Сегодня, 6 марта, «дежурный по стране», народный артист России и Украины, писатель-сатирик Михаил Жванецкий отмечает 85-й день рождения.
ВСЕНАРОДНЫЙ Пусть говорят... Есть два вроде бы близких, но очень разных понятия: народный и всенародный. Народный – звание. Народный артист, народный худож- ник… Всенародный – любовь. Всенародными на нашей памяти были Бу- лат Окуджава и Владимир Высоцкий. Всенародно любимым был Юрий Никулин. А из прозаиков, мне кажется, после Ильи Ильфа и Евгения Пет рова, Михаила Зощенко – только Михаил Жванецкий. Что делает поэта, прозаика всенародным? Конечно, талант. Но не толь- ко. Я думаю – интуиция. Нужно чувствовать болевые точки не населе- ния, а народа. Помогать народу понять самого себя, увидеть самого себя. И неважно, министр ты или начальник ликеро-водочного завода. Пи- сатель знает всё про каждого из нас. Пишет вроде бы о себе, а в уме держит страну. Помните, как в школе – три пишем, два – в уме? Сколько лет нас заставляли главное держать в уме… А всенародный писатель, так и только так воспринимается Михаил Жванецкий, поломал этот закон соцреализма. При социализме. Он пи- сал то, что в уме – у него, у министра, у начальника ликеро-водочного завода, не говоря уже о начальнике транспортного цеха. Может, поэтому социализма уже нет, а Жванецкий вот уже восемь- десят лет есть. И пишет все глубже, поэтичнее, философичнее. По его рассказам историю СССР, историю нынешнего времени пред- ставляешь гораздо ярче, чем по самым академическим учебникам. Как Ильф и Петров, Михаил Жванецкий на все времена всенародный! Евгений Голубовский
МИХАИЛ ЖВАНЕЦКИЙ ЧИТАЕМ, СЛУШАЕМ...
СТО ОДИННАДЦАТЬ
Что бы я делал в экстренных случаях, в пиковых положениях?
Я бы кушал ночью — это раз. Спал бы днем — это два. Пил бы для веселья с быстро хмелеющими женщинами от недорогих вин типа «Алиготе» — три. И только с пьяными женщинами разговаривал — четыре. Я б работал, когда хочется — шесть. И часы бы перебил — семь. И детей бы узаконил, и наелся устриц, и в Париж на минутку и обратно — восемь. И в деревню на подводе с сеном и девками — семь. И обратно быстро на машине — девять. И спать — десять, одиннадцать, двенадцать. А стричься — у ласкового парикмахера с длинными пальцами. А бриться — у длинноногой смуглой, и сидеть низко, чтоб она наклонялась и пачкала свой нос в пене, а я бы ее слизывал и мы бы оба смеялись — это восемь. Охотиться можно, но не на уток, а на воднолыжников из мелкокалиберки с упреждением — это семь. Не забыть выиграть у китайцев сражение и Порт-Артур отбить у них, и тут же окружить себя пленницами, портреты у них поменять на свои, из ручек у девушек цитатники вынуть и вложить в них что-нибудь другое — это шесть. Скорой помощи рыло набить, чтоб начеку и почутче. В корне почутче. И наших всех реанимировать, а то скучно, а гады пусть мрут от инфарктов и пестицидов — это десять. Да, кондиционеры на лето, слушайте, это же невозможно, и унитазы всем починить — это сто. Борьбу с пьянством прекратить, тем более, что это не борьба, и это не результат. Пограничников снять и хорошо угостить. А чтоб сюда не лезли — забором и дырки, как положено, черт с ними, пусть видят, что здесь, и как здесь весело — это сто одиннадцать. Морякам всем вернуться. Они туда плавают, чтоб здесь гулять, так здесь уже и так гуляют! С театрами: да пусть играют — ни вреда, ни пользы, давайте, что хотите, только осторожнее. Не дай бог перемрете от бессилия своего бесстрашия, от чудовищного выбора позиции в классовой борьбе. В баню — по четвергам, ребята, это всем, кроме официантов и поваров — они по пятницам. А в четверг все вместе, с воблой, с пивом, раками, зеленью, и, ты господи, водочкой. Но в понедельник буду строг. Тишина чтоб до обеда, до шести вечера. Воробьям, сволочам, ватой лапы обмотать, псам — кляпы, львам в зоопарках и у Берберовых — глушители на пасть. Женщинам в понедельник не рожать, пусть с мужчиной подсчитают. И все спим. В понедельник — тишина. Вторник, среда — личное время. По пятницам с девяти до двенадцати все выслушивают друг друга, в комнате, мирно, и перестаньте ругаться и кричать друг другу: «Еврей!» — у нас в стране не все евреи.
К ЮБИЛЕЮ МИХАИЛА ЖВАНЕЦКОГО "МИХАИЛ ЖВАНЕЦКИЙ. ЖИТЬ ДОЛГО И УМЕРЕТЬ МОЛОДЫМ." Год создания фильма: 1996
Жванецкий - это не человек, не писатель, не судьба и даже не диагноз. Жванецкий - это не литература, не стихи, не эстрада и не керамика. Жванецкий - это среда обитания.
Вы думаете, что здесь должна быть биография - но какая может быть биография, если это не человек, а среда. Вы в нем живете. Эти 36 и 6 - температура не тела, а окружающей среды, и дай Бог, чтобы она всегда была такой нормальной. Вы что, хотите, чтобы мы о нем рассказали? Бросьте, он постоянно сам рассказывает о себе - из каждого окна, из магнитофона, приемника, из телевизора - регулярно. В газетах и книгах - да, но это не то, Жванецкого надо воспринимать на слух и на взгляд, потому что - кураж, и ужимки, и портфель, и улыбка, а буквы этого не передают. Ну что Вам в его биографии? Да, Одесса, да, самодеятельность, и Аркадий Исаакович Райкин подробно рассказал в мемуарах, как он это нашел и поднял практически с земли, а потом - рассказы, миниатюры, эстрада, успех на бобинах, кассетах, потом пластинки, потом - потом все, что мы знаем о Жванецком сейчас: его голос, лицо, гениальный текст, который мы уже давно выучили, а он все еще нет. Жванецкий - это то, как мы себя видим.
Это необидная правда, сказанная человеком, которого мы любим. Он нас так хорошо учил, что мы не воспринимаем его как Учителя. Мы просто говорим его словами, которые давно стали нашими. Это сказал Жванецкий. И никуда от этого не денешься, да и не хочется.
Я работал на этот проклятый имидж весельчака и затейника много лет, ибо имидж сексуального маньяка мне уже только снится. Ввиду перегруженности жизнью пишу мало, пользуясь советом одной дамы: "Читайте старое, но медленнее". Не желаю, чтобы меня сравнивали с большими писателями: у меня огромное преимущество перед ними — я еще жив. Конечно, беспокоит, что могут забыть. Но сегодня куда больше переживаю, что меня могут запомнить".
С ЛЮБОВЬЮ - К МАСТЕРУ
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МИХАИЛУ ЖВАНЕЦКОМУ
Писателю, драматургу малых форм с большим смыслом, артисту, другу, наставнику – короче, моему всему – Мише Жванецкому. С любовью и уважением – от артиста, исполнявшего с большим успехом сто твоих монологов (я считал!), а вместе с Витей Ильченко – огромное количество миниатюр: «Авас», «Ставь „псису”!», «Собрание на ликеро-водочном заводе», «Свадьба», «Теория относительности» и т. д., игравшего в спектаклях «Как пройти на Дерибасовскую», «Кабаре шутников», «Встретились – разбежались», «Моя Одесса», «Птичий полет», «Престарелый сорванец», «Политическое кабаре». С искренним благоговением и трепетом перед превосходством твоим над остальными авторами, даже близко не подошедшими к твоему пьедесталу! Пусть много лет еще удается тебе доставлять удовольствие слушателям и заставлять их задуматься! И благодарю судьбу за то, что дала возможность быть с тобой на протяжении всей жизни!
Это же надо себя любить как никто! Как никто себя изучать, глядя в зеркало! И внутрь! И выворачивать себя наизнанку! Выставлять себя в таком виде как никто! Как никто удивляться себе! Как никто видеть себя со стороны!
Ты писал о себе так: «Прическа дохлая, круглое толстое лицо, морщины у глаз и через лоб. Тоскливые серые глаза, где-то около 38—39. Это не температура, это годы…»
Миша! Что ты клевещешь на себя! Я же тебя знал в эти годы. Красивые глаза! Умные! Пытливые! Любопытные! Да, серые. Ну и что! А что? Черные лучше? Зачем так убиваться? А есть еще косые! Успокойся!
А вот ты пишешь: «Не стрижен, не женат, с женщинами не получается».
Миша! Что ты несешь! Я же многих знал! Иногда мы были с ними вместе. Да! Тогда ты был в большом сексе! Ты и сейчас врешь, что ушел. Всех пугаешь. Не нервничай, слушай!
Пишешь: «Завидует чужому успеху, потерял свой. Получает удовольствие от выпивки. Перерывы огорчают. Давно не танцевал…»
Кому ты завидуешь, Миша?! Кто тебя переплюнет? Ты что, завидуешь писателю Измайлову? Побойся бога! И когда это у тебя были перерывы с выпивкой? Да, пьешь меньшими дозами! Но с тем же удовольствием!..
А как ты танцевал! В парке Шевченко! Пыль столбом! Грудь колесом! Брюки клеш набухшие! Я все помню! К тебе стояла очередь потанцевать! Ты чего?!
А это? Из твоего знаменитого монолога – «Я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным…»
Ты чего? Хочешь быть высоким и тупым? Красивым и бездарным? Стройным и болеть? Ты чего? У тебя все при тебе! Женщины не любят красивых! Это я по себе знаю. Да, тебя любит одна, но как!..
И дальше ты пишешь: «Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. И в молодые годы я не буду жить в Париже…»
Миша! Окстись! Мишель Мерсье – половина от твоей Наташи, она лилипутка рядом с ней! А если бы Наташа не сутулилась? А танцевать с ней? А? Миша! Где твоя голова? Между грудями? Я по себе знаю!
«Не буду жить в Париже…»
А что, Одесса хуже? А что, девушки в Одессе хуже? Нас с тобой в Марселе пытались снять две марсельезки: они были страшные, маленькие, у нас не было франков, они по-русски ни слова… хотя с японками мы договорились молча, они нас сняли без копейки…
Ты пишешь: «Я не возьму семь метров в длину…»
Зачем тебе это, Миша?! Уже прыгнули на девять метров! Ты хочешь быть вторым? Не клевещи, ты всегда первый! Только не в длину, а вглубь!
А это что? «И в этом особняке на набережной я уже никогда не появлюсь…»
Миша! Я тебя умоляю! У тебя в Одессе такая халабуда! И не на набережной, а в Аркадии. Не скромничай! Тебе это не идет! Какой ты!.. Умница, а несешь чушь…
«Даже простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды… Из наших не выйдет».
А это тебе зачем? Ты видел эти крейсеры? Они ржавые! Мы же были на авианосце «Кузнецове». Матросы проклинали конструкторов! На койке лежать нельзя, не помещаются! Их тошнит от долгого плавания… А ты жалеешь! Хрен с ним, с крейсером! Пиши, Миша! Что ты зациклился! Помнишь, мама тебе говорила: «Миша, пиши! Миша, пиши!» Ты это умеешь, а моряки – нет! Пусть себе тошнят!
Ой, а это! «И за мои полотна не будут платить бешеные деньги… И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал…»
Мишаня! Что с тобой? Ты хочешь еще писать картины? Тебе мало своих полотен?.. От твоих реплик сегодня грохнет не только цирк, но вся страна. Тебя цитируют в Думе, в метро, по радио, ты дежуришь по стране! Не кокетничай!.. Помнишь, к нам подошел Миша Галустян, который «Наша Раша», и сказал: «Я на вас вырос», а ты ответил: «Что же ты, сука, дальше не растешь!»
«Я наверняка не буду руководить Большим симфоническим оркестром радио и телевидения…»
Миша! Тебе мало знакомства с альтом Башметом? Пусть себе играет! Он, конечно, гений, но он ничего больше не может! Пусть попробует написать «Я видел раков…»!
«Зато я скажу теперь сыну: „Парень, я прошел через все. Я не стал этим и не стал тем. Я передам тебе свой опыт»».
Стал, Миша – и этим, и тем, и нашим всем! Как Пушкин!
И вот недавно так написал:
«Напоминает попугая в клетке. Сидит накрытый одеялом. Вдруг поднимают одеяло – яркий свет, тысячи глаз, и он говорит, говорит. Опустили одеяло – тихо, темно, кто в клетке – неизвестно…»
Миша! Известно всем! Даже под одеялом! Даже в клетке!
ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА
:Наталья Десятниченко
Сегодня, 6 марта, «дежурный по стране», народный артист России и Украины, писатель-сатирик Михаил Жванецкий отмечает 85-й день рождения.
ВСЕНАРОДНЫЙ
Пусть говорят...
Есть два вроде бы близких, но очень разных понятия: народный
и всенародный. Народный – звание. Народный артист, народный худож-
ник… Всенародный – любовь. Всенародными на нашей памяти были Бу-
лат Окуджава и Владимир Высоцкий. Всенародно любимым был Юрий
Никулин. А из прозаиков, мне кажется, после Ильи Ильфа и Евгения
Пет рова, Михаила Зощенко – только Михаил Жванецкий.
Что делает поэта, прозаика всенародным? Конечно, талант. Но не толь-
ко. Я думаю – интуиция. Нужно чувствовать болевые точки не населе-
ния, а народа. Помогать народу понять самого себя, увидеть самого себя.
И неважно, министр ты или начальник ликеро-водочного завода. Пи-
сатель знает всё про каждого из нас. Пишет вроде бы о себе, а в уме
держит страну.
Помните, как в школе – три пишем, два – в уме?
Сколько лет нас заставляли главное держать в уме…
А всенародный писатель, так и только так воспринимается Михаил
Жванецкий, поломал этот закон соцреализма. При социализме. Он пи-
сал то, что в уме – у него, у министра, у начальника ликеро-водочного
завода, не говоря уже о начальнике транспортного цеха.
Может, поэтому социализма уже нет, а Жванецкий вот уже восемь-
десят лет есть. И пишет все глубже, поэтичнее, философичнее.
По его рассказам историю СССР, историю нынешнего времени пред-
ставляешь гораздо ярче, чем по самым академическим учебникам. Как
Ильф и Петров, Михаил Жванецкий на все времена всенародный!
Евгений Голубовский
ЧИТАЕМ, СЛУШАЕМ...
СТО ОДИННАДЦАТЬ
Что бы я делал в экстренных случаях, в пиковых положениях?
Я бы кушал ночью — это раз.
Спал бы днем — это два.
Пил бы для веселья с быстро хмелеющими женщинами от недорогих вин типа «Алиготе» — три.
И только с пьяными женщинами разговаривал — четыре.
Я б работал, когда хочется — шесть.
И часы бы перебил — семь.
И детей бы узаконил, и наелся устриц, и в Париж на минутку и обратно — восемь.
И в деревню на подводе с сеном и девками — семь.
И обратно быстро на машине — девять.
И спать — десять, одиннадцать, двенадцать.
А стричься — у ласкового парикмахера с длинными пальцами. А бриться — у длинноногой смуглой, и сидеть низко, чтоб она наклонялась и пачкала свой нос в пене, а я бы ее слизывал и мы бы оба смеялись — это восемь.
Охотиться можно, но не на уток, а на воднолыжников из мелкокалиберки с упреждением — это семь.
Не забыть выиграть у китайцев сражение и Порт-Артур отбить у них, и тут же окружить себя пленницами, портреты у них поменять на свои, из ручек у девушек цитатники вынуть и вложить в них что-нибудь другое — это шесть.
Скорой помощи рыло набить, чтоб начеку и почутче. В корне почутче. И наших всех реанимировать, а то скучно, а гады пусть мрут от инфарктов и пестицидов — это десять.
Да, кондиционеры на лето, слушайте, это же невозможно, и унитазы всем починить — это сто.
Борьбу с пьянством прекратить, тем более, что это не борьба, и это не результат.
Пограничников снять и хорошо угостить. А чтоб сюда не лезли — забором и дырки, как положено, черт с ними, пусть видят, что здесь, и как здесь весело — это сто одиннадцать.
Морякам всем вернуться. Они туда плавают, чтоб здесь гулять, так здесь уже и так гуляют!
С театрами: да пусть играют — ни вреда, ни пользы, давайте, что хотите, только осторожнее. Не дай бог перемрете от бессилия своего бесстрашия, от чудовищного выбора позиции в классовой борьбе.
В баню — по четвергам, ребята, это всем, кроме официантов и поваров — они по пятницам.
А в четверг все вместе, с воблой, с пивом, раками, зеленью, и, ты господи, водочкой.
Но в понедельник буду строг. Тишина чтоб до обеда, до шести вечера.
Воробьям, сволочам, ватой лапы обмотать, псам — кляпы, львам в зоопарках и у Берберовых — глушители на пасть.
Женщинам в понедельник не рожать, пусть с мужчиной подсчитают. И все спим. В понедельник — тишина.
Вторник, среда — личное время.
По пятницам с девяти до двенадцати все выслушивают друг друга, в комнате, мирно, и перестаньте ругаться и кричать друг другу: «Еврей!» — у нас в стране не все евреи.
"МИХАИЛ ЖВАНЕЦКИЙ. ЖИТЬ ДОЛГО И УМЕРЕТЬ МОЛОДЫМ."
Год создания фильма: 1996
Жванецкий - это не человек, не писатель, не судьба и даже не диагноз. Жванецкий - это не литература, не стихи, не эстрада и не керамика. Жванецкий - это среда обитания.
Вы думаете, что здесь должна быть биография - но какая может быть биография, если это не человек, а среда. Вы в нем живете. Эти 36 и 6 - температура не тела, а окружающей среды, и дай Бог, чтобы она всегда была такой нормальной. Вы что, хотите, чтобы мы о нем рассказали? Бросьте, он постоянно сам рассказывает о себе - из каждого окна, из магнитофона, приемника, из телевизора - регулярно. В газетах и книгах - да, но это не то, Жванецкого надо воспринимать на слух и на взгляд, потому что - кураж, и ужимки, и портфель, и улыбка, а буквы этого не передают. Ну что Вам в его биографии? Да, Одесса, да, самодеятельность, и Аркадий Исаакович Райкин подробно рассказал в мемуарах, как он это нашел и поднял практически с земли, а потом - рассказы, миниатюры, эстрада, успех на бобинах, кассетах, потом пластинки, потом - потом все, что мы знаем о Жванецком сейчас: его голос, лицо, гениальный текст, который мы уже давно выучили, а он все еще нет. Жванецкий - это то, как мы себя видим.
Это необидная правда, сказанная человеком, которого мы любим. Он нас так хорошо учил, что мы не воспринимаем его как Учителя. Мы просто говорим его словами, которые давно стали нашими. Это сказал Жванецкий. И никуда от этого не денешься, да и не хочется.
Ввиду перегруженности жизнью пишу мало, пользуясь советом одной дамы: "Читайте старое, но медленнее".
Не желаю, чтобы меня сравнивали с большими писателями: у меня огромное преимущество перед ними — я еще жив.
Конечно, беспокоит, что могут забыть. Но сегодня куда больше переживаю, что меня могут запомнить".
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МИХАИЛУ ЖВАНЕЦКОМУ
Писателю, драматургу малых форм с большим смыслом, артисту, другу, наставнику – короче, моему всему – Мише Жванецкому. С любовью и уважением – от артиста, исполнявшего с большим успехом сто твоих монологов (я считал!), а вместе с Витей Ильченко – огромное количество миниатюр: «Авас», «Ставь „псису”!», «Собрание на ликеро-водочном заводе», «Свадьба», «Теория относительности» и т. д., игравшего в спектаклях «Как пройти на Дерибасовскую», «Кабаре шутников», «Встретились – разбежались», «Моя Одесса», «Птичий полет», «Престарелый сорванец», «Политическое кабаре». С искренним благоговением и трепетом перед превосходством твоим над остальными авторами, даже близко не подошедшими к твоему пьедесталу! Пусть много лет еще удается тебе доставлять удовольствие слушателям и заставлять их задуматься! И благодарю судьбу за то, что дала возможность быть с тобой на протяжении всей жизни!
Это же надо себя любить как никто! Как никто себя изучать, глядя в зеркало! И внутрь! И выворачивать себя наизнанку! Выставлять себя в таком виде как никто! Как никто удивляться себе! Как никто видеть себя со стороны!
Ты писал о себе так: «Прическа дохлая, круглое толстое лицо, морщины у глаз и через лоб. Тоскливые серые глаза, где-то около 38—39. Это не температура, это годы…»
Миша! Что ты клевещешь на себя! Я же тебя знал в эти годы. Красивые глаза! Умные! Пытливые! Любопытные! Да, серые. Ну и что! А что? Черные лучше? Зачем так убиваться? А есть еще косые! Успокойся!
А вот ты пишешь: «Не стрижен, не женат, с женщинами не получается».
Миша! Что ты несешь! Я же многих знал! Иногда мы были с ними вместе. Да! Тогда ты был в большом сексе! Ты и сейчас врешь, что ушел. Всех пугаешь. Не нервничай, слушай!
Пишешь: «Завидует чужому успеху, потерял свой. Получает удовольствие от выпивки. Перерывы огорчают. Давно не танцевал…»
Кому ты завидуешь, Миша?! Кто тебя переплюнет? Ты что, завидуешь писателю Измайлову? Побойся бога! И когда это у тебя были перерывы с выпивкой? Да, пьешь меньшими дозами! Но с тем же удовольствием!..
А как ты танцевал! В парке Шевченко! Пыль столбом! Грудь колесом! Брюки клеш набухшие! Я все помню! К тебе стояла очередь потанцевать! Ты чего?!
А это? Из твоего знаменитого монолога – «Я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным…»
Ты чего? Хочешь быть высоким и тупым? Красивым и бездарным? Стройным и болеть? Ты чего? У тебя все при тебе! Женщины не любят красивых! Это я по себе знаю. Да, тебя любит одна, но как!..
И дальше ты пишешь: «Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. И в молодые годы я не буду жить в Париже…»
Миша! Окстись! Мишель Мерсье – половина от твоей Наташи, она лилипутка рядом с ней! А если бы Наташа не сутулилась? А танцевать с ней? А? Миша! Где твоя голова? Между грудями? Я по себе знаю!
«Не буду жить в Париже…»
А что, Одесса хуже? А что, девушки в Одессе хуже? Нас с тобой в Марселе пытались снять две марсельезки: они были страшные, маленькие, у нас не было франков, они по-русски ни слова… хотя с японками мы договорились молча, они нас сняли без копейки…
Ты пишешь: «Я не возьму семь метров в длину…»
Зачем тебе это, Миша?! Уже прыгнули на девять метров! Ты хочешь быть вторым? Не клевещи, ты всегда первый! Только не в длину, а вглубь!
А это что? «И в этом особняке на набережной я уже никогда не появлюсь…»
Миша! Я тебя умоляю! У тебя в Одессе такая халабуда! И не на набережной, а в Аркадии. Не скромничай! Тебе это не идет! Какой ты!.. Умница, а несешь чушь…
«Даже простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды… Из наших не выйдет».
А это тебе зачем? Ты видел эти крейсеры? Они ржавые! Мы же были на авианосце «Кузнецове». Матросы проклинали конструкторов! На койке лежать нельзя, не помещаются! Их тошнит от долгого плавания… А ты жалеешь! Хрен с ним, с крейсером! Пиши, Миша! Что ты зациклился! Помнишь, мама тебе говорила: «Миша, пиши! Миша, пиши!» Ты это умеешь, а моряки – нет! Пусть себе тошнят!
Ой, а это! «И за мои полотна не будут платить бешеные деньги… И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал…»
Мишаня! Что с тобой? Ты хочешь еще писать картины? Тебе мало своих полотен?.. От твоих реплик сегодня грохнет не только цирк, но вся страна. Тебя цитируют в Думе, в метро, по радио, ты дежуришь по стране! Не кокетничай!.. Помнишь, к нам подошел Миша Галустян, который «Наша Раша», и сказал: «Я на вас вырос», а ты ответил: «Что же ты, сука, дальше не растешь!»
«Я наверняка не буду руководить Большим симфоническим оркестром радио и телевидения…»
Миша! Тебе мало знакомства с альтом Башметом? Пусть себе играет! Он, конечно, гений, но он ничего больше не может! Пусть попробует написать «Я видел раков…»!
«Зато я скажу теперь сыну: „Парень, я прошел через все. Я не стал этим и не стал тем. Я передам тебе свой опыт»».
Стал, Миша – и этим, и тем, и нашим всем! Как Пушкин!
И вот недавно так написал:
«Напоминает попугая в клетке. Сидит накрытый одеялом. Вдруг поднимают одеяло – яркий свет, тысячи глаз, и он говорит, говорит. Опустили одеяло – тихо, темно, кто в клетке – неизвестно…»
Миша! Известно всем! Даже под одеялом! Даже в клетке!
Иди! Тебя объявили! Выступай! Иди смеши, паразит, иди, любимый!..
Вышел!.. Тишина! Пауза! Смех!..
Вот что ты заработал! Имя! Овации! А это дороже денег!..
Твой Рома
Из книги Романа Карцева
"Родился в Одессе"