Когда возвратимся домой после этой неслыханной бойни, Мы будем раздавлены странным внезапным покоем, Придется сидеть и гадать - отчего мы не стали спокойней? Куда уж там петь или плакать по мертвым героям. А наши красавицы жены привыкли к военным изменам, Но будут нам любы от слез чуть припухшие веки, И если увижу прическу, дыша свежескошенным сеном, Услышу неверную клятву: навеки, навеки!.. - Нет, места себе никогда и нигде не найду во вселенной, Я видел такое, что мне уже больше не надо Ни вашего мирного дела (а может быть - смерти мгновенной?), Ни вашего дома, ни вашего райского сада... [1942] Немецкий автоматчик подстрелит на дороге, Осколком ли фугаски перешибут мне ноги, В живот ли пулю влепит эсэсовец-мальчишка, Но все равно мне будет на этом фронте крышка. И буду я разутый, без имени и славы, Замерзшими глазами смотреть на снег кровавый. [1942, под Сухиничами] Если б ты написала сегодня письмо, До меня бы оно долетело само, Пусть без марок, с помарками, пусть в штемпелях, Без приписок и запаха роз на полях, Пусть без адреса, пусть без признаний твоих, Мимо всех почтальонов и почт полевых, Пусть в землянку, сквозь землю, сюда - все равно До меня бы само долетело оно. Напиши мне хоть строчку одну, хоть одну Птичью строчку из гласных - сюда, на войну. Что письмо! Хорошо, пусть не будет письма, Ты меня и без писем сводила с ума. Стань на Запад лицом, через горы твои, Через сини моря иоа аои. Хоть мгновенье одно без пространств и времен, Только крылья мелькнут сквозь запутанный сон, И, взлетая, дыханье на миг затаи, Через горы-моря иоа аои! [1942] Не стой тут, Убьют! Воздух! Ложись! Проклятая жизнь! Милая жизнь! Странная, смутная жизнь! Дикая жизнь! Травы мои коленчатые, Мои луговые бабочки, Небо - все в облаках, городах, лагунах и парусных лодках. Дай мне еще подышать, Дай мне побыть в этой жизни, безумной и жадной, Хмельному от водки, С пистолетом в руках Ждать танков немецких, Дай мне побыть хоть в этом окопе... [1943, под Орлом] Все не спит палата госпитальная, Радио не выключай - и только. Тренькающая да беспечальная Раненым пришлась по вкусу полька. Наплевать, что ночь стоит за шторами, Что повязка на культе промокла, - Дребезжащий репродуктор шпорами Бьет без удержу в дверные стекла. Наплевать на уговоры нянины, Только б свет оставила в палате. И ногой здоровой каждый раненый Барабанит польку на кровати. [1945] Полевой госпиталь Стол повернули к свету. Я лежал Вниз головой, как мясо на весах, Душа моя на нитке колотилась, И видел я себя со стороны: Я без довесков был уравновешен Базарной жирной гирей. Это было Посередине снежного щита, Щербатого по западному краю, В кругу незамерзающих болот, Деревьев с перебитыми ногами И железнодорожных полустанков С расколотыми черепами, черных От снежных шапок, то двойных, а то Тройных. В тот день остановилось время, Не шли часы, и души поездов По насыпям не пролетали больше Без фонарей, на серых ластах пара, И ни вороньих свадеб, ни метелей, Ни оттепелей не было в том лимбе, Где я лежал в позоре, в наготе, В крови своей, вне поля тяготенья Грядущего. Но сдвинулся и на оси пошел По кругу щит слепительного снега, И низко у меня над головой Семерка самолетов развернулась, И марля, как древесная кора, На теле затвердела, и бежала Чужая кровь из колбы в жилы мне, И я дышал, как рыба на песке, Глотая твердый, слюдяной, земной, Холодный и благословенный воздух. Мне губы обметало, и еще Меня поили с ложки, и еще Не мог я вспомнить, как меня зовут, Но ожил у меня на языке Словарь царя Давида. А потом И снег сошел, и ранняя весна На цыпочки привстала и деревья Окутала своим платком зеленым. [1964] Арсений Тарковский
Хранители языка русского
:Маринa Marina ((
Поэты-фронтовики: Арсений Тарковский
Когда возвратимся домой после этой неслыханной бойни,
Мы будем раздавлены странным внезапным покоем,
Придется сидеть и гадать - отчего мы не стали спокойней?
Куда уж там петь или плакать по мертвым героям.
А наши красавицы жены привыкли к военным изменам,
Но будут нам любы от слез чуть припухшие веки,
И если увижу прическу, дыша свежескошенным сеном,
Услышу неверную клятву: навеки, навеки!.. -
Нет, места себе никогда и нигде не найду во вселенной,
Я видел такое, что мне уже больше не надо
Ни вашего мирного дела (а может быть - смерти мгновенной?),
Ни вашего дома, ни вашего райского сада...
[1942]
Немецкий автоматчик подстрелит на дороге,
Осколком ли фугаски перешибут мне ноги,
В живот ли пулю влепит эсэсовец-мальчишка,
Но все равно мне будет на этом фронте крышка.
И буду я разутый, без имени и славы,
Замерзшими глазами смотреть на снег кровавый.
[1942, под Сухиничами]
Если б ты написала сегодня письмо,
До меня бы оно долетело само,
Пусть без марок, с помарками, пусть в штемпелях,
Без приписок и запаха роз на полях,
Пусть без адреса, пусть без признаний твоих,
Мимо всех почтальонов и почт полевых,
Пусть в землянку, сквозь землю, сюда - все равно
До меня бы само долетело оно.
Напиши мне хоть строчку одну, хоть одну
Птичью строчку из гласных - сюда, на войну.
Что письмо! Хорошо, пусть не будет письма,
Ты меня и без писем сводила с ума.
Стань на Запад лицом, через горы твои,
Через сини моря иоа аои.
Хоть мгновенье одно без пространств и времен,
Только крылья мелькнут сквозь запутанный сон,
И, взлетая, дыханье на миг затаи,
Через горы-моря иоа аои!
[1942]
Не стой тут,
Убьют!
Воздух! Ложись!
Проклятая жизнь!
Милая жизнь!
Странная, смутная жизнь!
Дикая жизнь!
Травы мои коленчатые,
Мои луговые бабочки,
Небо - все в облаках, городах, лагунах и парусных лодках.
Дай мне еще подышать,
Дай мне побыть в этой жизни, безумной и жадной,
Хмельному от водки,
С пистолетом в руках
Ждать танков немецких,
Дай мне побыть хоть в этом окопе...
[1943, под Орлом]
Все не спит палата госпитальная,
Радио не выключай - и только.
Тренькающая да беспечальная
Раненым пришлась по вкусу полька.
Наплевать, что ночь стоит за шторами,
Что повязка на культе промокла, -
Дребезжащий репродуктор шпорами
Бьет без удержу в дверные стекла.
Наплевать на уговоры нянины,
Только б свет оставила в палате.
И ногой здоровой каждый раненый
Барабанит польку на кровати.
[1945]
Полевой госпиталь
Стол повернули к свету. Я лежал
Вниз головой, как мясо на весах,
Душа моя на нитке колотилась,
И видел я себя со стороны:
Я без довесков был уравновешен
Базарной жирной гирей.
Это было
Посередине снежного щита,
Щербатого по западному краю,
В кругу незамерзающих болот,
Деревьев с перебитыми ногами
И железнодорожных полустанков
С расколотыми черепами, черных
От снежных шапок, то двойных, а то
Тройных.
В тот день остановилось время,
Не шли часы, и души поездов
По насыпям не пролетали больше
Без фонарей, на серых ластах пара,
И ни вороньих свадеб, ни метелей,
Ни оттепелей не было в том лимбе,
Где я лежал в позоре, в наготе,
В крови своей, вне поля тяготенья
Грядущего.
Но сдвинулся и на оси пошел
По кругу щит слепительного снега,
И низко у меня над головой
Семерка самолетов развернулась,
И марля, как древесная кора,
На теле затвердела, и бежала
Чужая кровь из колбы в жилы мне,
И я дышал, как рыба на песке,
Глотая твердый, слюдяной, земной,
Холодный и благословенный воздух.
Мне губы обметало, и еще
Меня поили с ложки, и еще
Не мог я вспомнить, как меня зовут,
Но ожил у меня на языке
Словарь царя Давида.
А потом
И снег сошел, и ранняя весна
На цыпочки привстала и деревья
Окутала своим платком зеленым.
[1964]
Арсений Тарковский