🥘Пшённый кулешик...

или как меня женили
Из-за деревьев, недалеко от речки, где под кустами сирени уютно расположилась длинная скамейка, послышался громкий, дружный хохот:
- От ты жа и рассказчик, Савватей! Слухала б табе до ночи, да дома ждуть, пойду уж,- вздохнула, тяжело и нехотя поднявшись со скамейки, бабка Матрёна.
- А вот мы-та посидим, спешить некуда,- выкрикнул кто-то и обращаясь к деду Савватею, остальные слушатели, с нетерпением попросили:
- Ну давай ещё об чём-нибудь, сказывай, дедусь!
На скамейке уместилось человек десять, а дед напротив них, на пенёчке. Старые и молодые, теснясь, толкаясь и перешёптываясь, всё же не покидали своих мест, интересно же!
- Вот приходит старушка в церковь, встаёт перед иконой, молится и плачет горючими слезами,- начал рассказ Савватей,- подходит к ней диакон и интересуется:
- Чего плачешь, несчастная?
- Да как же мне не плакать,- отвечает она,- у меня со двора пропала телушка, как быть?
Пожалел её диакон, а время-то уже к службе, некогда стоять, да разговоры разговаривать. Вот он и советует:
- Ты бабка, слушай, чего я петь буду.
Ладно! Началась служба. Вот черёд диакона подошёл, он и запел, а между прочим, слышит бабка такие слова:
- Не плачь старушка, не пропадёт твоя телушка, она у попа под навесом!
Поп услышал это да как гаркнет, аж под куполом отдалось:
- Диакон! Диакон! Не на весь мир ляпай! Дам тебе брюшину и шкуры половину!
А тут и певчие поддержали с хоров:
- И нам по ноге! И нам по ноге!
Так и разделили бабкину телушку. Вот оно как!
- Ну ты, дед и богохульник!- заметила смеясь, одна молодка,- чаво говоришь-та?
- Никак нет! Я в Бога верую, да и как не верить, ежели он меня неоднократно спасал от смерти неминуемой. Весь я постреленый, шашкой порубленый до кости, а живой! Уж такое бывало, не приведи Господи, а выжил! Так-то. А это присказка, смешной случай, только-то.
По тропинке из-за кустов вышел прихрамывая, согнувшись и заложив руки за спину, закадычный дружок Савватея, ещё с молодости, да и теперешний частый собеседник - Ферапонт Мартынович Груздёв. Невысокий, седенький, с острым пытливым взглядом старичок.
- Вот кого мы сейчас попытаем! Мартыныч уж нам чего-то да расскажет, верно говорю, а?- радостно обратился к нему Савватей и уже повернувшись к молодёжи,- разгребите местечко, уважьте старика, в ногах-то правды нету.
Вновь прибывшего быстро усадили, а молодёжь расположилась на травке, рядышком. Как-то не заметили, что народу поприбавилось, на велосипедах подкатили, да заинтересовавшись остались, приткнув их к стволам деревьев.
- Не знаю я, о чём вам сказывать. Вон, Савватей мастак, его пытайте. А я-то что!- ворчливо и недовольно отбивался старик, но видно было, что ему лестно такое внимание сельчан.
- Как там, Ферапонт, твоя Акулина Саввишна поживает?- спросил, чтобы разговорить старика Савватей.
- Что с ней поделается? Сидит куньдёпает, вяжет, стало быть, правнукам понемногу,- уже миролюбивее ответил Ферапонт.
- Вы-то с нею давно ведь живёте, пол века поди? Не надоела ещё?- пытал дружка Савватей.
- Да поболе, поболе! Чуешь?- засмеялся, вдруг вспомнив, Ферапонт,- я ж на ней за кулешик пшённый женился, да!
- А ну-ка расскажи нам!- попросил Савватей, подмигнув остальным, и все поддержали.
- Да можно, что-ж, слушайте тогда, - сдался Ферапонт и начал свой рассказ.
Было это в 1913 году, аккурат перед войной, за год.
Как-то на вечёрках повстречался я с ребятами из соседнего, старинного, кондового, можно сказать села, братьями Мухортовыми, Гринькой да Минькой. Разговорились. Они спросили про сено, управились ли мы и, узнав, что да, пригласили меня помочь.
- Завтря,- говорят,- приходи, а то мы,- говорят,- до дождей не управимси. У нас папаня с маманей, да мы вота, оба двоя. А сяструха, та на хозяйстве, стало быть, кашеварить.
Я согласился, надо же друг дружке помогать. Мне в ту пору было всё нипочём, двадцать годов, я ж с тысяча восемьсот девяносто третьего. Не женатый, свободный, что ж не помочь-то?
Вот пришёл я раненько, только свет забрежжил к ним на луг, со своею косой пришёл. Они уже на месте все. Дружно взялись за дело. Я за всё время один раз только прервался. Подошёл к берёзе, под которой вещи сложили, стал воду пить. Вот мать Гришки да Миньки, которая всё-то ко мне присматривалась, поглядывала украдкой в мою сторону, вдруг и говорит:
- Ловкай ты парень, гляжу, работаишь -прям заглядисси!- потом, как бы невзначай спрашивает,- жанатай али как?
- Нет,- говорю,- холостой, а чего?- спрашиваю.
- Да так, антиресно больно,- отвечает она.
Ну, как управились я домой навострился, а Мухортовы, ни в какую:
- Куды? Обедать к нам идитя. Дочь приготовила, ждёть таперя. Рази ж можно не емши-та?- всплеснула руками хозяйка,- мы с батькой останимси пока, поворошим сену-та, быстрее высохнить. Идитя, идитя.
Ну что тут скажешь? Парни тоже принялись наседать, уговаривать меня. Пошёл. С горки спустились, вот оно, село. Зашли в дом, а там, у печки стоит дочка хозяйская. Я её раньше не видал. Приятной внешности, светленькая такая, чистенькая, передник не заляпаный у ней, волосы убраны под косынку, лишь куделька выбилась.
- Здравствуйте,- говорю,- Акулина Саввишна!
Братья так и покатились со смеху:
- Поди ж ты, Акулина Саввишна, не вчарашна, давешна! Умора! Как он к ей!
Я смутился, да и девчонка, гляжу покраснела, неловко видать.
Плюхнулись братья на табуретки у стола, ну и я присел, говорю:
- Да я и вправду есть не хочу ещё. Утром чай пил, а уж дома поужинаю.
- Ужин не нужен, обед дорогой!- с улыбкой возразила мне Акулина.
А братья снова в смех:
-Ой! Чай он пил, гляди-ка! Чай да чай только знай качай!- высказался Григорий, а Минька добавил прибауткой:
- Ешь вода, да пей вода, сыт не будешь никогда!
Ну уговорили в общем.
- Чаво у табе ноне на обед, сяструха?- спрашивают. А она так с гордостью даже отвечает:
- Чавочка с маслицей! Подходить?- и после небольшой паузы, стрельнув в мою сторону глазами,- ноне кулешик пшённай, дюже скуснай!
- Фу-у-у! - дружно запротестовали братья,- фу-у-у!
У девчонки слёзы выступили на глазах, однако вида старается не подавать, что обидно ей и, подняв голову, отвечает этак:
- Ну эта ж на любка! Каму чаво ндравится! Другого-та не припасено, не хошь кулеш - ничаво не ешь!
И она, взяв уже было в руки рогач, резко поставила его в угол и закрыв заслонкой устье печи присела на лавку. Видя, что слегка переборщили, братья обратились, уже мягче к Акулине:
- Ладно. Давай уж, чаво у табе тама наварёна.
Акулина достала рогачом уз печи и притулила на шестке, большой, вместительный, горячий чугунок. Потом отымалкой прихватив, перенесла его на стол. Размешала в чугуне добросовестно чумичкой и разлила кулеш мне и братьям по мискам. Всё это проходило в полном, напряжённом молчании. Но видно было, по кривым ухмылкам парней, что готовят они для сеструхи очередную каверзу. Прижав к груди, отрезала нам от целого каравая по ломтю ржаного хлебушка, Акулина и тихо отойдя от стола примостилась у стены на лавочке, теребя в руках отымалку.
Мне кулеш понравился наваристый, вкусный. Я уплетал за обе щёки. А вот Минька, помешивая деревянной ложкой в миске, недовольно скривившись хмыкнул:
- Наварила нонча ты какой-та брындохлыст, от гостя стыдно.
- Ага!- поддержал брата Гринька,- прям крупинка за крупинкай гоняется с дубинкай!- и добавил,- сяжу, чярёпаю одну юшку!
Глаза Акулины наполнились слезами, личико исказилось обидою, ей неловко было передо мной.
- Ой! Умнай! Дай умку в носе помазать,- хлёстко ответила она и добавила,- ты кулеш хлябай, да поменьше бай!- и чтобы остепенить разухабистых братьев своих тихо, но угрожающе добавила,-плятётя, чаво ни попадя. Всё тятеньке обскажу, ужо отвесит он вам куляшу, дождётися, пожалуй!
- От же ж назола, право слово назола,- ухмыльнулся Минька,- грозится, гляди!
- Угу!- с аппетитом хлебая кулеш, с полным ртом, поддержал брата Гринька,- и есть-та всяво ничаво, а туды жа, перечить братьям!
Нервы у девчонки не выдержали и она, чтобы не видели слёз, прижала к лицу отымалку.
- Ой!- заголосил Гринька,- вся лицо в сапухе, гляди! Вота вам и красотища!
Личико Акулины действительно было всё в чёрных разводах из слёз и сажи от тряпки, которой вытаскивала из печи чугуны и сковородки.
- Вот ведь, паганцы, сдоньжили мене, право слово- сдоньжили!- визгливо выкрикнула она и опрометью выскочила за дверь, громко ею, в сердцах, хлопнув.
- О!О!О!- гримасничал вслед ей Минька,- таперя нюнить на двор побёгла! Нежная дюже, капрызная!
Мне было жутко неудобно, стыдно за парней. Ну, правда, чего к девчонке привязались, до слёз довели! Она ж так старалась! Да и несправедливо это! Кулеш был взаправду хорош! Ей же, при постороннем человеке, неудобно было.
- Ну вы ополоумели братцы!- только и смог сказать с негодованием я и выскочил вслед за Акулиной. Мне хотелось утешить её, пожалеть. Я представил, как она, где-то в уголке, прижавшись, рыдает от несправедливости такой. Нашёл, точнее услыхал её в дровяном сарае по всхлипам и ринулся туда. Акулина стояла, уткнувшись головой в поленницу дров и рыдала. На мои шаги она притихла, не желая обернуться:
- Не плачьте, прошу, не огорчайтесь. Они просто без царя в голове, нашли над кем потешаться. А мне ваш кулеш понравился.
- А я и не плачу вовсе, с чаво ето вы взяли?- отозвалась Акулина и, шмыгнув носом, добавила,- мене всё байдуже вообче-та, пущай мелють!
Очень захотелось пожалеть её. Я подошёл и погладил Акулину по плечу, утешая, стало быть, а она вдруг резко развернулась и, уткнувшись личиком мне в грудь затихла. Ну, куда уж тут? Я оторопел и замер от этой близости и доверия.
В этот момент, как раз, дверь в дровяник резко распахнулась и в проёме её появились улыбающиеся братья, Минька да Гринька.
- Вота она чаво! Видал? Милуются, поди ж ты!- хлопнул себя руками по бёдрам Гринька,- а мы та в толк не возмём, куды побёг? Чаво сорвалси!
- Да у них-та всё ужо слажено! Статакалися, гляди!- удовлетворённо подвёл итог событию Минька.
- Верно говоришь, братуха,- согласился Гринька,- съютажились! Вот ловкия, молчком исделали. Када сватов-та ждать, а, Ферапонт?
Тута я всё враз понял про их затею! Ловко обстряпали братья, мы с Акулиной и сообразить, что к чему не успели. Да-а-а!
Гордость у меня есть, отпираться не в моей привычке было. Я же не шалберник какой, лодырь, тружюсь, хозяйство имею.
- Хоть завтра,- говорю,- со сватами буду у вас, ждите!
- Дело,- удовлетворённо сказали братья, а Минька, обращаясь к сестре, уже по-доброму добавил,- повязло табе, считай лаптями в жир вступила. Такого парня отхватила. И когда ето ты успела только? Диво прям!
Вот так меня заманили да оженили. Но сказать честно, я ни разу не пожалел. Прожили мы с Акулиной Саввишной долгую жизнь и теперь ещё живём. Многое бывало, всякое, а как вспомним этот случай обнимимся, как тогда и смеёмся.
- Понятно вам, молодёжь!- обратился к сидящим на скамейке Савватей,- вот и такая любовь бывает! Угостился кулешом и на всю жизнь.
Примечание:
Кондовое (село) -с устоявшимися вековыми традициями
куделька (волос) - локон, завиток
куньдёпает - возится, делать кропотливо;
притулила - примостила;
отымалка - тряпка, которой вынимают из печи посуду;
чумичка - большая ложка, половник; брындохлыст - здесь - жидкий суп;
юшка – бульон;
бай, баить - говорить, рассказывать;
назола - надоеда, досаждать, приставучий;
сдоньжить - одолеть, осилить;
сапуха - печная зола;
нюнить - плакать, ныть;
байдуже - всё нипочём, без разницы;
статакались, съютажились – сговорились (о свадьбе), слюбились;
шалберничать, шалаберничать, шалбер - лентяй(ничать), лодырь.
Елена Чистякова Шматко в группе #ОпусыИрассказы