Однажды в интервью корреспондентка, Польщённая моим вниманием к ней, Черкая карандашиком пометки, Спросила, убивал ли я людей... И видя, что не тороплюсь с ответом, Добавила, взглянув в окно, на снег: - Скажи, а что ты чувствовал при этом? Наверно, жалость - всё же человек!
А я вдруг вспомнил серую дорогу, Фугасы, пулемёты на горе, Сапёра, друга верного Серёгу, Разорванного в клочья в сентябре... Улыбчивого, доброго пилота, Его семью в деревне на Днепре. И экипаж, сгоревший в вертолёте, Десантников спасая в январе... Отметки непонятные на карте, И кишлаки, объятые огнём, И школу, что сожгли душманы в марте, И школьников, сгоревших в ней живьём...
Ну а теперь - прости за откровенье - Я отвечаю прямо на вопрос: Что чувствовал я? Удовлетворение И, может быть, совсем немного - злость. Не морщитесь - я гуманист, поверьте, Но я горжусь работою своей: Я убивал людей! И каждой смертью Предотвращал я тысячи смертей.
Однажды в интервью
корреспондентка,
Польщённая моим
вниманием к ней,
Черкая карандашиком
пометки,
Спросила,
убивал ли я людей...
И видя, что
не тороплюсь с ответом,
Добавила,
взглянув в окно, на снег:
- Скажи, а что ты
чувствовал при этом?
Наверно, жалость -
всё же человек!
А я вдруг вспомнил
серую дорогу,
Фугасы, пулемёты
на горе,
Сапёра, друга верного
Серёгу,
Разорванного в клочья
в сентябре...
Улыбчивого, доброго
пилота,
Его семью в деревне
на Днепре.
И экипаж, сгоревший
в вертолёте,
Десантников спасая
в январе...
Отметки непонятные
на карте,
И кишлаки, объятые
огнём,
И школу, что сожгли душманы
в марте,
И школьников,
сгоревших в ней живьём...
Ну а теперь - прости
за откровенье -
Я отвечаю прямо
на вопрос:
Что чувствовал я?
Удовлетворение
И, может быть,
совсем немного - злость.
Не морщитесь -
я гуманист, поверьте,
Но я горжусь
работою своей:
Я убивал людей!
И каждой смертью
Предотвращал я
тысячи смертей.