Денискины рассказы.

Часть 12
"ГДЕ ЭТО ВИДАНО, ГДЕ ЭТО СЛЫХАНО..."
На переменке подбежала ко мне наша октябрятская вожатая Люся и говорит:
- Дениска, а ты сможешь выступить в концерте? Мы решили организовать
двух малышей, чтобы они были сатирики. Хочешь?
Я говорю:
- Я все хочу! Только ты объясни: что такое сатирики.
Люся говорит:
- Видишь ли, у нас есть разные неполадки... Ну, например, двоечники или
лентяи, их надо прохватить. Понял? Надо про них выступить, чтобы все
смеялись, это на них подействует отрезвляюще.
Я говорю:
- Они не пьяные, они просто лентяи.
- Это так говорится: "отрезвляюще", - засмеялась Люся. - А на самом
деле просто эти ребята призадумаются, им станет неловко, и они исправятся.
Понял? Ну, в общем, не тяни: хочешь - соглашайся, не хочешь - отказывайся!
Я сказал:
- Ладно уж, давай!
Тогда Люся спросила:
- А у тебя есть партнер?
- Нету.
Люся удивилась:
- Как же ты без товарища живешь?
- Товарищ у меня есть, Мишка. А партнера нету.
Люся снова улыбнулась:
- Это почти одно и то же. А он музыкальный, Мишка твой?
- Нет, обыкновенный.
- Петь умеет?
- Очень тихо. Но я научу его петь громче, не беспокойся.
Тут Люся обрадовалась:
- После уроков притащи его в малый зал, там будет репетиция!
И я со всех ног пустился искать Мишку. Он стоял в буфете и ел
сардельку.
- Мишка, хочешь быть сатириком?
А он сказал:
- Погоди, дай поесть.
Я стоял и смотрел, как он ест. Сам маленький, а сарделька толще его
шеи. Он держал эту сардельку руками и ел прямо целой, не разрезая, и
шкурка трещала и лопалась, когда он ее кусал, и оттуда брызгал горячий
пахучий сок.
И я не выдержал и сказал тете Кате:
- Дайте мне, пожалуйста, тоже сардельку, поскорее!
И тетя Катя сразу протянула мне мисочку. И я очень торопился, чтобы
Мишка без меня не успел съесть свою сардельку: мне одному не было бы так
вкусно. И вот я тоже взял свою сардельку руками и тоже, не чистя, стал
грызть ее, и из нее брызгал горячий пахучий сок. И мы с Мишкой так грызли
на пару, и обжигались, и смотрели друг на дружку, и улыбались.
А потом я ему рассказал, что мы будем сатирики, и он согласился, и мы
еле досидели до конца уроков, а потом побежали в малый зал на репетицию.
Там уже сидела наша вожатая Люся, и с ней был один парнишка,
приблизительно из четвертого, очень некрасивый, с маленькими ушами и
большущими глазами.
Люся сказала:
- Вот и они! Познакомьтесь, это наш школьный поэт Андрей Шестаков.
Мы сказали:
- ЗдОрово!
И отвернулись, чтобы он не задавался.
А поэт сказал Люсе:
- Это что, исполнители, что ли?
- Да.
Он сказал:
- Неужели ничего не было покрупней?
Люся сказала:
- Как раз то, что требуется!
Но тут пришел наш учитель пения Борис Сергеевич. Он сразу подошел к
роялю:
- Нуте-с, начинаем! Где стихи?
Андрюшка вынул из кармана какой-то листок и сказал:
- Вот. Я взял размер и припев у Маршака, из сказки об ослике, дедушке и
внуке: "Где это видано, где это слыхано..."
Борис Сергеевич кивнул:
- Читай вслух!
Андрюшка стал читать:
Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год.
Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!
Мы с Мишкой так и прыснули. Конечно, ребята довольно часто просят
родителей решить за них задачу, а потом показывают учительнице, как будто
это они такие герои. А у доски ни бум-бум - двойка! Дело известное. Ай да
Андрюшка, здОрово прохватил!
А Андрюшка читает дальше, так тихо и серьезно:
Мелом расчерчен асфальт на квадратики,
Манечка с Танечкой прыгают тут.
Где это видано, где это слыхано, -
В "классы" играют, а в класс не идут?!
Опять здОрово. Нам очень понравилось! Этот Андрюшка просто настоящий
молодец, вроде Пушкина!
Борис Сергеевич сказал:
- Ничего, неплохо! А музыка будет самая простая, вот что-нибудь в этом
роде. - И он взял Андрюшкины стихи и, тихонько наигрывая, пропел их все
подряд.
Получилось очень ловко, мы даже захлопали в ладоши.
А Борис Сергеевич сказал:
- Нуте-с, кто же наши исполнители?
А Люся показала на нас с Мишкой:
- Вот!
- Ну что ж, - сказал Борис Сергеевич, - у Миши хороший слух... Правда,
Дениска поет не очень-то верно.
Я сказал:
- Зато громко.
И мы начали повторять эти стихи под музыку и повторили их, наверно, раз
пятьдесят или тысячу, и я очень громко орал, и все меня успокаивали и
делали замечания:
- Ты не волнуйся! Ты тише! Спокойней! Не надо так громко!
Особенно горячился Андрюшка. Он меня совсем затормошил. Но я пел только
громко, я не хотел петь потише, потому что настоящее пение - это именно
когда громко!
...И вот однажды, когда я пришел в школу, я увидел в раздевалке
объявление:
ВНИМАНИЕ!
Сегодня на большой перемене
в малом зале состоится выступление
летучего патруля
"Пионерского Сатирикона"!
Исполняет дуэт малышей!
На злобу дня!
Приходите все!
И во мне сразу что-то екнуло. Я побежал в класс. Там сидел Мишка и
смотрел в окно.
Я сказал:
- Ну, сегодня выступаем!
А Мишка вдруг промямлил:
- Неохота мне выступать...
Я прямо оторопел. Как - неохота? Вот так раз! Ведь мы же репетировали?
А как же Люся и Борис Сергеевич? Андрюшка? А все ребята, ведь они читали
афишу и прибегут как один? Я сказал:
- Ты что, с ума сошел, что ли? Людей подводить?
А Мишка так жалобно:
- У меня, кажется, живот болит.
Я говорю:
- Это со страху. У меня тоже болит, но я ведь не отказываюсь!
Но Мишка все равно был какой-то задумчивый. На большой перемене все
ребята кинулись в малый зал, а мы с Мишкой еле плелись позади, потому что
у меня тоже совершенно пропало настроение выступать. Но в это время нам
навстречу выбежала Люся, она крепко схватила нас за руки и поволокла за
собой, но у меня ноги были мягкие, как у куклы, и заплетались. Это я,
наверно, от Мишки заразился.
В зале было огорожено место около рояля, а вокруг столпились ребята из
всех классов, и няни, и учительницы.
Мы с Мишкой встали около рояля.
Борис Сергеевич был уже на месте, и Люся объявила дикторским голосом:
- Начинаем выступление "Пионерского Сатирикона" на злободневные темы.
Текст Андрея Шестакова, исполняют всемирно известные сатирики Миша и
Денис! Попросим!
И мы с Мишкой вышли немножко вперед. Мишка был белый как стена. А я
ничего, только во рту было сухо и шершаво, как будто там лежал наждак.
Борис Сергеевич заиграл. Начинать нужно было Мишке, потому что он пел
первые две строчки, а я должен был петь вторые две строчки. Вот Борис
Сергеевич заиграл, а Мишка выкинул в сторону левую руку, как его научила
Люся, и хотел было запеть, но опоздал, и, пока он собирался, наступила уже
моя очередь, так выходило по музыке. Но я не стал петь, раз Мишка опоздал.
С какой стати!
Мишка тогда опустил руку на место. А Борис Сергеевич громко и раздельно
начал снова.
Он ударил, как и следовало, по клавишам три раза, а на четвертый Мишка
опять откинул левую руку и наконец запел:
Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год.
Я сразу подхватил и прокричал:
Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!
Все, кто был в зале, рассмеялись, и у меня от этого стало легче на
душе. А Борис Сергеевич поехал дальше. Он снова три раза ударил по
клавишам, а на четвертый Мишка аккуратно выкинул левую руку в сторону и ни
с того ни с сего запел сначала:
Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год.
Я сразу понял, что он сбился! Но раз такое дело, я решил допеть до
конца, а там видно будет. Взял и допел:
Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!
Слава богу, в зале было тихо - все, видно, тоже поняли, что Мишка
сбился, и подумали: "Ну что ж, бывает, пусть дальше поет".
А музыка в это время бежала все дальше и дальше. Но Мишка был какой-то
зеленоватый.
И когда музыка дошла до места, он снова вымахнул левую руку и, как
пластинка, которую "заело", завел в третий раз:
Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год...
Мне ужасно захотелось стукнуть его по затылку чем-нибудь тяжелым, и я
заорал со страшной злостью:
Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!
Мишка, ты, видно, совсем рехнулся! Ты что в третий раз одно и то же
затягиваешь? Давай про девчонок!
А Мишка так нахально:
- Без тебя знаю! - И вежливо говорит Борису Сергеевичу: - Пожалуйста,
Борис Сергеевич, дальше!
Борис Сергеевич заиграл, а Мишка вдруг осмелел, опять выставил свою
левую руку и на четвертом ударе заголосил как ни в чем не бывало:
Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год...
Тут все в зале прямо завизжали от смеха, и я увидел в толпе, какое
несчастное лицо у Андрюшки, и еще увидел, что Люся, вся красная и
растрепанная, пробивается к нам сквозь толпу. А Мишка стоит с открытым
ртом, как будто сам на себя удивляется. Ну, а я, пока суд да дело,
докрикиваю:
Где это видано, где это слыхано, -
Папа решает, а Вася сдает?!
Тут уж началось что-то ужасное. Все хохотали как зарезанные, а Мишка из
зеленого стал фиолетовым. Наша Люся схватила его за руку и утащила к себе.
Она кричала:
- Дениска, пой один! Не подводи!.. Музыка! И!..
А я стоял у рояля и решил не подвести. Я почувствовал, что мне стало
все равно, и, когда дошла музыка, я почему-то вдруг тоже выкинул в сторону
левую руку и совершенно неожиданно завопил:
Папа у Васи силен в математике,
Учится папа за Васю весь год...
Я даже плохо помню, что было дальше. Было похоже на землетрясение. И я
думал, что вот сейчас провалюсь совсем под землю, а вокруг все просто
падали от смеха - и няни, и учителя, все, все...
Я даже удивляюсь, что я не умер от этой проклятой песни.
Я наверно бы умер, если бы в это время не зазвонил звонок...
Не буду я больше сатириком!
КУРИНЫЙ БУЛЬОН
Мама принесла из магазина курицу, большую, синеватую, с длинными
костлявыми ногами. На голове у курицы был большой красный гребешок. Мама
повесила ее за окно и сказала:
- Если папа придет раньше, пусть сварит. Передашь?
Я сказал:
- С удовольствием!
И мама ушла в институт. А я достал акварельные краски и стал рисовать.
Я хотел нарисовать белочку, как она прыгает в лесу по деревьям, и у меня
сначала здорово выходило, но потом я посмотрел и увидел, что получилась
вовсе не белочка, а какой-то дядька, похожий на Мойдодыра. Белкин хвост
получился как его нос, а ветки на дереве как волосы, уши и шапка... Я
очень удивился, как могло так получиться, и, когда пришел папа, я сказал:
- Угадай, папа, что я нарисовал?
Он посмотрел и задумался:
- Пожар?
- Ты что, папа? Ты посмотри хорошенько!
Тогда папа посмотрел как следует и сказал:
- Ах, извини, это, наверное, футбол...
Я сказал:
- Ты какой-то невнимательный! Ты, наверно, устал?
А он:
- Да нет, просто есть хочется. Не знаешь, что на обед?
Я сказал:
- Вон, за окном курица висит. Свари и съешь!
Папа отцепил курицу от форточки и положил ее на стол.
- Легко сказать, свари! Сварить можно. Сварить - это ерунда. Вопрос, в
каком виде нам ее съесть? Из курицы можно приготовить не меньше сотни
чудесных питательных блюд. Можно, например, сделать простые куриные
котлетки, а можно закатить министерский шницель - с виноградом! Я про это
читал! Можно сделать такую котлету на косточке - называется "киевская" -
пальчики оближешь. Можно сварить курицу с лапшой, а можно придавить ее
утюгом, облить чесноком и получится, как в Грузии, "цыпленок табака".
Можно, наконец...
Но я его перебил. Я сказал:
- Ты, папа, свари что-нибудь простое, без утюгов. Что-нибудь,
понимаешь, самое быстрое!
Папа сразу согласился:
- Верно, сынок! Нам что важно? Поесть побыстрей! Это ты ухватил самую
суть. Что же можно сварить побыстрей? Ответ простой и ясный: бульон!
Папа даже руки потер.
Я спросил:
- А ты бульон умеешь?
Но папа только засмеялся.
- А чего тут уметь? - У него даже заблестели глаза. - Бульон - это
проще пареной репы: положи в воду и жди, когда сварится, вот и вся
премудрость. Решено! Мы варим бульон, и очень скоро у нас будет обед из
двух блюд: на первое - бульон с хлебом, на второе - курица вареная,
горячая, дымящаяся. Ну-ка брось свою репинскую кисть и давай помогай!
Я сказал:
- А что я должен делать?
- Вот погляди! Видишь, на курице какие-то волоски. Ты их состриги,
потому что я не люблю бульон лохматый. Ты состриги эти волоски, а я пока
пойду на кухню и поставлю воду кипятить!
И он пошел на кухню. А я взял мамины ножницы и стал подстригать на
курице волоски по одному. Сначала я думал, что их будет немного, но потом
пригляделся и увидел, что очень много, даже чересчур. И я стал их
состригать, и старался быстро стричь, как в парикмахерской, и пощелкивал
ножницами по воздуху, когда переходил от волоска к волоску.
Папа вошел в комнату, поглядел на меня и сказал:
- С боков больше снимай, а то получится под бокс!
Я сказал:
- Не очень-то быстро выстригается...
Но тут папа вдруг как хлопнет себя по лбу:
- Господи! Ну и бестолковые же мы с тобой, Дениска! И как это я
позабыл! Кончай стрижку! Ее нужно опалить на огне! Понимаешь? Так все
делают. Мы ее на огне подпалим, и все волоски сгорят, и не надо будет ни
стрижки, ни бритья. За мной!
И он схватил курицу и побежал с нею на кухню. А я за ним. Мы зажгли
новую горелку, потому что на одной уже стояла кастрюля с водой, и стали
обжигать курицу на огне. Она здорово горела и пахла на всю квартиру
паленой шерстью. Папа поворачивал ее с боку на бок и приговаривал:
- Сейчас, сейчас! Ох и хорошая курочка! Сейчас она у нас вся обгорит и
станет чистенькая и беленькая...
Но курица, наоборот, становилась какая-то черненькая, вся какая-то
обугленная, и папа наконец погасил газ.
Он сказал:
- По-моему, она как-то неожиданно прокоптилась. Ты любишь копченую
курицу?
Я сказал:
- Нет. Это она не прокоптилась, просто она вся в саже. Давай-ка, папа,
я ее вымою.
Он прямо обрадовался.
- Ты молодец! - сказал он. - Ты сообразительный. Это у тебя хорошая
наследственность. Ты весь в меня. Ну-ка, дружок, возьми эту трубочистовую
курицу и вымой ее хорошенько под краном, а то я уже устал от этой возни.
И он уселся на табурет.
А я сказал:
- Сейчас, я ее мигом!
И я подошел к раковине и пустил воду, подставил под нее нашу курицу и
стал тереть ее правой рукой изо всех сил. Курица была очень горячая и
жутко грязная, и я сразу запачкал свои руки до самых локтей. Папа
покачивался на табурете.
- Вот, - сказал я, - что ты, папа, с ней наделал. Совершенно не
отстирывается. Сажи очень много.
- Пустяки, - сказал папа, - сажа только сверху. Не может же она вся
состоять из сажи? Подожди-ка!
И папа пошел в ванную и принес мне оттуда большой кусок земляничного
мыла.
- На, - сказал он, - мой как следует! Намыливай!
И я стал намыливать эту несчастную курицу. У нее стал какой-то совсем
уже дохловатый вид. Я довольно здорово ее намылил, но она очень плохо
отмыливалась, с нее стекала грязь, стекала уже, наверно, с полчаса, но
чище она не становилась.
Я сказал:
- Этот проклятый петух только размазывается от мыла.
Тогда папа сказал:
- Вот щетка! Возьми-ка, потри ее хорошенько! Сначала спинку, а уж потом
все остальное.
Я стал тереть. Я тер изо всех сил, в некоторых местах даже протирал
кожу. Но мне все равно было очень трудно, потому что курица вдруг словно
оживела и начала вертеться у меня в руках, скользить и каждую секунду
норовила выскочить. А папа все не сходил со своей табуретки и все
командовал:
- Крепче три! Ловчее! Держи за крылья! Эх, ты! Да ты, я вижу, совсем не
умеешь мыть курицу.
Я тогда сказал:
- Пап, ты попробуй сам!
И я протянул ему курицу. Но он не успел ее взять, как вдруг она
выпрыгнула у меня из рук и ускакала под самый дальний шкафчик. Но папа не
растерялся. Он сказал:
- Подай швабру!
И когда я подал, папа стал шваброй выгребать ее из-под шкафа. Он
сначала оттуда выгреб старую мышеловку, потом моего прошлогоднего
оловянного солдатика, и я ужасно обрадовался, ведь я думал, что совсем
потерял его, а он тут как тут, мой дорогой.
Потом папа вытащил, наконец, курицу. Она была вся в пыли. А папа был
весь красный. Но он ухватил ее за лапку и поволок опять под кран. Он
сказал:
- Ну, теперь держись. Синяя птица.
И он довольно чисто ее прополоскал и положил в кастрюлю. В это время
пришла мама. Она сказала:
- Что тут у вас за разгром?
А папа вздохнул и сказал:
- Курицу варим.
Мама сказала:
- Давно?
- Только сейчас окунули, - сказал папа.
Мама сняла с кастрюльки крышку.
- Солили? - спросила она.
- Потом, - сказал папа, - когда сварится.
Но мама понюхала кастрюльку.
- Потрошили? - сказала она.
- Потом, - сказал папа, - когда сварится.
Мама вздохнула и вынула курицу из кастрюльки. Она сказала:
- Дениска, принеси мне фартук, пожалуйста. Придется все за вас
доделывать, горе-повара.
А я побежал в комнату, взял фартук и захватил со стола свою картинку. Я
отдал маме фартук и спросил ее:
- Ну-ка, что я нарисовал? Угадай, мама!
Мама посмотрела и сказала:
- Швейная машинка? Да?
...БЫ
Один раз я сидел, сидел и ни с того ни с сего вдруг такое надумал, что
даже сам удивился. Я надумал, что вот как хорошо было бы, если бы все
вокруг на свете было устроено наоборот. Ну вот, например, чтобы дети были
во всех делах главные и взрослые должны были бы их во всем, во всем
слушаться. В общем, чтобы взрослые были как дети, а дети как взрослые. Вот
это было бы замечательно, очень было бы интересно.
Во-первых, я представляю себе, как бы маме "понравилась" такая история,
что я хожу и командую ею как хочу, да и папе небось тоже бы "понравилось",
а о бабушке и говорить нечего. Что и говорить, я все бы им припомнил!
Например, вот мама сидела бы за обедом, а я бы ей сказал:
"Ты почему это завела моду без хлеба есть? Вот еще новости! Ты погляди
на себя в зеркало, на кого ты похожа? Вылитый Кощей! Ешь сейчас же, тебе
говорят! - И она бы стала есть, опустив голову, а я бы только подавал
команду: - Быстрее! Не держи за щекой! Опять задумалась? Все решаешь
мировые проблемы? Жуй как следует! И не раскачивайся на стуле!"
И тут вошел бы папа после работы, и не успел бы он даже раздеться, а я
бы уже закричал:
"Ага, явился! Вечно тебя надо ждать! Мой руки сейчас же! Как следует,
как следует мой, нечего грязь размазывать. После тебя на полотенце страшно
смотреть. Щеткой три и не жалей мыла. Ну-ка, покажи ногти! Это ужас, а не
ногти. Это просто когти! Где ножницы? Не дергайся! Ни с каким мясом я не
режу, а стригу очень осторожно. Не хлюпай носом, ты не девчонка... Вот
так. Теперь садись к столу".
Он бы сел и потихоньку сказал маме:
"Ну как поживаешь?"
А она бы сказала тоже тихонько:
"Ничего, спасибо!"
А я бы немедленно:
"Разговорчики за столом! Когда я ем, то глух и нем! Запомните это на
всю жизнь. Золотое правило! Папа! Положи сейчас же газету, наказание ты
мое!"
И они сидели бы у меня как шелковые, а уж когда бы пришла бабушка, я бы
прищурился, всплеснул руками и заголосил:
"Папа! Мама! Полюбуйтесь-ка на нашу бабуленьку! Каков вид! Грудь
распахнута, шапка на затылке! Щеки красные, вся шея мокрая! Хороша, нечего
сказать. Признавайся, опять в хоккей гоняла! А это что за грязная палка?
Ты зачем ее в дом приволокла? Что? Это клюшка! Убери ее сейчас же с моих
глаз - на черный ход!"
Тут я бы прошелся по комнате и сказал бы им всем троим:
"После обеда все садитесь за уроки, а я в кино пойду!"
Конечно, они бы сейчас же заныли и захныкали:
"И мы с тобой! И мы тоже хотим в кино!"
А я бы им:
"Нечего, нечего! Вчера ходили на день рождения, в воскресенье я вас в
цирк водил! Ишь! Понравилось развлекаться каждый день. Дома сидите! Нате
вам вот тридцать копеек на мороженое, и все!"
Тогда бы бабушка взмолилась:
"Возьми хоть меня-то! Ведь каждый ребенок может провести с собой одного
взрослого бесплатно!"
Но я бы увильнул, я сказал бы:
"А на эту картину людям после семидесяти лет вход воспрещен. Сиди дома,
гулена!"
И я бы прошелся мимо них, нарочно громко постукивая каблуками, как
будто я не замечаю, что у них у всех глаза мокрые, и я бы стал одеваться,
и долго вертелся бы перед зеркалом, и напевал бы, и они от этого еще хуже
бы мучились, а я бы приоткрыл дверь на лестницу и сказал бы...
Но я не успел придумать, что бы я сказал, потому что в это время вошла
мама, самая настоящая, живая, и сказала:
- Ты еще сидишь. Ешь сейчас же, посмотри, на кого ты похож? Вылитый
Кощей!