ЧАСТЬ 1 Комментарий дорогой редакции. В 1932 году Эрнст Никиш выпустил брошюру «Гитлер — злой рок Германии», которая в короткий срок принесла ему славу главного оппонента лидера национал-социалистов в стране. В ней он исследовал феномен популярности Гитлера, а также подверг уничтожающей критике национал-социализм НСДАП. По Никишу национализм Гитлера — лишь прикрытие для продвижения чуждой немцам романской ментальности, инструмент экспансии Запада на немецкие земли, явление глубоко антинациональное. Гитлеровский социализм Никиш справедливо клеймил за его мелкобуржуазность и соглашательство с крупным капиталом. История показала, что практически во всем автор оказался прав. Гитлера сгубил его антибольшевизм, в котором Никиш видел в первую очередь ненависть к России. За 9 лет до нападения объединенной Европы на Советский Союз, Никиш предугадал будущие события и дал им удивительно верную интерпретацию: «Когда он [Гитлер] взывает к оружию и мундиру, он делает это не ради того, чтобы стать солдатом в борьбе против Версаля, но ради того, чтобы сделаться жандармом Европы в борьбе против «большевизма». Он не желает воевать с Версалем, он заявляет о своей готовности к полицейской акции против России. Он не стремится опрокинуть Версальский порядок, он хочет распространить его до Урала, а то и до самого тихоокеанского побережья». Ниже представлена первая часть брошюры Эрнста Никиша. Все части брошюры вы можете найти по тегу: #никиш_гитлер Все тексты рубрики вы можете найти по тегу: #нб_идеология У немецкого филистера, в общем, нетрудно вызвать проявления национального энтузиазма. В любом собрании... достаточно зычного голоса да цветистой фразы. Бисмарк — Грунеру 1859 г. Это сочинение породила не неодолимая тяга к критике. Решение взяться за него не было легким. Трудно оставаться трезвым, когда столь многие опьянены; больно не разделять надежду и веру, когда сомнений, похоже, ни у кого уже не осталось. Но никто не избавит от ответственности человека, коего призывает к отчету его собственная совесть. Не смеет молчать тот, кто уже увидел бездну, когда остальные все еще были слепы. Многие будут оскорблены — пусть утешатся тем, что им дозволено и дальше жить опьяненными каждодневным дурманом. Им незнакома тревога за будущее нашего народа. Но кого эта тревога преследует неотступно, — тот должен говорить. Н. ОТ НЕМЕЦКОГО ПРОТЕСТА К ФАШИЗМУ Противоречивое до предела Национал-социалистическое движение многозначно и многосмысленно; разнообразные течения, волнения чувств, устремления воли и сокровенные мечтания сведены в нем как в одном общем логове. Оно едино внешне, но в то же время и чрезвычайно различно внутренне. Оно до краев наполнено антитезами и скрывает в себе почти столько же противоречий, что и весь круг живущих на земле людей. В нем слышится голос крови, но также и жажда социальной мести. Подъем подлинного национального чувства бывает восхитителен, но и им, опять-таки, бесстыдно злоупотребляет мелкое личное тщеславие или расчетливая корысть. Пламя благородного идеализма меркнет в чаду омерзительной продажности. Порыв к решительному действию заглушается невыносимым шумом пустых словес. Яркое впечатление, производимое собранной воедино силой, тускнеет в отвратительных выплесках необузданной грубости. Чужеродное угодничество будит сомнение в искренности немецкого протеста. Немецкая воля к свободе дерзко вырывается из оков, но убогое дипломатическое фокусничество тотчас же коварно ее предает. Здоровые политические инстинкты умолкают перед дурными буржуазно-либеральными страхами собственника. До сих пор национал-социалистическое движение сносило все эти антагонизмы, потому что еще не было направлено на какую-то определенную цель; каждый из составляющих его элементов все еще может надеяться, что получит перевес и, одержав победу, придаст свой облик всему целому. Ни одно особое течение еще не чувствует над собой насилия, против которого нужно было бы обороняться, отстаивая себя. Решение, которое провело бы границы и сформировало бы четкий строй, по всей видимости, еще не принято. Движение движется, но пока неизвестно куда. Все пути еще открыты, ни одна дверь не заперта. В бурлящем хаосе противоречий не возник вполне сложившийся образ, вокруг которого разгорелась бы борьба еще не оформленных сил против сил уже оформленных. Всякая попытка истолкования сталкивается с программной неопределенностью; из программ можно вычитать все, что пожелаешь. То, что на деле оказывается ни к чему не обязывающей расплывчатостью, легкомысленно интерпретируется как плодотворная всесторонность. Размытость границ выдается за всесилие, способное обратиться к любой из многообещающих возможностей. Насколько многозначно национал-социалистическое движение, настолько многообразны его функции. Оно слишком всеобъемлюще, чтобы можно было отрицать его значимость для совокупного домоустройства нации. Оно может казаться глубоко врезающимся в почву лемехом плуга, родовыми схватками творческого деяния, грозой, способной напоить землю и освежить воздух; но может стать и разрушительным вихрем, проносящимся над полями и селами, оставляющим позади себя лишь разруху, пепел и руины. Рупор немецкого протеста В своих мемуарах «Моя борьба» Адольф Гитлер сообщает о причинах и стимулах, приведших к образованию его движения. «Принципиальную критику международного биржевого и ссудного капитала» он впервые в жизни услышал на лекции Готфрида Федера. «Сразу же после первой лекции Федера мозг мой пронзила мысль, что теперь я окончательно обрел все необходимые предпосылки для создания новой партии». Вскоре он наткнулся на одну малочисленную и ни на что не годную группировку, присвоившую себе название «Немецкая рабочая партия», и получил в ней «временный членский билет за номером семь». Люди, с которыми он сошелся, были простыми рабочими. Подспудно жило в них ощущение случившейся с немцами катастрофы, во тьме мерещилась им взаимосвязь между задачами национального и социального освобождения немецкого народа. Выйдя из своего социального окружения, они были заняты поиском того, как сообразно своей природе, своим особым способом послужить делу национальной необходимости. Готфрид Федер всегда оставался посредственностью, способной лишь раздавать рецепты. Рецепты же, как правило, подобны сектантским евангелиям: все страдания этого мира и мира потустороннего в них надеются излечить, глядя из одной-единственной точки. Сила федерова рецепта заключалась в том, что зависимость Германии от международных властей, учрежденная в 1918 году, была выражена в нем в простой формуле; был указан тот враг, которого можно увидеть. Ни один рецепт не учитывает всей полноты явлений, и рецепт Федера был ничуть не лучше. В нем излагалась народнохозяйственная теория, предназначенная для очень ограниченных умов, и предлагалось истолкование национальных и социальных бедствий, рассчитанное на убогие способности крайне невзыскательного народца. Гитлер пришел в «Немецкую рабочую партию» с рецептом Федера, ставшим тем ключом, с помощью которого он пытался интерпретировать «темные устремления» этой маленькой группы. Федерова идея была помещена в ту социальную почву, откуда, как правило, и произрастает столь неприхотливая растительность. В самом Гитлере она была уже перемолота с той человеческой основой, на которую и была рассчитана; поэтому он мог говорить честно и искренне, от самого сердца. Его и тянуло говорить. Он гордился даром прирожденного оратора. Его влекла первобытная тяга к соразмерной ему стихии — к массовому собранию. Кульминацией его жизни стало первое удавшееся «народное собрание»; он вспоминает о нем с благоговением, в торжественном тоне повествует о том, как он его созвал и как оно протекало. «Собрание должно было начаться в 7 ч 30 м. В 7 ч 15 м. зашел я в большой зал Придворной пивной на Малой мюнхенской площади, и сердце мое затрепетало от радости. Гигантский зал (помещение это казалось мне тогда совершенно грандиозным) был полон народа. В зале негде было яблоку упасть. Присутствовало не менее двух тысяч человек». Он шагает от одного массового собрания к другому, и каждое расценивает как очередную победу; он пересчитывает участников как полководец свои дивизии. Ораторствуя, он совершает свои подвиги. Улицы и просторные залы — вот поля его битв. Дух демократизма разлился над Германией в 1918 году. Демагог стал героем дня. Демократия по сути своей оказалась чуждым явлением; ее острие обратилось против немецкой самобытности. Настоящий демагог это по самой природе вещей всегда западник, прислужник заграницы, брызжа слюной нападающий на все, что есть исконного в Германии. Первое достижение Гитлера заключалось в том, что свои мощные демагогические инстинкты он связал именно с немецкими ценностями. Свои демагогические способности он обратил против самого того духа, из которого произросла демократия. Механизм демократии был запущен на немецкой почве для того, чтобы разрушить Германию; Гитлеру же удалось перенастроить его так, что он начал работать против своего создателя, против западного духа. Величайший демагог, коего когда-либо рождала Германия, превзошел всех соперников в том, что сделал своим собственным именно это, немецкое, дело, которое по своему внутреннему закону полярно противоположно демократическим силам современности. Он не стал способствовать упрочению чужеземного влияния, а, напротив, пробудил в немцах протест против него. Демагог, выступивший в поход против демократизма, стал разновидностью демократа, для которого демократия достигла своей последней границы, в котором она неистовствует против себя самой, попадает под свои собственные колеса, — демократа, в мозгу которого она вознамерилась совершить самоубийство. Тем не менее противоречие между демократическими механизмами и антидемократической природой исконных для немца жизненных форм сохранялось. И в этом состояла большая опасность: поскольку немецкое дело впервые подвергалось действию демократической машины, могло получиться так, что оно будет в нем истерто и измолото в порошок. Без сомнения, в первые годы Гитлер действительно был рупором немецкого протеста: перед лицом небывалых масштабов вранья, предложенного немецкому народу во имя демократии, никакой крик не показался бы чересчур громким, никакая обвинительная речь — чересчур грозной, никакой протест — чересчур пронзительным. Гитлер, конечно, был демагогом, когда ему удавалось перекричать наглый хор «победоносной» западнической демократии, но в раскатах его голоса звучал собственный голос измученного и униженного немца. Сквозь громыхающее гитлерово камлание пробивалась непокорная строптивость, свойственная немецкой воле к жизни. И нигде этой воле не угрожала большая опасность, как в Мюнхене, центре чужеродных, сепаратистских римских и французских влияний. Здесь готовились коварнейшие заговоры, здесь поддерживались теснейшие связи с разорителями немецкого народа. Сама неоформленность молодой Национал-социалистической рабочей партии указывала на ее глубокую стихийную укорененность. Именно тогда Людендорф выбрал Мюнхен местом своей резиденции. Его союз с Гитлером был и символом, и неким обещанием. Гитлерова демагогия заключалась в оправу прусской дисциплины: то была гарантия, что она останется лишь средством, лишь инструментом. Гитлер довольствовался ролью «барабанщика». Пока Людендорф держал в своих руках командование над стекавшимися отовсюду массами и нацеливал их на решение немецких задач, оставалась уверенность в том, что это маршируют солдаты, а не бесчинствует бесплодный рессентимент. Войско, набранное по ревностному призыву демагога, могло бы спасти Германию, если бы полководцу удалось выстроить его в колонны и умело ввести в бой. Продолжение следует…
Другая Россия
ГИТЛЕР — ЗЛОЙ РОК ГЕРМАНИИ.
ЧАСТЬ 1
Комментарий дорогой редакции. В 1932 году Эрнст Никиш выпустил брошюру «Гитлер — злой рок Германии», которая в короткий срок принесла ему славу главного оппонента лидера национал-социалистов в стране. В ней он исследовал феномен популярности Гитлера, а также подверг уничтожающей критике национал-социализм НСДАП. По Никишу национализм Гитлера — лишь прикрытие для продвижения чуждой немцам романской ментальности, инструмент экспансии Запада на немецкие земли, явление глубоко антинациональное. Гитлеровский социализм Никиш справедливо клеймил за его мелкобуржуазность и соглашательство с крупным капиталом.
История показала, что практически во всем автор оказался прав. Гитлера сгубил его антибольшевизм, в котором Никиш видел в первую очередь ненависть к России. За 9 лет до нападения объединенной Европы на Советский Союз, Никиш предугадал будущие события и дал им удивительно верную интерпретацию:
«Когда он [Гитлер] взывает к оружию и мундиру, он делает это не ради того, чтобы стать солдатом в борьбе против Версаля, но ради того, чтобы сделаться жандармом Европы в борьбе против «большевизма». Он не желает воевать с Версалем, он заявляет о своей готовности к полицейской акции против России.
Он не стремится опрокинуть Версальский порядок, он хочет распространить его до Урала, а то и до самого тихоокеанского побережья».
Ниже представлена первая часть брошюры Эрнста Никиша.
Все части брошюры вы можете найти по тегу: #никиш_гитлер
Все тексты рубрики вы можете найти по тегу: #нб_идеология
У немецкого филистера, в общем, нетрудно вызвать проявления национального энтузиазма. В любом собрании... достаточно зычного голоса да цветистой фразы.
Бисмарк — Грунеру 1859 г.
Это сочинение породила не неодолимая тяга к критике. Решение взяться за него не было легким. Трудно оставаться трезвым, когда столь многие опьянены; больно не разделять надежду и веру, когда сомнений, похоже, ни у кого уже не осталось. Но никто не избавит от ответственности человека, коего призывает к отчету его собственная совесть. Не смеет молчать тот, кто уже увидел бездну, когда остальные все еще были слепы. Многие будут оскорблены — пусть утешатся тем, что им дозволено и дальше жить опьяненными каждодневным дурманом. Им незнакома тревога за будущее нашего народа. Но кого эта тревога преследует неотступно, — тот должен говорить.
Н.
ОТ НЕМЕЦКОГО ПРОТЕСТА К ФАШИЗМУ
Противоречивое до предела
Национал-социалистическое движение многозначно и многосмысленно; разнообразные течения, волнения чувств, устремления воли и сокровенные мечтания сведены в нем как в одном общем логове. Оно едино внешне, но в то же время и чрезвычайно различно внутренне. Оно до краев наполнено антитезами и скрывает в себе почти столько же противоречий, что и весь круг живущих на земле людей. В нем слышится голос крови, но также и жажда социальной мести. Подъем подлинного национального чувства бывает восхитителен, но и им, опять-таки, бесстыдно злоупотребляет мелкое личное тщеславие или расчетливая корысть. Пламя благородного идеализма меркнет в чаду омерзительной продажности. Порыв к решительному действию заглушается невыносимым шумом пустых словес. Яркое впечатление, производимое собранной воедино силой, тускнеет в отвратительных выплесках необузданной грубости. Чужеродное угодничество будит сомнение в искренности немецкого протеста. Немецкая воля к свободе дерзко вырывается из оков, но убогое дипломатическое фокусничество тотчас же коварно ее предает. Здоровые политические инстинкты умолкают перед дурными буржуазно-либеральными страхами собственника.
До сих пор национал-социалистическое движение сносило все эти антагонизмы, потому что еще не было направлено на какую-то определенную цель; каждый из составляющих его элементов все еще может надеяться, что получит перевес и, одержав победу, придаст свой облик всему целому. Ни одно особое течение еще не чувствует над собой насилия, против которого нужно было бы обороняться, отстаивая себя. Решение, которое провело бы границы и сформировало бы четкий строй, по всей видимости, еще не принято. Движение движется, но пока неизвестно куда. Все пути еще открыты, ни одна дверь не заперта. В бурлящем хаосе противоречий не возник вполне сложившийся образ, вокруг которого разгорелась бы борьба еще не оформленных сил против сил уже оформленных. Всякая попытка истолкования сталкивается с программной неопределенностью; из программ можно вычитать все, что пожелаешь. То, что на деле оказывается ни к чему не обязывающей расплывчатостью, легкомысленно интерпретируется как плодотворная всесторонность. Размытость границ выдается за всесилие, способное обратиться к любой из многообещающих возможностей.
Насколько многозначно национал-социалистическое движение, настолько многообразны его функции. Оно слишком всеобъемлюще, чтобы можно было отрицать его значимость для совокупного домоустройства нации. Оно может казаться глубоко врезающимся в почву лемехом плуга, родовыми схватками творческого деяния, грозой, способной напоить землю и освежить воздух; но может стать и разрушительным вихрем, проносящимся над полями и селами, оставляющим позади себя лишь разруху, пепел и руины.
Рупор немецкого протеста
В своих мемуарах «Моя борьба» Адольф Гитлер сообщает о причинах и стимулах, приведших к образованию его движения. «Принципиальную критику международного биржевого и ссудного капитала» он впервые в жизни услышал на лекции Готфрида Федера. «Сразу же после первой лекции Федера мозг мой пронзила мысль, что теперь я окончательно обрел все необходимые предпосылки для создания новой партии». Вскоре он наткнулся на одну малочисленную и ни на что не годную группировку, присвоившую себе название «Немецкая рабочая партия», и получил в ней «временный членский билет за номером семь».
Люди, с которыми он сошелся, были простыми рабочими. Подспудно жило в них ощущение случившейся с немцами катастрофы, во тьме мерещилась им взаимосвязь между задачами национального и социального освобождения немецкого народа. Выйдя из своего социального окружения, они были заняты поиском того, как сообразно своей природе, своим особым способом послужить делу национальной необходимости.
Готфрид Федер всегда оставался посредственностью, способной лишь раздавать рецепты. Рецепты же, как правило, подобны сектантским евангелиям: все страдания этого мира и мира потустороннего в них надеются излечить, глядя из одной-единственной точки. Сила федерова рецепта заключалась в том, что зависимость Германии от международных властей, учрежденная в 1918 году, была выражена в нем в простой формуле; был указан тот враг, которого можно увидеть. Ни один рецепт не учитывает всей полноты явлений, и рецепт Федера был ничуть не лучше. В нем излагалась народнохозяйственная теория, предназначенная для очень ограниченных умов, и предлагалось истолкование национальных и социальных бедствий, рассчитанное на убогие способности крайне невзыскательного народца.
Гитлер пришел в «Немецкую рабочую партию» с рецептом Федера, ставшим тем ключом, с помощью которого он пытался интерпретировать «темные устремления» этой маленькой группы. Федерова идея была помещена в ту социальную почву, откуда, как правило, и произрастает столь неприхотливая растительность. В самом Гитлере она была уже перемолота с той человеческой основой, на которую и была рассчитана; поэтому он мог говорить честно и искренне, от самого сердца.
Его и тянуло говорить. Он гордился даром прирожденного оратора. Его влекла первобытная тяга к соразмерной ему стихии — к массовому собранию. Кульминацией его жизни стало первое удавшееся «народное собрание»; он вспоминает о нем с благоговением, в торжественном тоне повествует о том, как он его созвал и как оно протекало. «Собрание должно было начаться в 7 ч 30 м. В 7 ч 15 м. зашел я в большой зал Придворной пивной на Малой мюнхенской площади, и сердце мое затрепетало от радости. Гигантский зал (помещение это казалось мне тогда совершенно грандиозным) был полон народа. В зале негде было яблоку упасть. Присутствовало не менее двух тысяч человек». Он шагает от одного массового собрания к другому, и каждое расценивает как очередную победу; он пересчитывает участников как полководец свои дивизии. Ораторствуя, он совершает свои подвиги. Улицы и просторные залы — вот поля его битв. Дух демократизма разлился над Германией в 1918 году. Демагог стал героем дня. Демократия по сути своей оказалась чуждым явлением; ее острие обратилось против немецкой самобытности. Настоящий демагог это по самой природе вещей всегда западник, прислужник заграницы, брызжа слюной нападающий на все, что есть исконного в Германии.
Первое достижение Гитлера заключалось в том, что свои мощные демагогические инстинкты он связал именно с немецкими ценностями. Свои демагогические способности он обратил против самого того духа, из которого произросла демократия. Механизм демократии был запущен на немецкой почве для того, чтобы разрушить Германию; Гитлеру же удалось перенастроить его так, что он начал работать против своего создателя, против западного духа. Величайший демагог, коего когда-либо рождала Германия, превзошел всех соперников в том, что сделал своим собственным именно это, немецкое, дело, которое по своему внутреннему закону полярно противоположно демократическим силам современности. Он не стал способствовать упрочению чужеземного влияния, а, напротив, пробудил в немцах протест против него. Демагог, выступивший в поход против демократизма, стал разновидностью демократа, для которого демократия достигла своей последней границы, в котором она неистовствует против себя самой, попадает под свои собственные колеса, — демократа, в мозгу которого она вознамерилась совершить самоубийство.
Тем не менее противоречие между демократическими механизмами и антидемократической природой исконных для немца жизненных форм сохранялось. И в этом состояла большая опасность: поскольку немецкое дело впервые подвергалось действию демократической машины, могло получиться так, что оно будет в нем истерто и измолото в порошок.
Без сомнения, в первые годы Гитлер действительно был рупором немецкого протеста: перед лицом небывалых масштабов вранья, предложенного немецкому народу во имя демократии, никакой крик не показался бы чересчур громким, никакая обвинительная речь — чересчур грозной, никакой протест — чересчур пронзительным. Гитлер, конечно, был демагогом, когда ему удавалось перекричать наглый хор «победоносной» западнической демократии, но в раскатах его голоса звучал собственный голос измученного и униженного немца. Сквозь громыхающее гитлерово камлание пробивалась непокорная строптивость, свойственная немецкой воле к жизни.
И нигде этой воле не угрожала большая опасность, как в Мюнхене, центре чужеродных, сепаратистских римских и французских влияний. Здесь готовились коварнейшие заговоры, здесь поддерживались теснейшие связи с разорителями немецкого народа. Сама неоформленность молодой Национал-социалистической рабочей партии указывала на ее глубокую стихийную укорененность. Именно тогда Людендорф выбрал Мюнхен местом своей резиденции. Его союз с Гитлером был и символом, и неким обещанием. Гитлерова демагогия заключалась в оправу прусской дисциплины: то была гарантия, что она останется лишь средством, лишь инструментом. Гитлер довольствовался ролью «барабанщика». Пока Людендорф держал в своих руках командование над стекавшимися отовсюду массами и нацеливал их на решение немецких задач, оставалась уверенность в том, что это маршируют солдаты, а не бесчинствует бесплодный рессентимент. Войско, набранное по ревностному призыву демагога, могло бы спасти Германию, если бы полководцу удалось выстроить его в колонны и умело ввести в бой.
Продолжение следует…