Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
— Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
18 июня 1939 года, спустя 17 лет эмиграции, Марина Цветаева все же вернулась в СССР - после долгих колебаний, по настоянию мужа и дочери.
Незадолго до возвращения Марина Ивановна писала своей чешской подруге Анне Тесковой:
«Всё меня выталкивает в Россию, в которую - я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна».
Сразу после приезда Цветаева узнала, что её сестру Анастасию арестовали и отправили в ссылку.
Уже спустя два месяца ее настиг новый удар - 27 августа арестовали дочь Ариадну, под пытками она дала признательные показания, была осуждена за «шпионаж» на 8 лет лагерей.
А 10 октября арестовали и мужа Сергея Эфрона.
От дочери Цветаева ещё успеет получить весной 1941 года несколько писем – из лагеря в Коми АССР, от мужа – уже никогда, ни строчки.
Его расстреляют спустя два месяца после самоубийства Цветаевой.
Для самой Цветаевой начинаются бесконечные мытарства без постоянного жилья.
С июня 1939 по сентябрь 1940 года она кочует из одного жилища в другое, везде на птичьих правах, со страхом быть выселенной в любую минуту. Сначала это были московские пригороды: Болшево, Голицино, потом комната в Зоологическом музее на улице Герцена, комнатка в Мерзляковском переулке.
В этот период Марина Ивановна пишет знакомой:
"Моя жизнь очень плохая. Моя нежизнь. Вчера ушла с улицы Герцена, где нам было очень хорошо, во временно-пустующую крохотную комнатку в Мерзляковском переулке.
Обратилась к заместителю Фадеева — Павленко — очаровательный человек, вполне сочувствует, но дать ничего не может, у писателей в Москве нет ни метра, и я ему верю. Предлагал загород, я привела основной довод: собачьей тоски, и он понял, не настаивал. За городом можно жить большой дружной семьей, где один другого выручает, сменяет, и т.д. — а тaк — Мур в школе, а я с утра до утра — одна со своими мыслями (трезвыми, без иллюзий) — и чувствами (безумными: якобы-безумными, — вещими), — и переводами, — хватит с меня одной такой зимы.
Обратилась в Литфонд, обещали помочь мне приискать комнату, но предупредили, что «писательнице с сыном» каждый сдающий предпочтет одинокого мужчину без готовки, стирки и т. д. — Где мне тягаться с одиноким мужчиной!
Словом, Москва меня не вмещает. Мне некого винить. И себя не виню, п.ч. это была моя судьба. Только — чем кончится??
И — доколе?
Хорошо, не я одна…
Да, но мой отец поставил Музей Изящных Искусств — один на всю страну — он основатель и собиратель, его труд — 14-ти лет...
Я не могу вытравить из себя чувства — права.
Не говоря уже о том, что в бывшем Румянцевском Музее три наши библиотеки: деда: Александра Даниловича Мейна, матери: Марии Александровны Цветаевой, и отца: Ивана Владимировича Цветаева. Мы Москву — задарили.
А она меня вышвыривает: извергает. И кто она такая, чтобы передо мной гордиться?
Мне – совестно: что я еще жива. Тaк себя должны чувствовать столетние (умные) старухи…
Меня начинают жалеть — совершенно чужие люди. Это — хуже всего, потому что я от малейшего доброго слова — интонации — заливаюсь слезами, как скала водой водопада.
И Мур впадает в гнев. Он не понимает, что плачет не женщина, а скала».
Литературное «возвращение» поэта началось в 1956 году, когда в альманахе «Литературная Москва» были напечатаны семь стихотворений Цветаевой. С 1961 года стали выходить сборники ее избранных произведений. Сбылось давнее пророчество поэта:
«Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед…»
Московские Записки
Последний снимок Марины Цветаевой
Он сделан в Кускове спустя ровно два года после возвращения поэтессы в СССР, 18 июня 1941 года.За четыре дня до начала войны.
И за два с половиной месяца до того, как она решится свести счеты с жизнью.
Изначально фотография была групповой, из нее позже вырежут отдельный снимок Марины Ивановны.
Цветаева – в берете, слева в верхнем ряду, рядом будущая писательница Лидия Либединская, пока - 19-летняя студентка.
Внизу слева поэт-футурист, создатель поэтической зауми и легендарного «дыр бул щир» Алексей Крученых.
Справа, в картузе, 16-летний Мур - сын Цветаевой Георгий Эфрон, выглядящий много старше своего возраста.
Это был будний день, среда.
В Кускове компания отправилась по инициативе Крученых.
Как вспоминала Лидия Либединская в своей книге «Зеленая лампа», он позвонил часов в десять утра и пригласил в Кусково, где снимал комнату в дачном поселке: «Купишь две бутылки кефира, белые булки, зайдем за Мариной и поедем».
Марина Ивановна с Муром жили тогда в 14-метровой комнате на Покровском бульваре.
По воспоминаниям Либединской, это был первый теплый и солнечный день после долгих дождей. На Цветаевой было простое платье из сурового полотна и белые туфли на резиновой подошве, со шнурками, без каблуков.
....Обедать пришли на дачу Крученых. Хозяйка накрыла шаткий стол в палисаднике, поставила тарелки с наваристым борщом с мясом. За обедом зашла речь об эмиграции, Цветаева рассказывала, как живет Бальмонт, другие поэты, вспомнила случай из детства: шла с отцом по улице, вдруг из-за угла прямо на них вылетел рысак. Она испугалась и хотела бежать, но отец крепко сжал ее руку и остановился посреди мостовой. Чуть позже, когда пролетка, летевшая прямо на них, резко свернула, отец сказал: «Если на тебя надвигается что-то, с чем ты не в силах справиться, остановись, самое страшное – начать метаться».
Крученых коллекционировал все, что связано с поэзией и поэтами, и всегда носил с собой альбом для автографов. Цветаева написала в альбом «И всё-таки мне мира жаль: Я видела, как цвел миндаль». Вечером, по дороге на станцию, зашли к фотографу и забрали фотографии....
.....8 июля Цветаева навсегда покинет столицу.
Подробности этого отъезда узнаем из письма провожавшего ее поэта Виктора Бокова крымскому врачу Леониду Чеховичу:
"Проводы Марины Цветаевой с Северного речного порта были 8 июля 1941 года. Накануне Борис Пастернак сказал мне в Переделкине, что Марина уезжает и он хотел бы ее проводить и был бы рад, чтобы и я принял в этом участие. В Северном речном порту увидели Марину Цветаеву одну, в окружении вещей. Никто ее не грузил, не отправлял. Пастернак представил меня. Марина была в кожаном пальто, в темно-синем берете. Меня удивили ее брови – они были поставлены «домиком», в глазах проступала боль Богородицы. Она смотрела на панику эвакуации населения и спрашивала:
– Боря, это не 1914 год? Ничего же не изменилось! Это же Россия царя!
Она сомневалась, надо ли ехать. Борис Леонидович убеждал, что ехать надо, Москва будет фронтовой – и это уже недалеко! Он спросил:
– Марина! А что ты взяла из еды?
Она ответила:
– А разве на пароходе не будет буфета?
– Ты с ума сошла! Какой буфет!
Мы пошли в ближайший гастроном и накупили ей бутербродов, несли их на руках, в незавернутом виде. Никто не подходил к Марине Ивановне, между тем пароход грузился. Я взял льда у мороженщицы и стал метить вещи Марины. На смоченном листе писал химическим карандашом «Литфонд, Елабуга, Цветаева». Разнообразил эти слова перестановкой «Елабуга, Литфонд, Цветаева», «Цветаева, Литфонд, Елабуга». Марина Ивановна улыбнулась этому озорству, спросила:
– Вы поэт?
– Поэт!
Потом я достал частный пикап, побросал в него вещи. Грузя их, я от напряжения порвал пуговицу на костюме, она очень убивалась по этому пустяку, очень хотела эту пуговицу пришить. Подошел сын Мур, сказал категорично:
– Мама! Я решил остаться в Москве! Я офицер, я не могу бросить столицу!
Ни поцелуев, ни рукопожатий. Он повернулся и ушел. Я был удивлен такой сценой прощания сына с матерью. Брови-«домики» обострились, провожая Мура. Я сказал Марине Ивановне, что гадал на нее по книге «Символов и Эмблемата» Петра I.
– Что мне выпало? – спросила она.
– Если мы еще встретимся с Вами, я тогда Вам отвечу.
А вышел ей гроб со звездочкой и надпись: «не ко времени и не ко двору». Эта книга была страшной, она все угадывала. Марина Ивановна ее знала наизусть – я узнал об этом потом от Ариадны Сергеевны. Вещи Марины Ивановны я довез до парохода, их сгрузили, и она, простясь с нами, поднялась на пароход. Дали сигнал отправления, и пароход стал отчаливать.
Марина Ивановна стояла и смотрела на нас с Борисом Леонидовичем. Расстояние между нами увеличивалось. Никто не знал, что Цветаева больше не вернется в Москву».
За видеоряд отдельное спасибо !какая она разная, даже на фотографиях!