На следующее утро я отправился в порт, так как уроки к меня были только во вторую смену. Тот же начальник с золотыми галунами усадил меня за отдельный стол и вывалил на него гору папок с документами. Я открыл верхнюю из них и понял, что все наши беды происходят по причине головотяпства и недомыслия. Это был контракт, заключенный на самом верху, то есть, на уровне министерств торговли СССР и Японии. А я знал, что подобного рода контракты оформляются на трех языках. В данном случае один экземпляр должен быть на русском языке, второй – на японском, а третий - на языке международного общения, то бишь, на английском. Почему этого не знали служащие порта, я ума не приложу. И когда я показал все три экземпляра начальнику, он очень удивился и побежал по конторе, дабы устроить разнос свои подчиненным. А я продолжил работать с другими документами, с которыми пришлось повозиться часа два, потому что их было очень много. При заходе иностранного судна в порт или даже на рейд капитан должен был представить массу бумаг, о которых я не имел никакого представления, но с помощью морского словаря разобрался в них досконально. Назову только некоторые из них, сохранившиеся в моей памяти: «Сargo Declaration» - грузовая декларация, «Sanitary Declaration» - санитарная декларация, «Currency Declaration» - валютная декларация, «Crew List» - список членов экипажа, «Guarantee Lеtters» - гарантийные письма об отсутствии на борту оружия, наркотиков и прокаженных, и так далее и тому подобное. И почти в каждом документе было до пятидесяти пунктов и подпунктов, пренебрегать коими портовые власти не имели права. Так как первое судно должно было прийти через три – четыре дня, я делал перевод прямо на бланках этих документов, а начальник тут же относил их машинисткам для распечатки. В половине второго я уже вёл урок английского языка в школе, хотя голова у меня страшно болела, а в глазах еще вертелись морские термины, словно кровавые мальчики. А когда стемнело, и я уже собирался идти домой, в класс вошла без стука делопроизводитель Дормидонтова и сказала: - Борис Валентинович, вас вызывают на совещание в порт, машина у входа. В кабинете капитана порта Рудова меня уже ждал весь коллектив служащих и пограничники, и он представил меня как спасителя чести торгового флота Сахалина и попросил задавать мне вопросы по непонятым позициям, коих оказалось весьма много. Так, например, дотошный помощник Рудова по санитарному досмотру никак не мог понять, что надо делать, если на борту судна всё-таки окажутся больные проказой. На что я ответил полушутя полувсерьёз: - Отправить судно на остров Таити, где есть лепрозорий. Я знал об этом, так как недавно прочел книгу о художнике Гогене, жившем на этом острове.. Рудов понял, что совершил ошибку, разрешив вести свободную дискуссию по вопросам, коим нет конца, объявил совещание оконченным, и я, наконец, отправился домой. По пути купил бутылку пива, и выпив ее в темноте, так как света в моей квартире снова не было, уснул сном праведника. А утром я со свежей уже головой отправился в школу и, встретив там Балдина, рассказал ему о своем успехе на поприще переводчика и поблагодарил его за словарь, без коего этот успех был бы невозможен. Теперь я думал, что моя портовская миссия окончена, но, как оказалось, это было не так: через три дня меня пригласили на банкет в честь прихода первого иностранного судна в наш порт. Роскошный стол был накрыт в зале заседаний, с нашей стороны присутствовали городской голова, руководящие работники порта и начальник погранзаставы, с японской – капитан судна, тщедушный пожилой мужчина с гордо задранной головой, его старший помощник и главный механик. Меня посадили напротив японского капитана, чтобы я мог смотреть прямо ему в рот и переводить его речь, которую он был обязан произнести в честь такого торжественного события. И он произнес её в виде тоста, держа в руке бокал с «Советским шампанским». Я запомнил этот тост почти дословно, так как он был весьма необычен и даже печален. - Не удивляйтесь тому что я сейчас скажу,- сказал он по-английски с сильным самурайским акцентом. – Я хочу выпить за то, что за время пребывания в вашем городе ни один мальчишка не кинул в меня камень и не крикнул мне вслед: «Эй ты, желтая обезьяна!». За долгие годы моей службы на флоте я заходил в порты множества стран: США, Канады, Англии, Франции и других, и почти привык к такому отношению к нам, японцам. Поэтому от чистого сердца хочу сказать вашему народу: - Большое спасибо! Два последних слова он произнёс по-русски. Затем он пригубил вино и сел, а взоры всех присутствовавших обратились ко мне. Я встал и молча стоял, вероятно, с минуту, потому что, во-первых, был потрясён таким необычным тостом, а, во вторых, опасался, что услышав его в дословном переводе, кое-кто в зале злорадно засмеётся: «Ага, япошки, дотумкали, наконец, что с русскими надо дружить, а не воевать!». И я перевел это тост так: - Капитан благодарит за тёплый приём и предлагает выпить за дружбу наших народов. Теперь встали все, протянули бокалы, приглашая японца чокнуться с ними, и ему пришлось тоже снова встать и допить вино до дна. Тосты с нашей стороны были попроще, и перевести их на английский язык для меня не составило труда. Сам же я старался вообще не пить, дабы не уронить достоинства советского учителя и переводчика. Вероятно, Рудов заметил это и в качестве награды за воздержание и выполненную работу, преподнес мне подарок: бутылку коньяка «Большой приз», бутылку «Советского шампанского» и килограмм шоколадных конфет «Ромашка». И возвращаясь домой, я решил зайти к Якову Яковлевичу, и отметить вместе с ним это знаменательное событие. Он был дома один, и мы откупорили бутылку с коньяком, выпили по рюмке этого знаменитого тогда напитка и закусили конфетами «Ромашка». И, чуть захмелев, я рассказал ему о необычном тосте японского капитана и спросил его, правильно ли я поступил, не решившись перевести тост дословно. - С одной стороны, ты допустил серьёзный должностной проступок, - ответил мне военмор, считая, что пришло время перейти на «ты» . – Переводчик – синхронист обязан переводить речь слово в слово. А с другой стороны, ты поступил правильно. Русскому человеку трудно понять чувство этого старого японца, в которого мальчишки кидают камушки и обзывают его жёлтой обезьяной. Действительно, кое-кто мог бы и рассмеяться, но только не злорадно, как ты сказал. Просто по глупости. А злорадство не характерно нашему народу. Уходя, я достал из портфеля словарь, чтобы вернуть его хозяину, но Балдин взять его отказался. - Мне он уже ни к чему, а тебе еще пригодится, - и сказал он и пошел меня провожать. До СРМ-овского моста… (продолжение следует)
Красногорск (Chinnai - 珍内町)
Военмор Яков Яковлевич Балдин
Борис Аксюзов
Глава третья
На следующее утро я отправился в порт, так как уроки к меня были только во вторую смену. Тот же начальник с золотыми галунами усадил меня за отдельный стол и вывалил на него гору папок с документами. Я открыл верхнюю из них и понял, что все наши беды происходят по причине головотяпства и недомыслия.
Это был контракт, заключенный на самом верху, то есть, на уровне министерств торговли СССР и Японии. А я знал, что подобного рода контракты оформляются на трех языках. В данном случае один экземпляр должен быть на русском языке, второй – на японском, а третий - на языке международного общения, то бишь, на английском. Почему этого не знали служащие порта, я ума не приложу. И когда я показал все три экземпляра начальнику, он очень удивился и побежал по конторе, дабы устроить разнос свои подчиненным.
А я продолжил работать с другими документами, с которыми пришлось повозиться часа два, потому что их было очень много. При заходе иностранного судна в порт или даже на рейд капитан должен был представить массу бумаг, о которых я не имел никакого представления, но с помощью морского словаря разобрался в них досконально. Назову только некоторые из них, сохранившиеся в моей памяти: «Сargo Declaration» - грузовая декларация, «Sanitary Declaration» - санитарная декларация, «Currency Declaration» - валютная декларация, «Crew List» - список членов экипажа, «Guarantee Lеtters» - гарантийные письма об отсутствии на борту оружия, наркотиков и прокаженных, и так далее и тому подобное. И почти в каждом документе было до пятидесяти пунктов и подпунктов, пренебрегать коими портовые власти не имели права. Так как первое судно должно было прийти через три – четыре дня, я делал перевод прямо на бланках этих документов, а начальник тут же относил их машинисткам для распечатки.
В половине второго я уже вёл урок английского языка в школе, хотя голова у меня страшно болела, а в глазах еще вертелись морские термины, словно кровавые мальчики. А когда стемнело, и я уже собирался идти домой, в класс вошла без стука делопроизводитель Дормидонтова и сказала:
- Борис Валентинович, вас вызывают на совещание в порт, машина у входа.
В кабинете капитана порта Рудова меня уже ждал весь коллектив служащих и пограничники, и он представил меня как спасителя чести торгового флота Сахалина и попросил задавать мне вопросы по непонятым позициям, коих оказалось весьма много. Так, например, дотошный помощник Рудова по санитарному досмотру никак не мог понять, что надо делать, если на борту судна всё-таки окажутся больные проказой. На что я ответил полушутя полувсерьёз:
- Отправить судно на остров Таити, где есть лепрозорий.
Я знал об этом, так как недавно прочел книгу о художнике Гогене, жившем на этом острове..
Рудов понял, что совершил ошибку, разрешив вести свободную дискуссию по вопросам, коим нет конца, объявил совещание оконченным, и я, наконец, отправился домой. По пути купил бутылку пива, и выпив ее в темноте, так как света в моей квартире снова не было, уснул сном праведника.
А утром я со свежей уже головой отправился в школу и, встретив там Балдина, рассказал ему о своем успехе на поприще переводчика и поблагодарил его за словарь, без коего этот успех был бы невозможен.
Теперь я думал, что моя портовская миссия окончена, но, как оказалось, это было не так: через три дня меня пригласили на банкет в честь прихода первого иностранного судна в наш порт.
Роскошный стол был накрыт в зале заседаний, с нашей стороны присутствовали городской голова, руководящие работники порта и начальник погранзаставы, с японской – капитан судна, тщедушный пожилой мужчина с гордо задранной головой, его старший помощник и главный механик. Меня посадили напротив японского капитана, чтобы я мог смотреть прямо ему в рот и переводить его речь, которую он был обязан произнести в честь такого торжественного события. И он произнес её в виде тоста, держа в руке бокал с «Советским шампанским».
Я запомнил этот тост почти дословно, так как он был весьма необычен и даже печален.
- Не удивляйтесь тому что я сейчас скажу,- сказал он по-английски с сильным самурайским акцентом. – Я хочу выпить за то, что за время пребывания в вашем городе ни один мальчишка не кинул в меня камень и не крикнул мне вслед: «Эй ты, желтая обезьяна!». За долгие годы моей службы на флоте я заходил в порты множества стран: США, Канады, Англии, Франции и других, и почти привык к такому отношению к нам, японцам. Поэтому от чистого сердца хочу сказать вашему народу:
- Большое спасибо!
Два последних слова он произнёс по-русски.
Затем он пригубил вино и сел, а взоры всех присутствовавших обратились ко мне.
Я встал и молча стоял, вероятно, с минуту, потому что, во-первых, был потрясён таким необычным тостом, а, во вторых, опасался, что услышав его в дословном переводе, кое-кто в зале злорадно засмеётся: «Ага, япошки, дотумкали, наконец, что с русскими надо дружить, а не воевать!».
И я перевел это тост так:
- Капитан благодарит за тёплый приём и предлагает выпить за дружбу наших народов.
Теперь встали все, протянули бокалы, приглашая японца чокнуться с ними, и ему пришлось тоже снова встать и допить вино до дна.
Тосты с нашей стороны были попроще, и перевести их на английский язык для меня не составило труда. Сам же я старался вообще не пить, дабы не уронить достоинства советского учителя и переводчика.
Вероятно, Рудов заметил это и в качестве награды за воздержание и выполненную работу, преподнес мне подарок: бутылку коньяка «Большой приз», бутылку «Советского шампанского» и килограмм шоколадных конфет «Ромашка».
И возвращаясь домой, я решил зайти к Якову Яковлевичу, и отметить вместе с ним это знаменательное событие.
Он был дома один, и мы откупорили бутылку с коньяком, выпили по рюмке этого знаменитого тогда напитка и закусили конфетами «Ромашка».
И, чуть захмелев, я рассказал ему о необычном тосте японского капитана и спросил его, правильно ли я поступил, не решившись перевести тост дословно.
- С одной стороны, ты допустил серьёзный должностной проступок, - ответил мне военмор, считая, что пришло время перейти на «ты» . – Переводчик – синхронист обязан переводить речь слово в слово. А с другой стороны, ты поступил правильно. Русскому человеку трудно понять чувство этого старого японца, в которого мальчишки кидают камушки и обзывают его жёлтой обезьяной. Действительно, кое-кто мог бы и рассмеяться, но только не злорадно, как ты сказал. Просто по глупости. А злорадство не характерно нашему народу.
Уходя, я достал из портфеля словарь, чтобы вернуть его хозяину, но Балдин взять его отказался.
- Мне он уже ни к чему, а тебе еще пригодится, - и сказал он и пошел меня провожать. До СРМ-овского моста…
(продолжение следует)