Вижу больше чем другие...

Это началось в выпускном классе. Тогда мы еще сдавали экзамены. Наш препод по физике был зверь. Туся и Поля боялись его до потери пульса. В начале третьей четверти молодой очкастый и ушастый мужик вдруг сменил нашу любимую добрейшую Тигровну, которая сломала ногу, поскользнувшись на льду в гололед. Да так сломала, что лежала в областной больнице на растяжке и на выпускной экзамен явно не успевала. РОНО в спешном порядке нашло в каком-то селе Задрипанске этого ушастого и подсунуло ему наш многострадальный 10-В. Очкарик надеялся в городской школе закрепиться, и потому он изо всех своих ушастых сил демонстрировал строгость методов воспитания и глубину знаний своего предмета. На первой же контрольной физик показательно доказал 10-В, что они все бездельники, и теперь для них наступили суровые времена. А поскольку основным методом выполнения лабораторных работ и написание контрольных для моих любимых подруг было списывание у меня же, то ужас их перед физиком рос в геометрической прогрессии по мере приближения финала этой драмы под названием «школьные годы чудесные». Да и не только у них, у всего 10-В. Кажется странным, но я почему-то была уверена, что все будет хорошо, и что физик на экзамене поведет себя, как клевый парень, и вообще он вполне адекватный, и сам боится нас до синевы и только поэтому изображает кровожадного орка. Не потому, что я так уж хорошо разбиралась в людях, просто ЗНАЛА, а откуда пришло это знание – дело десятое. Но вот Туся и Поля тряслись. Зубрили, запихивали под подушку учебники – говорят, это помогает запомнить материал, отнесли к Тусиной бабушке черную кошку Кляксу на временное проживание, дабы в неподходящий момент не перешла дорогу. И вообще не путалась под ногами, потому как любое передвижение по квартире есть дорога в миниатюре и может рассматриваться как «черная кошка перешла». Неделю до экзамена подруги не мыли голову – чтобы не вымыть знания. Короче, крыша ехала. Утром судного дня Туська ввалилась ко мне ни свет ни заря и простонала:
– Симочка, я знаю, что делать. Надо сходить к гадалке. У меня есть верный адрес: Глафира Рудько. Потомственная ведунья. Все и всех насквозь видит. Она одной девушке про ее жениха такое…
– Погоди, Туся, ты говоришь про тетю Глашу, которая с бабушкой моей по соседству живет?
– Ну да! Ты нас поведешь! Сейчас Полинка подвалит. Эта Глафира кого попало не принимает и вообще, говорят, от дел отошла. Но тебе по-соседски не откажет.
– Туся, тетя Глаша никакая не потомственная ведунья. Они с бабушкой давно рядом живут, с тех пор как сразу после войны получили от завода квартиры в пригороде. Я не слышала, чтобы тетя Глаша колдовала или гадала как-то особенно. Она просто добрая и мудрая, совет всегда правильный дать может, но никакой такой магией не занимается. Да и глупости все это! Вот Поля придет, повторим билеты еще раз, и все будет типтоп! У нас ведь на три назначено? Я ничего не путаю? Времени куча! Точно тебе говорю.
Туся надулась, отвернулась к окну. Ее спина красноречиво говорила о смертельной обиде на черствую подругу Серафиму, которая сама все знает и получит отличную оценку, но не хочет спасти от неминуемой гибели лучших подруг. Я вздохнула. Ну, дурехи! Придется тащиться к тете Глаше и позориться перед собственной бабушкой, потомственной атеисткой и коммунисткой в далеком прошлом, она ни в какие гадания не верит. Тут явилась и Поля. И вместо того чтобы дозубривать недозубренное, мы потащились на бывшую рабочую окраину разыскивать гадалку, – узнать, какой билет нам попадется. К бабушке я решила не заходить – а то еще засмеет.
Тетя Глаша жила этажом выше, поэтому мимо бабулиной квартиры мы прошли на цыпочках. Соседка встретила нас как-то неприветливо. Долго глядела в глазок, кряхтела, сопела, потом наконец отворила дверь, впустила подружек в прихожую. Я была удивлена. Бабушкину соседку и приятельницу помнила совсем другой: веселой и хлебосольной.
– Вы чего пришли? – пробурчала Глафира.
– Ходют тут, покоя нет.
Туся толкнула меня локтем. Я набрала воздуху в грудь, но… ничего не сказала. Ну не смогла выдавить из себя ни слова. Тогда Туся взяла бразды правления в свои руки.
– Уважаемая тетя Глафира, мы пришли потому, что нам нужна помощь. У нас экзамен, скажите, какие нам попадутся вопросы. А то горим, честно. Физик – ну просто зверь, зарубит же!
– Да кому вы нужны! – рявкнула старуха.
– Идите отседова и не морочьте голову.
Она двинула на девчонок всем своим немалым корпусом, и в тесной прихожей крохотной хрущевки у нас не было иного выхода, как по рачьи двинуть к выходу. По правде сказать, поворачиваться к мрачной бабке спиной было почему-то страшновато. Уже закрывая за нами дверь, старуха сказала едва слышно, глядя исподлобья на меня:
– Растешь, растешь, сменщица. Не твое пока время, но скоро уж свидимся.
У меня мороз по коже пробежал. Оттолкнула Туську, первой побежала вниз, к выходу. В мрачном расположении духа подруги вышли на жаркий июньский день. Сели на скамеечке у дома.
– Ты чего, Сима? – спросила сердито Туся.
– Язык проглотила? Или она тебя не узнала? Странная вообще-то бабка. Ведьма, точно. А ты говорила – добрая, мудрая. Ниче себе добрая, чуть с лестницы не спустила. Все, девки, конец нам. Физик слопает. До экзамена час с небольшим, в голове – порожняк. Если не сдам – утоплюсь.
– Дура ты, Наташка, – словно очнувшись, сказала я.
Туся – это было домашнее прозвище нашей подружки, от Натуся. Голова у меня почему-то слегка кружилась. Наверное, от этого странного сладковатого запах. И чем это так гадко пахнет?
– Повтори девятый билет, и хватит с тебя. Успеешь утопиться… годика этак через четыре. Откуда взялась на моем языке эта странная фраза про «утоплюсь», я тогда не задумалась. Глянула на молчащую все это время и совершенно подавленную Полинку. В физике бедная Аполлинария была полный ноль.
– А ты хотя бы двадцать второй выучила, что ли… Или шпору возьми, – хмуро бросила ей.
– Ну и мне лучше одиннадцатый еще пролистать. И на том хватит. Пошли, тетки, а то не успеем.
– Ага, под бабу Глашу косишь? – бросила зло Натуся.
– Ясновидящая, да?
– Да ну тебя, Наталья, – рассердилась я.
– Тебе ни в чем не угодишь.
Экзамен мы сдавали во вторую смену. В первую пятерку не попали, я зашла за первым вышедшим. Потянула билет, физик внес его в ведомость. Села готовиться. Через минут десять за ней вошла Туся. Взяла билет, обернулась с вытаращенными глазами. На лице подруги было написано крайнее изумление.
– Туся, какой номер? – спросил физик.
– Де… девятый, – заикаясь, сказала Туся.
Я почувствовала, как волосы на голове поднимаются дыбом, посмотрела на свой билет и вдруг осознала – номер одиннадцать! Именно эти две цифры назвала подругам! Я будто раздвоилась. Одна часть меня готовилась к ответу, другая с нетерпением ждала Полю. Но подруга все не появлялась. Наконец, она вошла в класс с таким видом, будто шла на плаху.
– Берите билет, – улыбнулся ей физик.
– И не дрожите так. Я не кусаюсь.
«А ведь правда, – подумала я, – оценки-то сегодня он всем ставит хорошие, никого еще не зарубил. Нормальный парень, зря мы на него бочку катили».
– Двадцать второй, – прошептала Поля дрожащим голосом.
– Правда? Именно 22? – засмеялся физик.
– Может, вы его сначала возьмете? Или вам помочь?
Поля растерялась окончательно. А физик развеселился, подошел к ней, взял за руку. Они вместе взяли со стола первый попавшийся билет.
– Как просила, 22, – физик удивленно покачал головой.
– Ну, иди, списывай свой 22.
После успешно сданного экзамена подруги шли домой вместе. И молчали. Хотя думали об одном и том же. Наконец Туся нарушила тишину.
– Как ты это сделала? – спросила она меня.
– Ничего я не делала, – буркнула в ответ. – Совпадение.
– Совпадение? Три раза? А то, что физик никого не завалит, ты говорила еще вчера! И он поставил сплошные «отлично», «хорошо» – это тоже совпадение?
– Да отвяжись ты! – завопила я.
– Не знаю я ничего! Просто сказала, что в голову пришло! Почему эти цифры, а не другие – понятия не имею! А физик – нормальный дядька, это же видно!
– Так скажи – просто так – что мне по литературе поставят? – поддержала Тусю Поля.
– Мне по сочинению надо хороший балл…
– Не знаю! – оттолкнула подружку и побежала по улице.
Было не по себе. Ведь меня саму не меньше подружек интересовало, почему я назвала именно эти цифры? Откуда они взялись в моей голове? Ну, допустим, то, что физик – парень неплохой, было видно. Он нас специально в ежовых рукавицах держал, чтобы на голову не сели. Так часто бывает. А вот номера билетов…
Сдавать документы в универ я поехала одна. Сидела на ступеньках перед зданием, где принимали документы, и не могла заставить себя подняться. Не боялась, что не поступлю… Но где-то глубоко в душе крутилась неясная полумысль полуощущение: мне не сюда. Рядом присел парнишка. Положив на колени черную папку, что-то заполнял в большом бланке.
– А здорово было бы по миру поездить, – вдруг сказала я ни к селу ни к городу. – Разные страны, приключения. Дипломатом, наверное, быть интересно. Или переводчиком. Тебе надо быть дипломатом.
Парень задумчиво посмотрел на меня. Медленно разорвал уже почти заполненный бланк и достал другой, который, видно, взял про запас.
Через восемь лет я буду смотреть по телевизору репортаж из зоны стихийного бедствия в одной южноамериканской стране. Молодой помощник украинского консула будет рассказывать, как наша страна спасает пострадавших от землетрясения в этой стране. Лицо его покажется мне как-то смутно знакомым…
От универа я ушла. Не видела я себя в этих стенах. И нигде пока не видела. Но и домой возвращаться не собиралась. Переночевала на вокзале, а на другой день сдала документы на двухгодичные курсы бухучета. Почему туда, не смогла бы объяснить. Просто шла мимо, увидела объявление, вошла, написала заявление. Так же небрежно, не задумываясь, стала студенткой. Втроем с двумя другими девушками снимала комнату у шумной разговорчивой тетки. Через год перевелась на заочное и пошла на работу – денег, которые высылали родители, не хватало на жизнь. Окончила курсы, осталась в той же фирме работать, но уже бухгалтером. Подумывала, чтобы пойти еще на какие-нибудь курсы, например, на что-то психологическое. Это было интересно. В общем, жизнь катилась день за днем, год за годом по какой-то не то чтобы унылой, но все же без особых взлетов и падений колее. Как будто я жила в постоянном ожидании чего-то неизвестного, что вот-вот должно случиться.
Однажды вечером я задержалась на работе допоздна. В фирме ждали проверку из налоговой, и как водится, подчищали «хвосты», которых нет, известный факт, только у тех, кто ничего не делает. В ночном вагоне трамвая было пусто. На очередной остановке вошла девушка, села через проход . «На мокрую ворону похожа, – подумалось мне. – Мокрую, несчастную, обиженную». Не могла отвести от девушки взгляда. И вдруг… увидела. Кровь. Темная, густая. Растекается, расползается. В крови ребенок. Белый-белый… Девушка вздрогнула, подняла на меня взгляд.
– Не делай этого, – сказала ей помертвевшими губами.
– Не губи. Он жить хочет. Это мальчик. Девушка выскочила из вагона, трамвай как раз остановился. Меня трясло как в лихорадке, даже зубы стучали. Потом навалилась слабость. Казалось, еще минута и я потеряю сознание. Но вагон задребезжал на повороте, и... все прошло.
А ночью раздался звонок. Женщина кричала что-то невнятное, и я уже хотела бросить трубку, но тут та сказала совсем спокойно:
– Это ты ее убила. Ты убила Тусю.
Я похолодела.
– Кто это говорит?
– Это Поля. Неужели не узнала? Ты ведьма. Сказала – утопишься, и она утопилась. Наша Туся. Через четыре с половиной года.
– Поля, я ничего не понимаю… В ответ – лишь гудки…
Шефу я позвонила в шесть утра.
– Олег Иванович, пожалуйста, дайте мне отгул. Или отпуск. У меня вчера подруга умерла. Самая близкая.
– Серафима, я все понимаю и сочувствую, но у нас в фирме проверка из налоговой. А подруга – это все-таки не близкая родственница. Извини. Сима, я очень тебя прошу выйти на работу, – добавил как можно мягче.
Я пришла в офис. Слонялась по коридорам, как сомнамбула, на вопросы инспектора отвечала невпопад. Время от времени отходила в сторону, набирала номер Аполлинарии и слушала бесконечное «абонент временно недоступен». Ближе к вечеру шеф позвал меня в кабинет.
– Можешь завтра не выходить. Все равно от тебя никакого толку. Налоговики еще подумают, что у нас в бухгалтерии все такие… не в себе.
– Спасибо, – прошептала в ответ.
– Не за что. Крепись, девочка, в жизни бывает всякое…
Дома я бросила сумку в прихожей, поцеловала наспех маму, побежала к подруге. На похороны не успела. Когда подбегала к дому, где жила Туся, увидела разбросанные у подъезда цветы – след похоронной процессии. Поднялась наверх, к квартире. Закрыто. Соседка сказала, что поминки справляют в кафе у старого вокзала.
– А что случилось, вы знаете? – спросила осторожно женщину.
– Говорят, поскользнулась и упала. В ванной, ударилась головой и утопла. Пока мать хватилась, что так долго купается, та уже и застыла.
Соседка всхлипнула: «Горе какое, такая молодая»…
На поминки я не пошла, поехала на кладбище. Нашла могилу – кладбище ведь небольшое. Сидела, смотрела на фотографию подруги, а в голове молотком стучала одна и та же мысль:
«Почему? Почему я тогда сказала – утонешь через четыре с половиной года? Откуда берется это знание?» За этот день я будто постарела на сто лет.
Сказала сама себе:
– Она должна мне ответить. Она знает. Всегда знала.
Поехала к тете Глаше. Дверь открыл незнакомый парень.
– Вы к кому?
– К тете Глаше…
– Она нездорова.
Тут из комнаты донесся голос соседки:
– Славик, ну-ка проводи сюда долгожданную гостью! Парень пожал плечами, отступил от двери:
– Входите. Старуха лежала на кровати. Вернее, возлежала на высоко взбитых подушках, как на своеобразном троне. Дышала трудно, с посвистом. За эти годы баба Глаша располнела, лицо стало одутловатым, а жидкие волосы совершенно белыми, будто даже серебристыми.
– Садись, – кивнула на табурет у кровати.
– Заждалась я тебя. Устала. Уйти хочу, а не могу, пока дела не передам.
«Кажется, бабка умом двинулась, такой бред несет…» – подумала я.
– Нормальная я, – рявкнула Глафира, будто прочла мысли.
– Теперь слушай. Предназначение твое – перекресток судьбы охранять. Кто сам придет за советом, кого встретишь – не проходи мимо. Денег не проси. Никогда! Запомни! Но если кто отблагодарить захочет от чистого сердца – не отказывайся, не обижай. Ты поймешь, кто от души благодарит, а кто сует просто, чтобы отплатить. У этих брать нельзя ничего, даже крошки. Не спрашивай, почему ты. Не знаю. Небось, замечала за собой что-то необычное? Знаения, видения?
Я кивнула, вздохнула глубоко:
– Тетя Глаша, я хочу про Наташу спросить… Откуда я знала, что она утонет? Меня Поля теперь убийцей и ведьмой называет. Если кто-то узнает, что я тогда сказала, – даже страшно подумать, что будет…
Глафира хмуро пожевала губами. Покряхтела, будто не могла решить: говорить или нет? Наконец, выдавила:
– Знала ты, потому что знала. Хозяйка всегда знает, даже если еще и в силу не вошла.
– Тетя Глаша, все это похоже на сцену из кино. Перекрестки, судьба, хозяйка… Туся умерла! Понастоящему! Я ничего не знала раньше, просто тогда ляпнула, и теперь… Мне страшно! Будто накаркала ей этот несчастный случай. А я не верю в предсказателей и сглаз…
– Веришь – не веришь… Ну не верь. Но от своего предназначения еще никто не ушел. Кому – жизнь тихая, кому – подвижничество, кому – на перекрестке стоять… У твоей подруги выбор был трудный. Но, видать, не хотела она выбирать, вот и пожелала: пусть само решится. Так и решилось…
Старуха, сопя, щелкнула замком красивого браслета. Я помнила его: тяжелый, украшенный крупными разноцветными камнями. На полной руке тети Глаши он смотрелся странно, но она его никогда не снимала. Женщина потерла украшение об одеяло, словно хотела стереть с него налет лет.
– Видишь, сняла. Значит, время мое пришло. Давай руку.
– Зачем? Я не возьму, – замотала я головой.
– Этот браслет теперь твой. Ему тысяча лет! Браслет хозяйку охраняет, силу ее обновляет. Снять ты его не сможешь, пока судьба твоя быть хозяйкой.
Я спрятала руки за спину, как маленькая девочка, которая отказывается есть кашу.
– Нет. Не хочу. Не возьму. Я теперь до конца дней думать буду, что Туся из-за меня… Что это я ее сглазила… Пятясь, отступала к выходу.
Глафира натужно закашлялась, задохнулась, падая на подушки. Лицо ее налилось кровью, глаза вылезли из орбит. Браслет со звоном упал на пол.
– Не можешь ты… Нет у тебя выбора… Славик, скорей…
Я выскочила из комнаты, чуть не сбив с ног парня, который поспешил на зов. Кубарем слетела по лестнице, помчалась к автобусной остановке. Успокоилась, только сев в автобус. Но перед глазами все еще стояло страшное лицо умирающей бабушки Глафиры. «Бред! Чушь! Ерунда! Бабуля умом повредилась. Старческий маразм у нее» – такие мысли крутились у меня в голове.
Крутились вяло и звучали почему-то неубедительно. А где-то параллельно в сознании вдруг всплыла встреча с цыганкой на рынке в Кишиневе. Тогда я потерялась, и старая цыганка вывела меня к маме, называя почему-то хозяюшкой и все время кланяясь.
Дверь в квартиру родителей открыла своим ключом. Мама гремела кастрюлями в кухне. Из большой комнаты доносился голос диктора. Отец сидел перед работающим телевизором, но по какому-то признаку я поняла: он думает о чем-то своем. В доме словно витал дух напряжения, что-то темное, тяжелое.
Утром следующего дня, когда я вышла в кухню, застала только отца. Он пил кофе, стоя у открытого окна, «вприкуску с сигаретой», как называли это в семье. Оглянулся. Глаза наши встретились.
– Знаешь, пап, в жизни есть главное и неглавное. И бывает, что очень легко свернуть на перекрестке не на ту дорогу.
– Ты о чем, Серафима? Тебе мама рассказала?
– Мама? Нет. Она ничего такого не говорила. Мне показалось… ты будто стоишь посреди дороги и не знаешь, куда идти. Может, лучше вернуться? Ну, или не спешить с дорогой… Ой, пап, я и сама не знаю, что имею в виду!
Все я знала. Мой выбор сделала не я, и от него не уйти... ...Вот я снова у квартиры тети Глаши. Коснулась звонка. С той стороны будто ждали меня, и дверь распахнулась. Славик имел помятый не выспавшийся вид. Молча отступил с порога, приглашая войти. Я почувствовала запах… смерти. Чуть сладковатый, неприятный и одновременно волнующий.
Когда-то давно я уже вдыхала этот запах…. Когда? Откуда узнала, что так пахнет смерть? Наверное, от тех же сил, которые рассказали о номерах экзаменационных билетов, Тусиной беде и чужой женщине в папиной жизни.
– Мне так жаль…
– Спасибо, – хмуро ответил Славик.
– «Скорая» увезла ее в больницу, но… ничего не смогли сделать. Бабушка сказала: «Серафима обязательно придет за браслетом».
Щелкнула застежка. Браслет красиво облегал мое запястье, удивительно шел к одежде. Несмотря на массивность, не был тяжелым. Холодный в первое мгновение, он быстро принял в себя тепло руки и стал с ней единым целым. «Спрячу в сумку пока что», – подумала я, и попыталась снять украшение. Но не смогла расстегнуть. Почувствовала легкое горячее покалывание. Браслет словно сказал: «Теперь это твоя жизнь, хозяйка перекрестка».
******