Почитание камней было очень распространено в Балкарии и Карачае.

Горный ландшафт, многочисленные скалы и камни, порой очень причудливых форм навеивали различные фантазии.
Будучи отобранным из ряда природных объектов, камень наделялся особыми свойствами, и по тем или иным причинам становился объектом поклонения. Этнографические данные свидетельствуют, что в Карачае у каждого селения и даже у каждого рода имелись свои священные камни.
Наиболее известными были Чоппаны-таши в селение Учкулан и Къарачайне къадау таши (Краеугольный Камень Карачая) возле местности Худес.
По преданию у этого камня легендарный предводитель Карча впервые развел костер. Каждый карачаевец стремился иметь осколок этого камня как оберег дома, а также брал его в дорогу.
Во время депортации у многих имелись такие камешки как символ родины и как талисман, способствовавший возвращению.
В Балкарии также каждое ущелье имело свои почитаемые камни.
У жителей Верхнего Баксана священным считался Къарындашла ташы (Камень братьев);
в Безенгийском ущелье - Мамукъ таш (Ватный камень);
люди Чегемского ущелья почитали Къашха таш (Лысый камень);
в Хуламе как к святыне обращались к Кёк таш (Небесному камню)
Культ диких животных и культ Камня у карачаевцев и балкарцев символически сочетается в так называемом "Апсаты-таш" (камень Апсаты).
Этот камень представлял собой монолитную стелу высотой около 4 метров. Стела изображала какое-то дикое животное. Она была найдена в 1959 году в глухом лесу Чегемского ущелья. Сейчас верхняя часть стелы находиться у входа в Краеведческий музей города Нальчика.
Среди ритуальных камней заслуживает внимания Налат-таш (Камень позора).
Уличенных в неблаговидных поступках нередко привязывали, к так называемым "Камням позора". Эти камни, как правило, стояли на видном месте, на площадях, на "Ныгышах" - местах сбора старших мужчин аула.
Подобные камни и сейчас можно увидеть в ауле Шаурдат в Верхней Балкарии, в сел. Верхний Баксан и других местах Балкарии и Карачая.
Каждый, проходивший мимо привязанного к Налат-ташу, выражал ему свое презрение, что было большим позором.
Безусловно, стоящие в по сей день в современных селах Налат-таши утратили свою ритуальную функцию, но живя в рассказах стариков, они сохраняют функцию передачи этнического мировосприятия подрастающему поколению.
Этническое сознание бережно хранит все то, что было рождено сознанием наших предков. Каждому отдельному объекту природы сознание народа определяло свои, только ему свойственные фантастические качества. Со многими камнями и вершинами связаны какие-нибудь исторические или мифические предания, насквозь проникнутые языческой философией древности. Здесь и до сих пор верят, что "Кавказские горы первые показались из-под воды потопа; что Ноев Ковчег, зацепившись за вершину Эльбруса, расколол надвое его вершину.
С камнями связана и известная игра нартов, когда их сила измерялась умением отбивать камни, скатывающиеся с горы. К этому испытанию прибег Сосруко в борьбе с эмегеном пятиголовым.
"- На горе, на высокой горе живет у нас такой же богатырь как ты, эмеген; бросает он оттуда огромные камни. Сосруко ждет внизу, под горою, и головою отбрасывает эти камни обратно на вершину. - Так сказал Сосруко эмегену.
- Покажи же, какой величины те камни.
Сосруко показал эмегену. Собрал эмеген на вершине груды огромных камней, сошел в долину, уставился пятью головами и ждал. Полетели вниз камни, быстро бросал их один за другим Сосруко, но так же быстро эмеген отбрасывал их своими пятью головами и возвращал их на вершину горы".
Природные явления также связывались народным сознанием с отдельными предметами неживой природы. Параллель засуха-дождь обыгрывается при помощи камня.
В нартском карачаево-балкарском сказании "Генджакешауай", к которому мы уже не раз обращались интенсивность засухи, которую наслал на карачаевскую землю змей Сарубек, определяется с помощью камней.
"На вершине горы сидит двенадцатиголовый змей Сарубек, он-то и выпивает всю воду. Когда я был в трещине, я питался молоком Сарубек; теперь же Аллах меня послал, чтобы я своим мечом убил Сарубек, - тогда воды везде будет вдоволь". Так сказал Генджакешауай. Прошло 5 лет. Наступила засуха: Сарубек сушил землю. У нас и теперь говорят во время засухи: от дыхания Сарубек камни трескаются.
Генджакешауай отправился в гору и убил двендцатиголового змея и всю страну освободил от засухи.
Избавление от засухи с помощью камней имеет место в карачаевском обряде, который существовал вплоть до ХХ века. В нем слились воедино поклонение духам стихий и ряд фетишистских признаков.
Для того, чтобы вызвать дождь, карачаевцы собирали триста камушков, над каждым читали молитву и бросали в реку. Подобное жертвоприношение одной святыни другой, предполагало неизменно благоприятный результат. Несмотря на то, что по истечению времени обряд исламизировался и в молитвах, произносимых над каждым камушком, упоминалось имя Аллаха, языческая суть обряда не изменилась. Камни продолжали сохранять магическую силу.
Другой обряд, к которому прибегали балкарцы и карачаевцы во время засухи, заключался в том, что они раскапывали старые могилы, разбрасывая камни по сторонам. При этом действии непременно ожидался дождь. Для того, чтобы дождь прекратился, производили обратные действия, т. е. разрытые могилы приводились в порядок.
Другой, не менее зловещий каприз природы - землетрясение, также имел свое объяснение. "Горцы убеждены, что землетрясения, обвалы, бури, случающиеся в горах, происходят от сотрясения цепей великана, прикованного в недрах Эльбруса. Его охраняет стража. Иногда он выходит из оцепенения и спрашивает стражу: "Растет ли еще на земле камыш и родятся ли ягнята "? Когда стражники подтверждают это великан приходит в отчаяние, рвется и потрясает цепью".
Сила и магия камня, оставила свой отпечаток в карачаево-балкарском языке и проходит сквозной линией через жизнь человека. Она затрагивает как возрастные этапы (рождение, детские игры, становление на ноги, что равносильно постройке дома, старение и т.д.), так и различные сферы жизни (материальную культуру, идеологические воззрения, правовую систему и т.д.).
Открывает этот ряд выражение туугъан таш, означающее "родина", при дословном переводе, звучащее как "камень, где ты родился". А закрывает его выражение "сын таш" - надгробный камень или "таш гулла" - каменный гроб, саркофаг.
Ставя на могиле камень, человек моделировал по камню свое вечное бытие. У многих равнинных жителей ставились древесные памятники. Так, в некоторых кабардинских поселениях происходит возврат к прежним формам надмогильных памятников и каменные стелы заменяются деревянными, как правило дубовыми. У карачаевцев и балкарцев камень остается неизменным материалом для этих целей, его неизменность связана в сознании с вечностью бытия. В промежутке между понятиями "туугъан таш" и "таш гулла" располагается большое количество слов, связанных с камнем, и обозначающих различные предметы быта.
Например:
тыпыр таш - очажный камень
тамал таш - краеугольный камень дома, основа строения
босагъа таш - порожный камень
хуна таш - заборный камень
тирмен таш - мельничный камень (жернова)
чек таш - межевой, пограничный камень
хырши таш - точило
къол таш - камень, используемый в спортивных состязаниях и имеющий определенный вес
чарши таш - камень, являющийся стартовым в конных состязаниях
урчукъ таш - камень для веретена и др.
Причем жернова делали из особого камня, который в Карачае привозили из ущелья Хурзук.
Камнем укрепляли стенки террасных полей, из камня и глины строили жилища и другие постройки, широко пользовались керамической посудой, создавали сказания о людях, превращенных в камни, верили в горных духов и возводили из камня свои святилища.
Таким образом, мы видим, что в обиходе карачаево-балкарцев камень играл далеко не последнюю роль. Однако нас интересует не столько быт, сколько смысловые категории, имеющие связь с камнем и позволяющие проникнуть в глубины этнического сознания. Среди всех, используемых в обиходе каменных предметов, целый ряд наделялся магическими свойствами. С этими свойствами связано гадание на камнях "таш салечу", камень от сглаза "кёзден сакълагъан таш", а также мифологический "Нартла таш" - камень нартов или "Бийче тепсеген таш" - камень, на котором танцевала богиня Бийче.
Со специальными камнями связывались отдельные социальные категории и отношение народа к тем или иным проявлением в поведении. К примеру "Тёре таш" - камень суда или "Тюкюрюучю таш" - камень для плевков, имеется ввиду место для "перекура" или место сбора бездельников.
Совершенно особым был камень, на котором резали скотину, т.е. совершали жертвоприношения. Он назывался "союм таш".
Существующее в карачаево-балкарском языке выражение "къычырыучу таш", переводится как кричащий камень или камень с которого кричат.
Вероятно, он обозначал место, с которого созывали жителей села в случае необходимости. Другими словами нужное место отмечалось на местности камнем. Приведенные примеры говорят о том, что камень сопровождал карачаево-балкарцев от рождения до смерти и отражал все жизненные этапы человека. Этот тезис подтверждает и ряд карачаево-балкарских пословиц и фразеологизмов.
Ташны ата билмеген - башына урур - кто не умеет бросать камни, тот попадает себе в голову.
Ауар ташха тыянма - не прислоняйся к камню, который может упасть.
Сочувствуя кому-либо, говорят: "Таш окъна эрир" - камень и тот растает от жалости.
Если же человек пришелся не ко двору, то о нем говорят: "Жарашмагъан таш кибик" - как камень, который не подходит к забору.
Очень показательным является выражение, которое употребляют, если человек долго отсутствовал.
Анализируя организацию пространства карачаево-балкарцев, следует иметь в виду, что к концу XVIII века, исследуемый нами народ полностью превратился в истинных горцев с почти однотипными горскими аулами и саклями, приспособив систему традиционного хозяйствования к условиям высокогорья.
Отсюда закономерным является первоочередное обращение к данным археологии, интегрируемых с этнографическим материалом. Методологической основой для анализа явилась пространственная интерпретация материальной культуры и хозяйственно-бытовых процессов англоязычной школы Л. Бинфорда. Представители данного направления рассматривают пространство как как один из параметров, который помогает воссоздать "вариабельность конкретных проявлений культуры".
Поселения и жилища балкарцев и карачаевцев, возникшие в результате развития этноса имеют ряд исторических слоев и отражают этногенез, связи с соседями, общественно-экономический уровень, особенности рельефа и гидрографической сети.
Народы, населявшие высокогорные районы Кавказа, находились в примерно одинаковых природно-географических условиях, поэтому способы и манера организации пространства способствует выявлению тех особенностей, которые присущи мировосприятию только данного этноса.
Однако, "среди элементов материальной культуры много таких, которые возникают в сходных условиях хозяйственной жизни и отражают не генетическое родство, а общность географической среды и хозяйствования". Отсюда следует вывод, что искать и сопоставлять нужно не общекавказские характеристики, а искать общетюркские параллели,
не свойственные другим (не тюркским) народам Кавказа.
Подтверждая тезис о том, что своеобразие карачаево-балкарского этносознания определяется синтезом тюркско-кочевнического и кавказского субстратов, мы обратились к археологическому материалу, с целью выявления отголосков древнетюркского элемента.
Впервые зодчество Балкарии исследовали археологическая экспедиция 1883 года под руководством В.Ф. Миллера, совершив маршрут Нальчик - Хулам - Чегем - Былым. Карачаевские памятники начал исследовать в 1882 г. Е.Д. Фелицин, эстафету у которого принял В.М. Сысоев, описав многие памятники вдоль рек Кубань, Зеленчук, Теберда.
Одним из наиболее ярких показателей тюркского начала в организации пространства являются "крытые дворы", представляющие собой усадебный комплекс, объединяющий под одной крышей хозяйственные и жилые постройки, примыкающие друг к другу по периметру. В результате подобной организации, жилище превращалось в мини-крепость, что по мнению этнографов было насущной необходимостью средневековья.
Подобные оборонно-жилые комплексы встречаются у отдельных народов Поволжья. В Карачае крытые дворы возводились из сосновых бревен, а в Балкарии из камня, при этом и в первой и во второй области имелись заимствованные элементы, в частности сванские переходы-тоннели.
Происхождение крытых дворы в этнографической литературе связано с двумя гипотезами, выдвинутыми в свое время Е. Студенецкой и В.Пю Кобычевым. По первой гипотезе крытые дворы являются эволюционной ступенью многоугольных срубов, где отдельные отсеки постепенно выделялись в отдельные постройки под общей крышей.
Вторая гипотеза связана с особенностями круговой обороны тюрков-кочевников, когда по периметру располагался весь боеспособный контингент, включив в круг женщин, детей и скот. Несмотря на разноплановость объяснений, важным для нас является то, что обе гипотезы уводят в область древнетюркской кочевой культуры.
Реликтами кочевой культуры являются и упомянутые выше 6-8 гранные и однокамерные жилища-срубы, которые встречаются в Карачае, в Баксанском и Чегемском ущельях Балкарии.
Аналогичные постройки встречаются у древних гуннов, булгар, алтайских тюрков, у многих тюрко-монгольских народов. Интерпретация подобного рода жилищ единодушно сводится к тому, что они "являются переходными, конструктивно промежуточным звеном в эволюции круглой в плане кочевнической черты в прямоугольное стационарное жилище".
Как реминисценцию кочевого быта возможно рассматривать изолированное помещение для молодоженов - отоу, а также варианты пастушечьих шалашей, встречающихся на Северном Кавказе только у карачаево-балкарцев и по технике исполнения напоминающие легкую юрту и повозку-фургон, покрытых войлоками.
Здесь, как и в случае с многоугольными срубами, на лицо генетическая связь с кочевническими прототипами. Эта связь подтверждается и своеобразным карачаево-балкарским способом определения времени суток по -движению солнечного луча, проникающего через свето-дымовое отверстие крыши, по одной из стен жилища. Подобным способом пользовались только народы, проживающие в юртах, т.е. кочевники.
В организации внутреннего убранства жилища также отмечаются элементы кочевого прошлого предков карачаево-балкарцев. Наиболее ярким подтверждением этого тезиса являются многочисленные ковры - киизы, развешанные по всем стенам жилища, а также на полу и в дверном проеме, т.е. согласно принципу организации интерьера юрты.
Культ очага и культ порога, имеющие широкое хождение в карачаево-балкарской среде, также связаны с древнетюркской традицией, судя по тюркской терминологии, обслуживающей указанные культы.
Названия самих поселений именуются терминами "Эль", "Журт", которые встречаются в различных формах (Ил, Аль, Ял, Аул, Юрт и др.) у многих тюркских народов.
Таким образом, предки карачаево-балкарцев, попав в иную ландшафтную среду попытались вписаться в нее, сохранив кочевые принципы организации пространства настолько, насколько позволяли высокогорные условия.
Жилище как элемент культуры достаточно консервативен и является надежным этническим показателем. Интересно в этом отношении башенное искусство Балкарии и Карачая.
Типологически и хронологически близкие друг к другу сооружения возводились, как правило, по определенным строительным стандартам и наряду с национальными отличиями имели ряд сходных северокавказских черт.
Это отчасти объясняется тем фактом, что для возведения башенных сооружений приглашались мастера из соседних районов, в частности, из Сванетии, Осетии, Ингушетии.
Башенные сооружения Балкарии и Карачая можно разделить на две группы: а) башни находящиеся за пределами поселений, в труднодоступных скальных местах (башня Хурзук, башня в Хуламе, Безенгийском ущелье) и носящие оборонительно-дозорный характер;
б) башни расположенные в преледах поселения и рассматриваемых как часть капитального комплекса (Эль-Журт, Зылги, Усхур, башня Балкаруковых и др.).
В целом следует отметить, что башни Балкарии и Карачая более низкие, нежели их восточные аналоги, что может быть интерпретировано с точки зрения более низких каменных домостроительных навыков тюркоязычных предков карачаево-балкарцев.
Тем не менее, башенные сооружения первой группы, демонстрируют достаточно высокие навыки, поскольку построены в крайне труднодоступных местах, что требовало невероятных усилий со стороны строителей.
Это, в свою очередь, подчеркивает их особую значимость для карачаево-балкарцев.
В свою очередь, это позволяет провести параллель с существующей якобы на краю обитаемого мира, близ границ Булгарии "большой башне, построенной по образу высокого маяка" и служившей для древних булгар эталоном оборонительного сооружения (укрепления) и составлявший весомый компонент предметно-пространственной организации.
Таким образом, наличие сторожевых башен может быть интерпретировано как важный древнетюркский дериват, который приобрел еще большую актуальность в новых условиях. Подтверждением своеобразия в функциях карачаево-балкарских башен является также полное отсутствие в них каменных мешков для пленных, которые характерны для башен Осетии, Хевсуретии, Ингушетии и Чечни.
В целом архитектурное наследие карачаево-балкарцев информативно как с позиций этногенетических исследований, так и с позиций изучения этнического сознания. Принципы организации жизненного пространства карачаево-балкарцев подтверждают выдвинутый нами ранее тезис о том, что этносознание исследуемого народа определяется двумя основными компонентами: тюркским и кавказским.
Рассматривая такую важную пространственную категорию как Земля, счиатем необходимым затронуть вопрос об организации карачаево-балкарцами жизненного пространства, поскольку человеческая вписанность в ландшафт как нельзя лучше демонстрирует этническое мировосприятие и дополняет этническую картину мира.
Организация жизненного пространства, начиная от организации отдельных жилищ и поселений, заканчивая схемой экономического зонирования является одним из критериев, определяющих своеобразие этнокультур и позволяющих проследить генезис этносознания.
Ирина Исмаиловна Мизиева-Маремшаова.
«Балкария расположена в горном краю, поэтому горы воспринимаются автором одновременно и как ландшафтно-географическая примета и как объект самостоятельного эстетического интереса. Отсюда берет начало, как справедливо считает З. Кучукова, «вертикальный принцип, положенный в основу балкарской модели мира» [3].
Философия камня.
Исследование этнопоэтических символов в любой художественной традиции является ключом к осмыслению культурно-исторических ценностей в структуре создаваемого национального образа мира.
В числе наиболее значимых факторов, определяющих суть национального образа мира, Г. Гачев называет природу, «среди которой он вырастает и совершает свою историю» [1].
В системе этнопоэтических констант, используемых в балкарской поэзии для создания облика родного края, безусловно, централь- ное место занимает образ горы, камня.
Это и логично: Балкария расположена в горном краю, поэтому горы воспринимаются автором одновременно и как ландшафтно-географическая примета и как объект самостоятельного эстетического интереса. Отсюда берет начало, как справедливо считает З. Кучукова,
«вертикальный принцип, положенный в основу балкарской модели мира» [3].
В культуре балкарцев духовное «наполнение» образа гор имеет давнюю традицию. Они издревле
называют себя «таулу» (житель гор, горец). В устном народном творчестве запечатлены необычайно
ёмкие свидетельства значимости гор в становлении векового жизненного уклада, в формировании мироощущения. О значимости в мировосприятии народа образа гор говорит тот факт, что в балкарском языке существует более сотни наименований, которыми обозначаются разновидности гор, пород камней.
Истоки культа камня, горы в духовной жизни горцев восходят к карачаево-балкарскому героическому эпосу «Нарты».
Неслучайно один из главных героев его Сосрук рожден из камня.
Камень выступает как символ земли, порождающего чрева.
Образ камня является знаковым символом родной земли, ее первосущностью в поэзии К. Мечиева.
Сравнение с образом камня используется поэтом для передачи чувства привязанности к родному краю. Трагедия «серого камня, оторвавшегося от родной горы» [4] и упавшего в глубокое ущелье, лишившегося возможности вернуться назад «к своей горе», становится олицетворением человеческой судьбы, в данном случае самого поэта. Этот образ оказался пророческим и для всего балкарского народа, испытавшего в XX веке трагедию изгнания из родной земли.
Одной из самых страшных трагедий, мыслимых для горца, является потеря родины, смерть на чужбине.
Только языком камня может поэт передать меру человеческого страдания. Символика параллели: серый камень – осколок горы, осиротевший без своей «родовой» основы, и лирический герой, ощущающий угрозу по- вторить его участь, постигающий через судьбу камня онтологическую суть своей жизни. Через образ камня, его «родовую» энергетику передается чувство любви человека к отчему краю, к родовым корням.
В поэзии К. Кулиева «космос горы, камня» получает дальнейшее развитие и становится одним из ключевых символов, воплощающих приоритетные нравственные ориентиры лирического героя. У М. Элиаде есть удивительно точная характеристика смысла образа гор в культуре: «…горы фигурируют среди образов, символизирующих связь неба и земли.
То есть предполагается, что горы находятся в центре Мира» [5]. Поэзия К. Кулиева является убедительным подтверждением этого тезиса.
Горы в представлении поэта – один из самых выразительных символов Родины. В них лирический герой видит знак родной земли, ощущает свои истоки, черпает жизненные силы. Возникающее бытийное равенство между родиной и горами рождает у лирического героя чувство языческого поклонения.
В то же время у Кулиева, горца, возникают и иные, буквально родственные отношения с горами.
Горы в стихах поэта живут природно-человеческой жизнью (антропоморфизируются) и несут в себе этико-философскую нагрузку.
Родство человека с горами определяется соответственно нравственным параметрам личности. Оно проявляется в полном соответствии горского духа миру гор, в котором бы- туют высокие нравственные критерии чести, правды, поэзии. Ориентация на одобрение или порицание горами определяет внутреннюю систему ценностей человека:
«Судимый мыслями повинными // Не под-нимая грешных глаз // Я перед горными вершинами // Краснел и каялся не раз» [2]. Подобное взаимо- проникновение природно-человеческого плана отражено и в коммуникативной системе балкарцев:
«Таулу тауларына ушайды» («Горец похож на свои горы»).
Образ горы в стихах Кулиева создает ощущение единства, братства всего человеческого рода:
«Все мы камни одной скалы». Характерное для поэта «чувство мира как единого дома человечества»
(Ч. Айтматов) перекликается с мыслью об особости и необходимости каждого камня как звена в цепи мироздания. Подобное ощущение родства со всем «единым домом человечества» утверждается поэтом
через постижение других эпох, других культур посредством образной стихии гор. Так создается образ Прометея, к которому неоднократно обращается Кулиев. Поэта с детства завораживал образ этого ми- фологического героя, и первопричина интереса объясняется тем, что титан был прикован к «кавказской скале». Кстати, с языческой верой в одушевленность скал Кулиев защищает их, уверяя, что «ни одна из скал в жестокости богов не виновата».
Создавая своеобразную «каменную эпопею», Кулиев постоянно переосмысливает традиционные в поэзии мотивы, связанные с образом камня. Так, в противовес устоявшейся метафоре «молчанье камня»,
привычного для слуха читателя, поэт создает образ «говорящего камня». Такой поворот не кажется не-
ожиданным, ибо он обусловлен самой судьбой Балкарии, которая сохранилась не в «письменах», а в
«рукотворных храмах». Потому камень – это «летопись» Родины, хранящая историю.
Камень в поэзии Кулиева предстает как образ, способный к трансформации. Не изменяя своей
природе, отмеченной выше, «недвижимости, постоянству», камни, ставшие участниками и свидетелями
трагических событий войны, изменяются, обретая тот же суровый опыт войны, что и человек. Мотив камня в стихах Кулиева послевоенных лет превращается в символ трагедии апокалипсического масштаба, трагедии, нарушившей «каменное постоянство»: «Война бедой не обошла и камень // Когда в горах пылало все огнем // Он был контужен, обожжен и ранен // Следы от пуль еще видны на нем» [2].
В образе раненого камня, над которым горевал лирический герой, воплощена не только физическая боль живого, но и идея сострадания.
Мотив терпения в поэзии Кулиева многозначен, он выражает существенные стороны балкарской
ментальности. Применительно к образу камня «терпение» употребляется с семантическим компонентом
«выдержать», «выстоять». Именно это свойство камня, являясь нравственным ориентиром для лирического героя, учит его мужеству терпения, жизнестойкости. Лирический дидактизм стихов Кулиева не воспринимается как назидание, потому что имеет своей опорой одухотворенную образной мыслью автора естественно-природную философию. «Пример» природы убедителен в силу своей первозданности,
вековечности. В этом уникальность урока камня, несущего в себе опыт былого времени, способного
стать опорой человеку в период испытаний: «Будь стоек, как камни эти молчащи // И в бурю, и в снегопад» [2].
Вселенская отзывчивость, сочувствие всему сущему, характерные для поэзии Кулиева, проявляются и
в восприятии образа камня. Поэт переосмысливает традиционное представление человека о камне как сим-
воле черствости, бессердечья.
В карачаево-балкарском языке бытует выражение «таш жюрек» (каменное
сердце), используемое для характеристики бездушности человека. Кулиев разрушает устойчивый стереотип
восприятия, он находит в камне умение делать добро. И оказывается, что человеку следует у камня брать уроки добра: «У равнодушных, говорят // Из камня вытесаны души // Неправда! Я кремень беру // На свет родиться искра рада // О вы, не склонные к добру // Вам у камней учиться надо!» [2].
Таким образом, исследование формирования и развития ключевых этнопоэтических символов в творчестве балкарских поэтов показывает, что этические нормы горского кодекса с его культом сдержанности, терпения, преодоления, стойкости, способности выдержать максимум испытаний, выпадающих на человеческую долю, выражаются через образ камня, обретающего в балкарской культурной традиции статус этнопоэтического символа.
Посредством поэтического мира горы, камня, созданного К. Кулиевым, изображаются сущностные черты эстетического и нравственного сознания балкарского
народа, его философии жизни Камня.
ЭТНОПОЭТИЧЕСКИЕ СИМВОЛЫ В БАЛКАРСКОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ТРАДИЦИИ Тетуев Б.И., Бакова З.Х. Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х.М. Бербекова
Кязим Мечиев
"Серый камень сорвался со скалы,
С гулом в темную бездну упал.
Ему вечно лежать в этой тьме.
Никогда не вернуться к родной скале. Боже!
Я молю тебя на заре,
Я молю тебя на закате:
Хоть в серый камень меня преврати,
Но верни к родному очагу".
1910 год.