В моих руках - «Письма внукам». Так называется книга воспоминаний о пережитом, размышлений о прошлом и настоящем, написанная нашим земляком, уроженцем села Гапоново (Краснооктябрьское) Горленко Виктором Григорьевичем. Автор более 40 лет прослужил в Вооружённых Силах, пережил ужасы фашистской оккупации, участвовал в боях за освобождение Венгрии, Австрии, Чехословакии, в интернациональной акции в Афганистане. В сентябре 2014 года приезжал в наш район на малую родину, встречался с представителями районного Совета ветеранов.
Накануне очередной годовщины Победы почитаем вместе его воспоминания о войне и оккупации, образные и правдивые. «До тех пор, пока фашисты не замкнули кольцо окружения где-то за Курском, наше село тоже было частицей единого боевого лагеря страны. Все мы, в основном женщины и подростки, лихорадочно работали: косили, молотили, веяли и отправляли хлеб на элеватор. О войне постоянно напоминали толпы беженцев, разбомблённый эшелон на разъезде да фашистские стервятники, разбойничавшие в нашем небе. Не раз они снижались до бреющего полёта и поливали нас свинцом из пулемётов. Но то ли стреляли немецкие лётчики плохо, то ли просто пугали нас, то ли бегали мы от них очень быстро, обстрелы обходились без жертв.
Как-то мы – группа подростков, пахали возле леса. Пролетел в сторону Коренева немецкий самолёт. Мы не обратили на него внимания. Вдруг он развернулся, снизился до бреющего полёта и открыл стрельбу из пулемёта. Мы бросились в лес и там попадали в канаву. Слава Богу, обошлось. У художника Пластова есть картина «Фашист пролетел». На ней изображён мальчик-пастух и его корова, сражённые безжалостным гитлеровским стервятником. Сражённым в тот момент мог оказаться и я…»
«Наступил ноябрь 1941 года. Село жило тревожным ожиданием. К тому же, не хватало самого необходимого: хлеба, дров, кормов для скота. Мы с братишкой косили камыш, рубили лозу и на санках возили домой. Однажды, только перенесли мы камыш во двор и сели перекусить, как по улице пронеслось зловещее – «немцы»! Никто из нас ещё не видел живого фашиста, и мы прильнули к щелям забора… По улице шествовало несколько гитлеровцев, а рядом с ними семенил наш односельчанин по прозвищу «Пайшук». Этого человека в селе очень не любили, и именно его оккупанты взяли на примету и назначили старостой…»
«Оккупанты вели себя нагло. Человеческая жизнь ни во что не ставилась. Многие забились в свои дома и, выжидая, выживали. Но ведь надо было что-то есть, пить… В решении этой проблемы особенно доставалось мне. В 14-15 лет на селе мальчишка уже мужчина. В суровую зиму 1941-1942 года я это ощутил в полную меру. Спасала рыбалка. Наличие необходимых снастей и навыков зимней ловли позволяло добывать пропитание. Зимняя рыбалка сетью – это тяжёлый труд. Но самым трудным для меня было не это. В доме не бывало ни куска хлеба, ни килограмма зерна. Пойманную рыбу приходилось менять на хлеб в дальних «безрыбьих» сёлах.
Никогда не забуду эти бесконечные и тяжёлые походы. К тому же, «коробейник» из меня был никудышный. Бывало, отмахаю по снежной целине с сумкой за плечами вёрст 10-15, приду в село и жду, пока не окликнет какая-нибудь тётенька: «Мальчик, ты часом не меняешь что-то?»
- Да вот, рыбы наловил, меняю на хлеб, - промямлю в ответ так, словно пришёл просить милостыню…
Во время таких походов приходилось попадать и в передряги. Однажды часовые у кореневского железнодорожного моста открыли по мне огонь из карабинов, видимо, решив поупражняться в стрельбе по живой мишени. Раздавалось неожиданное: «Хальт» и «Хенде хох» - Стой! Руки вверх! Но всё как-то обходилось. Обшарив карманы и сумки, гитлеровцы меня отпускали. Видно, слишком хилым и невзрачным был я в ту пору. Походы имели и привлекательную сторону. Они позволяли получать информацию о настроениях людей далеко за пределами родного села. Обычно тётеньки не стеснялись мальчишки и выплёскивали свою ненависть к фашистам, симпатии к партизанам, тревогу за судьбу страны, своих близких, воюющих с оккупантами. Делились слухами о положении на фронте, действиях партизан и т.д. Невозможно забыть, с какой надеждой и верой ловили люди каждое слово о положении на фронте, о НАШИХ…»
«Как-то в село нагрянуло несколько десятков немецких солдат, которые бросились по дворам в поисках добычи. «Матка, млеко, матка, яйки!» - горланили мародёры. И поскольку «матки» не спешили подносить им молоко и яйца, солдаты сами стали ловить кур, гусей, поросят… На нашем подворье гитлеровец, не дождавшись подношения, стал ловить кур. Отец буквально взбеленился. Он метнулся в сарай, схватил топор и … если бы не я, могло произойти непоправимое. Немец лишился бы своей головы, а наша семья, да, пожалуй, и все жители села, своей жизни. Заметив намерение отца, я подбежал к нему и сумел удержать от рокового шага. Чуть позже отец отрубил головы всем нашим курам, которых немец не сумел поймать. Теперь на нашем подворье фашистским мародёрам делать было нечего».
«К великому сожалению, большинство моих юных друзей постигла трагическая судьба. Они уцелели в период оккупации и в страшные дни, когда наше село располосовала надвое огнедышащая линия фронта. Помнится такой курьёз. Лёнька Евсеенко облачился в девичью одежду. Неожиданно за ним увязался здоровенный немец. На счастье начался сильный артобстрел, и фашист поспешил в укрытие. Трудно предположить, чем закончилось бы для парня это «знакомство»… На том месте, где было наше беленькое красивое село, фронт оставил одни чёрные обгорелые трубы да чудовищные «подарки» для детей. Из четырёхсот пятидесяти домов целыми осталось менее десяти. Зато и наших, и немецких мин, снарядов, винтовок, автоматов, гранат и тола было огромное множество. Гранаты были всех систем: советские, немецкие, с длинными ручками, итальянские. Ими мы глушили рыбу и просто бросали, забавляясь. Ну а из винтовок и карабинов упражнялись в стрельбе… И вот друзья мои не уберегли себя. Они взяли немецкую противотанковую мину, поставили её под бугром и начали расстреливать из винтовки. Один из выстрелов оказался роковым, мина взорвалась, ребята были от неё в 6-7 метрах. Мишка-Чугунок, Пашка-Интеллигент и Витька Мантулин погибли почти сразу, Лёнька Евсеенко промучился два дня. Он был смертельно ранен в живот. Никогда не забуду, как умирал этот мой самый близкий товарищ детства…»
«Наступил 1943 год… Вскоре не только ночью, но и днём стала доноситься орудийная канонада. Мы носились по домам с радостными возгласами: «Наши идут!». Село замерло в ожидании. Что будет? Обойдут нас эти раскаты артиллерийского грома или обрушат свой смертоносный металл на пока ещё целое белохаточное наше село? К несчастью, фронтовая гроза не прошла стороной. Её огненный смерч оставил от некогда красивого Гапоново одни обугленные трубы да развалины…»
«Был март месяц и стояли довольно крепкие морозы. Глубокой ночью люди были разбужены необычным шумом. В селе появились немцы. По улице двигался нескончаемый обоз отступающего вражеского войска. Мужчины, мальчишки-подростки, девушки бросились прятаться. Больше всего на свете они боялись угона в трижды проклятую Германию. У меня на такой случай был подготовлен персональный «схрон» - глубокая нора в сене. Там же на всякий случай лежала женская одежда. Я выскочил во двор, забрался в свою нору и быстро напялил на себя сестринское платье. А мороз был градусов под пятнадцать! Вскоре начал коченеть. Но покинуть убежище было невозможно. Весь двор заполонили немецкие повозки, а дом солдаты. На одну из повозок были навалены пулемёты, автоматы и какая-то амуниция. Я размечтался: вот сейчас выскочу, схвачу пулемёт и начну косить фрицев направо и налево, но это была фантазия мальчишки. Как стреляют из этого проклятого пулемёта, я и понятия не имел. Не забыть эти жуткие минуты и часы полной беспомощности. Рядом оружие, но ты никакого представления не имеешь, как им пользоваться, и сидишь в норе, словно суслик, в ожидании, когда начнут тебя выкуривать. А «выкуривать» вскоре действительно начали. Факельщики подожгли дома на улице Боровка. Заполыхало сразу несколько десятков хат. Вопли и плач людей, выстрелы карателей, мычание коров и визг поросят – всё это слилось в кошмарную какофонию. Это был один из самых страшных дней в моей жизни. Немцы собрали большую толпу погорельцев и под дулами автоматов погнали их из села. А в это время шёл артобстрел. Один из снарядов разорвался прямо в толпе. Погибло сразу шестнадцать человек. Позже гитлеровцы облили трупы бензином и пытались их сжечь, но они лишь обгорели и долго ещё лежали незахороненными на одном из огородов… Трудно представить весь ужас того положения, в котором оказались жители нашего села. Свои долбили их артиллерийским огнём, чужие гнали под дулами автоматов на этот огонь…
Наконец удалось попасть в дом. Он был буквально забит немецкими солдатами. Поздно вечером солдаты выгнали нас из дома на мороз. Ночь мы провели в своём сыром и малогабаритном погребе, а утром перебрались в противотанковый ров на берег Сейма. Там, коченея от холода, укрывались от непрекращающегося артобстрела…» «Очередную кошмарную ночь мы провели в соседском погребе. А утром была тяжело ранена сестра Лида. Случилось это так: девчонка выбралась из подвала и зашла в дом. Один из солдат схватил ведро, сунул ей в руки и потребовал, чтобы она пошла к речке и принесла воды. А в это время продолжался интенсивный обстрел села нашей артиллерией. Фрицы даже засуетились, стали грузить на повозки своё имущество, видимо, собираясь драпать. Не успела Лида выйти за ворота, как почти рядом разорвался снаряд. Она была тяжело ранена и контужена. Мы бросились к ней, занесли во двор, а затем в дом. Один из фашистов стал орать и требовать вынести раненую из дома, но вмешался фельдфебель медик, раненую оставили в доме. Более того, её перевязали и оказали кое-какую другую помощь.
Потянулись мучительные часы. Не было пищи, воды. Сидим рядом со своим домом, но зайти туда не можем, там хозяйничают пришельцы. Утром в погреб ворвались немецкие солдаты и стали прикладами выталкивать нас наверх, сопровождая всё это криками и ругательствами. Я успел схватить полушубок, подушку и последнюю булку хлеба. Во дворе взял санки, на которые мы хотели положить раненую. Но немец отбросил меня прикладом и не позволил зайти в дом. На наши вопли: «Пан, там панинка кранк!» угрожающе клацнули затворы, а затем видя, что мы не унимаемся, в мою грудь упёрлась холодная сталь штыка. Пожалуй, тогда я в первый раз подумал: ну всё, сейчас он пырнет меня штыком и конец! Но немец не пырнул. Он ещё раз огрел меня прикладом, и нас погнали на другой конец села. А Лида осталась. Одна, беспомощная, еле живая. Сердце разрывалось от боли и злости, но что мы могли сделать? Конвоиры были злые, как псы. Мы не знали, куда нас гонят и что с нами будет. Однако в самом конце села, около школы, немцы от нас отстали. Первым порывом было бежать назад, забрать, спасти сестру. Мы с братишкой ринулись туда, но навстречу попались люди, которые сказали: «Немцы расстреливают всех, кто пытается пройти к линии фронта». Пришлось вернуться…»
К сожалению, газетный формат не позволяет продолжить интереснейшее повествование автора о его неудачной попытке уйти за линию фронта на лодке по Сейму, чтобы поскорее попасть к своим, о том, как пришлось на время стать пастухом и поработать на немцев на луговом приволье и благодаря этому увести из стада и спрятать в сарае свою кормилицу Бурёнку. Как он и его родные стали настоящими беженцами и для того, чтобы выжить, работали по найму: косили, молотили, пололи на хуторе Красный, пока однажды и его не заполнили немецкие солдаты, машины, повозки…
«Гул боёв не доносился до нашего хутора, - пишет Виктор Григорьевич. – И мы не знали, что армады немецких бомбардировщиков устремлялись под Курск, Орёл, Белгород, где развернулась гигантская битва, по существу решившая исход войны в нашу пользу. Но по настроению немецких солдат угадывали: дела у гитлеровцев идут неважно. И не ошиблись, они потерпели сокрушительное поражение. Началось массовое изгнание врага с нашей земли…»
газета "Голос района"
«Письма внукам»
В моих руках - «Письма внукам». Так называется книга воспоминаний о пережитом, размышлений о прошлом и настоящем, написанная нашим земляком, уроженцем села Гапоново (Краснооктябрьское) Горленко Виктором Григорьевичем. Автор более 40 лет прослужил в Вооружённых Силах, пережил ужасы фашистской оккупации, участвовал в боях за освобождение Венгрии, Австрии, Чехословакии, в интернациональной акции в Афганистане. В сентябре 2014 года приезжал в наш район на малую родину, встречался с представителями районного Совета ветеранов.
Накануне очередной годовщины Победы почитаем вместе его воспоминания о войне и оккупации, образные и правдивые.
«До тех пор, пока фашисты не замкнули кольцо окружения где-то за Курском, наше село тоже было частицей единого боевого лагеря страны. Все мы, в основном женщины и подростки, лихорадочно работали: косили, молотили, веяли и отправляли хлеб на элеватор. О войне постоянно напоминали толпы беженцев, разбомблённый эшелон на разъезде да фашистские стервятники, разбойничавшие в нашем небе. Не раз они снижались до бреющего полёта и поливали нас свинцом из пулемётов. Но то ли стреляли немецкие лётчики плохо, то ли просто пугали нас, то ли бегали мы от них очень быстро, обстрелы обходились без жертв.
Как-то мы – группа подростков, пахали возле леса. Пролетел в сторону Коренева немецкий самолёт. Мы не обратили на него внимания. Вдруг он развернулся, снизился до бреющего полёта и открыл стрельбу из пулемёта. Мы бросились в лес и там попадали в канаву. Слава Богу, обошлось. У художника Пластова есть картина «Фашист пролетел». На ней изображён мальчик-пастух и его корова, сражённые безжалостным гитлеровским стервятником. Сражённым в тот момент мог оказаться и я…»
«Наступил ноябрь 1941 года. Село жило тревожным ожиданием. К тому же, не хватало самого необходимого: хлеба, дров, кормов для скота. Мы с братишкой косили камыш, рубили лозу и на санках возили домой. Однажды, только перенесли мы камыш во двор и сели перекусить, как по улице пронеслось зловещее – «немцы»! Никто из нас ещё не видел живого фашиста, и мы прильнули к щелям забора… По улице шествовало несколько гитлеровцев, а рядом с ними семенил наш односельчанин по прозвищу «Пайшук». Этого человека в селе очень не любили, и именно его оккупанты взяли на примету и назначили старостой…»
«Оккупанты вели себя нагло. Человеческая жизнь ни во что не ставилась. Многие забились в свои дома и, выжидая, выживали. Но ведь надо было что-то есть, пить… В решении этой проблемы особенно доставалось мне. В 14-15 лет на селе мальчишка уже мужчина. В суровую зиму 1941-1942 года я это ощутил в полную меру. Спасала рыбалка. Наличие необходимых снастей и навыков зимней ловли позволяло добывать пропитание. Зимняя рыбалка сетью – это тяжёлый труд. Но самым трудным для меня было не это. В доме не бывало ни куска хлеба, ни килограмма зерна. Пойманную рыбу приходилось менять на хлеб в дальних «безрыбьих» сёлах.
Никогда не забуду эти бесконечные и тяжёлые походы. К тому же, «коробейник» из меня был никудышный. Бывало, отмахаю по снежной целине с сумкой за плечами вёрст 10-15, приду в село и жду, пока не окликнет какая-нибудь тётенька: «Мальчик, ты часом не меняешь что-то?»
- Да вот, рыбы наловил, меняю на хлеб, - промямлю в ответ так, словно пришёл просить милостыню…
Во время таких походов приходилось попадать и в передряги. Однажды часовые у кореневского железнодорожного моста открыли по мне огонь из карабинов, видимо, решив поупражняться в стрельбе по живой мишени. Раздавалось неожиданное: «Хальт» и «Хенде хох» - Стой! Руки вверх! Но всё как-то обходилось. Обшарив карманы и сумки, гитлеровцы меня отпускали. Видно, слишком хилым и невзрачным был я в ту пору. Походы имели и привлекательную сторону. Они позволяли получать информацию о настроениях людей далеко за пределами родного села. Обычно тётеньки не стеснялись мальчишки и выплёскивали свою ненависть к фашистам, симпатии к партизанам, тревогу за судьбу страны, своих близких, воюющих с оккупантами. Делились слухами о положении на фронте, действиях партизан и т.д. Невозможно забыть, с какой надеждой и верой ловили люди каждое слово о положении на фронте, о НАШИХ…»
«Как-то в село нагрянуло несколько десятков немецких солдат, которые бросились по дворам в поисках добычи. «Матка, млеко, матка, яйки!» - горланили мародёры. И поскольку «матки» не спешили подносить им молоко и яйца, солдаты сами стали ловить кур, гусей, поросят… На нашем подворье гитлеровец, не дождавшись подношения, стал ловить кур. Отец буквально взбеленился. Он метнулся в сарай, схватил топор и … если бы не я, могло произойти непоправимое. Немец лишился бы своей головы, а наша семья, да, пожалуй, и все жители села, своей жизни. Заметив намерение отца, я подбежал к нему и сумел удержать от рокового шага. Чуть позже отец отрубил головы всем нашим курам, которых немец не сумел поймать. Теперь на нашем подворье фашистским мародёрам делать было нечего».
«К великому сожалению, большинство моих юных друзей постигла трагическая судьба. Они уцелели в период оккупации и в страшные дни, когда наше село располосовала надвое огнедышащая линия фронта. Помнится такой курьёз. Лёнька Евсеенко облачился в девичью одежду. Неожиданно за ним увязался здоровенный немец. На счастье начался сильный артобстрел, и фашист поспешил в укрытие. Трудно предположить, чем закончилось бы для парня это «знакомство»…
На том месте, где было наше беленькое красивое село, фронт оставил одни чёрные обгорелые трубы да чудовищные «подарки» для детей. Из четырёхсот пятидесяти домов целыми осталось менее десяти. Зато и наших, и немецких мин, снарядов, винтовок, автоматов, гранат и тола было огромное множество. Гранаты были всех систем: советские, немецкие, с длинными ручками, итальянские. Ими мы глушили рыбу и просто бросали, забавляясь. Ну а из винтовок и карабинов упражнялись в стрельбе… И вот друзья мои не уберегли себя. Они взяли немецкую противотанковую мину, поставили её под бугром и начали расстреливать из винтовки. Один из выстрелов оказался роковым, мина взорвалась, ребята были от неё в 6-7 метрах. Мишка-Чугунок, Пашка-Интеллигент и Витька Мантулин погибли почти сразу, Лёнька Евсеенко промучился два дня. Он был смертельно ранен в живот. Никогда не забуду, как умирал этот мой самый близкий товарищ детства…»
«Наступил 1943 год… Вскоре не только ночью, но и днём стала доноситься орудийная канонада. Мы носились по домам с радостными возгласами: «Наши идут!». Село замерло в ожидании. Что будет? Обойдут нас эти раскаты артиллерийского грома или обрушат свой смертоносный металл на пока ещё целое белохаточное наше село? К несчастью, фронтовая гроза не прошла стороной. Её огненный смерч оставил от некогда красивого Гапоново одни обугленные трубы да развалины…»
«Был март месяц и стояли довольно крепкие морозы. Глубокой ночью люди были разбужены необычным шумом. В селе появились немцы. По улице двигался нескончаемый обоз отступающего вражеского войска. Мужчины, мальчишки-подростки, девушки бросились прятаться. Больше всего на свете они боялись угона в трижды проклятую Германию.
У меня на такой случай был подготовлен персональный «схрон» - глубокая нора в сене. Там же на всякий случай лежала женская одежда. Я выскочил во двор, забрался в свою нору и быстро напялил на себя сестринское платье. А мороз был градусов под пятнадцать! Вскоре начал коченеть. Но покинуть убежище было невозможно. Весь двор заполонили немецкие повозки, а дом солдаты. На одну из повозок были навалены пулемёты, автоматы и какая-то амуниция. Я размечтался: вот сейчас выскочу, схвачу пулемёт и начну косить фрицев направо и налево, но это была фантазия мальчишки. Как стреляют из этого проклятого пулемёта, я и понятия не имел. Не забыть эти жуткие минуты и часы полной беспомощности. Рядом оружие, но ты никакого представления не имеешь, как им пользоваться, и сидишь в норе, словно суслик, в ожидании, когда начнут тебя выкуривать. А «выкуривать» вскоре действительно начали. Факельщики подожгли дома на улице Боровка. Заполыхало сразу несколько десятков хат. Вопли и плач людей, выстрелы карателей, мычание коров и визг поросят – всё это слилось в кошмарную какофонию. Это был один из самых страшных дней в моей жизни. Немцы собрали большую толпу погорельцев и под дулами автоматов погнали их из села. А в это время шёл артобстрел. Один из снарядов разорвался прямо в толпе. Погибло сразу шестнадцать человек. Позже гитлеровцы облили трупы бензином и пытались их сжечь, но они лишь обгорели и долго ещё лежали незахороненными на одном из огородов… Трудно представить весь ужас того положения, в котором оказались жители нашего села. Свои долбили их артиллерийским огнём, чужие гнали под дулами автоматов на этот огонь…
Наконец удалось попасть в дом. Он был буквально забит немецкими солдатами. Поздно вечером солдаты выгнали нас из дома на мороз. Ночь мы провели в своём сыром и малогабаритном погребе, а утром перебрались в противотанковый ров на берег Сейма. Там, коченея от холода, укрывались от непрекращающегося артобстрела…»
«Очередную кошмарную ночь мы провели в соседском погребе. А утром была тяжело ранена сестра Лида. Случилось это так: девчонка выбралась из подвала и зашла в дом. Один из солдат схватил ведро, сунул ей в руки и потребовал, чтобы она пошла к речке и принесла воды. А в это время продолжался интенсивный обстрел села нашей артиллерией. Фрицы даже засуетились, стали грузить на повозки своё имущество, видимо, собираясь драпать. Не успела Лида выйти за ворота, как почти рядом разорвался снаряд. Она была тяжело ранена и контужена. Мы бросились к ней, занесли во двор, а затем в дом. Один из фашистов стал орать и требовать вынести раненую из дома, но вмешался фельдфебель медик, раненую оставили в доме. Более того, её перевязали и оказали кое-какую другую помощь.
Потянулись мучительные часы. Не было пищи, воды. Сидим рядом со своим домом, но зайти туда не можем, там хозяйничают пришельцы. Утром в погреб ворвались немецкие солдаты и стали прикладами выталкивать нас наверх, сопровождая всё это криками и ругательствами. Я успел схватить полушубок, подушку и последнюю булку хлеба. Во дворе взял санки, на которые мы хотели положить раненую. Но немец отбросил меня прикладом и не позволил зайти в дом. На наши вопли: «Пан, там панинка кранк!» угрожающе клацнули затворы, а затем видя, что мы не унимаемся, в мою грудь упёрлась холодная сталь штыка. Пожалуй, тогда я в первый раз подумал: ну всё, сейчас он пырнет меня штыком и конец! Но немец не пырнул. Он ещё раз огрел меня прикладом, и нас погнали на другой конец села. А Лида осталась. Одна, беспомощная, еле живая. Сердце разрывалось от боли и злости, но что мы могли сделать? Конвоиры были злые, как псы. Мы не знали, куда нас гонят и что с нами будет. Однако в самом конце села, около школы, немцы от нас отстали. Первым порывом было бежать назад, забрать, спасти сестру. Мы с братишкой ринулись туда, но навстречу попались люди, которые сказали: «Немцы расстреливают всех, кто пытается пройти к линии фронта». Пришлось вернуться…»
К сожалению, газетный формат не позволяет продолжить интереснейшее повествование автора о его неудачной попытке уйти за линию фронта на лодке по Сейму, чтобы поскорее попасть к своим, о том, как пришлось на время стать пастухом и поработать на немцев на луговом приволье и благодаря этому увести из стада и спрятать в сарае свою кормилицу Бурёнку. Как он и его родные стали настоящими беженцами и для того, чтобы выжить, работали по найму: косили, молотили, пололи на хуторе Красный, пока однажды и его не заполнили немецкие солдаты, машины, повозки…
«Гул боёв не доносился до нашего хутора, - пишет Виктор Григорьевич. – И мы не знали, что армады немецких бомбардировщиков устремлялись под Курск, Орёл, Белгород, где развернулась гигантская битва, по существу решившая исход войны в нашу пользу. Но по настроению немецких солдат угадывали: дела у гитлеровцев идут неважно. И не ошиблись, они потерпели сокрушительное поражение. Началось массовое изгнание врага с нашей земли…»
Подготовила Людмила СОБОЛЕВА