А.

НЕСКОРОМНЫХ
ИНКВИЗИЦИЯ
ЕРЕСИАРХ
Наличие гражданских прав будет благом
только в том случае, если знание о них будет результатом не только научной и
законодательной видами деятельности, исчерпывающими себя на этом, но и иметь
практическую, безусловную реализацию в каждом из случаев и только в рамках
фактического равенства граждан перед законом.
Вступление
Один из образованнейших людей своего
времени, выдающийся судебный деятель, ученый-юрист, блестящий оратор и
талантливый писатель-мемуарист А.Ф. Кони (1844-1927), студенческая диссертация
которого «О праве необходимой обороны» (1965 г.) уже в 22 года обратила на себя
внимание не только специалистов, но и легла на стол в виде «дела» по подозрению
студента Кони в революционных настроениях, направленных на подрыв незыблемых
государственных устоев к министру внутренних дел П.А. Валуеву (1825-1890 г.г.),
отмечал:
«Наше время называют временем
"переоценки всех ценностей". Приветствуя его как зарю новой жизни,
свободной от вековой условности и вызываемой ею лжи, многие думают, что
присутствуют при окончательном погребении отживших, по их мнению, идей, начал и
учений. Едва ли, однако, эта поспешность в праздновании победы не
преждевременна. Многое из того, что признается окончательно устаревшим, пустило
глубокие корни, между которыми есть еще крепкие и здоровые. Нередко то, что
выдается за решительный переворот, при ближайшем рассмотрении оказывается лишь
новым путем к улучшению сложившегося и существующего. Притом эта переоценка не
есть какое-либо небывалое явление, начало которого почему-то приписывается
концу прошлого столетия. Она так же стара, как само человечество - и история
цивилизации в широком ее смысле полна проявлением такой переоценки иногда в
огромном масштабе. Достаточно указать на христианство, выдвинувшее идею
личности человека и тем разложившее строй античного мира, на Лютера,
провозгласившего начало свободного понимания и толкования Священного Писания,
на Великую французскую революцию, сразу переоценившую все наслоение феодальных
порядков...
Не только в общественной, но и в
личной жизни большинства людей, мыслящих и чувствующих, не отдаваясь
исключительно во власть животных потребностей и вожделений, переоценка
ценностей - явление естественное и почти неизбежное. Когда жизнь склоняется к
закату и ее суетные стороны представляются особенно рельефно - приходится
многое переоценить - и в себе, и в других. Благо тому, кто выходит из этой
внутренней работы, не утратив веры в людей и не краснея за себя! Но и в разгаре
жизни, когда, по-видимому в личном существовании все определилось ясно и
"образовалось", внезапно наступает необходимость переоценки. Иногда
кажется, что время несбывающихся надежд и мечтаний, время роковых страстей и
упорной борьбы за существование минуло навсегда и неширокий путь личной
удовлетворенности тянется под серым небом, сливаясь вдали с ничего не
обещающею, но ничем и не обманывающею серою далью. И вдруг, из какого-нибудь
забытого или небрежно обойденного уголка жизни подымется вопрос, грозящий все
изменить и властно заставляющий произвести перестройку всего здания душевной
жизни человека.
Совершается "переоценка" и
в различных областях знания. Она составляет естественный результат движения
вперед человеческой мысли и ее пытливости. Ее нельзя не приветствовать, с нею
необходимо считаться. Но в понятном и нередко благотворном стремлении к такой
переоценке надо отличать торопливую готовность к смелым выводам и неразборчивым
обобщениям от действительно назревшей потребности; надо отделять ценные
приобретения строгого и целесообразного труда от увлечения самим процессом
работ по "переоценке", причем случается, что скудные или непригодные
плоды этих работ далеко не соответствуют потраченным на них силам. За последнее
столетие медицинские науки представляют несколько примеров поспешной переоценки,
где частичное ценное наблюдение или полезное открытие восторженно клалось во
главу угла громко провозглашаемого "переворота", в котором потом
приходилось усомниться и постепенно вернуться к тому, что было объявлено
навсегда обесцененным.
Не миновали переоценки и явления
правовой области. Стоит указать на новейшее движение в науке о государстве, на
труды Менгера и Дюги, на отрицательное отношение к основам парламентаризма
(и выводимого из него принципа построения правового государства –прим.автора) и
т. п. С особой энергией предпринята переоценка карательной деятельности
государства и ее оснований. Почти вся совокупность трудов старой, так
называемой классической, школы уголовного права объявлена в ряде ученых
исследований по "пенологии" (науке о наказании – прим. автора) и
"криминологии" (общая теоретическая наука о преступности и её
причинах и условиях, личности, лиц совершивших преступление – прим.автора) и в
заседаниях конгрессов по уголовной антропологии бесплодным собранием чуждых
жизни теоретических положений и черствых вымыслов односторонне направленного
ума.
Изощряясь в наименованиях и
подразделениях и втискивая человеческую природу в их мертвые рамки,
классическая школа опутала жизнь своим учением о злой воле и ее проявлениях.
Надо бросить все эти устарелые и вредные схемы, говорят нам, и вместо
преступного действия обратить главное внимание на преступное состояние, изучая
преступный тип, признаки которого с любовью разработаны и указаны итальянскими
антропологами-криминалистами и их французскими последователями.
Шекспир, в глубине своего
поэтического прозрения, понял существование такого типа, в образовании которого
наследственность и атавизм (появление у отдельных организмов данного вида
признаков, к-рые существовали у отдалённых предков –прим.автора) играют такую
огромную роль. Он дал в Калибане ("Буря") яркий образ
"человека-зверя". Но Калибаны (образ, созданный Шекспиром, и его
символизм получили в современной культуре большое количество интерпретаций,
Калибан стал заглавным героем многих произведений. Колин Стилл, рассматривавший
«Бурю» как произведение символическо-религиозное считал Калибана олицетворением
дьявола – прим.автора) существуют не
только на безвестном острове под твердою властью Проспера. Ими населено, в
значительной степени, все современное общество, неудачно и близоруко заменившее
силу мудреца и пение чистого Ариеля статьями Уголовного уложения и приговорами
уголовного суда. Для оценки виновности этих существ, ярко отражающих в себе
преступный тип с его морелевскими ушами, гутчинсоновскими зубами, седлообразным
небом, маленькою головою, особою нервною возбудимостью и нечувствительностью к
внешним страданиям, с его привычкою грызть ногти и с наклонностью к татуировке,
с оригинальным почерком и ослабленными подошвенными рефлексами и т. д. - нужна
переоценка как понятия о вменении преступлений, так и процессуальных целей и
приемов. Очевидно, что суду юристов, с его теоретическими хитросплетениями и
операциями in anima vili (на малоценном существе) и суду присяжных, совершенно
чуждых всякому понятию об антропологии, нет уже места в деле общественной
защиты. Их должен заменить суд врачей-специалистов, для которого, по самому его
существу, не нужны гласность, защита, обжалование, возможность помилования. Это
все шаткие условия искания истины в деле, а не положительного и твердого знания
о ней, даваемого наукой. Последняя движется, открывая горизонты разуму, не
волнуя совесть и спокойно взвешивая действительность в ее реальном проявлении,
а не мнимом понимании, не ведая ни ненависти, ни жалости, ни любви. Где другие
сомневаются - она уверена. К чему же здесь пафос адвоката, критика
общественного мнения, прошение того, что не прощено самою природой? Для такого
научного суда преступление есть лишь повод заняться определением опасности
преступника для общества. Выяснив достоверную, антропологически доказанную
возможность совершения им в будущем деяний из категории тех, за которое он
судится, суд назначит ему затем срочное или пожизненное заключение или, в случаях
особой вредоносности, вовсе "устранит" его из жизни. Вторгаться в
исследование внутреннего мира и душевного склада таких подсудимых совершенно
излишне. С представителями "преступного типа" следует бороться как с
хищными зверями, как с бактериями в общественном организме, пресекая в их лице
опасную прогенитуру (потомство – прим.автора) и тем, по выражению одного из
новейших криминологов, "очищая породу и облагораживая сердца".
Так, начавшись с заботы о живом
человеке, задавленном безжизненными уголовными формулами, эта переоценка, путем
далеко не проверенных положений и крайних обобщений, дошла до низведения
карательной деятельности государства к охоте на человека с применением научных
приемов антропометрии. Логические результаты такой переоценки, ставящей,
вследствие возможности вырождения некоторых виновных, и всех остальных в
положение стихийной силы, идут вразрез с нравственными задачами государства и с
человеческим достоинством.
Пример такой же поспешной переоценки
представляют вторгшиеся в область учения о вменении смутные и расплывчатые
понятия о неврастении и психопатии. Исходя из недостаточности старых и, так
сказать, казенных понятий о сумасшествии и безумии, давно опереженных жизнью,
мы впали в другую крайность. Практические юристы в России были, в два последних
десятилетия прошлого века, свидетелями почти систематического объяснения
естественных страстей человека как проявлений болезни воли, причем лишь
бесплотные небожители или, наоборот, грубо прозябающие и чуждые всяких сильных
душевных движений существа могли оказаться свободными от почетного звания
"неврастеника" или "психопата". Негодование, гнев и
ревность, сострадание к животным и жалость к людям, наклонность к сомнениям и
стремление к опрятности в своих резких проявлениях стали признаваться
несомненными признаками болезненного истощения нервов и носить громкие названия
разных "фобий". Понятие о психопатии как болезни характера далеко
зашло за пределы того, что английские врачи называли "moral insanity" (нравственное помешательство –
прим.автора) и разлилось в своем практическом применении таким безбрежным
потоком, что самим психиатрам пришлось работать над тем, чтобы направить его в
русло ясно очерченных душевных недугов и регулировать его разлив.
В последнее время в области уголовной
антропологии предприняты настойчивые попытки еще одной переоценки, поспешной,
произвольной и вовсе не основанной на требованиях нормальной жизни. Они
направлены на проявление так называемого "уранизма" (форма мужской
гомосексуальности, при которой у индивида полностью отсутствует влечение к
женщине) и выражаются в отрицании необходимости общественного осуждения
уранизма и применении карательной деятельности государства в некоторых особо
резких его случаях вообще ( Уголовная ответственность за мужеложство была введена
в СССР лишь в 1934 году. Мужеложство относилось к преступлениям против личности
и каралось лишением свободы до пяти лет. При отягчающих вину обстоятельствах,
например при сношении с несовершеннолетними или с применением насилия, срок
увеличивался до восьми лет. В 20-х годах, с приходом к власти выродков наша
страна шла по пути гей-толлерантности – сразу после революции соответствующая статья царского
законодательства была упразднена. В 1926 году СССР посетил по приглашению
основатель Всемирной лиги с*ксуальных реформ Магнус Хиршфельд. И когда в 1928
году в Копенгагене проходил конгресс «Institut fur Sexualwissenscaft», CCCР был объявлен участниками конгресса
образцом сексуальной терпимости. Статью вернули в 1934 году по инициативе
Генриха Ягоды, который в служебной записке в Кремль сообщал о раскрытии целой сети притонов, где
п**ерасты устраивали свои оргии: «П**ерасты занимались вербовкой и развращением
совершенно здоровой молодежи. Закона, по которому можно было бы преследовать
п**ерастов в уголовном порядке, у нас нет. Полагал бы необходимым издать
соответствующий закон об уголовной ответственности за п**ерастию». Статья 121
УК РСФСР была отменена вновь в 1993
году! – прим.автора). Не по дням, а по часам растет литература, требующая, с
поднятым забралом, оправдания противных природе похотей и внушаемых ими
безнравственных действий. Действия эти, согласно новому учению, не могут быть
вменяемы, будучи законными проявлениями естественных свойств человеческой
природы, не знающей того исключительного разделения на два пола, которое доселе
признавалось законодательством за
аксиому. Для тех же, кому не по вкусу такое основание переоценки, предлагается
услужливая теория половой психопатии, заменяющей то, что прежде отсталость и
невежество привыкли называть распущенностью и развратом. На одном из последних
уголовно-антропологических конгрессов в Амстердаме профессор Аллетрино,
убежденный и горячий защитник предоставления уранизму непостыдного и мирного
жития, поставил вопрос ребром. Дозволительно, однако, думать, что завершение
такой переоценки человеческих отношений наступит еще не скоро и что еще не
близко время, когда скрывавшийся втайне порок, перешагнув чрез народное понятие
о грехе и чрез чувство стыда, с гордо поднятым челом опрокинет последнюю преграду
свободе своих вожделений - страх общественного осуждения.
Еще ближе, чем уголовное право и
судоустройство, еще, если можно так выразиться, острее соприкасается с жизнью и
ее вечно новыми запросами уголовный процесс. Поэтому в нем
"переоценка" неминуемо совершалась чаще, хотя, быть может, в меньшем
объеме и не столь коренным образом. Эта переоценка всегда направлялась на
критику и изменение необходимых приемов действия судьи и вытекающих из них
условий его деятельности. Под влиянием ее совершился переход от свободы
внутреннего убеждения древнего народного судьи к внешней задаче судьи
феодального, характеризуемой отсутствием и ненадобностью внутреннего убеждения,
так как решение вопроса о вине и невиновности было отдано на суд Божий,
указывающий виновного посредством результата ордалии (ордалиями назывались
испытания посредством огня и воды – прим.автора). У нас первое известие о них
дает Пространная Русская Правда, а в договорах с немцами они упоминаются в
последний раз. Вообще принято думать, что с XIII в. ордалии у нас исчезают; но
судебные акты даже XVI в. указывают, что еще и в то время испытание водой
производилось. Форма этих испытаний у нас остается малоизвестной: известно
только, что испытание огнем производилось через раскаленное железо или поля
(судебного физического поединка – прим.автора)... Затем, очищенная влиянием
церкви от воззрений феодального времени система доказательств свелась к
показаниям - и прежде всего к собственному сознанию и оговору. Для получения
собственного сознания, этого "лучшего доказательства всего света",
стала применяться пытка - и дело решалось не совестью судьи, а физическою
выносливостью подвергаемого пытке. Но с движением человечества вперед главную
цену приобретают формальные, предустановленные доказательства. Система этих
доказательств, сводящая задачу судьи к механическому сложению и вычитанию
доказательств, вес и взаимная сила которых заранее определены, знаменует собою
период связанности внутреннего убеждения судьи. Но вот наступает новая
переоценка прав и размеров судейского убеждения, и оно принимает свой
современный объем, распространяясь на все роды доказательств и свободно
взвешивая внутреннее достоинство каждого из них. Вместе с тем вырабатывается
судебною практикою и законодательством ряд правил, обеспечивающих получение
доказательств в возможно чистом виде, без посторонних примесей, коренящихся в
физической или нравственной природе их источника. Вещественные доказательства -
плоды, орудия и следы преступления - охраняются от порчи, тщательно
описываются, фотографируются, соблюдаются по возможности в таком виде, в
котором они наиболее соответствуют действительности. Особенное внимание
обращается на чистоту источника главного из доказательств, которое прямо или
косвенно (в качестве улики) по большей части имеет решающее значение для
выработки судейского убеждения, выражающегося в приговоре. Это доказательство -
свидетельское показание.
Как всякое доказательство, оно должно
быть добыто в таком виде и в такой обстановке, которые устраняли бы мысль о его
подделке или о получении его вымогательством. О насилии личном со стороны
органов правосудия при гласном разбирательстве в новом суде почти не может быть
и речи, кроме исключительных случаев вопиющего злоупотребления властью, но
возможно насилие или воздействие нравственное, составляющее особый вид
психического принуждения. Как всякое такое принуждение, оно может состоять в
возбуждении страха, надежд или желаний получить выгоду и выражаться в угрозах,
обольщениях и обещаниях. К ним может быть присоединено душевное томление или
искусственно вызываемые усталость и сознание беспомощности (например, в период
нахождения под стражей – прим.автора). Закон, категорически воспрещавший
домогаться сознания обвиняемого путем психического вымогательства (ст. 405
Устава уголовного судопроизводства), должен всецело применяться и к свидетелям.
Допрос их должен производиться умело, с соблюдением строго определенных приемов
и без всякой тени стремления добиться того или другого результата показания.
Отсюда воспрещение прочтения перед судом показаний, данных при полицейском
розыске или негласном расспросе и занесенных в акты дознания.
Закон сознает, однако, что отсутствие
злоупотреблений со стороны допрашивающих свидетеля недостаточно. В самом
свидетеле могут заключаться элементы, отклоняющие его показание от истины,
замутняющие и искажающие его строго фактический источник. Отсюда стремление
очистить показания свидетелей от влияния дружбы, вражды и страха, от
обстоятельств посторонних и слухов, неизвестно откуда исходящих (статьи 717 и
718 Устава уголовного судопроизводства), и устранение от свидетельства
душевнобольных и тех, кто при даче показания может стать в тягостное и
неразрешимое противоречие со своим служебным или общественным долгом
(священники по отношению к открытому на исповеди, защитники по отношению к
признанию, сделанному им доверителями). Отсюда предоставление отказа от
показания близким родственникам подсудимого и, во всяком случае, допрос их без
присяги; отсюда, наконец, обставленная карательными гарантиями присяга
свидетелей перед дачею показаний (а в Германии, в некоторых случаях, после дачи
их) в торжественной обстановке, способствующей сосредоточению внимания на том,
о чем придется говорить, причем закон тщательно профильтровывает свидетелей по
их личным отношениям и по пониманию ими святости совершаемого обряда, оставляя
по сю сторону присяги целый ряд лиц, в достоверности показаний которых можно
усомниться или высказано сомнение одною из сторон. Только пройдя это, так
сказать, предохранительное испытание для соблюдения внешней достоверности,
показание свидетеля предъявляется суду. Но здесь, с одной стороны, свидетель
вновь ограждается от тревоги и смущения разрешением ему не отвечать на вопросы,
клонящиеся к его собственному обвинению, а с другой - показание его
относительно полноты и точности содержания подвергается тщательной проверке, а
во многих случаях и выработке путем выяснения встреченных в нем противоречий с
прежним показанием и, в особенности, путем перекрестного допроса.
Данное в этих условиях, полученное и
обработанное таким образом, свидетельское показание поступает в материал,
подлежащий судейскому рассмотрению и оценке. Над ним начинается работа
логических сопоставлений и выводов, психологического анализа, юридического
навыка и житейского опыта, и оно укладывается, как кусочек мозаики, как
составная частица в картину виновности или невиновности подсудимого.
Несомненно, что критический анализ судьи должен быть направлен на все стороны
этого показания, определяя, в последовательном порядке, его относимость к делу,
как доказательства, его пригодность для того или другого вывода, его полноту,
правдоподобность, искренность и, наконец, достоверность.
Но и после всей этой поверочной
работы в показании свидетеля, даваемом при существующих условиях, остается
свойство, делающее его подчас, несмотря ни на что и вопреки всему, в
значительной степени недостоверным. Самое добросовестное показание, данное с
горячим желанием показать одну правду и притом всю правду - основывается на
усилии памяти, рисующей и передающей то, на что было обращено в свое время
свидетелем свое внимание. Но внимание есть орудие для восприятия весьма не
совершенное, а память с течением времени искажает запечатленные вниманием
образы и дает им иногда совершенно выцвесть. Внимание обращается не на все то,
что следовало бы в будущем помнить свидетелю, а память по большей части слабо
удерживает и то, на что было обращено неполное и недостаточное внимание. Эта
своего рода "усушка и утечка" памяти вызывает ее на бессознательное
восстановление образующихся пробелов - и таким образом, мало-помалу, в передачу
виденного и слышанного прокрадываются вымысел и самообман. Таким образом,
внутри почти каждого свидетельского показания есть своего рода язва,
отравляющая понемногу весь организм показания не только против воли, но и без
сознания самого свидетеля. Вот с каким материалом приходится судье иметь
дело...
Большая часть серьезных обвинений
построена на косвенных уликах, т. е. на доказанных обстоятельствах того, что
еще надо доказать. Но можно ли считать доказанным такое обстоятельство,
повествование о котором испорчено и в источнике (внимание) и в дальнейшем своем
движении (память)? Согласно ли с правосудием принимать такое показание,
полагаясь только на внешние процессуальные гарантии и на добрые намерения
свидетеля послужить выяснению истины? Не следует ли подвергнуть тщательной
проверке и степень развития внимания свидетеля и выносливость его памяти? - и
лишь узнав, с какими вниманием и памятью мы имеем дело, вдуматься в сущность и
в подробности даваемого этим свидетелем показания, от которого иногда всецело
зависит справедливость приговора и судьба подсудимого...
Таковы вопросы, лежащие в основании
предлагаемой в последнее время представителями экспериментальной психологии
переоценки стоимости свидетельских показаний…»
В жизни Анатолия Федоровича Кони
советскими учеными принято выделять два кризисных момента: первым из них –
громовое дело Веры Засулич; второй – непоколебимый выбор между прошлым и будущим...
Тогда, в октябре семнадцатого года
прошлого века, он, действительный тайный советник, сановник второго класса, без
сожаления снял шитый золотом сенаторский мундир, взял свои костыльки и, хромой
и больной пошел читать лекции матросам и красногвардейцам, врачам и студентам –
об этике общежития, о законе и законности, вспоминать в своих речах о деятелях
русской литературы, о выдающихся правоведах России.
Воспоминания А.Ф. Кони в многотомном
издании «На жизненном пути» рисующие нам яркие портреты и дающие подчас
неуловимые стороннему наблюдателю, но точные характеристики различных
чиновников и должностных лиц своего времени, позволяют заметить, что
практически вся сознательная жизнь А.Ф. Кони представляет собой довольно
тяжелый выбор – выбор между достоинством
простого человека и политикой, общественными и личными интересами. Судья или
прокурор Кони, неуклонно следуя закону, всегда глубоко вникал в психологию
провинившегося человека, продолжая
видеть в нем не отвлеченную фигуру, к коей необходимо применить ту или иную
статью Уложения о наказаниях (Уголовный кодекс – прим. автора), а «душу живую»,
тщательно анализируя все «за» и «против», с последовательным гуманизмом и
бесстрашием отстаивая право любого человека в тех случаях, когда оно попиралось.
Да, конечно, служа закону, Кони служил строю, бесчисленное число раз
допускавшему нарушения им же декларируемого закона. Но каждый раз защищая
интересы человека из народа, из общества, Кони занимал позицию не просто
блюстителя закона – он, отстаивая достоинство простого человека, призывал
видеть в нем личность. Когда прокурор или судья Кони принимался «распутывать»
либо рассматривать дело определенного сословия – обижалось все сословие… Петербургский
гильдейный купец миллионер Овсянников поджег собственную фабрику в корыстных
целях и получил «при содействии Кони» сибирскую каторгу – затаили недоброе на
неподкупного прокурора уверенные в силе денежных знаков и золота толстосумы;
осуждена игуменья Митрофания – недовольна церковь; привлечен к ответу за содержание
игорного дома офицер Колемин, которому грозит Сибирь – и на Кони ополчаются
военные: затронута честь мундира. Если суд, в котором поддерживал обвинение
Кони (например, дело об убийстве губернским секретарем Дорошенко харьковского
мещанина Северина), признавал виновным дворянина-чиновника, на ноги поднималась
вся помещичья рать, пытаясь ошельмовать или подкупить молодого товарища
прокурора Харьковского окружного суда, осмелившегося «закатать» представителя
первого сословия империи.
«Бывают люди уважаемые и в свое время
полезные. Они честно осуществляли в жизни все, что им было «дано», но затем, по
праву усталости или возраста, сложили поработавшие руки и остановились среди
быстро бегущих явлений жизни… Новые поколения проходят мимо, гляди на них, как на
почтенные остатки чуждой им старины. Живая связь между их замолкнувшей
личностью и вопросами дня утрачена или не чувствуется, и сердце их, когда-то
горячее и отзывчивое, бьется иным ритмом, безучастное к явлениям окружающей
действительности. Холодное уважение провожает их в могилу, и больное чувство
незаменимой потери, незаместимого пробела не преследует тех, кто возвращается с
этой могилы…
Но есть и другие – немногие, редкие.
В житейской битве они не кладут оружие до конца. Их восприимчивая голова и
чуткое сердце работают дружно и неутомимо, покуда в них горит огонь жизни. Они
умирают, как солдаты в ратном строю, и, уже чуствуя дыхание смерти, холодеющими
устами еще шепчут свой нравственный пороль и лозунг. Жизнь часто не щадит их, и
на закате дней, в годы обычного для всех отдыха и спокойствия, наносит их
усталой, но стойкой душе тяжелые удары.
Но зато – ничего из области живых общественных вопросов не остается им чуждым.
Вступая в жизнь с одним поколением, они делятся знанием с другим, работают рука
об руку с третьим, подводят итоги мысли с четвертым, указывают идеалы пятому… и
исходят со сцены всем им понятные, близкие, бодрые и поучительные до конца. Они
не «переживают» себя, ибо жить для них не значит только существовать да порою
обращаться к своим, нередко богатым воспоминаниям… Их чуждый личных расчетов
внутренний взор с тревожной надеждою всегда устремлен в будущее, и в их
многогранной душе всегда найдутся стороны, которыми она тесно соприкасается с
настроением и стремлениями лучшей части современного им общества» (А.Ф. Кони.
Избранное)
Россия. Со времени октябрьского
переворота 1917 года минуло более ста лет. Прочно утрачена связь с вековой
историей, самосознанием и культурой. Миллионы граждан кануло в века в
результате развязанного террора пришедшими на смену монархии выродками Лениным,
Троцким, Свердловым, Зиновьевым и др., щедро оплаченными при поддержке
политиков США и Англии финансовыми
кругами стран Запада и США, опутавшими в последствие страну сетью концессий. К
сожалению, И.В. Сталину не удалось до
конца покончить с кликой приверженцев и последователей культа предательства и
«мамоны», в результате чего мы имеем сегодня то, что имеем: в стране действует
колониальная конституция; страна опутана
сетью финансовых и микрофинансовых организаций, бесчисленным количеством
всякого вида и сброда местных и федеральных властей, в защиту которых, оставляя
людей без средств существования, выбрасывая их на улицу или сажая в тюрьму,
выступает так называемые разномастные правозащитники, «независимая» судебная
власть, прокуратура, полиция и ФССП.
Не знаю: о каком уровне повышения
доверия граждан к правоохранительной и судебной системе в России говорит в
одном из своих заявлений В.В. Путин, однако реальная жизнь за стенами Кремля
рисует совершенно иные сюжеты – сюжеты, где в подавляющем большинстве случаев,
именно «судебная власть», органы полиции и прокуратуры как никогда полно и
обстоятельно отвечают, узаконивают, легализуют и дополняют новыми признаками
составы преступлений, предусмотренными статьями 210, 285 и 286, 292, 294, 299,
300, 301, 302 303, 305, 307, 309 и 357 Уголовного кодекса Российской Федерации,
а именно: организация преступного сообщества (преступной организации);
злоупотребление и превышение должностными полномочиями; служебный подлог;
воспрепятствование осуществлению правосудия и производству предварительного
расследования; привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности;
незаконное освобождение от уголовной ответственности; незаконное задержание,
заключение под стражу или содержание под стражей; принуждение к даче показаний;
фальсификация доказательств; вынесение заведомо неправосудных приговора,
решения или иного судебного акта; заведомо ложные показание, заключение
эксперта, специалиста или неправильный перевод; подкуп или принуждение к даче
показаний или уклонение от дачи показаний либо к неправильному переводу - продолжая никем не скрываемый геноцид.
До настоящего времени существует
устойчивый миф, что назвать человека преступником вправе только суд.
Однако, в статье 120 Конституции «России»,
наряду с положением о независимости
судей одновременно указывается и на их
безусловное подчинение все той же конституции и федеральному законам. Далее,
следуя безусловной категоричности санкций некоторых из названных уже выше запретительных
норм уголовного закона через призму задач и
принципов Уголовного кодекса России, так и не сумев отыскать допустимости
и возможности подмены юридического понятия «о преступлении» - бытовой теорией
судебной ошибки, в санкциях многих из названных Особенной частью Уголовного
кодекса РФ статей, где в качестве меры наказания указываются на ряд
альтернативных видов наказаний преступнику, мы прочтем:
- «наказывается штрафом в размере до
трехсот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода
осужденного…» (извлечение: часть 1 статьи 305 УК РФ).
Итак, единый федеральный уголовный
закон о лицах, вынесших заведомо неправосудный приговор, решение или иной
судебный акт безусловно говорит как о
преступниках (осужденных). Более того, если в диспозиции части первой статьи
305 УК РФ для возможности привлечения судьи к уголовной ответственности говорится о необходимости сбора доказательств о
заведомом знании неправосудности постановленного таким «судьей»
приговора, решения или иного судебного акта; то в случае вынесения судьей
незаконного приговора суда к лишению свободы или повлекшее иные тяжкие
последствия – в сборе доказательств
заведомого знания (умысла, т.е. виновности) у такого, так называемого судьи,
для его привлечения и осуждения нет никаких правовых требований и оснований.
Нет никаких альтернатив и в наказании для такого осужденного – только лишение
свободы от трех до десяти лет. При этом, прошу отметить, что в санкции части
второй статьи 305 УК РФ - лишение свободы в собственном смысле уравнено с иными
тяжкими последствиями.
Статья 305. Вынесение заведомо неправосудных приговора,
решения или иного судебного акта
1.
Вынесение судьей (судьями) заведомо неправосудных приговора, решения или иного
судебного акта -
наказывается
штрафом в размере до трехсот тысяч рублей или в размере заработной платы или
иного дохода осужденного за период до двух лет, либо принудительными работами
на срок до четырех лет, либо лишением свободы на срок до четырех лет.
(в ред. Федеральных
законов от 08.12.2003 N 162-ФЗ, от
07.12.2011 N 420-ФЗ)
2.
То же деяние, связанное с вынесением незаконного приговора суда к лишению
свободы или повлекшее иные тяжкие последствия, -
наказывается
лишением свободы на срок от трех до десяти лет.
Нуждаются в серьезном уточнении и
вопросы о квалификации (образовании) современных юристов и