ЧУВСТВ БЕЗБРЕЖНЫЙ ОКЕАН

18 авг

Бабушки

- Горько, горько, - кричали изрядно подвыпившие весёлые гости.

Мы с Ленкой, в очередной раз встали.

Она стыдливо прикрылась фатой.

- Потерпи, недолго осталось, - ласково посмотрела на меня и прильнула к моим губам. Гости считали, мы целовались, не испытывая при этом никаких чувств. Мы устали, мы устали настолько, что я со страхом боялся остаться с Ленкой наедине.

Был жаркий вечер июльского дня, и воздух был наполнен тяжёлой изнуряющей духотой.

Ленка всех одаривала счастливой улыбкой и выглядела свежей, бодрой и весёлой.

Я зачарованно глядел на свою молодую жену и удивлялся - откуда она силы берёт?

Вспомнил бабушку: «Ленку замуж бери - золото, а не девка!».

Бабушка или вернее - мои бабушки, а если еще точнее - «баушки» - вспомнил и взгрустнулось.

Вышел на улицу. Присел на лавочку в соседнем сквере и закурил.

В свете фонаря увидел вышедшую из сумерек старушку в длинном платье и белой панамке. Часто семеня ногами, ссутулившись и крепко прижимая к груди сумочку, она шла, боязливо оглядываясь по сторонам.

- Смешные они - старушки, - грустно подумал я и улыбнулся.
* * *
У меня, как почти у всех детей, были две бабушки. Две разные, как север и юг, как день и ночь, но одинаковые в том, что они нежно и беззаветно любили меня и ревностно боролись за мою любовь к ним. И звали их почти одинаково: первая бабушка - Марина Тимофеевна, вторая - Мария Тимофеевна.

Марина Тимофеевна - эта мамина мама. Она жила недалеко от нас одна в большой профессорской квартире и, по мнению папы, была ещё той столичной штучкой. Это первая бабушка - она раньше появилась в моем мире.

Мария Тимофеевна - папина мама, по мнению мамы: «Ну конечно, три класса ЦПШ», на что отец всегда говорил: «Не ЦПШ, а семилетка». Она переехала к нам, когда я перешёл в пятый класс.

Когда мне исполнилось шесть лет, первая бабушка заболела. Мама оставила работу и перешла жить к бабушке, чтобы за ней ухаживать, а мы с отцом остались одни в нашей однокомнатной кооперативной квартире, купленной на деньги покойного дедушки профессора.

Вначале мы с папой радовались, потому что никто не выгонял его курить на лестницу, а мне разрешалось смотреть допоздна телевизор. Но потом заскучали, да и папе надоело готовить, а мне надоели постоянные сардельки на завтрак, и мы переехали временно пожить к бабушке. Переезжали на время, а остались навсегда. На одну зарплату жить было тяжело, и в свою квартиру мы пустили квартирантов.

Пока бабушка болела, я старался вести себя тихо. Огромная квартира была для меня полна тайн в кладовках и высоких шкафах. Даже тяжёлые бархатные гардины могли увлечь меня на долгие часы игры с ними. Я постепенно осваивал и завоевывал пространство, нарушая устоявшийся быт и порядок.

- Уберите это исчадие ада, - кричала бабушка, когда я «нарушал её границы», как она говорила, и обязательно добавляла: «Почему никто не воспитывает ребенка?».

- Вот и займитесь, - говорил отец.

- И займусь, - угрожающе отвечала отцу бабушка и ласково гладила меня по голове.

И занялась. Во-первых, я пошёл в первый класс, а во-вторых, бабушка решила обучать меня музыке, считая, что у меня идеальный слух.

- По крайней мере, у него меньше останется энергии носиться, как оголтелому, по квартире, - и я обреченно играл нудные гаммы на рояле и с тоской смотрел на часы, когда же пройдет этот непонятный академический час.

Папа остатки моей энергии решил использовать по-своему и отвёл меня в секцию вольной борьбы.

- Вячеслав, - гневно кричала бабушка зятю, - Вы уродуете ребёнка и лишаете его будущего - у него идеальный слух!

- А Вы спросили ребёнка, хочет ли он заниматься вашей музыкой? - тоже повышал голос отец.

А я жалел себя и думал, что вольной борьбой я тоже не хочу заниматься. Тогда я вообще не знал, чего хочу.

Время шло. Бабушка выздоровела, и мама опять пошла работать, а я «остался на бабушке», как все говорили. Так - «на бабушке» я окончил первый класс, и наступили долгожданные каникулы. Родители до хрипоты спорили, чем меня занять летом и куда отправить, чтобы дать измученной бабушке отдохнуть.

И после долгих споров меня отправили в деревню к моей второй бабушке.

Ехать мне было страшно. Меня пугали бабушкина семилетка, или ЦПШ, над которой смеялась мама, и грязная жирная еда, которой стращала первая бабушка. Ещё она боялась, что я «наберусь деревенщины», утону в реке, отравлюсь грибами, потеряюсь в лесу и меня сожрёт медведь.

И вот я в деревне. Простор! Луга, пруды, и на горизонте лес - тёмный страшный густой. По улицам ходят куры, шипят и норовят укусить гуси. Коровы, лошади, свиньи - раньше видел только на картинках, и всё это было мне в диковинку.

А деревенским я был необычным, и меня, по просьбе бабушки, местная пацанва взяла «на поруки».

Сложенные аккуратной горкой носочки мне не понадобились - детвора бегала босиком. Никого не пугало наступить в грязь или ещё лучше - в коровью лепёшку.

Бабушка Мария была полная противоположность бабушке Марине.

Она было тихая, незаметная. Улыбаясь, её белесые брови поднимались вверх «домиком», делая её взгляд грустным и виноватым. И внешне она была другая: маленького роста, полная, с круглым мягким лицом в морщинках и ямочками на щеках. Смотрела на меня с таким обожанием и радостью, что у меня захватывало дыхание от её любви ко мне. Она крепко прижимала меня к себе и приговаривала: «Какой заморыш, чисто - птенчик». От неё пахло молоком и жареной картошкой. И меня откармливали сытно и вкусно.

Мне в деревне нравилось все. Первое и самое главное - свобода. А второе - вкусная еда. Утром бабушка рано, ещё только начинало светать, приносила кружку парного тёплого молока: «Попей, только надоила и спи дальше».

Я, не открывая глаз, залпом выпивал молоко, которое в городе из синих бутылок и цветных пакетов вызывало у меня приступ тошноты, и, с молочной пеной на губах, замертво падал на подушку досматривать интересные утренние сны.

А утром меня ждала яичница с кусками жареного сала или рассыпчатая пшённая каша, приготовленная в печке, с плавающим сверху растопленным сливочным маслом, или драники со сметаной. Постоянные пирожки, хлеб из печи. Всё было просто и необыкновенно вкусно.

Я носился с местными хлопцами с удочкой на пруды, с корзинкой по грибы и ягоды. Во дворе топили баню, и я с настоящими мужиками ходил отмывать с себя грязь. Меня лупили веником и обливали холодной водой.

А вечерами мы сидели с бабушкой на крыльце и отмахивались веточками от назойливых комаров. Я, затаив дыхание, слушал народные сказки, которые она рассказывала нараспев, и быль про войну. Говорила она смешно и даже не всегда понятно - смесь белорусского и русского языков. Самым страшным для меня оказалось, что в войну она похоронила пять детей, которые умерли от голода и болезней. Я прижимался к ней и говорил, что люблю её сильно-сильно и никогда не брошу.

Лето пролетело незаметно быстро, и, расставаясь, бабушка плакала и за что-то просила прощение. Я клялся, что на следующий год обязательно к ней приеду.

Но на следующий год я поехал в пионерский лагерь на две смены сразу.

Бабушка писала письма крупными буквами и с ошибками. Передавала вначале всем приветы от родных и друзей, а затем описывала колхозные будни. Волновалась обо мне - не похудел ли я. И звала в гости.

И я садился писать ответ. Старательно выводил буквы, но ничего у меня не получалось. В такие минуты я злился на маму, папу, на свою первую бабушку и думал: «Вот, мы все вместе, а она сидит вечером
одна-одинешенька на крылечке и вспоминает своих деток. Смотрит на небо и запевает тихо: «А у поле береза». Слова непонятные, но грустные и хочется плакать…

И вдруг, как гром среди ясного неба - бабушка Мария едет жить к нам!

Там что-то случилось: то ли колхоз развалился, то ли дом, то ли всё сразу, но я от радости кричал: «Ура, у меня теперь будет две баушки!».
Почему-то у меня получалось: «Баушка». Все волновались и были напряжены.

- Как оно сложится, - вздыхала мама, а папа приговаривал, когда никто не слышал: «Теперь хоть поем по-человечески».

Бабушка приехала грустная виноватая и опять просила прощение. Вздыхала и плакала, и мы все её жалели.

- Ну, хватит сырость разводить! Поживём вместе, сколько той жизни осталось, - подбадривала её бабушка Марина. А я при этом округлял глаза и думал: «Ничего себе успокоила!»

- Да сколько отмерено, столько и поживём, - соглашалась бабушка Мария, - ты уж прости меня, сватья - на старости лет в приживалки.

И опять плакала.

- Ну, какие приживалки? Места-то сколько - всем хватит, - успокаивала её бабушка Марина.

Бабушку Марию поселили в мою комнату, чему я был несказанно рад, но не показывал это бабушке Марине, чтобы она не ревновала. Самое удивительное было то, что бабушки подружились.
Бабушки - 957266376167
По крайней мере, они очень старались, особенно бабушка Марина. Ей было легче - она была у себя дома. Но бабушка Марина была «ещё той язвой», как говорил папа, и она частенько бабушку Марию «подковыривала».

- Тимофевна, - звала она вторую бабушку, иронично коверкая отчество, как его произносила бабушка Мария, - пошли чайку попьём.

И они долго пили чай, размачивая в нём карамельки.

Когда бабушка Мария пекла пирожки, то бабушка Марина недовольно поджимала накрашенные узкие губы и говорила, что это самая что ни есть вредная пища. А потом, когда никто не видел, таскала эти пирожки к себе в комнату и втихаря их там поедала. Все это знали, и все молчали, посмеиваясь про себя.

Когда, приняв ванную, бабушка Мария расчесывала свои жидкие седые волосы, бабушка Марина кривила губы и говорила, передразнивая её: «Состриги ты эти космы и сними платок, не в деревне, чай».

- Это где же видано, чтобы старухи волосы стригли? - заплетая худую косичку, отвечала Мария.

Бабушка Марина поднимала брови и делала нарочито удивлённое лицо.

Иногда они садились выпить что-нибудь покрепче.

- Сватья, как смотришь по двадцать грамм принять? - говорила обычно Марина Марии.

- Чего ж не принять, накапай.

И они из маленьких коньячных рюмочек пили какую-нибудь самодельную настойку или наливку.

Эти «двадцать грамм» делали их разговорчивыми и весёлыми. Такие посиделки обычно заканчивались анекдотами про возраст, которые я помню до сих пор.

Например, разговаривают две подруги. Одна к другой обращается и забывает имя.

- Послушай, как тебя зовут? Запамятовала я.

Ты долго думает и спрашивает:

- А тебе срочно надо?

И заливались весёлым смехом, и я вместе с ними.

Они действительно всё забывали и часто были заняты тем, что искали свои очки, гребешки, ключи, записные книжки.

Смешили, когда одна у другой спрашивала:

- Тимофевна, ты не помнишь, зачем это я на кухню пришла?

Мне было смешно и весело, и любил их я больше всех на свете.

Так, под бдительным оком сразу двух бабушек, я закончил школу. Откормленный здоровый лоб с аттестатом ещё и об окончании музыкальной школы, и хорошими разрядами в спортивной, я сразу поступил в институт.

А затем начались проблемы. Девчонки в меня влюблялись с первого взгляда. Моя молодая кровь бурлила, и энергия здорового тела требовала выход.

Помню, зная, что бабушки надолго ушли, привёл домой сокурсницу, которая была не прочь провести со мной время. И только мы удобно расположились, как, вздыхая и охая, бабушки неожиданно вошли в комнату.

Они замерли, покраснели и, не сговариваясь, бежали на кухню.

Девушка ретировалась вслед за бабушками, а мне до сих пор смешно вспоминать, какими глазами сокурсница смотрела на двух смешных старушек, которые совсем внезапно предстали перед нами в самое неподходящее время.

- Это твоя невеста? - осторожно поинтересовалась вторая бабушка.

- Ага, - кивала головой ей первая, - у него таких невест весь институт и полный двор.

Они начинали меня стыдить, пугать детьми, которых современные девицы навяжут мне. Осуждали свободные нравы девушек и были уверены, что все они готовы испортить мне жизнь. Им нравилась только одна девушка и при каждом удобном случае её хвалили и сватали за меня.

Каждый раз разговор заканчивался словами второй бабушки: «Что ж ты, Сокол мой, ищешь далёко, а под носом не видишь? Ленка из первого подъезда - золото, а не девка».

- Да, может, девушка и хорошая, - первая бабушка сомневалась, - но вкуса у неё совсем нет. Как оденется - ни лица, ни фигуры не видать.

- А зачем всем себя показывать? - спорила с ней вторая. - Кому надо - разглядят.

- Породы в ней маловато, - опять сомневалась первая, - простоватая она какая-то.

- Она что, лошадь, чтобы породу показывать? Её видно, что баба здоровая.

И, уже не обращая внимания на меня, они спорили о Ленке из соседнего подъезда, которая училась со мной в одной школе, и сходились во мнении, что только она годится мне в жёны.

А весной внезапно умерла бабушка Мария. Умерла тихо. Вдруг ойкнула и сползла по стенке. Скорая, белые халаты, занавешенные зеркала в квартире. Беготня по инстанциям за справками и магазинам за продуктами для поминок.

Вечером вышел во двор. Вдруг из темноты выходит Ленка с мусорным ведром, увидев меня, останавливается:

- У тебя бабушка умерла?

- Да. Ты приходи завтра на поминки.

- Приду, - ответила она просто и добавила, - а ты счастливый - у тебя ещё одна бабушка осталась и родители в полном комплекте, а у меня всегда одна мать.

Вспомнив, как бабушки постоянно мне сватали Ленку, взглянул на неё, стоящую в свете фонаря, внимательно, а она, увидев, как я её бессовестно рассматриваю, покраснела.

- А она и правда, ничего, - удивился я.

Вернулся в квартиру. Мать с отцом, ворочаясь и вздыхая, пытаются уснуть. В большой комнате на табуретках стоит гроб, обшитый чёрной тканью. В свете уличных фонарей и горящих свечей вижу бабушку Марину. Она гладит рукой кружевную накидку и тихо-тихо говорит:

- Я, Мария, скоро к тебе приду, ты там не скучай, держи мне местечко рядом. Вместе будет за своими сверху присматривать.

Я обнял оставшуюся бабушку и заревел, как пацан.

- Не плачь. Всё правильно, сынок. Мы все в один конец идём, только на разных остановках выходим. Хорошо, когда по старшинству, - успокаивала она меня.

И «сынок» и «один конец с остановками», - всё это было от бабушки Марии.

Они - пожилые, почти прожившие жизнь и умудрённые опытом, учились друг у друга до конца своих дней.

А бабушка Мария все-таки обстригла свой «мышиный хвостик» и даже мыла седые волосы оттеночным шампунем, отчего выглядела заметно моложе.

Это была моя первая и горькая потеря. И я плакал, утирая слёзы ладонью, и вспоминал лето в деревне: крыльцо, звёздное небо, и голос родной, тёплый:

А у полi бяроза,
а у полi кудрава,
а на тэй бярозе
зязюля кукавала.

Бабушка Марина выполнила свое обещание и вскоре ушла к своей сватье-подружке.

Квартира осиротела. Ни отдельные комнаты для каждого, ни красивый ремонт не вернули квартире былое тепло и уют, что создавали бабушки.

А к Ленке я присмотрелся. Бабушки-то, они мудрые, увидели красоту там, где она не выпячивалась.
* * *
Тихо подошла Лена.

- Устал? - села рядом.

- Бабушек вспомнил, - они ведь первые тебя заметили. Говорили, что ты золото.

- Поживём - увидим, - засмеялась моя молодая жена, - как же я устала, - она положила голову мне на плечо.

Я посмотрел вверх на чистое звёздное небо, а звёзды, подмигивая, глядели на нас, и я улыбнулся им, всем сердцем чувствуя и веря, что мои «Баушки» сейчас смотрят на нас с небес, счастливо улыбаются и весело подмигивают нам вместе со звёздами...

Автор Людмила Колбасова
#жизненныеистории
•

Комментарии