Гори в аду, ублюдок!

Пять минут назад закончила разговаривать по телефону с Женькой – подругой моей старинной – почти сестрой.
Каждый раз, когда на экране смартфона загорается Женькино имя, помимо радости искренней тревожно екает в груди и томительно ноет мое сердце.
А рука!.. Рука рефлекторно сжимается, как будто ищет рукоять того – спасшего нас тогда оружия – пистолета с глушителем…
Но сначала немного предыстории…
Женькино имя в паспорте выглядит потрясающе красиво – Лурье Женевьева Теодоровна.
Отец ее был совсем недолго в тогдашнем Советском Союзе, приезжал по каким-то внешнеторговым делам. И на память о себе он подарил молоденькой горничной из гостиницы «Советская» белокурую дочку-куколку – светленькую и сероглазую девчоночку.
Ее молодая мамочка оставить надолго работу не могла, после родов записала Женьку как есть: и фамилию, и отчество выдумывать не стала.
А вот имя вычитала в каком-то французском романе.
Больше она ничего дать своей дочери не могла – сама была еще совсем юной и почти нищей.
Отвезла свою девочку в тихий город Тихвин к бездетной старшей сестре и растворилась снова в загадочном и туманном Питере-Ленинграде...
С Женькой я познакомилась в детской больнице.
Нас связало накрепко общее несчастье, а много позже и наша общая на двоих тайна, после которой любой фильм ужасов покажется просто сказкой на ночь...
В день знакомства мы вместе сидели в кабинете заведующего отделением.
Мой девятимесячный сын крепко спал, наплакавшись и накричавшись на пеленальном столике в руках невролога.
И вот теперь врач также осматривал годовалую девочку – Женькину старшую дочку. Вторая ее дочка родилась на десять минут позже сестры, сидела на руках у матери и ревела в унисон с первой.
Врач был опытным специалистом, врать он не умел и позвал нас с Женькой вместе не случайно. Наши дети: мой сын и ее старшая дочь – родились калеками. Оба ребенка страдали церебральным параличом, и обоим требовались долгие годы лечения...
Мы лежали в маленьком боксе-палате с санузлом и выходом прямо на улицу. Женьке разрешали жить вместе с обеими дочками-двойняшками.
Вторая была хоть и здорова, но оставить ее было не на кого.
Я же очень скучала по своей старшей дочери, оставшейся дома с бабушкой.
Мы с Женькой тогда не знали, что переживем так вместе десять курсов реабилитации – все было еще впереди и казалось такой недостижимой целью.
Утром начинались процедуры: уколы церебролизина и витаминов, массаж, физиотерапия, лечебная физкультура.
Шел девяносто пятый год прошлого столетия, как выживала больничка в дикие эти годы, для меня до сих пор остается загадкой. Мы же с Женькой мыли в больнице лестницы по ночам, и за это нас кормили в столовой вместе с детьми...
После третьего курса реабилитации у нас с Женькой появилась надежда на более или менее сносное будущее для наших детей: мой сын начал ползать, а ее дочь – сидеть.
К трем годам оба сделали первые шаги. Это произошло почти одновременно, и мы на радостях решили отметить это событие: раздобыли бутылку портвейна «три семерки» и сидели тихонько в своем боксе до раннего утра, закусывая картофельным пюре, оставшимся с ужина, и килькой в томате.
Мы были молодыми, ничего не имеющими кроме своих собственных детей, но все равно счастливыми. И счастье наше было настоящее – выстраданное и заслуженное...
Мы с Женькой жили, как оказалось, рядом друг с другом – обе на Васильевском острове в коммуналках. Я в Гавани, а она напротив Смоленского кладбища на улице Беринга.
На Васильевском был только один детский сад, куда брали детишек с инвалидностью.
Мы с Женькой решили пойти туда нянечками, чтобы быть при детях и зарабатывать хоть какую-то копеечку на хлеб.
Мы успели до рождения детей получить неплохое образование, но имея на руках тяжело больных детей, и думать не мыслили о какой-то карьере.
Мы обе были замужем, но ни она, ни я особой надежды не питали по отношению к нашим мужьям. Время было жестокое: ломало людей, калечило. Женькин муж крепко выпивал, а мой никак не мог найти толковую работу и вечно выплачивал какие-то долги.
Поэтому мы могли надеяться только на самих себя.
Но, не смотря ни на что, молодость давала о себе знать.
Однажды, проходя с детьми мимо красивой зеркальной витрины, мы одновременно подняли глаза и увидели в мерцании стекла двух юных Золушек: красивых, стройных, но очень бедно одетых.
Было лето, на каждом углу продавали мороженое. Мы кое-как наскребли немного мелочи и купили два вафельных стаканчика на всех наших четверых деток. Очень хотелось наесться этим мороженым до отвала, напиться холодной Фанты, покатать детей на лошадках в сквере. Но мы не могли этого себе позволить.
И Женька тогда заплакала при мне в первый раз за все наше знакомство. Заплакала от обиды, усталости и несправедливости жизни...
Она очень красивая даже сейчас, когда мы обе давно разменяли пятый десяток. Люблю ее очень за чуть грустную улыбку и лучики в уголках глаз, за голос нежный, мелодичный и всегда молодой. А еще за доброе сердце и силу воли.
Мы стали родными людьми и никогда не сможем поссориться. Это редкая женская дружба, скрепленная общей бедой, отсутствием ревности и…
И кровью!.. Страшной кровью!
В садике, куда мы водили детей, и где работали нянечками, платили исправно, но мало. Мы с Женькой постоянно искали разовые подработки на двоих: обычно драили квартиры новых русских после пьянок или ремонта.
Интернета не было и в помине, зато была газета «Сорока», где публиковали самые разные объявления. Там мы и искали себе подработку.
В сентябре девяносто восьмого нам повезло – мы подрядились на постоянную уборку роскошной квартиры в новостройке на Кораблях. Два раза в неделю по вечерам мы мыли полы и санузел, и вздохнули, наконец, свободно. Голодное время закончилось, и теперь мы могли не только наесться мороженым, но и купить детям теплые комбинезончики...
Ноябрь в тот год был на редкость промозглым и темным. Мы отмыли квартиру, получили свой заработок и побежали на кольцо троллейбусов.
Сырость пробирала до костей, было очень поздно, и нам с Женькой хотелось скорее по домам к нашим непутевым мужьям и любимым детям.
И вот тут-то холод и безумная усталость притупили в нас чувство опасности и самосохранения…
Женька подняла руку, не думая, и принялась тормозить проезжавшую мимо шикарную иномарку.
– Куда вам, девчонки? – казалось, голос был веселый и располагал...
– На Беринга. Потом в Гавань. Нам рядышком, довезете? – Женькин голосок прерывался от холода.
А мысленно мы уже пили дома горячий чай...
В машине был рай. Мы никогда не ездили на таких роскошных тачках. Где уж нам – наш транспорт был по жизни общественным. Дребезжащие трамвайчики, желтые икарусы-гармошки: это и была наша стихия, наши будни.
Женька села вперед, а я устроилась на заднем сидении, и меня от усталости просто швырнуло в сон. Водителя я рассмотреть не успела, поймала лишь в зеркале заднего вида внимательный взгляд черных кавказских глаз...
Глубокий сон прервался быстро и грубо. Мы уже никуда не ехали, и понять, где находимся, я не могла из-за темноты.
Впереди, там, где были водитель и Женька, шла нешуточная возня. Женька уже не сидела – она была поставлена на колени на полу…
А черноглазый водила держал ее за волосы одной рукой, а второй приставил к ее виску пистолет с глушителем. Я видела такие только в фильмах, а тут все было по-настоящему.
– Тихо, сказал тебе!.. Будешь сама, по-хорошему!.. Не будем будить твою подружку! А то замочу обеих!.. Давай, по-быстрому!
Мужик отпустил Женьку, одной рукой расстегивая штаны, а другой продолжая держать оружие.
Я не шевелилась, боясь обнаружить себя.
И тут мы встретились с Женькой глазами – она была совершенно белая от ужаса.
Говорят, перед смертью вся жизнь проходит в сознании человека за секунды.
Неожиданно и очень ясно я поняла, что, если не чудо, нам уже не выйти живыми из этой проклятой машины.
Неожиданно на меня напала такая лютая ненависть на весь этот несправедливый мир и обида на все: на нашу никчемную жизнь, которая скрашивается единственным счастьем и смыслом – детьми.
И вот сейчас какой-то ничтожный гаденыш хочет всего лишь ради своей низменной похоти отнять у нас последнее и единственное – наши жизни!..
А у наших детей отнять тех, кто их по-настоящему любит и бережет – их матерей!..
И вдруг краем глаза я разглядела бутылку водки, небрежно засунутую в карман за сидением водителя-насильника.
Все произошло быстро и хладнокровно – оно и сейчас отчетливо помнится мне до сих пор.
Я осторожно вытащила за горлышко эту спасительную бутылку водки, резко размахнулась и ударила мужика донышком прямо по макушке, по его блестящей проплешине…
И сила удара была такова, что бутылка, будто бы взорвалась и тут же рассыпалась на множество острых осколков.
Насильник осел, оружие выпало из его рук прямо на колени, туда, где он только что возился с ширинкой.
Здоровый бугай – он был еще жив!.. И, не смотря на кровь, обильно текшую по его башке, он еще пытался кое-как тянуться за пистолетом…
Женька быстро пришла в себя…
Как потом она говорила:
– Оружие показалось мне легким, теплым… и очень нужным именно сейчас!.. А вот голова этого мерзкого ублюдка, сидевшего передо мной, вдруг сделалась почему-то такой хрупкой!.. Представляешь, она просто лопнула и разлетелась, как переспелый арбуз!..
Шума почти не было. Глухой хлопок, и подругу отбросило назад, практически вывернув ей кисть от отдачи пистолета…
А перед нашими с Женькой глазами было лишь жуткое зрелище того, что мы наделали: почти полностью обезглавленное тело со спущенными штанами!..
И неимоверный ужас – ужас неизвестности!..
Дрожащая Женька села, откинулась в кресле назад.
– Раз, два, три, четыре... – считала она, успокаивая нервы.
И голос у нее был таким незнакомым: хриплым и глухим...
Мы снова встретились глазами – теперь мы были связаны узами крови в буквальном смысле этого слова.
То, что произошло, круто изменило всю нашу последующую жизнь.
Страх почти сразу прошел. А внутри нас закипала неудержимая злость на нашу нищету, беспомощность и беззащитность...
Хотя нет – беззащитности тогда уже не было!..
Не глядя на расплывшийся по сиденью труп, Женька быстро открыла бардачок машины, вытащила оттуда увесистый бумажник и коробочку с патронами, а также еще какие-то бумаги и зажигалку.
– Вылезаем быстрее! – крикнула она.
Мы вылезли из машины, забрызганные кровью, и оказались в глухом дворе-колодце, типичном для Васильевского острова.
Была почти абсолютная темень, лишь из-под арки с улицы во двор проникал слабый свет фонаря.
Женька снова открыла дверцу машины, приоткрыла окно, чиркнула зажигалкой.
– Гори в аду, сраный ублюдок! Чтобы и следов от тебя не осталось!
Внутри салона быстро вспыхнуло пламя.
Женька захлопнула дверцу, схватила меня за руку и мы, не оглядываясь, бросились бежать прочь...
В объемном бумажнике оказалось несколько тысяч долларов.
А еще через две недели, когда стало понятно, что нас никто не ищет, мы разменяли валюту в обменнике – хватило надолго.
По весне мы осторожно и по-тихому расстреляли все патроны в отдаленном лесопарке под Питером.
Пистолет тогда, и впрямь, показался мне легким и очень удобным.
Стрелять мне понравилось, и моим любимым увлечением с тех пор стал стрелковый тир – так – на всякий случай. Очень, кстати, полезный навык: уметь хорошо стрелять… в наше-то неспокойное время!
А пистолет мы потом закопали.
Женька же, напротив, никогда больше не брала в руки оружие…
Она развелась с мужем-алкоголиком, забрала дочерей и навсегда уехала в Тихвин к приемной матери.
Что-то в нас сломалось тогда… в ту злополучную ночь – мы стали другими...
Больше в нашей жизни, слава Богу, не было ничего криминального, и мы условились никогда не говорить и даже не вспоминать о произошедшем.
Хоть раз в году, но обязательно видимся.
Крепко встали на ноги, вырастили детей и очень ценим жизнь.
Но, что самое поразительное, ничего и никого уже больше не боимся!..
Ведь весь свой смертельный страх мы израсходовали в том студеном ноябре девяносто восьмого года...
Ольга Сергиевская