Кевин Маккой:Обожаю солянку,борщ и водочку! Откровения солиста Bad Boys Blu
– Кевин, начнём с начала. Вы родились в семье пастора и полицейской… Как познакомились Ваши родители?
– Они вместе учились в университете. Мама забеременела мной уже тогда и, конечно, сообщила отцу. Но у папы, как оказалось, были другие планы на жизнь. Для начала он хотел окончить университет. Тогда моя мама бросила вуз, и 19 лет я рос без отца. Но однажды к нам домой пришёл человек с фотографии и сказал мне: «Твоя мама не рассказывала тебе, что у тебя есть отец. Я твой отец». Я увидел, что это одно и то же лицо. Я немного светлее, чем он, но мне трудно было не узнать отца. Он потом очень часто приглашал меня играть на пианино в его церкви. Однажды я играл на похоронах, все плакали. Я не знал этих людей, но начал плакать вместе с ними. «Нет, это не для меня, – решил потом я. – Я этого не хочу». С тех пор я больше не играл у отца в церкви. Вот такая история любви. А моя мама работала в полиции. Друзья думали, что я тоже полицейский, поэтому не хотели водиться со мной. Поэтому у меня не было много друзей в детстве, но у меня есть шесть сестёр.
– Мама вышла замуж?
– Отчима у меня не было, но так сложилось, что у мамы было пятеро детей, я и четыре сестры, и ещё есть две сестры по отцу. Я был вторым ребёнком у мамы.
– Что могла позволить себе Ваша семья, что не могла? Может быть, Вы о чём-то мечтали в детстве?
– Мне было 14 лет, когда я пошёл работать в «Макдоналдс», и, чтобы все были счастливы, я носил домой еду – гамбургеры и бургеры. Я помогал маме как мог. У меня не было игровой приставки, но зато были радио и пианино. Я слушал всё – Майкла Джексона, Дайану Росс, Селин Дион – и тут же переносил музыку на пианино. В общем, когда я слышал эти песни, понимал, что хочу стать Майклом Джексоном.
– Как Вы учились в школе?
– Учёба давалась легко. У меня есть сёстры – мы дома играли в школу, и я был учителем, мы считали и читали… Но единственным выходом из этой жизни я видел только музыку. Мне было пять лет, когда я впервые вышел на сцену в Валентинов день. Я пел для женщин.
– Ваша мама, она какая?
– Она была одновременно и мужчиной, и женщиной. Очень сильной женщиной, очень любила меня, больше, чем других своих детей. Поэтому очень огорчалась, что не могла мне дать нужного мужского воспитания. И мне приходилось добирать это где-то на улице. У неё было много бойфрендов, например, автослесарь, продавец одежды, был просто мужчина для жизни, ещё один для поговорить и один для денег. Я пытался взять от каждого из них то, что было мне интересно. Однажды я пришёл к маме и сказал: «Я люблю эту девочку». Она смотрит на неё и говорит так пренебрежительно: «Ну, ок». Я спрашиваю: «Почему?» Она знала, что это первая любовь, что это несерьёзно и закончится максимум через год. Я так хотел, чтобы мама приняла мою девушку, а она отнеслась к этому равнодушно. Тогда я понял, что женщина – это тайна, и мама научила меня понимать женщин, понимать, что женщины думают о себе. Мама всегда мне показывала две стороны жизни, поэтому мне трудно было найти себе девушку, начать встречаться. Её истории о двойном дне у девушек сильно на меня повлияли.
– Как тогда мама приняла Вашу супругу?
– О! Она воскликнула: «Как ты посмел привести ко мне в дом эту светлую женщину?» Дело в том, что Ники тоже негритянка, но цвет её кожи гораздо светлее, чем у нас. А Ники сказала: «Так у меня бабушка была светлая». Моя бабуля тоже была в шоке. «Чего это ты привёл к нам белую? Она выглядит как типичная белая», – сказала она. «Бабушка, только ты не начинай, пожалуйста. Тихо», – попросил её я. Когда прошло время, жену, конечно, приняли, но сначала было тяжело. Я жил на севере, а жена – с юга. Северные люди темнее, они немного другие. Мы типа горожане, а они – деревенские. Между городскими и деревенскими была большая разница. Это как у вас разница между Москвой и Ростовом. Люди, которые живут на юге, в Техасе, например, очень медленные. В Нью-Йорке, Чикаго, Вашингтоне люди быстрее, они активные. В общем, мама возмущалась: «Зачем ты привёл эту деревенщину?» – «Подожди, она выглядит намного лучше, чем другие тётки, которые у меня были. Она лучшее, что я могу найти», – просто ответил я на все выпады мамы. Самое интересное, что в семье жены она единственная девочка из шестерых детей.
– Сейчас Вы вместе уже больше 20 лет.
– Мы вместе с 1992 года. То есть 30 лет! Мы шесть лет прожили вне брака, а потом поженились.
– Вы познакомились в колледже. Кто кого добивался?
– Я был свиньёй и был ужасен… Я мультикультурный, поэтому хотел всего попробовать. Как я уже говорил, я хорошо знаю женские штучки, трюки, поэтому у меня было много девчонок. Нет, я уважаю женщин, но мне всегда было интересно посмотреть, как далеко я могу зайти в отношениях с ними. И это делало меня сильным. Мне было интересно узнать, у неё действительно ли любовь в сердце, или она просто хочет переспать со мной. Кстати, мне очень нравятся женщины из России. Эстетика, платья, они выходят на улицу и несут себя, в Америке всё иначе. Джинсы, грязные волосы. Это не женственно, они не следят за собой. Однажды я приехал в Россию и увидел женщину двухметрового роста, тёмные волосы. Вау! Но, к сожалению, я был женат. Я приехал домой, поговорил об этом с женой, и она сказала: «Посмотри, мы оба артисты, здесь замешано всё: любовь, секс, деньги… Если ты вдруг что-то сделаешь, не приноси это домой». И у нас были проблемы в самом начале нашей любви... Была даже такая история, когда она познакомилась с каким-то молодым человеком и я тоже познакомился с девушкой, но мы приняли решение оставить этих людей и быть вместе. И вот уже 30 лет мы вместе. Если я вдруг принесу домой миллион долларов, она даже не спросит, откуда они. Мы много разговариваем, вместе принимаем решения. Для меня шок, когда мужчина становится эдаким самцом и пытается всем руководить сам. Когда мы познакомились с женой, я вёл довольно свободный образ жизни, но потом понял, что хочу быть с этой женщиной и всё оставить… В конце концов, мы решили жить вместе, в гармонии с Богом, и, если моя сексуальность пытается выбраться из рамок этого союза, я себя сразу приструниваю.
– Чем эта женщина Вас так зацепила?
– Она какого-то особенного качества. Если кто-то делает гадость моей жене, этим людям наступает конец в течение года. Господь даёт ей какой-то такой подарок. «Ники, иногда даже я боюсь того, что происходит с теми людьми, которые делают тебе плохо», – говорю я ей. Я, конечно, всегда готов вступиться за неё, но там и Господь со всем хорошо справляется. Кроме того, у неё прекрасный голос. Я растекаюсь как масло, когда она говорит или поёт. Это добавляет мне каких-то неописуемых чувств к ней.
Кевин Маккой с супругой и детьми
– Хотелось бы затронуть тему коронавируса. Очень сильно он ударил по всем, по артистам в том числе. Как эта история отразилась на Вас?
– Для меня коронавирус – это большое дерьмо. Мы очень много работали до этого, а потом всё прекратилось. Я сидел дома без работы с дочкой и сыном и сходил с ума. Я не понимал, откуда доставать деньги, вернётся ли работа или не вернётся. Так я начал искать работу и устроился в Uber.
– А многие думают, что Вы очень богаты и живёте на Майорке…
– Когда ты артист, много работаешь и зарабатываешь хорошие деньги, люди думают, что ты богат. Да, деньги есть, но хочется не из кубышки доставать, а работать. Это большая ошибка, когда ты, будучи суперзвездой, считаешь себя суперзвездой. Ты должен ждать, чтобы люди сказали тебе, что ты большая звезда. Поэтому я не задираю нос.
– Как Ваша семья относилась к тому, что Вы во время пандемии работали?
– Все думали, что я сумасшедший. Для меня же всё было хорошо, весело. Я возил людям еду из ресторанов и не переживал особо – я был вакцинирован, а самое интересное то, что я посмотрел, как живут люди в США.
– И как?
– Я впервые увидел чёрных людей, у которых реально очень большие дома, классные машины. Я и подумать не мог, что чёрные могут достичь таких высот.
– Странно это слышать от звезды…
– Мы всегда думаем, что у нашего собрата дела плохи, но не всегда это стопроцентная правда. У кого-то плохо, у кого-то – хорошо. Кто-то всегда выбивается в люди. В Америке все думают, что я очень богат, в Испании думали, что я продавец наркоты. В Европе люди считали, что я сумасшедший американец с Кубы…
– А кто Вы на самом деле? Кем Вы себя ощущаете?
– Я просто музыкант. Это всё. Я научился играть на пианино в шесть лет. Сам, меня никто не учил, не заставлял. Все считают, что музыканты имеют огромные деньги, часто это так, но мы не в топе сейчас, поэтому наши гонорары не так высоки, как многие думают, а расходы у любого артиста бешеные. В сухом остатке всё хорошо, но в деньгах, как Скрудж Макдак, я не купаюсь.
– Жена за Вас сильно переживала, когда Вы каждый день отправлялись на работу во время пандемии?
– Нет. «Иди и работай!» – сказала она. Когда она это сказала, я ей ответил: «Тогда и ты иди». В общем, мы вдвоём этим занимались. Двойные деньги…
– Это были важные деньги на тот момент для Вас?
– Нет! Это небольшие деньги. Чтобы вы понимали, оплата одного выступления артиста равна сумме, которую доставщик еды получает за несколько месяцев работы.
– То есть Вы работали чисто для того, чтобы просто не сидеть дома?
– Да, конечно! Мне просто нужен был контакт с людьми.
– Но вернёмся к большой карьере! Обычно за мечтой люди едут в Америку. Вы поехали в Европу из США. Почему?
– Я иду туда, где люди меня принимают. Я не на чёрной стороне и не на белой стороне. Я где-то посередине. Например, в Германии люди меня спрашивали: «Почему ты не можешь вернуться домой с контрактом?» Но это странное было время, когда в США в основном чёрные шли на сцену, а в Европе было проще продать белых. Это ведь всё было до соцсетей, типа «ТикТока». Тогда артисты дольше удерживались в топе, а не пролистывались на раз-два в ленте: следующий, следующий... И я не стоял на коленях ни перед кем в карьере, я делал ту музыку, которую хотел. В Европе меня много принимали везде. Когда я появился в России, этого стало ещё больше. Зачем мне возвращаться в Америку и делать музыку для идиотов, если у меня всё хорошо и здесь.
– Но, чтобы стало всё хорошо на европейском уровне, нужно было пройти большой путь… Как мальчик из многодетной семьи смог уехать в Европу и добиться успеха?
– Во-первых, надо было понять, что играть на пианино в церкви у папы – это маленькие деньги. С другой стороны, случилось чудо, что у меня появился некий шанс отправиться в Европу и там начать карьеру. Это просто везение…
– Кто-то предложил попробовать?
– Дело было так. Моя жена пела в хоре в Германии, и она видела американских артистов, которые комфортно существуют на немецком музыкальном рынке. И как-то она говорит мне: «Ты настолько крутой, круче тех, кто здесь есть! Прилетай, попробуй». Я подумал, что слетаю на три месяца и посмотрю, что будет. И в первый же месяц я попал в огромную студию в Кёльне, где записывались «Модерн Токинг» и Уитни Хьюстон. Сначала я ходил туда как работник студии, но один раз взял в руки микрофон. Мне понравилось, а потом через некоторое время я зашёл выпить в бар и познакомился с Эндрю Томасом – основателем группы Bad Boys Blue. Он сказал, что ему на три месяца нужен ещё один артист в группу. «А сколько денег есть у тебя?» – спросил я тогда. И понеслось – три месяца растянулись на три года.
– Зачем Вы взяли псевдоним Джоджо Макс?
– У меня уже был другой контракт с именем Кевин Маккой, поэтому мне нужно было взять новое имя, чтобы исполнять рэп в Bad Boys Blue. И потом, Джоджо Макс – это было крутое имя, не то что Кевин Маккой.
Кевин в составе легендарной группы Bad Boys Blue
– Вас в группе сразу приняли как своего?
– В самом начале было не очень круто. У меня была проблема с одним из членов коллектива, потому что он немного ревновал меня. Суть в том, что в определённый момент у Bad Boys Blue закончился контракт с одной фирмой, и они не хотели больше видеть группу на телевидении. Именно тогда группу начали модернизировать и был введён в исполнение рэп, то есть я. Так потихоньку группа Bad Boys Blue стала возрождаться.
– В чём проявлялась ревность?
– Он не хотел приходить на концерты, был алкоголиком, но при этом многие годы был суперзвездой. А тут появился я, который лучше контактирует с поклонниками, зрителями, более известен среди молодёжи. Кроме того, мне приходилось таскать его пьяного на руках из квартиры в машину, чтобы уехать на гастроли, например. Я же в тот момент не пил, не употреблял и был невероятно сексуальным, что ему не нравилось. В общем, он завидовал.
– Вас хорошо встретили поклонники? Обычно они не любят новых людей в уже сложившемся коллективе…
– Да! Понимаете, старые ребята – Эндрю и Джон – постоянно конфликтовали друг с другом, это ощущалось, чувствовалось, поэтому зрители приходили ко мне. В какой-то момент у меня даже начались проблемы. Я не понимал: вроде у меня есть контракт с группой на песни, но у меня нет контракта на то, чтобы решать проблемы и разнимать драки между другими участниками коллектива. У меня своих проблем было до чёрта.
– На Вас свалилась слава. Как это повлияло на Вашу жизнь?
– Я никогда об этом не думал. Я пришёл в коллектив, чтобы кормить свою семью. Кстати, получал я немного. Жена была беременна, когда я пришёл в группу, и денег у нас не было. При этом я писал тексты для песен. Например, композиция Do want you du имеет два варианта. Есть её рэп-версии, которую пою я, а есть вариант, который поёт Джон. И я продал этот текст всего за 500 марок, записал голос – тоже за 500 марок. На это мы и жили. Я даже заводил дома большие банки, куда скидывал мелочь, копил её – и на это мы питались. Вот так я относился к славе – не до этого было. Я до сих пор не ищу славы и популярности, я ищу спокойствия, стабильности и зарабатываю, чтобы было что есть. Иногда люди кричат: «Кевин, мы тебя любим!» Круто, конечно. Получается, что я теперь на более высоком этаже, на новом уровне. Это всё здорово, но я научился тому, что пройти путь от никого до суперзвезды достаточно сложно.
– А как сложились отношения с лидером группы Томасом Эндрю?
– Эндрю – основатель коллектива – был моим очень большим другом, и он сказал мне перед своей смертью: «Кевин, ты должен идти дальше с Bad Boys Blue». Я тогда даже не представлял, насколько это трудно. Это имя, эстетика, это наполнение… Он лежал на больничной койке практически мёртвый, и я сказал ему, что займусь этим. Я понял, что мой друг умирает и даёт мне шанс пойти дальше. Но подняться до уровня суперзвезд – это не только тяжело, но это и большая ответственность. Мы в США говорим: «Чтобы кто-то жил, кто-то должен умереть». Но тогда я не понимал, почему мой друг должен умереть.
– На чём Вы сошлись?
– Однажды Эндрю сказал, что хочет сделать группу американской. На этом мы и сошлись. В группе было два американца – Эндрю и я, но после того как Эндрю и Джон подрались в Самаре, друг попросил меня найти другого американца. Я его нашёл – мы привели его в группу, и тогда мечта Эндрю об американской группе осуществилась. Тогда я почувствовал ту силу, которую Эндрю дал мне.
– Тяжело было, когда его не стало?
– Это было очень тяжело! Он приходит ко мне во снах, разговаривает со мной. Иногда я просыпаюсь и мне кажется, что он реально был сейчас здесь, со мной. Он умер у меня на руках, я был рядом, когда он закрыл глаза. Я отправлял его тело в США… Вы знаете, когда его не стало, я не мог думать о музыке. Смысла не было. Я вообще не понимал, зачем это всё нужно. Вокруг нас было много людей, которые постоянно от Эндрю чего-то хотели, а я не мог со всем этим справиться. Было очень тяжело. Я многому научился у него: как работать, как не давать собой пользоваться, как быть сильным. Он был мне как отец. А люди, которых я привёл в коллектив, вдруг захотели стать отдельной группой, украсть имя и прочее.
– Вернёмся к Вашей карьере. Три года Вы были в группе, почему решили уйти?
– У меня родилась дочь, и жена приняла решение уехать домой с дочкой, а я отправился за ними. Не хотел оставаться в Европе один.
– Но это же была Ваша карьера?
– Да, это была моя карьера, но семья для меня была прежде всего.
– Потому Вы поняли, что пора возвращаться…
– Правильно! В Европе я научился зарабатывать деньги. Когда я ушёл из коллектива, я ничего не сказал, и Эндрю на меня дико обиделся. Эндрю был очень злой, он меня ненавидел, но мы были друзьями. Когда я вернулся через полтора года, Эндрю уже окончательно разругался с Джоном. Тогда я ему сказал: «Эндрю, ты такая легенда, ты полубог, мы должны много работать». Эндрю сказал: «Иди к чёрту! Ты меня бросил». Я два или три месяца пытался до него достучаться, в итоге он сломался. Сказал: «Давай, хорошо». В новый проект – The Real Bad Boys Blue – вошли я и Эндрю, а потом мы взяли ещё одного американца.
– Впервые в Россию Вы попали в 1998 году. С этих пор Вы любите нашу страну, а мы – Вас. Какими Вы видите русских зрителей?
– С одной стороны, это уже немолодые люди, которые знают коллектив с детства. Они приходят на концерт уже наполненными. Их переполняют чувства, они любят группу ещё с тех пор, когда она была в топе. Например, приходит девушка и кричит: «Мы делали ребёнка под твою музыку». Другая категория – это молодые люди, которые полюбили нас благодаря своим родителям. В общем, сегодня мои слушатели – это те самые дети, которые получились под нашу музыку. Мы думали раньше, что люди будут воспринимать нас в России с расизмом, но всё оказалось не так. Люди приходят на наши концерты, чтобы просто на час или два отстраниться от своей жизни, проблем, работы и просто отдохнуть – потанцевать и кайфануть. Мы видим этих людей именно так. И это даёт нам силу.
– До того как Вы впервые попали в нашу страну, какое представление у Вас было о ней?
– Я думал, что это страна диктатуры, в которой очень тяжело жить. И ещё суровая погода.
– То, что Вы думали и что увидели, совпало?
– Нет, конечно! Когда я приехал к вам в 1998 году, понял, что Россия совсем не похожа на ту страну, которую я себе представлял. Первое, что бросилось мне в глаза, это то, что у вас абсолютно нет расизма.
– А что было самым тяжёлым, с чем вам пришлось столкнуться в России?
– Настоящий кошмар я пережил, когда нас возили на каких-то старых, плохих машинах, дизельных автобусах, в которых ужасно пахло бензином, а это очень вредно для голосовых связок певцов. Это была катастрофа.
– Горячая вода в отелях была?
– Если говорить о гостиничном сервисе, то проблема была в другом. В каждом отеле сидело очень много проституток. И каждый заход в отель сопровождался созерцанием девушек, которые буквально ковровую дорожку тебе устраивали. Я такого никогда не видел до этого. А было так: заходишь в отель, а тебе говорят: «Девочку хотите?» Сейчас я с таким уже не сталкиваюсь – мы живём в хороших отелях.
– А что больше всего Вас удивило в России?
– Еда! Она тут намного лучше, чем в Америке. У нас через каждые пять километров бургеры, пицца, «Макдонадлс» и другая быстрая еда, которая уже в печёнках сидит, а здесь есть шаурма, которую я очень люблю. Кроме того, я очень люблю борщ, солянку и грибной суп.
– Готовить сами умеете?
– Да! Когда я куда-то приезжаю на долгое время, просто снимаю квартиру и сам готовлю там. А ещё у меня диабет, соответственно, мне приходится быть с едой очень аккуратным – есть проблемы. Но когда я нахожусь в России, мой сахар падает. Ваша еда ещё не настолько модифицированная, как в Европе или в США.
– И как долго Вы живёте с диабетом?
– С 2008 года. Но я люблю пожрать! И у вас хорошие продукты, просто вы этого не знаете.
– Эта болезнь разделяет жизнь на «до» и «после». Как изменилась Ваша жизнь?
– Это болезнь семейная, если так можно сказать, началось всё с бабушки. Я наивно думал, что, если живу в другой стране и ем другую пищу, эта зараза ко мне не придёт, но это всё равно случилось. Однажды я был в супермаркете, искал что-то поесть, но всё было с добавлением сахара… Не поверите, я даже расплакался. Я не понимал, что делать, не понимал, как жить без пиццы, гамбургеров, спагетти. Я люблю лазанью, итальянскую пиццу, но я понимал, что это смертельно для меня. Помню, как пришёл домой со шприцем, напротив меня сидела семья, и я демонстративно сделал при них себе укол. Все были в шоке, конечно, но я хотел, чтобы моя семья поняла, как теперь я буду жить. Поняла, что мне нельзя есть то, что я ел раньше, нельзя пить алкоголь. Было тяжело сначала, так как дети ели одно, а я должен был есть другое. Когда я покупал продукты детям, мечтал сам всё это сожрать, но покупал продукты отдельно для них и отдельно для себя. Первые два года мне дались непросто. Мой врач сказала мне как-то: «Кевин, тебе надо лечь в больницу, пока сахар не упадёт». А у нас было много работы. Конечно, в больницу я не лёг, но мне повезло: я снизил сахар благодаря одной целебной ямайской траве. Потом мой доктор очень удивился. Кстати, вот уже десять-двенадцать лет я постоянно ругаюсь со своей женой на тему того, что можно есть, а что – нет.
– То есть жена за здоровое питание, а Вы бунтуете?
– Конечно! Я же хочу гулять, ходить по ресторанам, но во всех этих ресторанах паста, рис, картофель, а это всё нельзя, но … Когда я всё это не ем, у меня совсем маленькие счета получаются.
– Я правильно понимаю, что Вы не пьёте алкоголь уже 8 лет?
– Если я съем что-то, что может мне навредить, когда поднимается сахар, то я выпиваю немного водки. Тёмные напитки – виски, коньяк – увеличивают сахар. Поэтому я очень люблю водочку. Водка, солянка или борщ – это вкусно.
– Мы уже коснулись темы расизма. Эта тема снова очень актуальна, поэтому у меня есть пара вопросов. Где чаще всего Вы сталкивались с этим явлением? В Европе, в России, в США?
– В Америке. Понимаете, в США всё делится на жанры. Например, кантри поют белые, рэп – в основном чёрные, популярную музыку – и те, и те. И мне это всё не нравится. В Европе есть музыка, но там нет расизма. Соответственно, никто не считает чужие деньги, не стоит вопрос, кто ты и какой ты.
– Это что касается творчества, а в жизни?
– В США. В Испании тоже есть эта проблема. Когда в Германии рухнула берлинская стена и когда люди, восточные и западные, соединились, когда хлынули в страну другие культуры, всё смешалось… Но проблема всё равно есть. Как только начинают говорить о том, что надо быть толерантными, это означает, что мы такими не являемся. Нам надо что-то менять – в Америке всё очень плохо с этим. Мой менеджер Игорь однажды показал мне кадр из вашего фильма «Цирк». Там показывали темнокожего ребёнка, которого передавали из рук в руки и говорили: «Это наш ребёнок». В Россию толерантность пришла гораздо раньше, чем в другие страны. Гениальный фильм…
– Вернёмся к теме творчества. Кевин, у Вас получился прекрасный дуэт с Надеждой Кадышевой. Как Вы познакомились?
– Когда у нас возникла идея реанимировать старые хиты Bad Boys Blue, мой менеджер Игорь подкинул идею сделать это через русских певцов. Так получилось, что мы познакомились с Надеждой Никитичной и её супругом Александром Костюком – автором всех её песен – на «Славянском базаре», и закрутилось.
– Чем Вы её зацепили? Вряд ли она готова петь дуэтом с каждым.
– Я очень люблю народную музыку. В каждой стране есть свой колорит, связывающий народ с его землёй. И я прямо чувствую эту силу. Мы до сих пор поддерживаем тёплые семейные отношения с Надеждой Никитичной. Мне кажется, это даже на сцене видно. Муж Надежды Александр – очень хороший человек.
– То есть Вы были у них в гостях?
– И в гости ходили, и на свадьбу их сына приезжали, а также на 60-летие Александра Григорьевича. Это сказочные люди. Я получаю удовольствие от общения с ними. Люди в США удивляются, что я пою на русском языке. Но я не смог бы петь современные песни – народные и советские композиции мне больше нравятся. Например, нравится песня «Снег летит», которую мне подарили Надежда Никитична и Александр Григорьевич. Я пою её с удовольствием, а мои друзья из США не понимают, что происходит. Для меня это круто, а они только руками разводят.
– Кто ещё из российских исполнителей Вам близок?
– Стас Костюшкин, мы с ним пели, люблю Лепса – это хардкор, мы тоже лично знакомы.
– У Вас не возникает проблем из-за того, что Вы поддерживаете Россию и приезжаете сюда?
– Нет, но некоторые мои знакомые говорят, что я предатель. «Почему ты едешь в Россию?» – возмущаются они, называют меня чёрным русским, чтобы сказать, что я плохой. Когда же я пытаюсь объяснить, почему происходит то, что происходит, меня не хотят слушать. У нас в Америке столько проблем: бездомные, голодные, расизм и прочее, и прочее. Этого очень много, но я должен закрыть свой рот и пойти туда, где я люблю находиться и где любят меня. Сейчас это здесь. В России…
Вот вам и пастэр. Ребëнка сделал, а воспитывать... у него представление другое было В этом вся религия... Святых из себя строят, а на самом деле это фикция- мыльный пузырь
️
Больше 35 лет под хиты этой группы зажигают на танцполах по всему миру.
В гости к "Жизни" пришёл сам экс-солист легендарного коллектива Bаd Boys Blue Кевин Маккой. 18+
– Кевин, начнём с начала. Вы родились в семье пастора и полицейской… Как познакомились Ваши родители?
– Они вместе учились в университете. Мама забеременела мной уже тогда и, конечно, сообщила отцу. Но у папы, как оказалось, были другие планы на жизнь. Для начала он хотел окончить университет. Тогда моя мама бросила вуз, и 19 лет я рос без отца. Но однажды к нам домой пришёл человек с фотографии и сказал мне: «Твоя мама не рассказывала тебе, что у тебя есть отец. Я твой отец». Я увидел, что это одно и то же лицо. Я немного светлее, чем он, но мне трудно было не узнать отца. Он потом очень часто приглашал меня играть на пианино в его церкви. Однажды я играл на похоронах, все плакали. Я не знал этих людей, но начал плакать вместе с ними. «Нет, это не для меня, – решил потом я. – Я этого не хочу». С тех пор я больше не играл у отца в церкви. Вот такая история любви. А моя мама работала в полиции. Друзья думали, что я тоже полицейский, поэтому не хотели водиться со мной. Поэтому у меня не было много друзей в детстве, но у меня есть шесть сестёр.
– Мама вышла замуж?
– Отчима у меня не было, но так сложилось, что у мамы было пятеро детей, я и четыре сестры, и ещё есть две сестры по отцу. Я был вторым ребёнком у мамы.
– Что могла позволить себе Ваша семья, что не могла? Может быть, Вы о чём-то мечтали в детстве?
– Мне было 14 лет, когда я пошёл работать в «Макдоналдс», и, чтобы все были счастливы, я носил домой еду – гамбургеры и бургеры. Я помогал маме как мог. У меня не было игровой приставки, но зато были радио и пианино. Я слушал всё – Майкла Джексона, Дайану Росс, Селин Дион – и тут же переносил музыку на пианино. В общем, когда я слышал эти песни, понимал, что хочу стать Майклом Джексоном.
– Как Вы учились в школе?
– Учёба давалась легко. У меня есть сёстры – мы дома играли в школу, и я был учителем, мы считали и читали… Но единственным выходом из этой жизни я видел только музыку. Мне было пять лет, когда я впервые вышел на сцену в Валентинов день. Я пел для женщин.
– Ваша мама, она какая?
– Она была одновременно и мужчиной, и женщиной. Очень сильной женщиной, очень любила меня, больше, чем других своих детей. Поэтому очень огорчалась, что не могла мне дать нужного мужского воспитания. И мне приходилось добирать это где-то на улице. У неё было много бойфрендов, например, автослесарь, продавец одежды, был просто мужчина для жизни, ещё один для поговорить и один для денег. Я пытался взять от каждого из них то, что было мне интересно. Однажды я пришёл к маме и сказал: «Я люблю эту девочку». Она смотрит на неё и говорит так пренебрежительно: «Ну, ок». Я спрашиваю: «Почему?» Она знала, что это первая любовь, что это несерьёзно и закончится максимум через год. Я так хотел, чтобы мама приняла мою девушку, а она отнеслась к этому равнодушно. Тогда я понял, что женщина – это тайна, и мама научила меня понимать женщин, понимать, что женщины думают о себе. Мама всегда мне показывала две стороны жизни, поэтому мне трудно было найти себе девушку, начать встречаться. Её истории о двойном дне у девушек сильно на меня повлияли.
– Как тогда мама приняла Вашу супругу?
– О! Она воскликнула: «Как ты посмел привести ко мне в дом эту светлую женщину?» Дело в том, что Ники тоже негритянка, но цвет её кожи гораздо светлее, чем у нас. А Ники сказала: «Так у меня бабушка была светлая». Моя бабуля тоже была в шоке. «Чего это ты привёл к нам белую? Она выглядит как типичная белая», – сказала она. «Бабушка, только ты не начинай, пожалуйста. Тихо», – попросил её я. Когда прошло время, жену, конечно, приняли, но сначала было тяжело. Я жил на севере, а жена – с юга. Северные люди темнее, они немного другие. Мы типа горожане, а они – деревенские. Между городскими и деревенскими была большая разница. Это как у вас разница между Москвой и Ростовом. Люди, которые живут на юге, в Техасе, например, очень медленные. В Нью-Йорке, Чикаго, Вашингтоне люди быстрее, они активные. В общем, мама возмущалась: «Зачем ты привёл эту деревенщину?» – «Подожди, она выглядит намного лучше, чем другие тётки, которые у меня были. Она лучшее, что я могу найти», – просто ответил я на все выпады мамы. Самое интересное, что в семье жены она единственная девочка из шестерых детей.
– Сейчас Вы вместе уже больше 20 лет.
– Мы вместе с 1992 года. То есть 30 лет! Мы шесть лет прожили вне брака, а потом поженились.
– Вы познакомились в колледже. Кто кого добивался?
– Я был свиньёй и был ужасен… Я мультикультурный, поэтому хотел всего попробовать. Как я уже говорил, я хорошо знаю женские штучки, трюки, поэтому у меня было много девчонок. Нет, я уважаю женщин, но мне всегда было интересно посмотреть, как далеко я могу зайти в отношениях с ними. И это делало меня сильным. Мне было интересно узнать, у неё действительно ли любовь в сердце, или она просто хочет переспать со мной. Кстати, мне очень нравятся женщины из России. Эстетика, платья, они выходят на улицу и несут себя, в Америке всё иначе. Джинсы, грязные волосы. Это не женственно, они не следят за собой. Однажды я приехал в Россию и увидел женщину двухметрового роста, тёмные волосы. Вау! Но, к сожалению, я был женат. Я приехал домой, поговорил об этом с женой, и она сказала: «Посмотри, мы оба артисты, здесь замешано всё: любовь, секс, деньги… Если ты вдруг что-то сделаешь, не приноси это домой». И у нас были проблемы в самом начале нашей любви... Была даже такая история, когда она познакомилась с каким-то молодым человеком и я тоже познакомился с девушкой, но мы приняли решение оставить этих людей и быть вместе. И вот уже 30 лет мы вместе. Если я вдруг принесу домой миллион долларов, она даже не спросит, откуда они. Мы много разговариваем, вместе принимаем решения. Для меня шок, когда мужчина становится эдаким самцом и пытается всем руководить сам. Когда мы познакомились с женой, я вёл довольно свободный образ жизни, но потом понял, что хочу быть с этой женщиной и всё оставить… В конце концов, мы решили жить вместе, в гармонии с Богом, и, если моя сексуальность пытается выбраться из рамок этого союза, я себя сразу приструниваю.
– Чем эта женщина Вас так зацепила?
– Она какого-то особенного качества. Если кто-то делает гадость моей жене, этим людям наступает конец в течение года. Господь даёт ей какой-то такой подарок. «Ники, иногда даже я боюсь того, что происходит с теми людьми, которые делают тебе плохо», – говорю я ей. Я, конечно, всегда готов вступиться за неё, но там и Господь со всем хорошо справляется. Кроме того, у неё прекрасный голос. Я растекаюсь как масло, когда она говорит или поёт. Это добавляет мне каких-то неописуемых чувств к ней.
– Хотелось бы затронуть тему коронавируса. Очень сильно он ударил по всем, по артистам в том числе. Как эта история отразилась на Вас?
– Для меня коронавирус – это большое дерьмо. Мы очень много работали до этого, а потом всё прекратилось. Я сидел дома без работы с дочкой и сыном и сходил с ума. Я не понимал, откуда доставать деньги, вернётся ли работа или не вернётся. Так я начал искать работу и устроился в Uber.
– А многие думают, что Вы очень богаты и живёте на Майорке…
– Когда ты артист, много работаешь и зарабатываешь хорошие деньги, люди думают, что ты богат. Да, деньги есть, но хочется не из кубышки доставать, а работать. Это большая ошибка, когда ты, будучи суперзвездой, считаешь себя суперзвездой. Ты должен ждать, чтобы люди сказали тебе, что ты большая звезда. Поэтому я не задираю нос.
– Как Ваша семья относилась к тому, что Вы во время пандемии работали?
– Все думали, что я сумасшедший. Для меня же всё было хорошо, весело. Я возил людям еду из ресторанов и не переживал особо – я был вакцинирован, а самое интересное то, что я посмотрел, как живут люди в США.
– И как?
– Я впервые увидел чёрных людей, у которых реально очень большие дома, классные машины. Я и подумать не мог, что чёрные могут достичь таких высот.
– Странно это слышать от звезды…
– Мы всегда думаем, что у нашего собрата дела плохи, но не всегда это стопроцентная правда. У кого-то плохо, у кого-то – хорошо. Кто-то всегда выбивается в люди. В Америке все думают, что я очень богат, в Испании думали, что я продавец наркоты. В Европе люди считали, что я сумасшедший американец с Кубы…
– А кто Вы на самом деле? Кем Вы себя ощущаете?
– Я просто музыкант. Это всё. Я научился играть на пианино в шесть лет. Сам, меня никто не учил, не заставлял. Все считают, что музыканты имеют огромные деньги, часто это так, но мы не в топе сейчас, поэтому наши гонорары не так высоки, как многие думают, а расходы у любого артиста бешеные. В сухом остатке всё хорошо, но в деньгах, как Скрудж Макдак, я не купаюсь.
– Жена за Вас сильно переживала, когда Вы каждый день отправлялись на работу во время пандемии?
– Нет. «Иди и работай!» – сказала она. Когда она это сказала, я ей ответил: «Тогда и ты иди». В общем, мы вдвоём этим занимались. Двойные деньги…
– Это были важные деньги на тот момент для Вас?
– Нет! Это небольшие деньги. Чтобы вы понимали, оплата одного выступления артиста равна сумме, которую доставщик еды получает за несколько месяцев работы.
– То есть Вы работали чисто для того, чтобы просто не сидеть дома?
– Да, конечно! Мне просто нужен был контакт с людьми.
– Но вернёмся к большой карьере! Обычно за мечтой люди едут в Америку. Вы поехали в Европу из США. Почему?
– Я иду туда, где люди меня принимают. Я не на чёрной стороне и не на белой стороне. Я где-то посередине. Например, в Германии люди меня спрашивали: «Почему ты не можешь вернуться домой с контрактом?» Но это странное было время, когда в США в основном чёрные шли на сцену, а в Европе было проще продать белых. Это ведь всё было до соцсетей, типа «ТикТока». Тогда артисты дольше удерживались в топе, а не пролистывались на раз-два в ленте: следующий, следующий... И я не стоял на коленях ни перед кем в карьере, я делал ту музыку, которую хотел. В Европе меня много принимали везде. Когда я появился в России, этого стало ещё больше. Зачем мне возвращаться в Америку и делать музыку для идиотов, если у меня всё хорошо и здесь.
– Но, чтобы стало всё хорошо на европейском уровне, нужно было пройти большой путь… Как мальчик из многодетной семьи смог уехать в Европу и добиться успеха?
– Во-первых, надо было понять, что играть на пианино в церкви у папы – это маленькие деньги. С другой стороны, случилось чудо, что у меня появился некий шанс отправиться в Европу и там начать карьеру. Это просто везение…
– Кто-то предложил попробовать?
– Дело было так. Моя жена пела в хоре в Германии, и она видела американских артистов, которые комфортно существуют на немецком музыкальном рынке. И как-то она говорит мне: «Ты настолько крутой, круче тех, кто здесь есть! Прилетай, попробуй». Я подумал, что слетаю на три месяца и посмотрю, что будет. И в первый же месяц я попал в огромную студию в Кёльне, где записывались «Модерн Токинг» и Уитни Хьюстон. Сначала я ходил туда как работник студии, но один раз взял в руки микрофон. Мне понравилось, а потом через некоторое время я зашёл выпить в бар и познакомился с Эндрю Томасом – основателем группы Bad Boys Blue. Он сказал, что ему на три месяца нужен ещё один артист в группу. «А сколько денег есть у тебя?» – спросил я тогда. И понеслось – три месяца растянулись на три года.
– Зачем Вы взяли псевдоним Джоджо Макс?
– У меня уже был другой контракт с именем Кевин Маккой, поэтому мне нужно было взять новое имя, чтобы исполнять рэп в Bad Boys Blue. И потом, Джоджо Макс – это было крутое имя, не то что Кевин Маккой.
– Вас в группе сразу приняли как своего?
– В самом начале было не очень круто. У меня была проблема с одним из членов коллектива, потому что он немного ревновал меня. Суть в том, что в определённый момент у Bad Boys Blue закончился контракт с одной фирмой, и они не хотели больше видеть группу на телевидении. Именно тогда группу начали модернизировать и был введён в исполнение рэп, то есть я. Так потихоньку группа Bad Boys Blue стала возрождаться.
– В чём проявлялась ревность?
– Он не хотел приходить на концерты, был алкоголиком, но при этом многие годы был суперзвездой. А тут появился я, который лучше контактирует с поклонниками, зрителями, более известен среди молодёжи. Кроме того, мне приходилось таскать его пьяного на руках из квартиры в машину, чтобы уехать на гастроли, например. Я же в тот момент не пил, не употреблял и был невероятно сексуальным, что ему не нравилось. В общем, он завидовал.
– Вас хорошо встретили поклонники? Обычно они не любят новых людей в уже сложившемся коллективе…
– Да! Понимаете, старые ребята – Эндрю и Джон – постоянно конфликтовали друг с другом, это ощущалось, чувствовалось, поэтому зрители приходили ко мне. В какой-то момент у меня даже начались проблемы. Я не понимал: вроде у меня есть контракт с группой на песни, но у меня нет контракта на то, чтобы решать проблемы и разнимать драки между другими участниками коллектива. У меня своих проблем было до чёрта.
– На Вас свалилась слава. Как это повлияло на Вашу жизнь?
– Я никогда об этом не думал. Я пришёл в коллектив, чтобы кормить свою семью. Кстати, получал я немного. Жена была беременна, когда я пришёл в группу, и денег у нас не было. При этом я писал тексты для песен. Например, композиция Do want you du имеет два варианта. Есть её рэп-версии, которую пою я, а есть вариант, который поёт Джон. И я продал этот текст всего за 500 марок, записал голос – тоже за 500 марок. На это мы и жили. Я даже заводил дома большие банки, куда скидывал мелочь, копил её – и на это мы питались. Вот так я относился к славе – не до этого было. Я до сих пор не ищу славы и популярности, я ищу спокойствия, стабильности и зарабатываю, чтобы было что есть. Иногда люди кричат: «Кевин, мы тебя любим!» Круто, конечно. Получается, что я теперь на более высоком этаже, на новом уровне. Это всё здорово, но я научился тому, что пройти путь от никого до суперзвезды достаточно сложно.
– А как сложились отношения с лидером группы Томасом Эндрю?
– Эндрю – основатель коллектива – был моим очень большим другом, и он сказал мне перед своей смертью: «Кевин, ты должен идти дальше с Bad Boys Blue». Я тогда даже не представлял, насколько это трудно. Это имя, эстетика, это наполнение… Он лежал на больничной койке практически мёртвый, и я сказал ему, что займусь этим. Я понял, что мой друг умирает и даёт мне шанс пойти дальше. Но подняться до уровня суперзвезд – это не только тяжело, но это и большая ответственность. Мы в США говорим: «Чтобы кто-то жил, кто-то должен умереть». Но тогда я не понимал, почему мой друг должен умереть.
– На чём Вы сошлись?
– Однажды Эндрю сказал, что хочет сделать группу американской. На этом мы и сошлись. В группе было два американца – Эндрю и я, но после того как Эндрю и Джон подрались в Самаре, друг попросил меня найти другого американца. Я его нашёл – мы привели его в группу, и тогда мечта Эндрю об американской группе осуществилась. Тогда я почувствовал ту силу, которую Эндрю дал мне.
– Тяжело было, когда его не стало?
– Это было очень тяжело! Он приходит ко мне во снах, разговаривает со мной. Иногда я просыпаюсь и мне кажется, что он реально был сейчас здесь, со мной. Он умер у меня на руках, я был рядом, когда он закрыл глаза. Я отправлял его тело в США… Вы знаете, когда его не стало, я не мог думать о музыке. Смысла не было. Я вообще не понимал, зачем это всё нужно. Вокруг нас было много людей, которые постоянно от Эндрю чего-то хотели, а я не мог со всем этим справиться. Было очень тяжело. Я многому научился у него: как работать, как не давать собой пользоваться, как быть сильным. Он был мне как отец. А люди, которых я привёл в коллектив, вдруг захотели стать отдельной группой, украсть имя и прочее.
– Вернёмся к Вашей карьере. Три года Вы были в группе, почему решили уйти?
– У меня родилась дочь, и жена приняла решение уехать домой с дочкой, а я отправился за ними. Не хотел оставаться в Европе один.
– Но это же была Ваша карьера?
– Да, это была моя карьера, но семья для меня была прежде всего.
– Потому Вы поняли, что пора возвращаться…
– Правильно! В Европе я научился зарабатывать деньги. Когда я ушёл из коллектива, я ничего не сказал, и Эндрю на меня дико обиделся. Эндрю был очень злой, он меня ненавидел, но мы были друзьями. Когда я вернулся через полтора года, Эндрю уже окончательно разругался с Джоном. Тогда я ему сказал: «Эндрю, ты такая легенда, ты полубог, мы должны много работать». Эндрю сказал: «Иди к чёрту! Ты меня бросил». Я два или три месяца пытался до него достучаться, в итоге он сломался. Сказал: «Давай, хорошо». В новый проект – The Real Bad Boys Blue – вошли я и Эндрю, а потом мы взяли ещё одного американца.
– Впервые в Россию Вы попали в 1998 году. С этих пор Вы любите нашу страну, а мы – Вас. Какими Вы видите русских зрителей?
– С одной стороны, это уже немолодые люди, которые знают коллектив с детства. Они приходят на концерт уже наполненными. Их переполняют чувства, они любят группу ещё с тех пор, когда она была в топе. Например, приходит девушка и кричит: «Мы делали ребёнка под твою музыку». Другая категория – это молодые люди, которые полюбили нас благодаря своим родителям. В общем, сегодня мои слушатели – это те самые дети, которые получились под нашу музыку. Мы думали раньше, что люди будут воспринимать нас в России с расизмом, но всё оказалось не так. Люди приходят на наши концерты, чтобы просто на час или два отстраниться от своей жизни, проблем, работы и просто отдохнуть – потанцевать и кайфануть. Мы видим этих людей именно так. И это даёт нам силу.
– До того как Вы впервые попали в нашу страну, какое представление у Вас было о ней?
– Я думал, что это страна диктатуры, в которой очень тяжело жить. И ещё суровая погода.
– То, что Вы думали и что увидели, совпало?
– Нет, конечно! Когда я приехал к вам в 1998 году, понял, что Россия совсем не похожа на ту страну, которую я себе представлял. Первое, что бросилось мне в глаза, это то, что у вас абсолютно нет расизма.
– А что было самым тяжёлым, с чем вам пришлось столкнуться в России?
– Настоящий кошмар я пережил, когда нас возили на каких-то старых, плохих машинах, дизельных автобусах, в которых ужасно пахло бензином, а это очень вредно для голосовых связок певцов. Это была катастрофа.
– Горячая вода в отелях была?
– Если говорить о гостиничном сервисе, то проблема была в другом. В каждом отеле сидело очень много проституток. И каждый заход в отель сопровождался созерцанием девушек, которые буквально ковровую дорожку тебе устраивали. Я такого никогда не видел до этого. А было так: заходишь в отель, а тебе говорят: «Девочку хотите?» Сейчас я с таким уже не сталкиваюсь – мы живём в хороших отелях.
– А что больше всего Вас удивило в России?
– Еда! Она тут намного лучше, чем в Америке. У нас через каждые пять километров бургеры, пицца, «Макдонадлс» и другая быстрая еда, которая уже в печёнках сидит, а здесь есть шаурма, которую я очень люблю. Кроме того, я очень люблю борщ, солянку и грибной суп.
– Готовить сами умеете?
– Да! Когда я куда-то приезжаю на долгое время, просто снимаю квартиру и сам готовлю там. А ещё у меня диабет, соответственно, мне приходится быть с едой очень аккуратным – есть проблемы. Но когда я нахожусь в России, мой сахар падает. Ваша еда ещё не настолько модифицированная, как в Европе или в США.
– И как долго Вы живёте с диабетом?
– С 2008 года. Но я люблю пожрать! И у вас хорошие продукты, просто вы этого не знаете.
– Эта болезнь разделяет жизнь на «до» и «после». Как изменилась Ваша жизнь?
– Это болезнь семейная, если так можно сказать, началось всё с бабушки. Я наивно думал, что, если живу в другой стране и ем другую пищу, эта зараза ко мне не придёт, но это всё равно случилось. Однажды я был в супермаркете, искал что-то поесть, но всё было с добавлением сахара… Не поверите, я даже расплакался. Я не понимал, что делать, не понимал, как жить без пиццы, гамбургеров, спагетти. Я люблю лазанью, итальянскую пиццу, но я понимал, что это смертельно для меня. Помню, как пришёл домой со шприцем, напротив меня сидела семья, и я демонстративно сделал при них себе укол. Все были в шоке, конечно, но я хотел, чтобы моя семья поняла, как теперь я буду жить. Поняла, что мне нельзя есть то, что я ел раньше, нельзя пить алкоголь. Было тяжело сначала, так как дети ели одно, а я должен был есть другое. Когда я покупал продукты детям, мечтал сам всё это сожрать, но покупал продукты отдельно для них и отдельно для себя. Первые два года мне дались непросто. Мой врач сказала мне как-то: «Кевин, тебе надо лечь в больницу, пока сахар не упадёт». А у нас было много работы. Конечно, в больницу я не лёг, но мне повезло: я снизил сахар благодаря одной целебной ямайской траве. Потом мой доктор очень удивился. Кстати, вот уже десять-двенадцать лет я постоянно ругаюсь со своей женой на тему того, что можно есть, а что – нет.
– То есть жена за здоровое питание, а Вы бунтуете?
– Конечно! Я же хочу гулять, ходить по ресторанам, но во всех этих ресторанах паста, рис, картофель, а это всё нельзя, но … Когда я всё это не ем, у меня совсем маленькие счета получаются.
– Я правильно понимаю, что Вы не пьёте алкоголь уже 8 лет?
– Если я съем что-то, что может мне навредить, когда поднимается сахар, то я выпиваю немного водки. Тёмные напитки – виски, коньяк – увеличивают сахар. Поэтому я очень люблю водочку. Водка, солянка или борщ – это вкусно.
– Мы уже коснулись темы расизма. Эта тема снова очень актуальна, поэтому у меня есть пара вопросов. Где чаще всего Вы сталкивались с этим явлением? В Европе, в России, в США?
– В Америке. Понимаете, в США всё делится на жанры. Например, кантри поют белые, рэп – в основном чёрные, популярную музыку – и те, и те. И мне это всё не нравится. В Европе есть музыка, но там нет расизма. Соответственно, никто не считает чужие деньги, не стоит вопрос, кто ты и какой ты.
– Это что касается творчества, а в жизни?
– В США. В Испании тоже есть эта проблема. Когда в Германии рухнула берлинская стена и когда люди, восточные и западные, соединились, когда хлынули в страну другие культуры, всё смешалось… Но проблема всё равно есть. Как только начинают говорить о том, что надо быть толерантными, это означает, что мы такими не являемся. Нам надо что-то менять – в Америке всё очень плохо с этим. Мой менеджер Игорь однажды показал мне кадр из вашего фильма «Цирк». Там показывали темнокожего ребёнка, которого передавали из рук в руки и говорили: «Это наш ребёнок». В Россию толерантность пришла гораздо раньше, чем в другие страны. Гениальный фильм…
– Вернёмся к теме творчества. Кевин, у Вас получился прекрасный дуэт с Надеждой Кадышевой. Как Вы познакомились?
– Когда у нас возникла идея реанимировать старые хиты Bad Boys Blue, мой менеджер Игорь подкинул идею сделать это через русских певцов. Так получилось, что мы познакомились с Надеждой Никитичной и её супругом Александром Костюком – автором всех её песен – на «Славянском базаре», и закрутилось.
– Чем Вы её зацепили? Вряд ли она готова петь дуэтом с каждым.
– Я очень люблю народную музыку. В каждой стране есть свой колорит, связывающий народ с его землёй. И я прямо чувствую эту силу. Мы до сих пор поддерживаем тёплые семейные отношения с Надеждой Никитичной. Мне кажется, это даже на сцене видно. Муж Надежды Александр – очень хороший человек.
– То есть Вы были у них в гостях?
– И в гости ходили, и на свадьбу их сына приезжали, а также на 60-летие Александра Григорьевича. Это сказочные люди. Я получаю удовольствие от общения с ними. Люди в США удивляются, что я пою на русском языке. Но я не смог бы петь современные песни – народные и советские композиции мне больше нравятся. Например, нравится песня «Снег летит», которую мне подарили Надежда Никитична и Александр Григорьевич. Я пою её с удовольствием, а мои друзья из США не понимают, что происходит. Для меня это круто, а они только руками разводят.
– Кто ещё из российских исполнителей Вам близок?
– Стас Костюшкин, мы с ним пели, люблю Лепса – это хардкор, мы тоже лично знакомы.
– У Вас не возникает проблем из-за того, что Вы поддерживаете Россию и приезжаете сюда?
– Нет, но некоторые мои знакомые говорят, что я предатель. «Почему ты едешь в Россию?» – возмущаются они, называют меня чёрным русским, чтобы сказать, что я плохой. Когда же я пытаюсь объяснить, почему происходит то, что происходит, меня не хотят слушать. У нас в Америке столько проблем: бездомные, голодные, расизм и прочее, и прочее. Этого очень много, но я должен закрыть свой рот и пойти туда, где я люблю находиться и где любят меня. Сейчас это здесь. В России…