...

Гагик, несомненно, был ужасным подростком. Его терпеть не могла вся школа — он умел третировать с таким упоением, получая неимоверное наслаждение от процесса, что вгонял в уныние всякого: сопротивляться его агрессии не представлялось возможным не только из-за его феноменальной физической силы — мало кому из старшеклассников удавалось с ним справиться, но еще и из-за сокрушительной, выжигающей ненависти, которая жила у него внутри.
Я знала его с детства — наши дома находились по соседству. В свое время моя прабабушка поссорилась насмерть с бабушкой Гагика, потом они помирились, но добрые отношения остались в прошлом. Напряжение витало между домами тучным облаком, разражаясь там и тут ядовитыми дождями. Меня те дожди обошли стороной — о стародавней ссоре я узнала лишь в студенческие годы. Гагик, быть может, узнал о ней раньше, и мстил как умел: то комьями грязи закидает, то палкой огреет, то собаку Найду на меня натравит. Найда была очень нервной, нелюбимой в нелюбящем доме, и срывала свою злость на всех, до кого могла дотянуться. От нее у меня остался иррациональный, доводящий до паралича страх перед собаками, который я сумела побороть спустя годы.
В школе я немного выдохнула, потому что агрессия Гагика рассредоточилась на всех одноклассниках. Особенно тяжело приходилось девочкам, в которых он влюблялся, и мальчикам, которые этим девочкам нравились. Их он мучил с особым наслаждением, доводя до глухого отчаяния. У нас была общая на весь класс мечта — чтобы его перевели в вечернюю школу, там бы с ним, наверное, справились. Но мама Гагика преподавала нам армянский язык и литературу, и директор не хотел ее обижать.
После школы мы пересекались с Гагиком пару раз — обычно это случалось на ежегодных встречах одноклассников. Последний раз встретились на его свадьбе. Гагик повзрослел и как-то подуспокоился, и лицо у него было совсем другое — счастливое и ошеломленное, будто он наконец обрел смысл жизни. Невеста была удивительной красоты девочкой — тоненькой, почти прозрачной, с большими сияющими глазами и ямочками на щеках. Гагик светился, когда смотрел на нее. Она смущалась и мгновенно краснела. Это была настоящая любовь — трогательная и искренняя.
— Как же ты изменился, — сказала я ему.
— Повзрослел, — улыбнулся он.
Нам было по 22.
Спустя год Гагик погиб в автомобильной катастрофе. Бабы шушукались, что свекровь заставила беременную на пятом месяце невестку избавиться от ребенка и выставила ее за порог. Чудовищная новость ложилась на сердце мельничным жерновом, не давала дышать. «Если бы она дала своей невестке родить, то получила бы частичку своего сына. Но она предпочла похоронить их обоих!» — судачили бабы, отводя от ужаса глаза.
Потом я уехала в Москву. Зима 1996-го была нестерпимо холодной — снежной, скрипучей, с морозной гжелью на окнах, с ночным воем мерзнущих собак и сизым утренним светом. Мне было 25, сыну — два месяца. Спал он плохо, урывками, много плакал и отказывался есть. Я не спала и не ела тоже. Однажды, наконец-то укачав его, я поставила чайник, чтобы выпить чаю. Пока ждала, когда вода закипит, легла рядом с ребенком. И незаметно для себя уснула.
Мне снилась школа, и Гагик, каким мы его знали и ненавидели — злой, ершистый, с пудовыми кулаками и неиссякаемым запасом мерзких слов. Вытянув шею, он выглядывал кого-то в толпе школьников. Увидев меня, подскочил и сердито крикнул в лицо: «Ты что-то забыла!» «Да вроде ничего я не забыла», — залепетала я, инстинктивно съежившись. Он толкнул меня больно в плечо: «Говорю тебе, ты кое-что очень важное забыла, Нара!»
Проснулась я от того толчка. И сразу же ощутила едкий запах газа. Пока я спала, чайник закипел, вода залила конфорку и загасила огонь, превратив нашу крохотную съемную квартиру на Южной в газовую камеру. Я схватила малыша и выскочила в дверь. Оставив его у соседей, вернулась, распахнула все окна, чтобы проветрить квартиру. В глазах двоилось, ломило виски. Мутило так, что я не смогла добежать до ванной и меня вывернуло в прихожей.
Есть у меня удивительное свойство — пережив сильный стресс, я мгновенно засыпаю. С тем сном случилось такая же история — память убрала его подальше, давая мне возможность прийти в себя. Я забыла о нем сразу же, и вспомнила спустя пару недель. Вертела его в руках, будто старый механизм, пытаясь разобраться, как его запустить. Все в нем вроде было понятно: вот шестерёнки, а вот рычаг, который заставляет их крутиться. Но как бы я ни старалась, механизм отказывался работать.
И все же однажды рычаг поддался, и я с ошеломляющей ясностью осознала, что же на самом деле тогда произошло.
Жизнь подбирает нам учителей — всяких. Тех, которые ведут нас за собой ясными дорогами, и тех, кто заставляет пробираться топями. Мы всегда знаем, чему нас учат первые, и никогда — вторые. Мы благодарим первых, и никогда — вторых. О том, чему они нас научили, мы узнаем много позже. Или не узнаем вовсе.
В канун армянского Рождества я пишу о людях, сыгравших огромную роль в моей жизни. Сегодняшняя запись о неуправляемом мальчике, натравливающем на меня собаку, о ершистом и невыносимом подростке, наводившем ужас на школу, о счастливом женихе, на собственной свадьбе постигшем истинную радость жизни, о безвременно ушедшем молодом мужчине, не выжившем в чудовищной аварии. О Гагике Адамяне, моем однокласснике, который, не имея возможности спасти собственного ребенка, вернулся с того света, чтобы спасти моего...
Наринэ Абгарян