Анатолий узнал о несчастье, находясь в рейсе. Бригадир снял его с маршрута и пряча глаза, сообщил, что нужно срочно ехать в больницу - с женой его, Верой случилась беда. Бригадир разрешил взять Анатолию казённую машину — дело было очень серьёзным. Анатолий поехал сразу. Гнал, как сумасшедший, но всё равно не успел - Вера скончалась за несколько минут до того, как он ворвался к ней в палату. Ему сообщили, что жена приняла яд и спасти её не было никакой возможности... Встав на колени, он стал целовать ещё не успевшие остыть руки жены, что-то тихо говорил ей и плакал. В накинутом поверх формы халате на него внимательно смотрел сержант милиции. Уважая горе, постигшее Анатолия, он ждал, когда можно будет задать ему несколько формальных вопросов. Пожилые нянечки и молоденькие медсестры сочувственно качали головами. В палате был и священник, которого притащила крёстная Веры, злющая тётка Устинья. Обычно поджатые губы тётки сейчас сложились в довольную улыбку. Увидев, что она улыбается, Анатолий бросился на старуху с кулаками: — Чему радуешься, а? Говори, тётка Устинья! Уж не твоих ли рук дело?.. Медсёстры и присутствующий милиционер схватили его за руки и пытались оттащить от женщины на безопасное расстояние. — Ты сейчас не понимаешь, чего несёшь, — приложила платок к глазам Устинья, — большое чудо, что батюшка оказался в нашей станице!.. — Радуешься? Чему?! Веры больше нет! Моей Верочки! — истерил Анатолий, пытаясь вырваться от сдерживающих его рук. — Тебе не понять, чему, — перекрестилась Устинья, — может быть, когда-нибудь и поймёшь, Толя. И спасибо скажешь... Не ругайся, не позорь себя... ради памяти Верочки! — Вон! Пошла отсюда, ворона! И попа своего забери! Не нужны.. не нужны вы нам... — дал волю слезам Анатолий, и, наконец освободившись, снова рухнул на колени перед Верой. Пришёл санитар и попросил Анатолия помочь ему перенести тело с кровати на каталку. Анатолий оттолкнул парня. — Я сам!.. Бережно взяв тело жены, он подержал его немного, а потом осторожно опустил на каталку. Поправил Вере чёлку, погладил по щеке. — Куда вы её?.. — Известное дело! В мopг, куда ж ещё! - накрывая тело, ответил санитар. Пациенты районной больницы вышли из своих палат. Все молча смотрели, как санитар катит грохочущую каталку мимо них... В основном, здесь лежали люди, отравившиеся грибами или занимавшиеся самолечением. Были и те, кто экспериментировал с одеколоном, употребляя его не по назначению. Не потому, что были проблемы с вином: просто цена пузырька "Тройного" была пятьдесят семь копеек, а бутылка водки стоила больше трёх рублей. К тому же, от выпившего пахло одеколоном, а не водкой, что для многих имело значение. — Я знал её, добрая душа была! — вздохнул какой-то старичок. — Да.. гарная дивчина... — вторил ему плотно сбитый человечек и обратился к Анатолию: - Мои соболезнования... вы уже решили, где будете хоронить? Может, нужна помощь с транспортом?.. — Что? А, нет... — словно очнувшись, сказал несчастный муж и, развернувшись, пошёл прочь из больницы. За ним, снимая халат, спешил милиционер... * Пётр Иванович и Прасковья Карповна... Родители Веры воспитали пятерых сыновей. По станичным меркам это было немного — в районе жили семьи, где насчитывалось по десять и даже по двенадцать детей. Едва успев выйти на пенсию, Прасковья Карповна, которая уже была бабушкой и сидела с внуками, пока их родители работали, узнала, что Господь послал им с Петром Иванычем ещё одного ребёночка. Сама Прасковья плакала, размазывая слёзы, когда сообщала эту новость мужу. Всего-то раз после Пасхи случилось, и на тебе!.. — Ну чего ты плачешь-то, глупая баба? Ребёночек — это же хорошо! Ангел в доме! — успокаивал её муж. — Вон у нас их, ангелов, сколько! — продолжала горевать Прасковья Карповна, кивая на семилетнего сына Витю и на внуков: двухлетнего Ванечку и непоседу Гордея, который уже почти дотягивался до печной заслонки, — не сдюжу я, Иваныч! Помру!.. — Ишь, чего удумала! Я те помру! — сердито погрозил он ей, но после подошёл, и обняв, шепнул на ушко: — Ты мне енти мысли брось, Прасковьюшка. Куды-ж я без тебя? А ребёночек, вот увидишь, будет нам утешением в старости!... *** Теперь Пётр Иваныч, враз постаревший лет на двадцать, сидел, уставившись в одну точку и курил одну за одной. От женщин, обсуждавших Веру, он был достаточно далеко, да и не слушал их. Он не мог осознать того, что их с женой ангела больше нет. И ведь какая девка была! Первая красавица не только в их станице, но и далеко за её пределами! Но при этом скромная, кроткая, всем и всегда хотела помочь. Её все любили! А она.. руки на себя наложила!... Как могла она так поступить с ними, со стариками? Ему в этом году восемьдесят, жене - семьдесят шесть. Место на станичном кладбище давно ждёт их. Он сам ковал оградку! И подумать не мог, что придётся хоронить дочь... Ладно отца с матерью не пожалела, но дети-то чем виноваты? — сам себя спрашивал старик, — и чего тебе, Верочка, не хватало? И муж, Анатолий, как тебя любил! Пылинки сдувал, по сторонам не глядел!.. Несчастный отец закрыл глаза и из под век по впалым щекам сбежали две слезинки. "Верочка" — шептал он, — "зачем ты это сделала"? Теплый ветерок ласково перебирал остатки его волос и ему чудилось, что это ласковые пальцы дочери — Верочка пытается успокоить его. Он вытер загорелой ладонью глаза, встал и пошёл в дом, чтобы поддержать жену. Та держалась молодцом. Деловито раздавала сыновьям и невесткам указания — кому куда отправиться, кому на кладбище, кому в сельпо. Веру из больницы привезли домой, уважая местные традиции. Милиция не препятствовала — всё и так было ясно: женщина отравилась сама. Никто её к этому не подговаривал и не принуждал. И записку оставила: мол, "в смерти моей прошу никого не винить..." Для порядка опросили всех её знакомых и подруг, и все подтвердили — никто её не доводил. *** Возле дома Веры, на широкой лавочке, уже давно сидели женщины — они ожидали, когда её мать, Прасковья Карповна, позовёт их в дом, обмывать и одевать тело. В станице издавна было заведено: как появлялся покойник, так группа женщин, которых величали "плакальщицами" приходили к его дому, чтобы снарядить его в последний путь так, как делали и сто лет назад. Сейчас женщины недоуменно переговаривались. — Что-ж, Прасковья-то нас не зовёт никак, — обмахивалась лопухом, точно веером, Авдотья, ближайшая соседка Макаровых. — Так всё с попом договаривается, должно быть, он не хочет самоубийцу в освящённой земле хоронить! — громко зашептала Власьиха, похожая на галку сухая женщина. — Как-так "самоубийцу"? Ты, Алёна, не болтала б языком, чего не знаешь! — сурово глянула на Власьиху Дарья Акимовна, которую для простоты все называли просто по-отчеству. — Самоубийца и есть! Отравилась же нарочно, не по незнанию! Вся станица, небось, слышала, как она за то прощения у матери с отцом просила! — не унималась Власьиха. — Говорят, Вера успела покаяться перед смертью, — перекрестилась Акимовна, — хорошо, что тётка Устинья быстро повернулась! — Всё одно: самоубийца.. — пробормотала под нос себе Власьиха. Она даже сейчас не могла простить Вере её красоты. А ведь когда-то они были приятельницами — вместе учились в молочном техникуме. Техникум Алёна не закончила, вышла замуж и бросила. После муж от Алёны сбежал, вот и осталась она и без мужа, и без образования. А Вера после окончания учебы стала работать на ферме — проверяла жирность парного молока. Работа предполагала и ночные смены — дойки на ферме были в восемь вечера и в четыре утра. Из-за её графика злые языки болтали всякое. Сводилось всё к одному: Вера использует ночные смены для встреч с мужчинами, которые и после её замужества были не прочь приударить за ней. Говорили, что и зоотехник, и ветеринар частенько захаживают к ней в лабораторию. Что они там делают, а? Известное дело!.. Как ни пытался Анатолий отмахиваться от сплетен, они, точно ржа, разъедали его душу...
У многих поступок Веры вызвал изумление — казалось, что она была счастлива. Хороший муж, здоровые дети, работа, которую многие считали "непыльной", уважение коллег, родители живы... казалось, чего не хватало? Поди ж ты — взяла и отравилась!
На похороны пришла вся станица. Многие плакали, жалели. Благодаря своей крёстной, которая буквально притащила батюшку к ней в больницу, Вера успела покаяться перед смертью и принять причастие. Её отпели и похоронили рядом с бабушкой Верой, в честь которой и назвали.
На поминках не обошлось без скандала. По обычаю, вещи покойницы мог забрать себе на память кто угодно, но не родственницы. Два платья, сарафан, две блузки, мохеровая кофта и несколько юбок — вот и всё, что осталось от Веры.
Но вышло так, что вещей оказалось меньше, чем желающих взять их себе на память. Власьиха, захапав себе платье и юбку, нацелилась было и на крепдешиновую блузку. Девушке, у которой она пыталась вырвать её из рук стало обидно, и она крикнула:
"Побойся бога, Алёна, ты же Веру всю жизнь ненавидела! А как вещи делить, так ты первая"!..
В избе стоял приличный гвалт, но эти слова достигли ушей Анатолия, который всё искал виноватых в смерти жены. К тому времени вдовец был крепко пьян, и, схватив у печи ухват, погнался с ним за завизжавшей от ужаса, но не бросившей вещи Алёной...
Прасковья послала сыновей вернуть зятя. Спустя какое-то время, присмиревшего вдовца привели. Говорят, что еле оторвали его от Власьихи, ещё бы немного и станичный погост пополнился бы ещё одной покойницей.
После этого пить Анатолий завязал. Работал, как вол, приходил домой и падал. Жёны братьев растили их с Верой детей, как своих.
Через год после смерти дочери умep и Пётр Иванович. Стоял в очереди, в сельском магазине, и кто-то из злых баб вспомнил Веру. Что мол, такая-сякая, не пожалела ни детей, ни престарелых родителей. Макарову стало плохо, его положили под дерево, в тенёк. Там он и отошёл, не дождавшись приезда врача.
Прасковья Карповна похоронила его рядом с дочерью, но принимая соболезнования, отвернулась от тех, кто стоял тогда в той очереди. Теперь она почти никогда не снимала платок, и иногда сопровождала свою старшую сестру Устинью в поездках к старцу.
Анатолий, между тем, сменил работу. Как-то в местном кафе к нему подошёл человек в костюме, небольшого роста, и стал живо интересоваться, не нужно ли чего. Лицо его было Анатолию смутно знакомо. Оказалось, что это тот самый человек, который предлагал ему свою помощь, когда Вера умерла в больнице. Оказалось, что он работал в районной администрации.
— Спасибо, мне ничего не нужно, — сказал Анатолий.
— Да я в общем-то хотел предложить тебе работу, — сказал человечек.— Если, конечно, интересно. Мне кажется, что как раз для тебя. И зарплата хорошая!
Анатолий принял предложение и стал дальнобойщиком.
Ездил по городам и весям, пока не надоело, но после решил вернутся в родную станицу и остаться там. Тем более, что старшему сыну, Алёшке исполнилось десять лет, а младшему, Аркашке, семь.
Мальчишки любили отца, несмотря на то, что видели нечасто и не были избалованы им. В основном, их воспитанием занималась Клавдия, жена Вериного брата, Юрия. Племянники давно называли её мамой, но Анатолий этого не знал.
Близилось первое сентября — Аркадия собирали в первый класс. В наследство от двоюродных братьев ему досталась форма и ранец. Ботинки отец купил навырост — не угадал с размером.
Накануне вечером, бабушка Прасковья заготовила букеты гладиолусов для всех своих внуков-школьников, и два принесла в дом Анатолия. Когда она собралась уходить, Аркаша подбежал и схватил её за юбки:
— Ба, а мама пойдёт меня провожать?..
Прасковья бросила тревожный взгляд на Анатолия, который встал, чтобы проводить её. Возникла неловкая пауза.
— Это он, наверное, Клаву имеет ввиду, — махнула рукой Прасковья, — если хочешь, я скажу ей, думаю, что она с радостью согласится.. — ты же не против, Толь?
— Я сам хотел... первый класс всё-таки! Ну, Клава, так Клава, — пожал он плечами.
Когда бабушка ушла, он подозвал сына и отчитал его за то, что он называет тётку матерью.
— Мамка у тебя одна, ясно тебе?.. — спрашивал он.
— Ясно,— кивал светлой головушкой Аркаша, — я её люблю, но не помню совсем. А Клава такая добрая! Ласковая!
— Эх ты, телятя! — Анатолий обнял и его, и подошедшего Алёшку, — плохо без мамки. Но забывать нельзя!
— Она нас бросила! — сказал вдруг Алёшка, и получив подзатыльник, насупился и ушёл в свой закуток.
Назавтра в дверь им постучала Клава. Она пришла вместе с дочкой Анечкой, у которой на голове красовались два роскошных белых банта.
— А, заходи, Клава, — приветствовал её Анатолий, впуская их с дочкой внутрь.
— Здравствуй, Анатолий, — выдохнула та, — надо же, какой ты сегодня нарядный! Давно тебя таким не видела!
— Значит, ты их сегодня ведёшь? — спросил он, пропустив комплимент мимо ушей.
— Как это я? Аркашка в первый класс идет! Ты разве не с нами?
— Ну, разве что, до школы вас проводить, дальше не пойду. Мне на работу надо, — соврал он чувствуя себя глупо.
В пиджаке было неуютно, галстук жал. Но если галстук можно было ослабить, то пиджак он снять не мог — сбоку на рубашке было жирное пятно.
Но больше всего его смущали взгляды соседей, которые все вдруг вывалили на улицу, чтобы проводить своих отпрысков к школе. Люди здоровались, улыбались, и в каждой улыбке Анатолий читал насмешку. Впереди вышагивали Анечка с Аркашей, чуть поодаль шёл Алёша, а за ними и Анатолий с Клавдией.
— Я пойду? — не выдержал он возле школы.
— Иди уже.. - засмеялась Клава.
* Клава
Она была добрая женщина и всё понимала. Из всех невесток, она больше всех сблизилась с Верой. Они часто гостили друг у друга, любили поболтать и посмеяться.
Перед тем, как Вере отравиться, Клава стала бояться за подругу. Но она не знала, как ей помочь. Хотя, такой трагедии и она, конечно, не ожидала.
Теперь, глядя на деверя, она и жалела, и ненавидела его одновременно, потому что знала, как тот своей ревностью обижал жену. Наверное, Анатолий и сам это понимал.
Он так и не нашёл своего счастья, хоть в пору работы дальнобойщиком исколесил полстраны, знал заранее: такой, как Вера, ему больше не найти.
Вздохнув, Клава пошла домой — нужно было приготовить еду на несколько дней, а времени было мало. На плите стояла большая кастрюля, в ней с утра на медленном огне варился бульон. Женщина всё рассчитала верно: к её приходу он как раз закипел. Она сняла горячую крышку, и тут сзади её обхватили сильные руки.
Чуть не уронив крышку себе на ноги, Клава закричала:
— Уйди, д у р а к, чуть крышку из-за тебя не уронила! Витька! Уйди, говорю!
— Да ладно, уж и приобнять нельзя, сразу "дурак", — обиделся Витька, — я может, по-семейному!
— Какой же ты, в самом деле, прилипала! — защищаясь крышкой, как щитом, сказала Клавдия, — уйди, постылый!
— Чего это постылый? Я — парень видный; не смотри, что хромаю. Что надо у меня работает! — гадко засмеялся он.
— И не стыдно тебе, перед родным братом? — качая головой, спросила Клава, — тебе что, девчат мало? Сестру сгубил, теперь меня хочешь?..
— Верка сама себя сгубила! Я и не думал, что она такая... пугливая!
— Уходи, ты мне противен..
— Вот и она меня так... противен, говорит, как не стыдно! А чего стыдиться? Юрка твой, вон, ни одной юбки не пропускает! Он тебя не ценит!..
— Это не твоё дело! Уходи, cказала! — багровея от гнева, сказала Клава, — не то всем расскажу, какой ты брат!
— Клава! — донесся с улицы голос свекрови, Прасковьи Карповны, — ты дома?
— Да, мама! — откликнулась Клава и поспешила к двери.
— О! А ты чего здесь делаешь? — удивилась женщина, увидев сына сидящим на табурете в доме брата.
— Да так... ногу занозил, вот зашёл к Клаве, — он встал и чмокнув мать в щёку, с нежностью посмотрел на невестку, — она мне вспоможение сделала! Спасибо, Клавочка!
Театрально поклонившись, он пошёл к двери.
— Правда, что ли? — спросила Прасковья у Клавы. Та утвердительно кивнула. Не хватало ещё бедной женщине узнать, что её младший сын врёт ей в глаза.
Когда дверь за ним закрылась, Клава выдохнула.
— Болит душа у меня за Витьку, — опускаясь на табурет, где только что сидел сын, сказала Прасковья Карповна, — мается всё, никак за ум не возьмётся! Хоть бы женщину какую себе нашёл, я бы ей...
— Ему бы работу сначала найти, а так болтается, праздный.. только приключений на свою голову ищет.
Прасковья Карповна удивлённо посмотрела на сноху:
— Так не берут его нигде, инвалид он!
— Мам, то для тебя байки! Ну, прихрамывает малость, ну и что? Как пить и за юбками волочиться, Витёк — орёл мужчина, а как работать — инвалид!
— Опомнись, Клава!.. — Прасковья вскочила было со стула, но после вдруг опустилась обратно, — верно всё говоришь! И у меня те же думки — упустила я Витюшу!..
* Витька
Витя до пяти лет рос здоровым ребёнком. Поскольку он долгое время был младшим в семье Макаровых, за ним присматривали все — и родители, и старшие братья, и даже старая бабушка Вера, которой шёл девяностый год.
Однажды бабка осталась с ребёнком одна. В тот год выдалась суровая зима, нехарактерная для тёплой Кубани. Дрова в доме кончились, и старуха хотела забежать к соседке, чтобы попросить трошки взаймы. Одевать ребёнка ей было тяжело, но и оставить страшно — вдруг упадёт с печки, расшибётся. На памяти у неё был такой случай, правда и ребёнок был младше.
Недолго думая, бабка приказала мальчику завернуться в одеяло, нахлобучила на него шапку и посадила на санках, во дворе, а сама пошла к соседке.
Поблагодарив добрую соседку за дрова, она вернулась и увидела, что одеяло валяется, а ребёнка нет. Побросав дрова, она бросилась искать, и нашла его, замёрзшего, за сараем, в снегу. А на улице мороз.
Бабушка забрала его, положила на печь и растопила её пожарче, в надежде, что мальчик оттает и "на ём усе заживе". Ни сыну, ни снохе о происшествии говорить не стала — испугалась. Через день у мальчика поднялась температура, пальчики почернели. Только тогда бабушка призналась, что заболталась с соседкой, и мальчик замёрз. Пока ребёнка доставили в больницу, прошло слишком много времени. В итоге ампутировали два пальца на ручке и почти половину ступни.
Малыш постоянно плакал, культя заживала плохо. Как потом оказалось, в больнице занесли инфекцию. Ребёнок чуть не умep, но бабка Вера вымолила его. Сама, правда, вскоре после этого помepла.
Витя отныне стал всеобщим любимцем — лучший кусок ему. От всей работы по дому его освобождали, братья во всём ему уступали.
Но когда у родителей появилась дочка Верочка, всё изменилось. К тому времени Витюше уже было восемь лет.
Однажды он поймал и бросил в люльку сестрёнке гадюку. Но змея уползла, не причинив девочке никакого вреда. В другой раз Виктор, уже будучи подростком, украл у матери золотые серьги-калачи и положил Верке под матрас. Но та нашла их и сама отнесла матери..
Теперь вот, Вера сама наложила на себя руки. Но к удивлению Виктора, её смерть не принесла ему никакого удовлетворения. Если раньше Верка была просто любимицей, то теперь стала просто божеством для родителей. Мать ушла в религию, спятила вместе с тёткой Устиньей, а отец и того хуже — взял и умep.
Все бросили его: братья жили каждый в своём доме, с женами, детьми, и только он, ущербный, жил с матерью, из которой в последнее время и слова не вытянешь. Всё молится, да лбом о пол стучит.
Девки Виктора не воспринимали всерьёз, не любили. Брезговали даже ходить с ним на пруд, куда он звал их кататься на старой отцовой лодке. Однажды он уснул в лодке, в зарослях камыша. И проснулся оттого, что кто-то разговаривал на берегу.
Женщину он узнал сразу, это была его сестра Верка, а мужчина был из пришлых. В станице таких издавна не любили и всячески выдавливали. Пусть хоть с детства живёт, всё равно останется чужаком. Витька быстро определил мужчину по говору.
Это был агроном Гринько, он был отличным специалистом, потому местные его не травили, хотя и должного уважения не выказывали. Бабы и дети дразнили за светлый оттенок кожи и за говор.
— Вера, поедем, со мной, прошу! Мне обещают хорошую зарплату, дом уже почти построен! — горячо говорил агроном, взяв Веру за руку, — мои обрадуются, я им уже написал!
— Прости, Костя, не поеду я. У меня тут семья, родители, муж, дети. Нет, лучше нам разойтись.
— Вера! Я умоляю тебя! Давай возьмём твоих мальчишек! Я буду заботиться о них как о своих! Хочешь, я сам поговорю с твоими родными?
— Нет... прости, Костя, этого точно не надо, — тихо сказала Вера.
— Отчего же не поговорить? — Виктор выпрямился в лодке в полный рост, — вот он я. Родственник, брат родной! — он спрыгнул в камыши, выбрался на берег и подошёл к Веркиному хахалю вплотную.
— Я люблю Веру, и хочу сделать её счастливой, — сказал мужчина.
— Тю! Дывись, кацап усё, что может, цап! — засмеялся Виктор и завернув здоровый кулак в кукиш, сунул под нос агроному — шиш тебе, а не Вера!
Вера стояла ни жива ни мертва, кровь отхлынула от её лица. Агроном интеллигентно взял Витьку за рубашку и тряхнул.
— Костя, не надо, он нарочно тебя злит! Тронь его, и за него вся станица встанет! Убьют! — запричитала Вера, схватившись за рукав мужчины.
— Пускай убьют, мне всё равно нет жизни без тебя! — ответил тот.
— Отпусти его ради меня, — умоляла она, — уезжай, Костя, не губи. Пожалей!
Он нехотя разжал пальцы и понурил голову.
— Значит... ты не любишь меня, Вера? — посмотрел он на неё. В серых глазах всё ещё теплилась надежда.
— Нет, не люблю, — не глядя ему в глаза, подтвердила она, — прости меня, Костя!
Тяжело повернувшись, Константин пошёл прочь. Вера пошла в противоположную сторону, вздрагивая от едких шуточек брата, как от ударов кнута. Потом вдруг резко остановилась и развернувшись, крикнула ему в лицо:
— За что ты так меня ненавидишь?
— За "шо", а не "за чито"! Ишь, как загутарила, подстилка кацапская! Вот возьму и расскажу всем, какая ты на самом деле! То-то все подивятся! — измывался он.
— Что расскажешь, что? Не было у нас с ним ничего! Не было! — оправдывалась Вера, — Костя он... человек!
— Так я и поверил, — криво ухмыльнулся Витька и занёс над заплаканным лицом сестры трёхпалую клешню: — мужу своему будешь байки травить!...
*** ...Та же кривая ухмылка блуждала у него на губах и сейчас, спустя четыре года после смерти сестры. Теперь он жалел, что не выполнил угрозу вовремя. Ему хотелось продлить удовольствие, подольше помучить Верку. Кто ж знал, что оно так обернётся!..
Он не раз воображал себе лица Анатолия, братьев и особенно родителей, давно вознесших дочь на пьедестал: "Ах, красавица! Ах, отличница! Ах, гордость семьи"!
Внезапно лицо его стало злым. Ведь Вера снова обставила его! Не увидеть ему теперь потрясённых лиц родственничков. Расскажи он правду о Верке теперь, всё может обернуться против него.
Недаром Клава смотрит волчицей! Противный... это он то? Вот притащит ей муженёк срамную бoлeзнь, тогда поймёт, коза, что к чему!...
Продолжение следует...
(В основе сюжета - несколько реальных историй (СССР, станица К-ая, Краснодарский край).
️
♥Goddess of Love--Богиня Любви♥
:Любовь Рагозина
БЕДНАЯ ВЕРА...
Анатолий узнал о несчастье, находясь в рейсе. Бригадир снял его с маршрута и пряча глаза, сообщил, что нужно срочно ехать в больницу - с женой его, Верой случилась беда. Бригадир разрешил взять Анатолию казённую машину — дело было очень серьёзным.
Анатолий поехал сразу. Гнал, как сумасшедший, но всё равно не успел - Вера скончалась за несколько минут до того, как он ворвался к ней в палату. Ему сообщили, что жена приняла яд и спасти её не было никакой возможности...
Встав на колени, он стал целовать ещё не успевшие остыть руки жены, что-то тихо говорил ей и плакал.
В накинутом поверх формы халате на него внимательно смотрел сержант милиции. Уважая горе, постигшее Анатолия, он ждал, когда можно будет задать ему несколько формальных вопросов.
Пожилые нянечки и молоденькие медсестры сочувственно качали головами.
В палате был и священник, которого притащила крёстная Веры, злющая тётка Устинья. Обычно поджатые губы тётки сейчас сложились в довольную улыбку. Увидев, что она улыбается, Анатолий бросился на старуху с кулаками:
— Чему радуешься, а? Говори, тётка Устинья! Уж не твоих ли рук дело?..
Медсёстры и присутствующий милиционер схватили его за руки и пытались оттащить от женщины на безопасное расстояние.
— Ты сейчас не понимаешь, чего несёшь, — приложила платок к глазам Устинья, — большое чудо, что батюшка оказался в нашей станице!..
— Радуешься? Чему?! Веры больше нет! Моей Верочки! — истерил Анатолий, пытаясь вырваться от сдерживающих его рук.
— Тебе не понять, чему, — перекрестилась Устинья, — может быть, когда-нибудь и поймёшь, Толя. И спасибо скажешь... Не ругайся, не позорь себя... ради памяти Верочки!
— Вон! Пошла отсюда, ворона! И попа своего забери! Не нужны.. не нужны вы нам... — дал волю слезам Анатолий, и, наконец освободившись, снова рухнул на колени перед Верой.
Пришёл санитар и попросил Анатолия помочь ему перенести тело с кровати на каталку.
Анатолий оттолкнул парня.
— Я сам!..
Бережно взяв тело жены, он подержал его немного, а потом осторожно опустил на каталку. Поправил Вере чёлку, погладил по щеке.
— Куда вы её?..
— Известное дело! В мopг, куда ж ещё! - накрывая тело, ответил санитар.
Пациенты районной больницы вышли из своих палат. Все молча смотрели, как санитар катит грохочущую каталку мимо них...
В основном, здесь лежали люди, отравившиеся грибами или занимавшиеся самолечением. Были и те, кто экспериментировал с одеколоном, употребляя его не по назначению. Не потому, что были проблемы с вином: просто цена пузырька "Тройного" была пятьдесят семь копеек, а бутылка водки стоила больше трёх рублей. К тому же, от выпившего пахло одеколоном, а не водкой, что для многих имело значение.
— Я знал её, добрая душа была! — вздохнул какой-то старичок.
— Да.. гарная дивчина... — вторил ему плотно сбитый человечек и обратился к Анатолию:
- Мои соболезнования... вы уже решили, где будете хоронить? Может, нужна помощь с транспортом?..
— Что? А, нет... — словно очнувшись, сказал несчастный муж и, развернувшись, пошёл прочь из больницы. За ним, снимая халат, спешил милиционер...
* Пётр Иванович и Прасковья Карповна...
Родители Веры воспитали пятерых сыновей. По станичным меркам это было немного — в районе жили семьи, где насчитывалось по десять и даже по двенадцать детей.
Едва успев выйти на пенсию, Прасковья Карповна, которая уже была бабушкой и сидела с внуками, пока их родители работали, узнала, что Господь послал им с Петром Иванычем ещё одного ребёночка.
Сама Прасковья плакала, размазывая слёзы, когда сообщала эту новость мужу. Всего-то раз после Пасхи случилось, и на тебе!..
— Ну чего ты плачешь-то, глупая баба? Ребёночек — это же хорошо! Ангел в доме! — успокаивал её муж.
— Вон у нас их, ангелов, сколько! — продолжала горевать Прасковья Карповна, кивая на семилетнего сына Витю и на внуков: двухлетнего Ванечку и непоседу Гордея, который уже почти дотягивался до печной заслонки, — не сдюжу я, Иваныч! Помру!..
— Ишь, чего удумала! Я те помру! — сердито погрозил он ей, но после подошёл, и обняв, шепнул на ушко:
— Ты мне енти мысли брось, Прасковьюшка. Куды-ж я без тебя? А ребёночек, вот увидишь, будет нам утешением в старости!...
***
Теперь Пётр Иваныч, враз постаревший лет на двадцать, сидел, уставившись в одну точку и курил одну за одной.
От женщин, обсуждавших Веру, он был достаточно далеко, да и не слушал их. Он не мог осознать того, что их с женой ангела больше нет. И ведь какая девка была! Первая красавица не только в их станице, но и далеко за её пределами! Но при этом скромная, кроткая, всем и всегда хотела помочь. Её все любили! А она.. руки на себя наложила!...
Как могла она так поступить с ними, со стариками? Ему в этом году восемьдесят, жене - семьдесят шесть. Место на станичном кладбище давно ждёт их. Он сам ковал оградку! И подумать не мог, что придётся хоронить дочь...
Ладно отца с матерью не пожалела, но дети-то чем виноваты? — сам себя спрашивал старик, — и чего тебе, Верочка, не хватало? И муж, Анатолий, как тебя любил! Пылинки сдувал, по сторонам не глядел!..
Несчастный отец закрыл глаза и из под век по впалым щекам сбежали две слезинки. "Верочка" — шептал он, — "зачем ты это сделала"?
Теплый ветерок ласково перебирал остатки его волос и ему чудилось, что это ласковые пальцы дочери — Верочка пытается успокоить его. Он вытер загорелой ладонью глаза, встал и пошёл в дом, чтобы поддержать жену.
Та держалась молодцом. Деловито раздавала сыновьям и невесткам указания — кому куда отправиться, кому на кладбище, кому в сельпо.
Веру из больницы привезли домой, уважая местные традиции. Милиция не препятствовала — всё и так было ясно: женщина отравилась сама. Никто её к этому не подговаривал и не принуждал. И записку оставила: мол, "в смерти моей прошу никого не винить..."
Для порядка опросили всех её знакомых и подруг, и все подтвердили — никто её не доводил.
***
Возле дома Веры, на широкой лавочке, уже давно сидели женщины — они ожидали, когда её мать, Прасковья Карповна, позовёт их в дом, обмывать и одевать тело.
В станице издавна было заведено: как появлялся покойник, так группа женщин, которых величали "плакальщицами" приходили к его дому, чтобы снарядить его в последний путь так, как делали и сто лет назад.
Сейчас женщины недоуменно переговаривались.
— Что-ж, Прасковья-то нас не зовёт никак, — обмахивалась лопухом, точно веером, Авдотья, ближайшая соседка Макаровых.
— Так всё с попом договаривается, должно быть, он не хочет самоубийцу в освящённой земле хоронить! — громко зашептала Власьиха, похожая на галку сухая женщина.
— Как-так "самоубийцу"? Ты, Алёна, не болтала б языком, чего не знаешь! — сурово глянула на Власьиху Дарья Акимовна, которую для простоты все называли просто по-отчеству.
— Самоубийца и есть! Отравилась же нарочно, не по незнанию! Вся станица, небось, слышала, как она за то прощения у матери с отцом просила! — не унималась Власьиха.
— Говорят, Вера успела покаяться перед смертью, — перекрестилась Акимовна, — хорошо, что тётка Устинья быстро повернулась!
— Всё одно: самоубийца.. — пробормотала под нос себе Власьиха.
Она даже сейчас не могла простить Вере её красоты. А ведь когда-то они были приятельницами — вместе учились в молочном техникуме. Техникум Алёна не закончила, вышла замуж и бросила. После муж от Алёны сбежал, вот и осталась она и без мужа, и без образования.
А Вера после окончания учебы стала работать на ферме — проверяла жирность парного молока. Работа предполагала и ночные смены — дойки на ферме были в восемь вечера и в четыре утра.
Из-за её графика злые языки болтали всякое. Сводилось всё к одному: Вера использует ночные смены для встреч с мужчинами, которые и после её замужества были не прочь приударить за ней. Говорили, что и зоотехник, и ветеринар частенько захаживают к ней в лабораторию. Что они там делают, а? Известное дело!..
Как ни пытался Анатолий отмахиваться от сплетен, они, точно ржа, разъедали его душу...
На похороны пришла вся станица. Многие плакали, жалели. Благодаря своей крёстной, которая буквально притащила батюшку к ней в больницу, Вера успела покаяться перед смертью и принять причастие. Её отпели и похоронили рядом с бабушкой Верой, в честь которой и назвали.
На поминках не обошлось без скандала. По обычаю, вещи покойницы мог забрать себе на память кто угодно, но не родственницы. Два платья, сарафан, две блузки, мохеровая кофта и несколько юбок — вот и всё, что осталось от Веры.
Но вышло так, что вещей оказалось меньше, чем желающих взять их себе на память. Власьиха, захапав себе платье и юбку, нацелилась было и на крепдешиновую блузку. Девушке, у которой она пыталась вырвать её из рук стало обидно, и она крикнула:
"Побойся бога, Алёна, ты же Веру всю жизнь ненавидела! А как вещи делить, так ты первая"!..
В избе стоял приличный гвалт, но эти слова достигли ушей Анатолия, который всё искал виноватых в смерти жены. К тому времени вдовец был крепко пьян, и, схватив у печи ухват, погнался с ним за завизжавшей от ужаса, но не бросившей вещи Алёной...
Прасковья послала сыновей вернуть зятя. Спустя какое-то время, присмиревшего вдовца привели. Говорят, что еле оторвали его от Власьихи, ещё бы немного и станичный погост пополнился бы ещё одной покойницей.
После этого пить Анатолий завязал. Работал, как вол, приходил домой и падал. Жёны братьев растили их с Верой детей, как своих.
Через год после смерти дочери умep и Пётр Иванович. Стоял в очереди, в сельском магазине, и кто-то из злых баб вспомнил Веру. Что мол, такая-сякая, не пожалела ни детей, ни престарелых родителей. Макарову стало плохо, его положили под дерево, в тенёк. Там он и отошёл, не дождавшись приезда врача.
Прасковья Карповна похоронила его рядом с дочерью, но принимая соболезнования, отвернулась от тех, кто стоял тогда в той очереди. Теперь она почти никогда не снимала платок, и иногда сопровождала свою старшую сестру Устинью в поездках к старцу.
Анатолий, между тем, сменил работу. Как-то в местном кафе к нему подошёл человек в костюме, небольшого роста, и стал живо интересоваться, не нужно ли чего. Лицо его было Анатолию смутно знакомо. Оказалось, что это тот самый человек, который предлагал ему свою помощь, когда Вера умерла в больнице. Оказалось, что он работал в районной администрации.
— Спасибо, мне ничего не нужно, — сказал Анатолий.
— Да я в общем-то хотел предложить тебе работу, — сказал человечек.— Если, конечно, интересно. Мне кажется, что как раз для тебя. И зарплата хорошая!
Анатолий принял предложение и стал дальнобойщиком.
Ездил по городам и весям, пока не надоело, но после решил вернутся в родную станицу и остаться там. Тем более, что старшему сыну, Алёшке исполнилось десять лет, а младшему, Аркашке, семь.
Мальчишки любили отца, несмотря на то, что видели нечасто и не были избалованы им. В основном, их воспитанием занималась Клавдия, жена Вериного брата, Юрия. Племянники давно называли её мамой, но Анатолий этого не знал.
Близилось первое сентября — Аркадия собирали в первый класс. В наследство от двоюродных братьев ему досталась форма и ранец. Ботинки отец купил навырост — не угадал с размером.
Накануне вечером, бабушка Прасковья заготовила букеты гладиолусов для всех своих внуков-школьников, и два принесла в дом Анатолия. Когда она собралась уходить, Аркаша подбежал и схватил её за юбки:
— Ба, а мама пойдёт меня провожать?..
Прасковья бросила тревожный взгляд на Анатолия, который встал, чтобы проводить её. Возникла неловкая пауза.
— Это он, наверное, Клаву имеет ввиду, — махнула рукой Прасковья, — если хочешь, я скажу ей, думаю, что она с радостью согласится.. — ты же не против, Толь?
— Я сам хотел... первый класс всё-таки! Ну, Клава, так Клава, — пожал он плечами.
Когда бабушка ушла, он подозвал сына и отчитал его за то, что он называет тётку матерью.
— Мамка у тебя одна, ясно тебе?.. — спрашивал он.
— Ясно,— кивал светлой головушкой Аркаша, — я её люблю, но не помню совсем. А Клава такая добрая! Ласковая!
— Эх ты, телятя! — Анатолий обнял и его, и подошедшего Алёшку, — плохо без мамки. Но забывать нельзя!
— Она нас бросила! — сказал вдруг Алёшка, и получив подзатыльник, насупился и ушёл в свой закуток.
Назавтра в дверь им постучала Клава. Она пришла вместе с дочкой Анечкой, у которой на голове красовались два роскошных белых банта.
— А, заходи, Клава, — приветствовал её Анатолий, впуская их с дочкой внутрь.
— Здравствуй, Анатолий, — выдохнула та, — надо же, какой ты сегодня нарядный! Давно тебя таким не видела!
— Значит, ты их сегодня ведёшь? — спросил он, пропустив комплимент мимо ушей.
— Как это я? Аркашка в первый класс идет! Ты разве не с нами?
— Пап, ну пойдём, пожалуйста! — заканючил Аркашка.
— Ну, разве что, до школы вас проводить, дальше не пойду. Мне на работу надо, — соврал он чувствуя себя глупо.
В пиджаке было неуютно, галстук жал. Но если галстук можно было ослабить, то пиджак он снять не мог — сбоку на рубашке было жирное пятно.
Но больше всего его смущали взгляды соседей, которые все вдруг вывалили на улицу, чтобы проводить своих отпрысков к школе. Люди здоровались, улыбались, и в каждой улыбке Анатолий читал насмешку. Впереди вышагивали Анечка с Аркашей, чуть поодаль шёл Алёша, а за ними и Анатолий с Клавдией.
— Я пойду? — не выдержал он возле школы.
— Иди уже.. - засмеялась Клава.
* Клава
Она была добрая женщина и всё понимала. Из всех невесток, она больше всех сблизилась с Верой. Они часто гостили друг у друга, любили поболтать и посмеяться.
Перед тем, как Вере отравиться, Клава стала бояться за подругу. Но она не знала, как ей помочь. Хотя, такой трагедии и она, конечно, не ожидала.
Теперь, глядя на деверя, она и жалела, и ненавидела его одновременно, потому что знала, как тот своей ревностью обижал жену. Наверное, Анатолий и сам это понимал.
Он так и не нашёл своего счастья, хоть в пору работы дальнобойщиком исколесил полстраны, знал заранее: такой, как Вера, ему больше не найти.
Вздохнув, Клава пошла домой — нужно было приготовить еду на несколько дней, а времени было мало. На плите стояла большая кастрюля, в ней с утра на медленном огне варился бульон. Женщина всё рассчитала верно: к её приходу он как раз закипел. Она сняла горячую крышку, и тут сзади её обхватили сильные руки.
Чуть не уронив крышку себе на ноги, Клава закричала:
— Уйди, д у р а к, чуть крышку из-за тебя не уронила! Витька! Уйди, говорю!
— Да ладно, уж и приобнять нельзя, сразу
"дурак", — обиделся Витька, — я может, по-семейному!
— Какой же ты, в самом деле, прилипала! — защищаясь крышкой, как щитом, сказала Клавдия, — уйди, постылый!
— Чего это постылый? Я — парень видный; не смотри, что хромаю. Что надо у меня работает! — гадко засмеялся он.
— И не стыдно тебе, перед родным братом? — качая головой, спросила Клава, — тебе что, девчат мало? Сестру сгубил, теперь меня хочешь?..
— Верка сама себя сгубила! Я и не думал, что она такая... пугливая!
— Уходи, ты мне противен..
— Вот и она меня так... противен, говорит, как не стыдно! А чего стыдиться? Юрка твой, вон, ни одной юбки не пропускает! Он тебя не ценит!..
— Это не твоё дело! Уходи, cказала! — багровея от гнева, сказала Клава, — не то всем расскажу, какой ты брат!
— Клава! — донесся с улицы голос свекрови, Прасковьи Карповны, — ты дома?
— Да, мама! — откликнулась Клава и поспешила к двери.
— О! А ты чего здесь делаешь? — удивилась женщина, увидев сына сидящим на табурете в доме брата.
— Да так... ногу занозил, вот зашёл к Клаве, — он встал и чмокнув мать в щёку, с нежностью посмотрел на невестку, — она мне вспоможение сделала! Спасибо, Клавочка!
Театрально поклонившись, он пошёл к двери.
— Правда, что ли? — спросила Прасковья у Клавы. Та утвердительно кивнула. Не хватало ещё бедной женщине узнать, что её младший сын врёт ей в глаза.
Когда дверь за ним закрылась, Клава выдохнула.
— Болит душа у меня за Витьку, — опускаясь на табурет, где только что сидел сын, сказала Прасковья Карповна, — мается всё, никак за ум не возьмётся! Хоть бы женщину какую себе нашёл, я бы ей...
— Ему бы работу сначала найти, а так болтается, праздный.. только приключений на свою голову ищет.
Прасковья Карповна удивлённо посмотрела на сноху:
— Так не берут его нигде, инвалид он!
— Мам, то для тебя байки! Ну, прихрамывает малость, ну и что? Как пить и за юбками волочиться, Витёк — орёл мужчина, а как работать — инвалид!
— Опомнись, Клава!.. — Прасковья вскочила было со стула, но после вдруг опустилась обратно, — верно всё говоришь! И у меня те же думки — упустила я Витюшу!..
* Витька
Витя до пяти лет рос здоровым ребёнком. Поскольку он долгое время был младшим в семье Макаровых, за ним присматривали все — и родители, и старшие братья, и даже старая бабушка Вера, которой шёл девяностый год.
Однажды бабка осталась с ребёнком одна. В тот год выдалась суровая зима, нехарактерная для тёплой Кубани. Дрова в доме кончились, и старуха хотела забежать к соседке, чтобы попросить трошки взаймы. Одевать ребёнка ей было тяжело, но и оставить страшно — вдруг упадёт с печки, расшибётся. На памяти у неё был такой случай, правда и ребёнок был младше.
Недолго думая, бабка приказала мальчику завернуться в одеяло, нахлобучила на него шапку и посадила на санках, во дворе, а сама пошла к соседке.
Поблагодарив добрую соседку за дрова, она вернулась и увидела, что одеяло валяется, а ребёнка нет. Побросав дрова, она бросилась искать, и нашла его, замёрзшего, за сараем, в снегу. А на улице мороз.
Бабушка забрала его, положила на печь и растопила её пожарче, в надежде, что мальчик оттает и "на ём усе заживе". Ни сыну, ни снохе о происшествии говорить не стала — испугалась. Через день у мальчика поднялась температура, пальчики почернели. Только тогда бабушка призналась, что заболталась с соседкой, и мальчик замёрз. Пока ребёнка доставили в больницу, прошло слишком много времени. В итоге ампутировали два пальца на ручке и почти половину ступни.
Малыш постоянно плакал, культя заживала плохо. Как потом оказалось, в больнице занесли инфекцию. Ребёнок чуть не умep, но бабка Вера вымолила его. Сама, правда, вскоре после этого помepла.
Витя отныне стал всеобщим любимцем — лучший кусок ему. От всей работы по дому его освобождали, братья во всём ему уступали.
Но когда у родителей появилась дочка Верочка, всё изменилось. К тому времени Витюше уже было восемь лет.
Однажды он поймал и бросил в люльку сестрёнке гадюку. Но змея уползла, не причинив девочке никакого вреда. В другой раз Виктор, уже будучи подростком, украл у матери золотые серьги-калачи и положил Верке под матрас. Но та нашла их и сама отнесла матери..
Теперь вот, Вера сама наложила на себя руки. Но к удивлению Виктора, её смерть не принесла ему никакого удовлетворения. Если раньше Верка была просто любимицей, то теперь стала просто божеством для родителей. Мать ушла в религию, спятила вместе с тёткой Устиньей, а отец и того хуже — взял и умep.
Все бросили его: братья жили каждый в своём доме, с женами, детьми, и только он, ущербный, жил с матерью, из которой в последнее время и слова не вытянешь. Всё молится, да лбом о пол стучит.
Девки Виктора не воспринимали всерьёз, не любили. Брезговали даже ходить с ним на пруд, куда он звал их кататься на старой отцовой лодке. Однажды он уснул в лодке, в зарослях камыша. И проснулся оттого, что кто-то разговаривал на берегу.
Женщину он узнал сразу, это была его сестра Верка, а мужчина был из пришлых.
В станице таких издавна не любили и всячески выдавливали. Пусть хоть с детства живёт, всё равно останется чужаком. Витька быстро определил мужчину по говору.
Это был агроном Гринько, он был отличным специалистом, потому местные его не травили, хотя и должного уважения не выказывали. Бабы и дети дразнили за светлый оттенок кожи и за говор.
— Вера, поедем, со мной, прошу! Мне обещают хорошую зарплату, дом уже почти построен! — горячо говорил агроном, взяв Веру за руку, — мои обрадуются, я им уже написал!
— Прости, Костя, не поеду я. У меня тут семья, родители, муж, дети. Нет, лучше нам разойтись.
— Вера! Я умоляю тебя! Давай возьмём твоих мальчишек! Я буду заботиться о них как о своих! Хочешь, я сам поговорю с твоими родными?
— Нет... прости, Костя, этого точно не надо, — тихо сказала Вера.
— Отчего же не поговорить? — Виктор выпрямился в лодке в полный рост, — вот он я. Родственник, брат родной! — он спрыгнул в камыши, выбрался на берег и подошёл к Веркиному хахалю вплотную.
— Я люблю Веру, и хочу сделать её счастливой, — сказал мужчина.
— Тю! Дывись, кацап усё, что может, цап! — засмеялся Виктор и завернув здоровый кулак в кукиш, сунул под нос агроному — шиш тебе, а не Вера!
Вера стояла ни жива ни мертва, кровь отхлынула от её лица. Агроном интеллигентно взял Витьку за рубашку и тряхнул.
— Костя, не надо, он нарочно тебя злит! Тронь его, и за него вся станица встанет! Убьют! — запричитала Вера, схватившись за рукав мужчины.
— Пускай убьют, мне всё равно нет жизни без тебя! — ответил тот.
— Отпусти его ради меня, — умоляла она, — уезжай, Костя, не губи. Пожалей!
Он нехотя разжал пальцы и понурил голову.
— Значит... ты не любишь меня, Вера? — посмотрел он на неё. В серых глазах всё ещё теплилась надежда.
— Нет, не люблю, — не глядя ему в глаза, подтвердила она, — прости меня, Костя!
Тяжело повернувшись, Константин пошёл прочь. Вера пошла в противоположную сторону, вздрагивая от едких шуточек брата, как от ударов кнута. Потом вдруг резко остановилась и развернувшись, крикнула ему в лицо:
— За что ты так меня ненавидишь?
— За "шо", а не "за чито"! Ишь, как загутарила, подстилка кацапская! Вот возьму и расскажу всем, какая ты на самом деле! То-то все подивятся! — измывался он.
— Что расскажешь, что? Не было у нас с ним ничего! Не было! — оправдывалась Вера, — Костя он... человек!
— Так я и поверил, — криво ухмыльнулся Витька и занёс над заплаканным лицом сестры трёхпалую клешню: — мужу своему будешь байки травить!...
***
...Та же кривая ухмылка блуждала у него на губах и сейчас, спустя четыре года после смерти сестры. Теперь он жалел, что не выполнил угрозу вовремя. Ему хотелось продлить удовольствие, подольше помучить Верку. Кто ж знал, что оно так обернётся!..
Он не раз воображал себе лица Анатолия, братьев и особенно родителей, давно вознесших дочь на пьедестал: "Ах, красавица! Ах, отличница! Ах, гордость семьи"!
Внезапно лицо его стало злым. Ведь Вера снова обставила его! Не увидеть ему теперь потрясённых лиц родственничков. Расскажи он правду о Верке теперь, всё может обернуться против него.
Недаром Клава смотрит волчицей! Противный... это он то? Вот притащит ей муженёк срамную бoлeзнь, тогда поймёт, коза, что к чему!...
Продолжение следует...
(В основе сюжета - несколько реальных историй (СССР, станица К-ая, Краснодарский край).
Автор: Лютик.