..

Тем, что стал поэтом, он был обязан матери - женщине не слишком образованной, всю жизнь занимавшейся семьёй и домашним хозяйством, но всей своей доброй душой любящей поэзию...
"Ей обязан я стихами,
Их крутыми берегами,
Разверзающаяся бездной,
Звёздной бездной, мукой крестной.
Моя мать была дикаркой,
Фантазёркой и кухаркой", - искренне написал он в стихотворении, посвящённом матери.
Отец его был священником и одиннадцать лет провел на Алеутских островах в качестве православного миссионера...
А он сам, сын священника, всю жизнь считал себя человеком неверующим...
Ему была уготована страшная участь:
постигать главные духовные истины не на страницах Святых Писаний, а в грязи, холоде и ужасе колымских лагерей, в последних отсветах разума обитателей дома престарелых и интерната для психических больных…
И эти духовные истины открывались ему с удивительной очевидностью.
Называя встреченных ему на жизненном пути верующих православных людей "религиозниками", он - с присущей ему честностью - писал о них в своих "Колымских рассказах":
"Но более достойных людей, чем религиозники, в лагерях я не видел.
Растление охватывало души всех, и только религиозники держались".
Да, он всю свою жизнь считал себя неверующим человеком.
Пройдя страшный путь тюрем и лагерей, свои последние дни он провёл психоневрологическом интернате.
Тогда рядом с Варламом Шаламовым находилась врач и переводчик Елена Захарова, писавшая позднее в своих воспоминаниях:
«Внутри этой чудовищной скрюченной, дергающейся, почти немой оболочки, находившейся в чудовищных условиях, был живой, страдающий, гениальный человек. Всеми забытый в "доме скорби...".
По её просьбе и ходатайству было совершено отпевание Варлама Тихоновича Шаламова по христианскому обряду, который совершил протоиерей Александр Куликов.
Варлам Шаламов был похоронен на Кунцевском кладбище в Москве, заупокойную литию читал отец Александр Мень.
На похоронах Поэта - звучали его стихи...
:::::::::::::::::::::::
Не суди нас слишком строго.
Лучше милостивым будь.
Мы найдем свою дорогу,
Нашу узкую тропу.
По скалам за кабаргою
Выйдем выше облаков.
Облака - подать рукою,
Нужен мостик из стихов.
Мы стихи построим эти
И надежны и крепки.
Их раскачивает ветер,
До того они легки.
И, шагнув на шаткий мостик,
Поклянемся только в том,
Что ни зависти, ни злости
Мы на небо не возьмём.
:::::::::::::::::::::
Стихи - не просто отраженье
Больших событий в мелочах,
Они - земли передвиженья
Внезапно найденный рычаг.
Стихи - не просто озаренье,
Фонарь средь тьмы и темноты.
Они - настойчивость творенья
И неуступчивость мечты.
Стихи всегда - заметы детства
С вчерашней болью заодно,
Доставшееся по наследству
Кустарное веретено.
:::::::::::::::::::
Стихи - это стигматы,
Чужих страданий след,
Свидетельство расплаты
За всех людей, поэт.
Искать спасенья будут
Или поверят в рай,
Простят или забудут.
А ты - не забывай.
Ты должен вечно видеть
Чужих страданий свет,
Любить и ненавидеть
За всех людей, поэт.
::::::::::::::::::
Поэзия – дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.
Сто жизней проживших сполна,
Не мальчиков, а мужчин,
Поднявшихся с самого дна
К заоблачной дали вершин.
Познание горных высот,
Подводных душевных глубин,
Поэзия – вызревший плод
И белое пламя седин.
:::::::::::::::::::::
Стихи - это боль, и защита от боли,
И - если возможно! - игра.
Бубенчики пляшут зимой в чистом поле,
На кончике пляшут пера.
Стихи - это боль и целительный пластырь,
Каким утишается боль,
Каким утешает мгновенно лекарство -
Его чудодейственна роль.
Стихи - это боль, это скорая помощь,
Чужие, свои - всё равно,
Аптекарь шагает от дома до дома,
Под каждое ходит окно.
Стихи - это тот дополнительный градус
Любых человечьих страстей,
Каким накаляется проза на радость
Хранителей детских затей.
Рецептом ли модным, рецептом старинным
Фармакологических книг,
Стихи - как таблетка нитроглицерина,
Положенная под язык.
Среди всевозможных разрывов и бедствий
С облаткой дежурит поэт.
Стихи - это просто подручное средство,
Индивидуальный пакет.
::::::::::::::::::::::
Я думал, что будут о нас писать
Кантаты, плакаты, тома;
Что шапки будут в воздух бросать
И улицы сойдут с ума.
Когда мы вернёмся в город — мы,
Сломавшие цепи зимы и сумы,
Что выстояли среди тьмы.
Но город другое думал о нас,
Скороговоркой он встретил нас.
:::::::::::::::::::::
Как Архимед, ловящий на песке
Стремительную тень воображенья,
На смятом, на изорванном листке
Последнее черчу стихотворенье.
Я знаю сам, что это не игра,
Что это смерть… Но я и жизни ради,
Как Архимед, не выроню пера,
Не скомкаю развёрнутой тетради.
::::::::::::::::::::::
Варлам ШАЛАМОВ
Достаточно ли нравственных сил у меня, чтобы пройти свою дорогу как некоей единице, — вот о чём я раздумывал в 95-й камере мужского одиночного корпуса Бутырской тюрьмы.
Там были прекрасные условия для обдумывания жизни, и я благодарю Бутырскую тюрьму за то, что в поисках нужной формулы моей жизни я очутился один в тюремной камере.
Я надеялся, что и дальше судьба моя будет так благосклонна, что тюремный опыт не пропадет. При всех обстоятельствах этот опыт будет моим нравственным капиталом, неразменным рублем дальнейшей жизни.
Что мы знаем о чужом горе?
Ничего.
Что мы знаем о чужом счастье?
Ещё меньше.
Варлам Шаламов