Комментарии
- 24 фев 2024 18:56Какие мужики на шахтах работают -грамотные, толковые, каждый знает своё место, каждый думает о других,рискуют своими жизнями ежедневно. Вот о таких людях надо говорить в новостях, именно им надо хорошую зарплату и ордена, а не бесталанным певунам!!!
- 24 фев 2024 18:58История, слава Богу, со счастливым окончанием! Какая же опасная и сложная работа у людей, всегда думаю, что они, а не артисты, футболисты или депутаты, по праву должны получать самую высокую зарплату. Это же жуть - под землей, в кромешной тьме работать. Храни, Всевышний, всех людей, так тяжко работающих! И побольше им любви и счастья!
- 24 фев 2024 19:06А электрики, слесаря и другие раб.профессии- сколько сейчас из за непогоды проблем, кто всё делает-они, в любое время суток , в любою погоду. Они! А получают копейки, а куда мы без них, А...
- Комментарий удалён.
- 25 фев 2024 13:33Рассказ или повесть, не знаю. Просто судьбы людей в жизни. И все такие хорошие, кроме одного подлеца Дорохова. Как хорошо, что у меня есть эта группа. Часто плачу над событиям , рассказанными тут.
️ - 26 фев 2024 11:38Спасибо большое . Без слез не обошлось и Слава Богу все живы и здоровы.️️️
Для того чтобы оставить комментарий, войдите или зарегистрируйтесь
Судьба Человека (истории из жизни)
Протянет руку враг, а друг тебя обманет.. (2)
-Вот и славно, – Тамара Евгеньевна закончила осмотр. – Только не нравится мне, что ты уставшая какая-то… бледная. Больше гулять надо на свежем воздухе. Бери своего командира, когда он дома, и – пешком, до Журавлиной Балки.- Когда он дома… – усмехнулась Любаша. – Любовника проще завести, чем его дождаться.
- Ну, ты же знала, за кого замуж шла.
Люба рукой махнула, вышла из кабинета, торопливо сбежала по ступенькам крыльца. И увидела Татьяну. Любе показалось, что Татьяна специально идёт так медленно: её дожидается. Может, и к лучшему…
Любаша догнала Таню. А Танюша будто обрадовалась. И всё равно заметила Люба, что в синих-синих Таниных глазах вина промелькнула. Танюша нерешительно улыбнулась, поймала в ладошку большую снежинку, склонилась над ней:
- И снежинка сухой полынью пахнет. Горько так… И хорошо.
Люба тоже усмехнулась:
- Полынью… Горько, говоришь… И хорошо… С моим мужем давно спишь, девочка?
Ждала, что девчонка эта растеряется, покраснеет, бросится оправдываться… И тут же всё станет ясно. А Таня не сразу ответила. Остановилась:
- Любовь Михайловна! Мы с Андреем…Павловичем… У нас с Андреем никогда не было. Ни сейчас, ни даже до вашей… и нашей с Саней свадьбы – не было.
Любаша рассмеялась:
-Ты сама себе веришь? Сказки Демидову своему рассказывай… Не было? Когда не было, мужик не говорит, что соскучился по тебе.
Таня всё же чуть порозовела, – от мороза, должно быть. Хватило совести спросить:
- А… он говорит?
- Не только говорит. На свадьбе у сестры твоей… Он ждал тебя в коридоре. Вы же договорились встретиться?
И снова Татьяна не сумела скрыть в глазах вину:
- Он просто выпил лишнее. Нигде мы с ним не встречались.
- Ну, да… Ты не успела. Вместо тебя я в коридор вошла. Он меня целовал, мой муж. А думал, что тебя целует. И хотел тебя целовать. Имя твоё повторял.
Оттого, что Люба впервые говорила об этом вслух, обида нахлынула с новой силой, стала ещё горше и безотраднее… Ком в горле мешал дышать. Ещё не хватало, – расплакаться при этой девчонке!
Таня упрямо повторила:
- Он просто был пьян.
- Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, – слышала? Перед Демидовым не стыдно? Вышла замуж за него… и ловишь по тёмным коридорам чужое счастье!
Танюшкины губы задрожали, но она справилась с растерянностью, даже улыбнулась:
-Про чужое счастье, Любовь Михайловна… Мне чужого счастья не надо. А когда Андрей на тебе женился, – выходит, это ж ты… чужое счастье, моё счастье поймала… – я ещё на вашей свадьбе решила: раз он тебя выбрал, значит, так и будет. Что не смогла забыть его, – это не твоё дело, Люба. Я любила его с детства, – сколько помню себя, любила его. Думаешь, просто, – вот так, в одночасье, забыть… Если чем и виновата я перед тобой и Саней моим, – то лишь воспоминаниями.
Танюша быстро пошла по обледеневшей дорожке. Скользила легко, по-девчоночьи, – несмотря на высокие каблучки.
- Да осторожнее ты!.. – в неясной досаде чуть не крикнула ей вслед Любаша…
Надо было возвращаться на работу. Шла медленно и как-то тяжело. Казалось, это от Таниной лёгкости ей так тяжело идти. Татьянина вина и правда лёгкая… Невесомая, – по сравнению с вчерашним вечером, что непосильной ношей лёг на Любины плечи. Пьяный Андрей – с его предательским: Тань, Танюша!.. – целовал всё-таки не Татьяну, а её, Любашу, жену свою. А Димка Дорохов… И стакан из-под вина на кухонном столе… и пепел на скатерти, – как теперь на Андрея смотреть…
А дома… На диване сидела большая кукла. В светло-голубеньком платьице в белый горошек, и в тугих косичках – такие же бантики… А на самом краешке дивана спал Андрей. Проснулся от горестного и растерянного Любашиного взгляда, потянулся:
- Опять Ленка Маркова заходила?.. Что за дрянь она курит! Ещё и пепельницей не умеет пользоваться. Игорю надо сказать, чтобы курить её отучил.
Люба смотрела на куклу. А Андрей вдруг подхватил Любашу на руки, закружил по комнате:
-Любань! Любочка моя, родная! Ну, что ж ты молчишь!.. Случайно встретил Тамару Евгеньевну. Она так укоризненно головой качает, – жене, говорит, на свежем воздухе надо больше бывать. А я и не знаю ничего! Нет, я догадывался, но ты же сказала – нет. – Андрей остановился, с тревогой заглянул в Любины глаза: – Почему, Любань?
Вместо ответа Люба устало кивнула на куклу:
- А это… зачем?
Андрей как-то застенчиво улыбнулся:
- Знаешь, Люб… Я подумал: ты, наверное, хочешь, чтоб дочка родилась. Ну, и купил. Самую красивую выбрал.
Люба отошла к окну, отвернулась. Андрюшкино счастье было таким бережным, осторожным… таким желанным, что его слова про Таню, сказанные в пьяном чаду, сейчас ничего не значили. Но была новая беда, от которой никуда не деться…
Андрей положил руки ей на плечи:
- Любань!.. Ну, скажи мне…
А у Любаши голова кружилась,– как на немыслимо быстрой карусели. Хотелось повернуться к нему, застучать кулачками в грудь:
- Это из-за тебя! Ты меня целовал, а думал, что её целуешь! Это из-за тебя… я Дорохову дверь открыла…
Люба освободилась от Андрюшкиных рук:
- Я просто устала. И вообще… Я к родителям уйду. Завтра. И… куклу не надо. У меня сын будет. Но это… Это не твой ребёнок. И сигареты это… не Ленкины. И… тогда, в коридоре, не Татьяну ты целовал, а меня.
Люба убежала в спальню, закрыла дверь. А на шальной карусели, что больше напоминала центрифугу, теперь оказался Андрей…
… Ночная тревога всегда тяжела. Но сейчас для командира горноспасательного взвода Крапивина она оказалась спасением. Привычно летели машины, – казалось, почти не касались земли, – на этот раз к «Заре». Демидов сидел рядом, и Андрей на секунду замер, – почувствовал спокойную и уверенную силу Санькиного плеча. И не верилось в давнюю, неизменную и упорную вражду, – обычную в Саниных глазах. Сейчас Демидов встретил взгляд командира, чуть кивнул:
- Успеем. Моё отделение хорошо знает эту выработку на «Заре», – мы ж там недавно, осенью, откачивали воду. Справимся.
Крапивин вспыхнул: на «Заре» Демидов со своим отделением был в день свадьбы у Мельниковых…
Близилась к концу вторая смена, когда от проходчиков первой лавы в диспетчерскую поступил сигнал: в выработку внезапно сместился уголь, на крепи появилась приметная тонкая угольная пыль, отчётливо слышались удары и треск в угольном массиве. Приборы зафиксировали резкое увеличение газовыделения в выработку. Все эти признаки – тревожные предвестники выброса угля. Смену надо было срочно поднять на поверхность.
Когда горноспасательные машины подлетели к «Заре», Мишка Ивашин предложил:
- Командир, мы с отделением Демидова первыми спускаемся.
- Нет, Мишка. Ты проверь аппаратуру связи и оборудование для проходки завалов. Будешь командовать погрузкой и спуском противопожарной установки. С отделением Демидова пойду я.
В забое Крапивин с Демидовым привычно и быстро проверили, произошло ли полное отключение оборудования. Гигантские подземные машины и механизмы умолкли, слышалось, как от невидимой силы дробится и осыпается угольный пласт. То, что до сих пор не получалось сказать Саньке Демидову, – и времени не было, и дневной свет мешал, – сейчас получилось неожиданно легко. Андрей нашёл в темноте Санины глаза:
- Сань, я знаю, почему ты… Почему у нас с тобой…
Демидов не отвёл взгляд:
- И я знаю. И – что?
В безошибочном предчувствии Андрей успел пожалеть, что Саня его не услышит. И тут же раздался неправдоподобный грохот. На мгновенье забой осветился ослепительной вспышкой, – словно самой последней на свете перед наступившей темнотой.
***
Крапивин пришёл в себя от тишины. Приподняться не получилось: ладонью ощутил слишком низко нависшую глыбу угля. С трудом перевёл дыхание – воздуха не хватало. Ещё раз осторожно ощупал глыбу над головой: кажется, она устойчиво и неподвижно замерла. Но эта устойчивая неподвижность была обманной: через мгновение угольная глыба может сдвинуться, если последует ещё один выброс угля или рванёт газовоздушная смесь.
Андрей не раз убеждался, что в абсолютной темноте глаза горноспасателя как-то совершенно непостижимо умеют различать оттенки чёрного цвета. Это там, на земле, чёрное – однозначно чёрное. А здесь, на километровой глубине, чернота воздуха была густой, матово-туманной, а в ней поблёскивала другая, остро-выразительная, торжествующая чернота угольной глыбы. Крапивин глазами ухватил совсем узкую полосу – там обрывалась яркая чернота, а ещё оттуда чувствовался поток вентиляционной струи. Ползти к этому потоку не получалось – дальше глыба нависала совсем низко, сковывала любое движение. Попробовал двигаться к потоку воздуха, подтягиваясь руками. Прислушался: сверху – осторожный стук по угольной глыбе. Послышалось?.. А сквозь постукивание донёсся приглушенный голос Демидова. Санька матерился и говорил:
- Дальше не двинемся, пока я точно не узнаю, что его здесь нет. А он здесь, я знаю.
Андрей постучал в ответ, – на слова не хватало воздуха. После секундной тишины Санькин уверенный голос прозвучал совсем рядом:
- Командир! Андрюха, живой? Дышишь?
Наконец, получилось вдохнуть чуть воздуха:
- Живой.
- Руку мою видишь, командир? Не поднимайся, тут совсем низко. И треск пошёл, – слышишь? Руку давай.
Андрей всё же чуть приподнялся, с усилием оттолкнулся ладонями, чтобы дотянуться до Санькиной руки. Только Крапивин оказался на ногах, как сверкающая чернота глыбы мягко, показалось, – с облегчением, опустилась вниз, накрыла собой полосу, из которой Демидов успел протянуть ему руку.
- Содержание метана незначительно превышено, командир, – доложил Демидов. – Приходит в норму, – провели реверсирование вентиляционной струи (реверсирование – искусственное изменение направления движения воздуха в горных выработках на обратное – примечание автора). – В конвейерном штреке замечено задымление. Там работает второе отделение с Ивашиным. Командир, у тебя защитный шлем повреждён.
Андрея пошатывало:
-Догадываюсь, – не только шлем. Потом разберёмся, Демидов. – Мужиков всех подняли на-гора?
-Трое проходчиков – в западном откаточном штреке. Разбираем завал.
Андрей с Демидовым работали рядом. Крапивин силился преодолеть головокружение и резкую боль в правом плече. Саня заметил:
- Шатает тебя, командир.
Андрей выматерился:
- В откаточном – возгорание. Слышишь?
Демидов кивнул:
-Будем менять направление вентиляционной струи.
Крапивину очень хотелось за что-то ухватиться, чтобы на ногах удержаться. Боль в плече отдавала в грудную клетку, дышать было больно. И больше всего хотелось ухватиться за то, что оставалось там, на поверхности… Вдруг замелькали перед глазами куклы, – маленькие и большие, весёлые, в ярких платьицах… А Любаша не обрадовалась кукле. Её отчаянная, горькая обида стучала сейчас в виски, в затылок, и от этого Андрей ещё больше задыхался:
- Я к родителям уйду. Завтра. И… куклу не надо. У меня сын будет. Но это… Это не твой ребёнок. И сигареты это… не Ленкины. И… тогда, в коридоре, не Татьяну ты целовал, а меня.
Андрей знал: если сейчас остановится, хоть на секунду перестанет отбрасывать глыбы угля и породы, то просто упадёт, – нет, провалится в какую-то ослепительно-чёрную пропасть. Совсем не от боли. От того, что там, на-гора, нет ничего, за что можно ухватиться, чтобы устоять… И он попробовал ухватиться за давнюю вражду в Саниных глазах:
- Сань!.. Я не знаю, откуда ты знаешь… но мне кажется, – ты знаешь.
Демидов понял:
- Знаю. И ничего особенного, – обыкновенное дело: Настёна Дорохова бабам в бухгалтерии рассказывала. А я от начальника техотдела как раз вышел. Ну, и узнал. Да и без Насти догадывался… Что и после нашей с Танюшкой свадьбы к тебе она… в любую минуту. А всё равно надеялся… А когда сюда, на «Зарю», ехали, решил: вернёмся, – скажу ей…
Андрей перебил:
- Санька, ты вот что. Ты не вздумай. Настя Димкина ни хрена не поняла… Тогда, у Мельниковых, не целовались мы с твоей Татьяной. Я жену свою целовал.
- Твою ж Любкой зовут. А Настюха бабам рассказывала, как ты Татьянино имя повторял.
- Ну, да… Любаню целовал, а… Сань, нахлынуло как-то… С Танюшей давно не встречались, а тут увидел её на Катиной свадьбе, а она, знаешь, Сань… В общем, увидел я, как изменилась она, – с тех пор, как за тебя вышла. Уже не та девчонка, что ко мне на свидания бегала. И… ревность меня захлестнула, – оттого, что она такой стала… от любви твоей. Потянуло выпить с мужиками. Любаша моя – она ж и не присела, с кухни – к столам… Меня в коридор к Мельниковым занесло. И Люба в дом зачем-то забежала, – за посудой, кажется. А я – в дымину. И Татьяна твоя перед глазами. Ну, и… Любаню свою целовал, а называл Таней. Моя вина, – и перед тобой, и перед Любашей моей. А про Татьяну не думай ничего. Может, и вспомнила когда меня. Так мы ж с ней год встречались.
Демидов на секунду остановился, поправил светильник на шлеме. Молча прикинул расстояние до штрека.
- А чего ж не женился на ней… На Татьяне чего ж не женился. Встречались… и бросил.
-Так ты ж с ней, Сань… Когда я на курсах был.
Демидов распрямил спину:
- Чего буровишь, Крапивин. Я на Танюшку только издалека смотрел. А она на меня вообще не смотрела.
- Так уж издалека… Провожал, встречал…
Демидов прищурился в темноте:
- На каком базаре, Крапивин, сплетни собирал?
- Ладно, Сань. Так сложилось. У тебя с Татьяной, у нас с Любашей, – вот так вышло. Передай Ивашину – пусть сокращают расход воздуха в западный штрек, к очагу возгорания. Проходчиков – к вспомогательному стволу, и срочно поднять на-гора.
- Командир! В выемочном штреке – ещё одно возгорание, – предупредил Ивашин.
Горноспасатели работали под землёй почти сутки. Любаше казалось, что остановилось время. И в этом времени застыли её слова, что вчера вечером она бросала Андрею прямо в лицо:
-И… куклу не надо. У меня сын будет. Но это не твой ребёнок!..
А потом – целую ночь, когда горноспасательный взвод уехал на «Зарю», и весь этот бесконечный день твердила:
- Андрей, Андрюшенька! Ну, не верь ты мне! Не верь, – про ребёночка нашего! А вдруг ты уже поверил! Как же мы с ним, маленьким нашим, без тебя жить будем!
Ближе к вечеру к Любаше в кабинет зашёл Димка Дорохов. Ухмыльнулся:
- В любит-не любит решила поиграть, Любовь Михайловна? Бегаешь от меня… как школьница. На «Заре» – там серьёзная ситуация. Командир твой не раньше завтрашнего утра поднимется. Так я зайду вечерком?
А дома, на диване, сидела Андрюшкина кукла. Только глаза её уже не лучились синей радостью, казалось Любаше. Вместо радости – грустный укор…
- Нет, Дим. Не было у нас ничего, и не будет.
- Ну, как не было, Любань. Я ж помню, какая ты… под халатиком. Твоему Крапивину могу рассказать, – в подробностях, если он забыл.
Люба на секунду прикрыла лицо ладонями. Спокойно посоветовала Дорохову:
- Рассказывай, – кому хочешь и что хочешь. Мне всё равно.
- А Крапивину твоему – тоже всё равно будет? Что жена его… с лучшим другом. Смотри, Любань. Можно – по-хорошему. А ты по-другому выбираешь.
Люба открыла журнал контроля качества готовой продукции:
- Мы ж договорились: действуй по своему усмотрению. Ничего другого я тебе не скажу. У меня работы много, ты иди.
- Ну-ну… – Дорохов вышел.
Как-то безразлично Люба подумала, что теперь ей и правда – всё равно… Хуже того, что она сказала Андрею, Дорохов уже не скажет.
С шахты «Заря» взвод вернулся перед рассветом. Любаша сидела у тёмного окна, вслушивалась, как устало гудят горноспасательные машины. Она всегда встречала Андрея у расположения взвода, прижималась лицом к запылившейся форме, что так и хранила тревожные запахи шахтной глубины, а он гладил её волосы, улыбался:
- Всё хорошо, Любань. Кроме того, что муж голодный, как волк.
И они шли домой, и так хорошо было подогревать ужин, и отнести ему в душ чистое полотенце, а у него, бесстыдника, головокружительно вздрагивал голос:
- Ну, иди ко мне, Любань. Я ж целую вечность был без тебя.
Стихли машины, и над Суходолом неслышно колыхалась предрассветная тишина. А потом за окном посветлело, а Андрей так и не вернулся домой…
***
У вспомогательного ствола первым пришёл в себя Алёха Кузнецов, самый молодой из троих проходчиков, что оставались заблокированными завалом в западном штреке. Алёшка будто не поверил своему счастью, а потом обрадовался горноспасателям, торопливо заговорил:
- А мы к вам шли, – навстречу. Мы слышали, что вы идёте. Ох, и матерился Ерохин, – если хоть на секунду на землю присядешь! Мужики, сейчас вот поднимусь на-гора, и буду дышать, дышать, и есть не буду, – только дышать. Ну, вот разве компотика вишнёвого мать из погреба достанет, – попить бы!
У Крапивина от Алёхиного восторга голова ещё сильнее закружилась. Они с Демидовым осторожно внесли проходчиков в клеть (шахтная клеть – транспортная кабина для спуска-подъёма людей и грузов по вертикальному или наклонному шахтному стволу – примечание автора). Сквозь головокружение и неотступную тупую боль в затылке Андрей улыбнулся Кузнецову:
- Алёх, ты там за нас вдохни раз-другой.
Алёшка серьёзно поднёс ладонь к каске:
-Понял, командир.
Демидов незаметно всматривался в Андрюхино лицо. Негромко сказал:
- Ты это, Крапивин. Давай с проходчиками на-гора. Мы с Ивашиным сами тут. Нулевой вентиляционный режим уже установлен, – доступ воздуха в выемочный штрек, к последнему очагу возгорания, ограничен.
- Когда не будет этого последнего очага, тогда и поднимемся, Сань. Ты на приборы посмотри, – что там у нас по метану. А то до соплей обидно будет, если рванёт напоследок. После выемочного штрека надо обследовать основной и параллельный. И автоматику в водоотливной штольне проверить.
…Бесконечную темноту забоя освещают лампы на шахтёрских касках. Вдоль штрека – равнодушно-ровное сияние светодиодных светильников. В шахте не бывает рассветов, зато здесь удивительно сильное, безошибочное предчувствие рассвета, что зарождается там, на-гора. Над огромными, неповторимо красивыми в своей величественной силе горными машинами и в начале, и в середине, и в конце ночных смен льётся одинаковый холодный свет, а ты – без часов – совершенно непостижимо чувствуешь то мгновение, когда заалеет вершина террикона, и эта алая нежность неслышно прикоснётся к ещё сонному течению Северского Донца.
На-гора поднялись с этим предчувствием рассвета. Темнота здесь была другая, – она обещала близкий и ласковый свет. Андрей протянул руку Демидову:
- Спасибо, Сань. Справились.
А Демидов не взял его руку. Склонился над зажигалкой, закурил. Усмехнулся:
-Мы ж не в забое, командир. Здесь всё так и осталось: жена моя… а любит тебя. И ты её, – раз Любаню свою Таней зовёшь.
- Сань!.. – От размеренных ударов в затылке туманились глаза. Вспыхнул и вдруг почернел огонёк Санькиной сигареты. Андрюхина рука повисла в воздухе, и от этого показалось, что разрывающая боль в плече добежала до самых кончиков пальцев…
Домой Саня не зашёл. Топтался и курил у крыльца Крапивиных до позднего рассвета. Встретил Любашу на крыльце, когда она уже шла на работу:
- Люб, Андрей в больнице. Сказали, – сотрясение. И перелом плеча.
Посмотрел на часы, вздохнул с облегчением: Танюша тоже уже убежала в детский сад. Значит, можно отложить разговор до вечера. Сказать то, что решил, – когда горноспасательные машины прошлой ночью летели к «Заре» …
Дома прошёлся по комнатам, – по Танюшкиной чистоте и простому, весёлому и светлому уюту. От него что, – придётся отвыкать?.. В последнее время по вечерам Таня внимательно читала какую-то увесистую книгу. Иногда поднимала глаза, и Саня встречался с её задумчивым взглядом. Усмешку скрывал: небось, любовным романом зачиталась. Все девчонки любят читать любовные романы – вместо того, чтобы рассмотреть любовь рядом с собой… Сейчас Саня взял со стола эту книгу, мельком взглянул на название, улыбнулся: «Новорождённый ребёнок». И вдруг замер. Да как же он пропустил, не обратил внимания… отмахнулся от того, что Танюшка ещё с осени хрустит солёными огурцами… Прибегает из садика, и сразу – к банке с огурчиками солёными. А как было заметить, если в свободное от дежурств время с Гришкой Семистягой самогонку пили, – с тех пор, как в шахтоуправлении случайно услышал рассказ Настюхи Дороховой… А потом в угрюмой обиде искал слова… Но слов таких не было, – чтобы спросить у неё, самой любимой на свете: ты правда целовалась с Крапивиным на Катерининой свадьбе?..
Танюшка удивилась: уже давно муж не встречал её около садика. Они не спеша шли по поселковой улице, и Саня прислушивался к какой-то счастливой осторожности в каждом Танином движении. Остановился, взял её ладошки:
- Тань!.. Когда?
- В июле.
Она так просто поняла его вопрос, а ему стало очень стыдно, – что все эти дни искал совершенно не нужные слова…
… Дорохов откровенно досадовал: значит, всё по-прежнему. После того, как перед самым выбросом угля на «Заре» Крапивин со своим взводом успели провести эвакуацию смены шахтёров, как целые сутки ликвидировали возгорания, – всё оставалось по-прежнему: Крапивин с мужиками – герои-горноспасатели… А Любка дала понять, что обеспечивает прочный, надёжный тыл для своего горноспасателя. И всё у Крапивина складывается без сучка и задоринки, ну, хоть бы одна туча появилась! Вроде бы замаячило неясное облако над сияющим Андрюхиным горизонтом, – когда можно было с Любаней его… закрутить . Да тут же понятно стало, что это самый обычный бабский каприз: видно, из-за какой-то размолвки решила Любка отомстить Крапивину, ну, а как известно, милые бранятся – только тешатся…
А у них с Настей – ни уму, ни сердцу. Даже не серенько, – привычно-бесцветно. Дочка, в основном, у бабушек, – по очереди… Настя скучливо коллекционирует платья и украшения, заметно оживляется лишь за несколько дней до мужниной зарплаты. А в другие дни и вечера не о чём и словом перекинуться… Даже ужинают молча. И на работе – так же бесцветно. Одно и то же… Когда в технаре учился, Павел Тимофеевич, препод по горной механике, однажды на экзамене сказал:
-Предмет ты, Дорохов, знаешь на «отлично». Всё правильно отвечаешь. Но для шахты этого мало. Надо учиться видеть, что делать с твоими знаниями в забое.
Дорохов высокомерно усмехнулся: в зачётке – очередная и неизменная пятёрка. А насчёт забоя – он же не горнорабочий, не проходчик. У него будет диплом горного мастера – с отличием. И он, Дмитрий Дорохов, будет руководить проходчиками и горнорабочими очистного забоя.
А руководить получалось – не очень… Горнорабочие и проходчики угрюмо, втихаря матерились, – видели абсолютную, безразличную беспомощность горного мастера. И с руководством без него справлялись. Получалось, что в забое Дорохов лишний…
После аварии на шахту обычно приезжают представители технадзора. Дорохова осенило… Горный мастер с «Зари» рассказывал, как трое проходчиков чуть не задохнулись в западном штреке. На-гора мужиков подняли без сознания – отравление угарным газом. Если умело повернуть ход событий тех суток, можно легко установить, что работа горноспасателей изначально была неправильно организована. И за эту неправильную организацию командир горноспасательного взвода должен будет ответить. Ну, и… намекнуть Любане Крапивиной, при каком условии её командир может избежать общения с технадзором.
Если бы знал Димка Дорохов, что не всё так сказочно безоблачно в жизни друга, может, и не стал бы искать возможность показать Крапивину, что жизнь состоит не только из светлых полос, – потемнее тоже случаются… Но бывшему троечнику устойчиво везло: с поступлением на горный факультет, с быстрым назначением на должность, с женитьбой на Любке Антипиной – с её папой, первым заместителем директора шахтоуправления. И Дорохов решил: не может быть, чтобы эту цепочку везений нельзя было разорвать.
…Андрей открыл глаза: значит, не показалось. Чуть слышное Любанино дыхание он отличил бы из тысячи.
- Любань!.. Люба!
А у Любаши дрожали губы:
- Я же… я же сказала тебе…
Андрей снова прикрыл глаза. Да, сказала… Ему даже не хотелось подниматься из шахты. Потому что после её слов там, на-гора, не осталось ничего счастливого. И в коридоре у Мельниковых он её целовал, свою жену… И из-за этой горькой-горькой обиды, – что он в пьяном чаду Татьяну вспоминал, – Любаша не обрадовалась большой, самой красивой кукле.
Сейчас Люба попыталась освободить ладошку из его руки. А он крепче сжал её пальчики.
***
Андрей сжимал Любину ладошку и улыбался. От его совсем бессовестного взгляда, от этой улыбки Любаше хотелось прямо сейчас куда-нибудь провалиться. И он понимал это, бережно ласкал каждый её пальчик и не сводил с Любани бесстыдных глаз. Пообещал:
- Я ещё одну куклу куплю.
Щёки Любашины отчаянно полыхали. Она чуть слышно прошептала:
- Не надо… куклу. Я приду завтра.
- Конечно, придёшь, – раз твой муж вляпался вот… и тут оказался. – Андрей мечтательно прикрыл глаза: – Вареничков бы, Любань! С картошечкой, с лучком поджаренным.
- Так я сделаю, – обрадованно заторопилась Любаша.
Крапивин вздохнул:
- Нет, Люб. Я дома хочу, – чтоб с тобой… Ну, и стопарик под вареники. А здесь же не дадут.
… Утром на совещании директор шахтоуправления Скворцов сообщил:
- На «Заре» работает технадзор – по недавнему выбросу угля. Известили, что проверят состояние всех шахт в округе.
Горный мастер Дорохов обычно откровенно скучал на совещаниях. А сейчас заметно оживился, поинтересовался:
-Работу горноспасательного взвода тоже будут проверять?
Директор чуть удивлённо взглянул на Дорохова.
- Будут. – Сдержанно посоветовал: – Каждому из нас следует серьёзнее посмотреть на работу своего участка.
А потом – совсем неожиданная удача! Оказалось, что в составе комиссии технадзора работает Мишка Никитин, дружбан по технарю. Ну, не так, чтоб сильно дружили, – просто Дорохов пару раз выручил старшекурсника, вратаря футбольной команды. Выполнил за Мишку несколько технических чертежей, потом ещё с курсовой помог, – Никитину особо некогда было заниматься учёбой, а Димка чувствовал себя причастным к Мишкиной славе, о чём с небрежной гордостью любил трепануться перед однокурсниками. После технаря Мишка на горный поступил, и карьера у бывшего спортсмена, догадался Дорохов, сложилась удачно. Ну, так это же можно отметить. Заодно и юность вспомнить, годы учёбы… Те чертежи, что Димка выполнял, пока Никитин на тренировках и сборах был.
Никитин и правда обрадовался встрече:
- Димка! Дорохов! Ну, ты красава! Как ты? На директора шахтоуправления тянешь, – не меньше. Рассказывай!
Дорохов скромно улыбнулся:
- Да как-то… Закружило, в общем. Учиться дальше не собрался. Семья, знаешь… Дочка. Горным мастером на «Перевальной» я.
Под коньяк – Дорохов выставил, не пожалел пятнадцатилетний «Коктебель Раритет» – пошло лучше. Мишка сочувствующе кивал, соглашался: не лёгок хлеб у горного мастера.
- А ещё когда, Миш, столько несправедливости вокруг, – горячился Дорохов. – Одним – ни за что, просто так! – прямо в руки ложится… А тут! – В упор посмотрел на Никитина: – Вы, к примеру, работу горноспасателей будете проверять? Или остановитесь на том, что они и так герои? Покошмарите, как обычно, горных мастеров и прочих винтиков, таких бедолаг, как я… И вся ваша проверка!
Мишка с любопытством поднял глаза:
- А что тебе так горноспасатели дались?
-Да вот зачем далеко ходить! Здесь, на «Заре», – выброс угля. Сам знаешь.
- Ну, – кивнул Никитин. – Горноспасательный взвод свои задачи выполнил. Успели вовремя, мужиков живыми подняли на-гора. Оборудование отключили, – машины и механизмы сохранили.
Дорохов снисходительно усмехнулся:
- Герои, одним словом. – И тут же принял строгий, серьёзно-озабоченный вид: – А профилактика? А организация работы – непосредственно под землёй, в самый момент?
Михаил удивился:
- Какая ж профилактика, Дим? Это горно-геологические процессы. К сожалению, пока неуправляемые. Ты ж в технаре отличником был.
- Потому и говорю, что отличником был, – заносчиво ответил Дорохов. – Не так уж и вовремя успели спасатели. Трое проходчиков остались заблокированными в западном откаточном штреке. Всех троих без сознания подняли, – Дорохов нагло, с упоением, врал. Налил коньяка по полной: – Ты подробнее поинтересуйся, Миш, как там дело было.
Ну, а теперь можно и к Любане Крапивиной заглянуть. Предупредить, чтоб посговорчивее была.
К Любаше явился под вечер. Тяжело – с коньяком перебор вышел – поднялся на крыльцо. Люба домывала полы в коридоре. Оглянулась, задержала взгляд на грязных Димкиных ботинках: уже таяло, и, похоже, Дорохова где-то носило по вспаханному степному чернозёму. Любаша стояла в двери: не приглашать же его в дом! Мало того, что грязи нанесёт, так ещё и пьяный…
Дорохов качнулся к Любе. Она уклонилась, а Димка успел ухватиться за дверной косяк. Ухмыльнулся:
- А мне нравится… как ты из себя недотрогу строишь. В общем, так, Любань. Командиром твоим… его действиями во время аварии на «Заре» уже занимается технадзор. Скажу тебе, – ничего хорошего. Но!!! Всё ещё можно исправить. Всё, Любань, в моей силе. В наших с тобой силах – горноспасателя твоего… спасти. Ты ж понимаешь.
Люба подняла ведро с грязной водой, шагнула на крыльцо. Молча оттеснила Димку на пару ступенек вниз, – Дорохов вынужденно сделал назад несколько неуверенных шагов.
- А мне… нравится… – Димка запинался. – Нравишься ты мне. А будешь умницей…
Дорохов на полуслове даже слегка захлебнулся, – Люба окатила его водой из ведра. Хватило, – с головы до ног. Ошеломлённо смотрел, как грязные потоки стекают с его меховой шапки и дорогой дублёнки. Любаша негромко посоветовала:
- Настёне объясни, где под такой ливень попал. Ей интересно будет.
Дорохов пришёл в себя. Одно дело – невзначай хвастаться послушной женой… И совсем другое – лишиться дома и дачи на Донце: всё это приобретено при участии тестя, и Настя – мимоходом, но постоянно, – напоминает об этом мужу.
Прокричал в закрытую дверь:
- Ну, Любка!.. Это ты зря. После общения с технадзором Крапивину на десерт пойдёт, – как я щупал тебя…
Димкины слова – пустой звук. Люба сама знала, что теперь она виновата перед Андреем, – не меньше, чем он перед ней. Андрюшка – пьяный… – там, в коридоре у Мельниковых, всё-таки её целовал, свою жену. А что Татьяну вспоминал… Любаша горько догадывалась: наверное, из-за её стыдливой сдержанности муж вспоминает Татьяну…
Андрюшка про вареники мечтает… До вареников ли будет, если им с Андреем придётся многое сказать друг другу. А как объяснить слова про их маленького, что она прокричала мужу в тот вечер, перед аварией на «Заре»:
- Это не твой ребёнок!..
Прижимала к себе Андрюшкину куклу, представляла, как он с этими её словами ночью ехал на «Зарю», как командовал спасательными работами в тёмном забое…
Через несколько дней Андрея выписали из больницы. Даже домой не успел зайти, – позвонил Скворцов:
- Крапивин, необходимо твоё присутствие. Комиссия из технадзора анализирует работу горноспасательного взвода на «Заре». Возникли вопросы.
Вопросов и правда было много. Самый главный – как получилось, что трое проходчиков остались в откаточном штреке, почему не были эвакуированы вместе со всей сменой? Почему очаг возгорания в западном штреке не был ликвидирован до образования завала?
Крапивину приходилось снова и снова рассказывать, – по минутам, – как действовал горноспасательный взвод сразу после спуска в шахту, ещё до выброса угля. Что сначала надо было проверить, сработало ли отключение всего подземного оборудования. Если бы не остановились конвейерные ленты, не умолкли проходческие и выемочные комбайны, при образовании случайной малейшей искры моментально произошёл бы взрыв, потому что газовыделение было превышено, и уже всё отчётливее слышались удары и треск в угольном массиве – так всегда бывает перед выбросом угля.
Про то, что сам оказался под угольной глыбой, рассказывать не стал: в это время взвод четко и грамотно выполнял свою задачу. Объяснил, что прежде всего надо было остановить пожар в конвейерном штреке, – потому что там разгоралось быстрее, чем в западном откаточном…
Алёшка Кузнецов поднял руку, – как школьник. И волновался, как на уроке:
- У нас, в откаточном, задымление раньше пошло, ещё до того, как штрек оказался заблокированным завалом после выброса угля. Нас там трое проходчиков оставалось. И мы установили, что задымление – от начинающегося эндогенного пожара (эндогенный пожар – нередкое явление в угольной шахте – происходит от самовозгорания угля – примечание автора). Нам надо было срочно потушить очаг,– потому что после выброса ожидались другие возгорания. Нам, проходчикам, доводилось тушить такие возгорания, и мы решили, что сами справимся. А вообще, раздумывать особо некогда было, – Кузнецов нахмурил брови: – Лучше, что ли, было, если б мы сидели и ждали, пока оно разгорится!
Дорохов с презрительной насмешкой покачивал головой, а сам думал:
- Ну, вот где ты взялся, сопляк. Проходчик хренов, – без году неделя в шахте! Что ты мне всю картину портишь, – своими объяснениями!
Домой Андрей вернулся поздно. Многое оставалось не выясненным, и совещание по аварии перенесли на утро. Любаша тревожно дремала, – у Крапивина сердце оборвалось: таким жалким калачиком она лежала на постели… Услышала его осторожные шаги, тут же вскочила:
- Я ужин… сейчас подогрею.
Андрей виновато обнял её:
- Любань… Не хочется ужинать. Давай спать, завтра вставать рано.
До рассвета Любаша спала и не спала, прижималась к плечу мужа, не замечала, что от её слёз промокла Андрюшкина майка. Прислушивалась к его дыханию.
***
Перед началом совещания мужики курили у шахтоуправления. Тополиные ветки чуть слышно позванивали светлыми каплями, затаённо, ещё несмело радовались, – оттого, что этим утром тяжёлые и колючие ледяные иголки стали вдруг лёгкими светлыми каплями. Оттаявшая степная влага за ночь настоялась на сухой полыни, кружила голову неясным, но таким счастливым обещанием нежности. Террикон темнел густой повлажневшей синевой, а в Северском Донце колыхалось отражение чуть розовеющих голых веток шиповника.
Дорохов склонился над Андрюхиной зажигалкой, прикурил. Подмигнул мужикам, сочувственно вздохнул:
- Не везёт в работе… повезёт в любви, – да, Андрюха?.. Вот только, сдаётся мне, не в твоём случае.
Димка осёкся, – наткнулся на тяжёлый взгляд Саньки Демидова. Прищурился:
- Ладно, Андрюх. Про любовь мы с тобой потом поговорим, после совещания. Тебе сейчас главное – перед технадзором оправдаться. За «Зарю».Как там: первым делом, первым делом!.. Ну, а Любонька-любовь у нас потом.
Демидов потушил сигарету, исподлобья, угрюмо-удивлённо посмотрел на Димку, двинул его плечом:
- Чего балаболишь, – что ни попадя!
А Крапивин и не расслышал Димкину насмешку. Хоть и раннее утро было, а чувствовал себя усталым. Ночью, в полусне, ему казалось, что Любаша тихонько плачет, и он касался губами её волос…
На вопросы членов комиссии технадзора отвечал односложно и безразлично. Неторопливый голос Залугина звучал будто бы издалека:
- Происходит увеличение газовыделения в выработку… появляется пылевое облако на груди забоя (грудь забоя – передняя часть забоя, продвигающаяся вперёд по мере выработки угля, – примечание автора), отчётливо слышатся удары и треск в угольном массиве… Это – предупредительные признаки того, что в ближайшее время произойдёт выброс угля. Если проходчикам были известны эти признаки, почему они остались в штреке, а не эвакуировались вместе со сменой? Вызывает сомнение уровень производственно-профилактической работы…
Несколько раз Андрей встречал внимательный Санин взгляд. Демидов поднялся:
- Разрешите?
В глазах Крапивина равнодушно промелькнуло:
- Сань, не надо. Я сам.
А в Санькином взгляде – спокойная уверенность:
- Руку мою видишь, командир?
Как там, в забое, – когда доли секунды оставались до того, как сверкающая чернота угольной глыбы медленно опустилась на матово-туманную полосу лавы…
Саня вышел к столу:
- Проходчик Кузнецов уже объяснил, почему было принято решение остаться и ликвидировать возгорание в западном штреке. И действия проходчиков в тот момент были грамотными и своевременными: не дать эндогенному пожару распространиться по лаве, когда ожидался выброс угля. Они рассчитывали, что до выброса успеют. Но всё случилось на несколько мгновений раньше. И всё равно, – проходчики справились: в штреке оставалось лишь небольшое задымление.
Демидов положил перед Залугиным увесистую папку:
- Здесь – все материалы по производственно-профилактической работе, ознакомьтесь.
И когда Саня сумел всё это подготовить… Обычно неразговорчивый, сейчас он ни один вопрос не оставил без ответа.
После совещания командир горноспасательного взвода задержался у директора. А когда вышел, Демидова уже не было. Зато на крыльце курил Димка Дорохов.
- Сказать хотел, Андрюха… Чтоб ты знал: удары – они не только в лицо. Они и в спину случаются. Мы друзья с тобой, – сколько лет?.. И я не могу молчать.
- Какое-то длинное у тебя предисловие, Дим, – Крапивин тоже закурил. – Я уже столько всего услышал за эти дни… Не думаю, что ты ещё чем-то удивишь меня.
-В общем, Крапивин… Чтоб ты знал: Любка твоя… Мы с твоей женой… Пока ты спасаешь, я все её капризы исполняю.
Андрей рассмеялся. Димка чего угодно ждал, только не Андрюхиного смеха.
- Ты не понял, Крапивин. Она сама меня позвала. – Дорохов ухмыльнулся: – Она у тебя… Рассказать, какая?
От Андрюхиного удара в скулу Димка еле устоял на ногах. А в глазах потемнело у Андрея. Будто не он сейчас ударил лучшего друга, а получил от Димки Дорохова тот самый удар в спину…
На дежурство – завтра, с утра. А сегодня можно встретить Любашу. Вспомнил строгое замечание Тамары Евгеньевны, что Любе надо почаще бывать на свежем воздухе. И тут же горестно зазвенел отчаянный Любашин голосок:
- Это не твой ребёнок!.. И сигареты это не Ленкины!
Ну, с сигаретами разберёмся, – не каждую же ночь в забое случаются выбросы угля… Вот сегодня и будет время. А про маленького, – что ж ты выдумала-то, Любань… Я ж ещё в конце осени считал: с Покрова… Мы с тобой тогда в Журавлиную Балку ездили.
До вечера была целая вечность. Андрей посидел у Донца, на коряге старого тополя. Потом поднялся по тропинке в степь. Шёл пешком к Журавлиной Балке, вспоминал, как с Димкой Дороховым мотались сюда на великах, купались в ставке за терриконом… Как однажды нашли неподалёку отсюда, в терновых кустах, гнездо степного орла. Орёл кружился над терриконом, а орлица смотрела на них с Димкой внимательно и серьёзно.
В посёлок вернулся, когда солнце уже скатилось за Журавлиную балку. А Любовь Михайловна, сказали девчонки-поварихи, уже ушла, – пораньше сегодня.
Дома Любаня сидела в кресле, вязала – Андрей даже замер от счастья – что-то совсем крошечное. Целовал её шею и волосы. А Любаша торопливо убрала вязание, – словно испугалась, что Андрей сейчас о чём-то спросит. А он улыбнулся:
- Всё хорошо, Любань. Кроме того, что вареников хочется.
Люба поднялась. А его взгляд остановился: пока на «Заре» были, а потом три недели в больнице пришлось, – Любашин животик под брючками и домашним свитерком чуть округлился. Люба заметила его взгляд, покраснела:
- Поговорить бы нам, Андрюша…
- Это – вместо вареников?.. О чём, Любань?
А у Любы прерывался голос:
- Я сказала тебе… Сказала, что…
Он глазами ласкал её живот, а она удержала слёзы, совсем неслышно прошептала:
- А вдруг ты… поверил…
Андрей взял в ладони её лицо, дождался, пока она поднимет глаза:
- Это – что ребёнок не мой? – Бесстыдно улыбнулся: – Ох, Любка! Что ж ты у меня дура-то такая. Ты ж и меня до сих пор стесняешься… Ладонями от меня прикрываешься и коленки сжимаешь, – что силой разводить их приходится. И говоришь, – не от меня ребёнок? И думаешь, что муж поверит, скандал устроит. Ох, Любаня!
- Андрей… А сигареты правда не Ленкины были.
Андрей помолчал.
- И про это знаю. Дорохов заходил?
Любаша стояла на самом краю пропасти. Почти срываясь в неё, прошептала:
- Да. И он…
Андрей чуть приоткрыл окно. Закурил. Любашины ладошки чуть слышно трепетали на его плечах. А он в дыхании её расслышал:
- Мне так противно было… от его рук. И так хотелось, чтобы он ушёл.
Андрей молча курил. Любаша коснулась губами его затылка:
- Андрюш… И он ушёл.
Андрей повернулся:
- Да знаю я, Люб. – Потушил сигарету, прижал к себе Любашу: – Значит, так сильно я обидел тебя… когда целовал тебя на свадьбе у Мельниковых, а называл Татьяной.
- А как ты думал? Обидел… И я хотела, чтоб ты тоже узнал…
- Узнал. Дорохову морду набил сегодня. Прямо на крыльце шахтоуправления. Правда, мало. – Андрей вздохнул: – А ты… Чего убежала тогда? Надо было дать мне… чтоб протрезвел сразу.
-Так растерялась я, Андрюша. Ты ж её целовать хотел. Не помнила, как выскочила из коридора.
- И потом не сказала… Столько времени молчала, Любаш.
- А что говорить… Ты до сих пор любишь Татьяну? И она тебя любит. Даже смотрит на тебя совсем не так, как на своего Демидова.
Андрей упрямо свёл брови:
- Она Саню любит. Может, сама ещё не понимает этого. А я не любил её. Просто тянуло, – к юности её, к девчоночьей смелости. Признания её нравились. А на душе тяжело было, – не любил…
***
- А мне так хотелось, чтобы ты меня полюбил. Даже поверила…что полюбил, – когда ты предложение мне сделал, сказал, что на Покров свадьбу сыграем. Так хотела этого, что поверила… – горько призналась Любаша.
- Любань!..
В виноватом Андрюшкином взгляде совсем неуловимо, будто ласточкиным крылышком, мелькнула растерянность… А Люба заметила.
- Ждала, что ты скажешь: люблю…
Любашины глаза переполнялись непролитыми слезами, – тёмные-тёмные, бездонные озерца вот-вот из берегов выйдут.
- Люб!.. Думал, сама знаешь, – что люблю…
- Ты так ни разу и не сказал, что любишь.
Андрей бережно поцеловал её полуопущенные глаза:
-Любань!.. Когда мы в шахте, я всегда думаю, что вот разберём завал, на-гора поднимемся, и я увижу тебя. Ты самая родная. Знаешь, сколько раз меня спасало это: что поднимемся, и тебя увижу. А когда на «Заре» были… Санька Демидов мне руку подал, – в самый последний момент. Успел. Я едва на ноги поднялся, в то же мгновение глыба угля накрыла совсем узкую полоску пустоты, где я только что был… Я впервые не спешил подниматься, – потому что ты сказала, что к своим уйдёшь.
- Я сказала тебе…
Андрей улыбнулся:
-Когда ехали на «Зарю», – аж виски разрывались… от твоих слов. А потом завал разбирали к откаточному штреку… и с Саней говорили. Мне самому про Татьяну всё ясно стало. И обиду твою понял. И что из-за этой обиды ты про маленького сказала мне,– тоже понял. А ты говоришь, – не люблю. Знаешь, Люб… Помнишь, как мы с мужиками зашли к тебе борща поесть? Глаза твои увидел… И Катюхиным словам обрадовался. Когда с учёбы командиров горноспасательных взводов вернулся, Катерина сказала мне, что Демидов Танюшку провожает. И я обрадовался,– что не надо девчонку обманывать. И можно глазам твоим ответить, –думаешь, не видел, как ты на меня смотришь... А у них с Демидовым так и не складывается… И Санька до сих пор врагом меня считает. Хоть уже два раза руку мне подал, – на «Заре» и на совещании у директора.
… Демидов по-прежнему едва кивал командиру. Останавливал Андрея холодным взглядом, когда он отчаянно пытался напомнить об их разговоре в матовой темноте забоя «Зари»…
Ночью ласкал Танюшу, осторожно и счастливо опускал ладони на её кругленький животик. Недавно застенчиво сказал:
- Девочка моя.
А Танюша задумчиво улыбнулась:
- Девочка?..
И Сане тут же показалось, что Танюшка сына ждёт. Затаил дыхание, – хотел спросить, как назовём… Не спросил. Потому что был уверен, что Таня назовёт сына Андреем…
В конце весны случился прорыв воды в горную выработку на «Суходоле». Крапивин с отделением Демидова спустился в забой. Димка Дорохов отвёл глаза, усмехнулся:
- Рад, командир? Ты ж хотел… отыграться за Любку. Как по заказу, – прорыв на моём участке. Тебе – повод для торжества.
Крапивин задохнулся от Димкиной наглости. А Саня встряхнул горного мастера за грудки:
- Ты насосы когда проверял в конвейерном штреке? Что ты, гад… философствуешь про радость? Чему здесь радоваться?
Когда подняли на-гора шахтёров, пришлось отключать всё подземное электрооборудование и в кромешной темноте, по шею в быстро прибывающей воде пробираться к насосам. Демидов матерился: вода прибывала все эти дни, а сегодня, когда в забое работала четвёртая смена, четыре насоса, что обеспечивали откачку всего аварийного водопритока, вышли из строя.
Работу в подтопленной лаве приостановили на несколько дней. После анализа аварии Дорохов был отстранён от должности горного мастера.
…Любаша очень любила заглядывать в поселковый «Детский мир». Подолгу перебирала мягкие пелёнки, рассматривала крошечные ползунки, потом шла в отдел игрушек. Как-то замерла: Танюшка Демидова держала в руках большую куклу, счастливо и задумчиво улыбалась, поправляла бантики в тугих льняных косичках. Кукла была похожа на ту, что Андрей принёс, – вечером, перед аварией на «Заре». Таня заметила внимательный Любашин взгляд, нахмурилась, с небрежной поспешностью поставила куклу на полку. Громко, – чтобы обязательно Любаша услышала, – объяснила продавщице:
- Мне куклы ни к чему, – у меня сын будет.
Сквозь заносчивость в Танюшкином голоске слышалась обида. Ей, как и Сане, дочку хотелось. Чтобы – платьишки, косички-бантики, чтобы – куклы… Но в тайном, совсем девчоночьем упрямстве Танюша решила, что родит сына… Андрея,– чтоб Крапивин помнил об их несбывшейся любви.
Белым и лёгким маревом невесомо колыхались купыри над берегом Донца, к самой воде сбегали заросли клевера, а вокруг террикона бесконечными хороводами кружились ромашки. Ясно и ласково желтели соцветия донника, звенела степь крепкими и смелыми дикими колосками, – близилась середина лета. Когда в степи и в балке так светло, – даже сквозь густые дубовые листья на поляны вдоль берега льются потоки света, кажется, и в шахте светлеет, и чуть тише, как-то сокровеннее, становится грохот гигантских подземных машин, – будто прислушиваются они к июльскому звону, что там, на-гора, не смолкает ни днём, ни ночью. И вдруг притихло лето, – на рассвете, когда золотисто-розоватая нежность сонно прикоснулась к верхушке террикона. Притихло в тревожном удивлении: такими неправдоподобными казались звуки сирены горноспасательных машин, что через этот ласково-сонный рассвет мчались к «Восточной»…
Перед рассветом Любаша Крапивина родила сына. Потом, уже в палате, в усталой и счастливой полудреме думала, как расскажет Андрюшке про то, какая она сильная, как у неё хватило сил, – родить такого крепкого и звонкоголосого мальчишку. Когда мальчишка удивлённо и счастливо умолк, – Любаша осторожно взяла его из рук медсестры и прижала к груди, склонилась к крошечному личику, – захотелось расплакаться и засмеяться: у него были Андрюшкины глаза и брови, красивые и смелые – совершенно Андрюшкины – губы…
Дремала, и вдруг встрепенулась от негромкого и серьёзного голоса Андрея:
- Я люблю тебя.
В маленькой кроватке спал сын. Больше никого в палате не было… В сирены горноспасательных машин Люба не поверила: она так ждала рассвета, – потому что у Андрея закончится дежурство, и он увидит, как похож на него их сын. И скажет, как его зовут. Когда Люба спрашивала Андрея про имя для малыша, он обнимал её, улыбался:
- Родится, – сразу скажу. Если на дежурстве буду, зови просто Андреевичем, – пока я не приду.
Горноспасательные машины уже летели по степной дороге, а над посёлком до сих пор трепетала разорванная горестными сиренами рассветная тишина…
На «Восточной» от взрыва метана и угольной пыли обрушилась кровля. Весь день и ночь горноспасатели тушили пожар, а возгорания вспыхивали снова, и надо было пробираться к ним сквозь завалы. На-гора подняли семерых раненых горняков. Казалось, вечность прошла, пока в забой снова опустилась шахтная клеть, – надо было срочно эвакуировать остальных шахтёров ночной смены. Андрей счастливо замер: Демидов на ходу молча пожал его руку, – когда горный диспетчер Ефимов передал в забой, что у командира взвода родился мальчишка.
А потом над главным штреком тоже рухнула часть кровли. И Саня пропал.
Вечером в палату к Любаше зашла медсестра Надюша Лучихина, вздохнула:
- Почти сутки мается девчонка… Губы в кровь искусала. Без конца спрашивает, – под окном ли её Демидов. Такая гордая! Упрямится, – ни разу не крикнула: чтоб он не услышал и не подумал, что ей тяжело рожать… А Демидов вторые сутки на «Восточной», с твоим вместе. Говорят, там конца-краю не видно… – Надюша спохватилась, виновато взглянула на Любашу: – Не впервой, справятся.
Забой устало притих. Горноспасатели сидели на насыпях породы и угля, просто на земле. Мишка Ивашин угрюмо сказал:
- Подниматься надо, командир. Главный инженер передал распоряжение директора – подняться на-гора. Мы разобрали все доступные завалы, – те, где хоть какая-то надежда была… Нет Саньки нигде. Такое случается.
Крапивин холодел: ещё минута-другая, и придётся подниматься… а Саня останется здесь, где-то в жуткой темноте, под немыслимо тяжёлым завалом, и он никогда не увидит, что в Саниных глазах больше нет вражды, – он и в темноте это рассмотрел, когда диспетчер скупо сказал, что жену Демидова в роддом отвезли. Андрей улыбнулся: молодец Танюха! Родит малыша Саньке, и он наконец-то поверит, что любит его Танюшка…
- Я люблю тебя, – негромко сказал Андрей в палате роддома. – Любаша спала, но от его слов удивлённо сошлись её бровки. И он повторил: – Я люблю тебя. – Целовал её ладошку и снова повторял:
- Я люблю тебя.
Любаша открыла глаза. Прошептала:
- Мы с Павлушей так ждали тебя…
-С Павлушей?.. Любань, а как ты узнала, что я хочу назвать сына Павлом?
- Узнала вот… Вот так и узнала, что он у нас – Павел Андреевич.
Под Любашиной рубашкой тяжело колыхнулась грудь. Люба сдержала стон, и всё равно Андрей почувствовал её боль. Осторожно подал ей малыша. Сквозь слёзы Любаша улыбнулась:
- Он такой сильный. Как ты.
Мальчишка деловито сосал, и уже было не так больно. Любаша тихонько баюкала сына, рассказывала:
- Татьяна дочку родила. Кормить отказалась, даже не посмотрела на малышку. Я заходила к ней. Она и со мной говорить не хотела, отворачивалась. А потом глаза подняла. Знаешь, спокойно так спросила:
- Он что, – не мог там выжить?..
***
Люба умоляюще посмотрела на мужа:
- Андрюша! Можно, я покормлю малышку? Анна Петровна, детский врач, говорит, – девчушке надо грудное молоко. Павлушке нашему хватает, и у меня молоко остаётся.
Андрей растерялся. Роды и всё, что потом происходит, – вот такие крохи, как их с Любашей Павлушка, кормление грудью, молоко – было для Крапивина такой сокровенной, трепетной тайной, что он беспомощно и бестолково улыбнулся. Но Любаша взволнованно и серьёзно спрашивала у него, у мужа, разрешения покормить Санину малышку, и он со строгой важностью и пониманием сложной ситуации кивнул:
-Покорми, Любань.
И медсестра принесла Санину девчушку. Она была совсем крошечной, ещё меньше, чем их с Любаней сын. Малышка не плакала, а как-то удивлённо и обиженно покряхтывала. Андрей даже дыхание затаил: такая кроха и сосать, наверное, не умеет… А девчушка уверенно взяла Любашин кругленький сосочек, сосала взахлёб. Любаша склонилась к малышке, говорила что-то такое ласковое… И Андрей тут же понял, что его Любане тоже девчонка нужна. Вот пусть Павлушка немножко подрастёт…
- За Саньку… Спасибо тебе, Любаша, – глухо сказал Андрей.
А Люба неожиданно предложила:
-Андрюш, ты ей, Танюшке, куклу принеси. Ту, что купил тогда. Что она просто так сидит у нас на диване! А Таня обрадуется, я знаю. Она хотела такую куклу, я видела, как она выбирала в «Детском мире». А тут ты им с малышкой и принесёшь!
Андрей осторожно предупредил:
- Любань, я настоял на продолжении поисково-спасательных работ. Через полчаса мы с мужиками снова в шахту.
-Ты зайди к ней, Андрюша. И куклу принеси, – повторила Люба.
Таня не повернулась, когда он вошёл в палату. Андрей негромко позвал:
- Танюша! Тань!..
Лишь чуть заметно вздрогнули её плечики. Андрей присел рядом:
- Танюш, а я видел вашу с Саней девочку. Красавица такая! На тебя похожа… и на Саньку.
Танюша повернулась, приподнялась. Андрею показалось, что она сейчас выкрикнет что-то злое, очень несправедливое. А Таня заплакала. Горько и безотрадно всхлипывала:
- Он… Значит, он бросил меня… нас бросил. Когда я полюбила его, – больше всех на свете, – он меня бросил. Я рожала его дочку, мне так долго было больно, а я думала, что люблю его… как я люблю его, – одного его, навсегда… А он… бросил.
Андрей гладил её волосы. А говорил просто и строго, – как у них здесь, в посёлке, положено:
- Ты вот что, Татьяна. Ты вашей с Саней девчонке нужна сейчас, – больше всех на свете. Она у вас совсем маленькая, кроха такая. Как она без тебя? Медсестра принесёт тебе дочку, и чтоб глупостей, Тань, я больше не слышал.
Танюшка горестно всхлипывала, а в глазах уже сверкнула синяя молния:
- А ты мне что, – командир? Чего раскомандовался!
- Командир, – кивнул Андрей. – Потому и раскомандовался. Завтра к вечеру зайду.
Про куклу он забыл. Просто оставил её на Танюшкиной кровати и вышел. Таня тоже не заметила куклу. Снова отвернулась к стенке, плакала, пока не задремала. А приснился ей Саня. Будто он вошёл в палату с большой красивой куклой, устало улыбнулся:
- Это вот вам с маленькой, – чтобы вы не плакали. Я скоро вернусь.
Танюшка встрепенулась. За окном темнело, в палате было тихо. А на кровати… лежала кукла. В светло-голубеньком платьице, с льняными косичками. Танюше так хотелось купить такую, – для их с Саней дочки. Конечно, Таня подумала, что кукла ей просто показалась… Но кукла была, – большая и красивая. И она внимательно и ласково смотрела на Танюшку. Таня осторожно взяла куклу, потрогала её голубенькое ситцевое платьишко, тугие светлые косички. Решительно поднялась, прошлёпала к двери. В коридоре столкнулась с медсестрой Надюшей Лучихиной:
- Дочку когда принесёшь?
Надя удивлённо взглянула на Татьяну:
- Демидова!.. Так ты ж сама!..
Синева в Танюшкиных глазах метала яростные молнии. Она вплотную подошла к медсестре:
- Тебе сказано, – дочку принеси! А ты вместо этого сплетни по палатам разносишь!
Надя усмехнулась:
- Дочку твою Люба Крапивина кормит. А ты как думала?.. Что и так сойдёт, без кормления? Любаша кормит её каждые два часа, – как надо.
- Сама покормлю! Неси дочку, тебе сказано!
Надежда заторопилась:
- Принесу сейчас, чего раскричалась, – на весь коридор! Зайди в палату!
Таня впервые увидела дочку. Но ей казалось, что она узнала бы её из тысячи других малышей, отличила бы даже по одному дыханию. В дочкиных глазах свои узнала… А вообще, Крапивин прав: малышка на Саню похожа…
А молока у Тани не было. Малышка старательно и обиженно сосала, а Танюша чувствовала, что крохе доставались лишь какие-то капли. В палату заглянула Любаша. Сразу поняла:
- Давай покормлю. А ты пока чай выпей, – с молоком. – Улыбнулась: – Крапивин от кого-то из мужиков услышал, что надо чай с молоком пить, – чтоб молока хватало. Принёс мне, – чуть ли не бочку. – Налила чай из термоса в чашку: – Его тёплым надо пить.
Люба взяла малышку на руки. Танюша сделала глоток, отставила чашку. Прижалась к Любашиному плечу, заплакала:
- Как мы с ней… Без Сани. Он так ждал её! Утром проснётся, – смотрю, улыбается. Говорит: а мне дочка снилась. Такая маленькая! Будто я ей куклу купил, а кукла больше неё…
Вдруг вспомнила о кукле, что невесть откуда взялась в палате:
- А кукла – вот она. Кто-то нам принёс её. Как раз такую, как надо.
Любаша негромко объяснила:
- Это Андрей принёс. Когда узнал, что я беременная, купил, – вот такую выбрал… А у нас мальчишка родился. Значит, пусть вам с малышкой будет.
… Вечером в аварийную выработку снова спустились горноспасатели. Перед тем, как начнутся работы по ликвидации завала и восстановлению крепи, в выработке надо было провести контроль содержания метана и углекислого газа. А у Андрея замирало сердце: где-то здесь, под завалом перед главным штреком, Санька… Вытер со лба капли холодного пота, – вспомнил, как он склонился над Саниной девчушкой, когда Любаша кормила её… и расслышал стук крошечного сердечка. А вдруг… Санькино сердце тоже ещё стучит под завалом…
Главный инженер Антипин согласился: будем искать до последнего. И надо было восстанавливать проветривание выработки, и контролировать содержание метана… Крапивин распорядился:
- Первое отделение – ещё раз обследовать завал перед главным штреком. – На безнадёжно-хмурые взгляды мужиков сдержанно объяснил: – Да, тысячу раз проверяли. Значит, проверим в тысячу первый. Бывало, что оставался незамеченным хоть какой-то проход. Или в течение суток происходил самопроизвольный сдвиг породы. Задача ясная, мужики? Ивашин! Исследуете вентиляционный штрек. Следите за направлением воздушной струи.
Командир уходил всё дальше по непривычно притихшей выработке – в кромешную шахтную темноту. Сам не замечал, что отчаянно умоляет Демидова:
- Сань! Ну, как ты, – в такой чёрной глубине!.. А девчонки твои там, без тебя, получается… Как они без тебя, Сань! А ты здесь, – как без них? А я, Сань!.. Думаешь, мы враги с тобой? А почему тогда меня так спасала твоя рука, когда ты протягивал мне её! Ну, отзовись ты мужикам, – хоть самым слабым стуком отзовись, они расслышат, ты ж знаешь, как мы умеем здесь слышать. А я протяну тебе руку, – ты никогда не брал её, а сейчас я всё равно возьму твою руку в свою. Сань!..
Крапивин ошеломлённо остановился: где-то сбоку – удивительно внятно – кто-то выматерился. Встряхнул головой: на такой глубине, в такой тишине и беспроглядной темноте, говорят, случается… Старые шахтёры и горноспасатели рассказывают, – и не такое случается…
- Твоою ж!.. Командир! Так и пройдёшь мимо? Ну, вот куда тебя несёт! Я уже там был, – выход на поверхность заблокирован, надо отделение присылать. Какого хрена вы так долго не спускались? Ничего, что я здесь третьи сутки? Пить хочу, – есть у тебя?
Санька Демидов сидел на земле, пил воду из алюминиевой фляги, что молча протянул ему Крапивин. С сожалением поболтал опустевшей фляжкой. Усмехнулся:
- Да ты, Крапивин, баек наслухался, – про шахтных призраков. Докладываю: я не призрак. А легко мог бы стать призраком, если б ещё сутки-другие подождал, пока вы возобновите поисково-спасательные работы. Сам выбрался. А вы меня не там искали: меня чуток завалило в конце конвейерного штрека. – Санька вдруг признался – за грубоватостью отчаянно скрывал неловкое стеснение: – Я тебя искал. Услышал, как мужики сказали, что ты туда пошёл. А там как раз рвануло. Ну, трошки оглушило меня… В себя пришёл и догадался, что вас уже ветром сдуло. Хорошо, на свежую струю попал. Жаль, – выход заваленным оказался. А то б вы всей шахтой в призраков поверили… когда б я на поверхность вышел.
… Танюша обняла мужа. Прикоснулась руками к Саниной забинтованной голове:
- Мы так ждали тебя. – Оглянулась на спящую малютку: – Я её Любашей назвала. Сань, я сказать хотела: я люблю тебя.
Конец
Автор
Канал Полевые цветы. Дзен
#ЖизненныеИстории