маме.
- У меня ничего не осталось, - ответила она.
- А ты возьми по ложке супа от детей и налей мне.
Мама взяла по ложке от каждого из нас, но это едва покрыло дно тарелки, затем вылила свою порцию и дала своему брату.
Дядя Яша с жадностью съел «суп», достал гребешок, расстелил газету и стал вычесывать с головы вшей, их было множество, они были огромные и прямо сыпались на газету. Мама закричала:
- Что ты делаешь, заразишь мне всех детей.
- Не бойся, это особые вши, смертные. Возьми и брось в печку.
Дядя Яша свернул газету и отдал ее маме. Вспыхнув ярким огнем, газета быстро сгорела. Отогревшись у печки, дядя Яша отправился домой.
Мама все время беспокоилась за него, дойдет ли он до дома. Не выдержав неизвестности, она пошла домой к дяде Яше. Вернулась она поздно вечером, долго плакала, рассказывая нам, как она дошла, как вошла в холодную пустую квартиру, как нашла старшую дочь дяди Яши в кровати.
Позднее, я услышала рассказ Зины, дочери Якова, единственной выжившей в блокаду из всей большой семьи дяди:
Рассказ Зины:
«Сентябрь оказался очень теплым и горячим от артобстрелов города. Без конца по радио объявляли о начале воздушной тревоги.
Вначале вся наша семья как все горожане бегали в бомбоубежище, но привыкнув к артиллерийским обстрелам, оставалась дома.
8 сентября началась 900-дневная блокада города. Ограниченные запасы продовольствия требовали снижения норм выдачи продуктов.
12 сентября – второе сокращение хлебной нормы – иждивенцам по 250 г хлеба, детям – по 300 г. Другие продукты питания снижались реже, но фактическая выдача производилась в зависимости от наличия продуктов. По карточкам можно было купить с сентября до января: мяса – 400 г, крупы и макарон – 1 кг, жира – 200 г, сахара и кондитерских изделий – 1 кг. Единая карточка для детей всех возрастов не была оправдана жизнью, подростки, получавшие иждивенческие карточки, не добирали калорий, им требовалось более полноценное питание.
3 октября – третье сокращение выдачи хлеба иждивенцам и детям – по 200 г хлеба.
С 12 по 18 октября 1941 г. в домоуправлениях и на рабочих местах прошла перерегистрация продовольственных карточек на октябрь месяц. Предоставленные документы сличались с фактическим состоянием семьи. На момент перерегистрации вся семья Якова была жива. Теперь по карточкам можно было отоварить более мелкий вес продуктов: мясо – по 25 г, жиры – по 10 г, хлеб – по 25 г, сахар – по 50 г. По карточкам можно было получить хлеб на день вперед, но за прошедший день получить было нельзя.
Керосин последний раз выдали в сентябре месяце по 2,5 л на человека и до февраля 1942 г керосин населению не отпускался.
С наступлением холодов отопление жилых домов не производилось, из-за отсутствия электричества остановился городской транспорт, закрылись бани, с перерывами работал водопровод, затем воду не подавали. В нашей квартире стекла были выбиты взрывной волной, пришлось забить их фанерой и коврами для тепла. В комнатах стало темно и холодно. За водой ходили на Неву, отец прорубил прорубь напротив дома и все жильцы нашего дома и близлежащих домов брали воду из этой проруби.
13 ноября 1941 г – четвертое снижение норм выдачи хлеба – 150 г.
Через неделю, 20 ноября установили самую низкую норму выдачи хлеба – 125 г, другие продукты по карточкам не отоваривались, их просто не было.
Спали, не снимая одежды. Первый умер Коля, его растущему организму этого питания не хватало. Умер он тихо, лег спать и не проснулся. Накануне смерти Коли нас навестил дядя Иван, муж сестры отца – Марфы. Жили они лучше в блокаду, у них топилась печка, были дрова, рядом была вода, окна были в сохранности, и днем в квартире было светло. Дядя Иван вошел и ахнул: «Что вы в холоде сидите, топите буржуйку».
«Нет дров», - ответил отец.
«Ломайте, разбивайте мебель и топите», - сказал дядя Иван, но увидев обессилевших отца и мать, сам начал заготавливать дрова, зажег буржуйку, вскипятил воду и горячую заставил всех выпить. Это согрело организмы детей. Большим он помочь не мог. Вскоре за Колей умер Толя. Он сделался безразличным, глаза его остекленели, он лег в постель и заснул вечным сном.
12-летний Леня после смерти братьев сказал: «Теперь моя очередь». Он, как и другие, стал безразличным, почти не разговаривал, не было сил. Все время лежал в кровати и покорно ждал смерти. Отец не мог вынести эту картину, он решил что-нибудь предпринять, сходить на Выборгскую сторону к сестре Марфе и попросить у нее или у соседей, жителей сельской местности продать за золото что-нибудь съестное. Идти было далеко, за Политехнический институт, но он дошел, ввалился в квартиру замерзший и голодный. В это время Марфа разливала обед: жидкая похлебка из крупы с накрошенным туда хлебом. «Марфа, дай мне поесть», - сказал Яков.
«Ты видишь, я все отдала детям», ответила она.
«А ты возьми по ложке с каждой тарелки и дай мне».
Марфа сделала, как он просил, но это только покрыло дно тарелки. Тогда Марфа вылила ему свою порцию. Яков поел, погрел ноги у печки, рассказал о своей беде и спросил ее, у кого из местных можно купить продукты за золото. Узнав, что это невозможно, он собрался в обратный путь. До дома он не дошел...