ЧАСТЬ 3 Продолжение текста Э. Никиша 1932 года. Все части этого текста вы можете найти по тегу: #никиш_гитлер Все тексты рубрики вы можете найти по тегу: #нб_идеология ПАДЕНИЕ В ЛЕГАЛЬНОСТЬ На версальской почве Судьба каждого слабого государства зависит от того, как распределяется вес во властной ситуации мировой политики. Оно подвергается непосредственному вторжению со стороны своих соседей и должно все время озираться в поисках прикрытия, которое гарантировало бы ему защиту от настойчивых попыток иноземного вмешательства. Начиная с 1918 года Германия представляет собой именно такое слабое государство; его политика с этих пор больше похожа на функцию версальских Держав, чем на самостоятельное и ответственное выражение собственной изначальной мощи. Национал-социализм ищет поддержки против гнета Версальского порядка у муссолиниевской Италии. Гитлеру, этому южнонемецкому католику, от рождения свойственно устремлять свой взор к Риму; его притягивает фашизм в латинской духовной форме, именно она была бы восторженно приветствуемым завершением того, что уже заложено в романской составляющей его сущности. Отношение Гитлера к Италии не политично, а романтически-религиозно. Италия — благословенная страна, земля обетованная, спасение там уже произошло; Италия — его Палестина. Когда он устремляет взор за Альпы, в его глазах теплится искра благочестивой, фанатичной тоски. Он не пытается взвесить политическую ценность Италии, он чтит фашистскую Италию как абсолютную ценность. Отвернуться от Италии означало бы отказаться от истинной веры, кощунственно осквернить святые места. Южный Тироль — своеобразная человеческая жертва, которую Гитлер приносит своему богу. Он еще не пришел к власти, и перед ним еще не встал вопрос, какую цену придется заплатить Италии за практические действия с ее стороны; от Южного Тироля он отказался еще до того, как на него была возложена политическая ответственность. Отдача от таких поспешных заявлений еще утопичнее, чем от Локарно. Гитлер поступает как Штреземан: чем для одного была Франция, тем для другого стала Италия, один отказался от Эльзаса и Лотарингии, другой — от Южного Тироля. Сколь нереальной была штреземанова «реальная политика», столь же сомнительной оказывается националистическая политика Гитлера. Та и другая приводят к одним и тем же последствиям: меньше становится драгоценных немецких земель и благородной немецкой крови. Италия сама извлекает пользу из Версальского порядка и стремится к его пересмотру, лишь поскольку надеется выговорить себе еще большую долю добычи. С Францией она не может состязаться, будучи парализована Югославией. Италия сражается только там, где уверена, что ее союзник одержит верх. На поле битвы она не стяжала себе славы и занимается там только мародерством. Италия — родина Макиавелли; безупречный политический инстинкт заранее подсказывает ей, чья сторона скорее всего может претендовать на военную удачу. В политическом отношении она достаточно опытна, чтобы понять, что совместно с Германией она не может проводить политику, направленную против Франции; в лучшем случае она может блефовать, обманывая немцев. Она блефует, чтобы выручить чаевые. Франции, конечно, приходится кое-что заплатить за умиротворение Италии. Но отпущенные ей чаевые Франция, как правило, вновь беспощадно удерживает с Германии. Против Германии между Римом и Парижем всегда существует тайное согласие. Пусть даже они иногда и рассчитывают разыграть друг против друга немецкую карту, они все же ни на мгновение не забывают, что в конце концов вновь объединятся, усевшись у Германии на спине. Италия не была надежным союзником для Германии, наделенной силой оружия; и тем более не может таковым стать для Германии бессильной. Она поставила бы на кон свое существование, если бы соблазнилась совместно с разоруженной Германией довести конфликт с Францией до кровавого конца, но благотворный эгоизм удерживает ее от такого безумства. От Италии дорога ведет к Англии; тот, кто хочет поладить с Италией, должен сперва договориться с Лондоном. Тройственный союз Италии, Германии и Англии — внешнеполитический вымысел Гитлера; английский пафос звучал в речах Альфреда Розенберга, изгнанника-балтийца, который хотел бы свести свои счеты с Россией, метнувшись — и увлекая за собой всю гитлеровскую партию — в сторону Англии. Внешняя политика национал-социализма формируется не в результате холодного взвешивания политических возможностей; она рождается в порыве чувств: в нее вливается и унаследованная Гитлером римская зачарованность, и лелеемая Розенбергом антироссийская жажда мести. Но силы Англии надломлены. На образование германо-итало-английского тройственного союза Франция немедленно ответила бы, заложив динамит в фундамент Британской империи. Она спровоцировала бы грандиозные волнения среди порабощенных Англией народов, для этой цели у нее с избытком хватило бы и денег, и агентов. Английские консерваторы с 1918 года следуют во французском кильватере. Они чувствуют, что бросить вызов Франции, когда в ее распоряжении находятся теперешние властные средства, означало бы вступить в игру, опасную для самого существования Англии. Внешняя политика национал-социализма не может найти отправной точки, отталкиваясь от которой можно было бы перевернуть мировое соотношение политических сил. Поэтому он лишен внешнеполитической ударной силы; он не способен стать действенным элементом мировой политики. Беспомощный и жалкий взирает он на Версальский порядок; когда устои последнего начинают шататься, государства, на которые национал-социализм хотел бы опереться, вновь и вновь разоблачают себя как защитники этого порядка. Ему не удается схватить Версаль за глотку; зато тот хватает за глотку его и заставляет служить своему порядку. Версальский порядок дает национал-социализму понять, что он не станет в Германии правящей властью, если не одобрит его, если не признает его собственной законной основой, короче говоря, если не продолжит Штреземанову традицию. Всем уже ясно, что внутреннеполитические властные полномочия для национал-социализма важнее, чем внешнеполитическое освобождение Германии. Обращенные к загранице речи Гитлера преследуют цель убедить весь мир в его безопасности и невинности. Франция уже прикидывает, насколько далеко она может зайти в отношениях с Гитлером и какие условия должна ему поставить. В том, что он эти условия выполнит, в Париже, — а среди сведущих людей и в Германии, — уже никто не сомневается. Версальский порядок — это закон, навязанный Центральной Европе романским миром. Тот, кто сам живет по романским правилам, не может бунтовать против Версаля. В конечном счете, он сам станет частью этого международно-правового установления под началом охранительных романских властей; он склонится перед ним, поскольку родственен ему по духу. Поэтому фашистский национал-социализм — это не протест против Версаля, а тень, отбрасываемая романским владычеством и скрывающая подлинный немецкий протест. Жандарм Европы Большевизм есть перманентная революция против Западной Европы; а большевистская Россия — волнующееся силовое поле, готовящее Версальскому порядку позорный провал и бросающее Версалю вызов, противопоставляя ему, со своей стороны, новый порядок. Против Советского Союза Гитлер стоит в едином фронте с остальными западными державами. Нынешнее положение в мире таково, что выбирать можно только между Версальским порядком и порядком большевистским, тот, кто сражается против одного из них, тем самым уже утверждает другой. Тот, кто придерживается западных духовных ценностей и благ западной цивилизации, держит сторону Версаля; он поступается Германией, чтобы не ставить под удар эти ценности и блага. Это перебежчик, пусть даже он надеется на «консервативный синтез», связывающий Европу и немецкий национализм в неком «высшем единстве». Гитлер опирается на западноевропейскую почву. Во внешней политике он ищет помощи у государств, извлекающих пользу из Версальского договора; он не выходит из версальского круга. По ту сторону Версаля для него нет места. Смысл его внешней политики состоит в том, чтобы извлекать для Германии мелкие выгоды из родственных разногласий, возникающих между Францией, с одной стороны, и Англией и Италией — с другой. Такая внешняя политика основывается не на национально-политической стратегии, а на семейной интриге. Гитлер всего лишь европейский сутяга, самое большее играющий на нервах у своих крестных, а не революционер, устраивающий мировые перевороты. Западная Европа всегда испытывала гнетущий страх перед тем, что лежит к северу от Дуная и к востоку от Эльбы. Со времен Карла Великого она устраивает против этого «хаотического мира» нескончаемые «крестовые походы». Идея крестовых походов по своему происхождению всецело латинская. Исподволь немцы всегда это чувствовали: германские императоры старались, как правило, с достоинством уклониться от исполнения своих миссионерских обетов. Мировая война тоже замышлялась как крестовый поход против немцев. И поход этот закончился успешно. Германия была «обращена» в «западную веру», «перекрещена» в европейскую страну. Причем обращена настолько, что ныне нет недостатка в немецких европейцах, которые в свою очередь желают быть призванными в крестовый поход против «язычников на Востоке». Эрцбергер уже в Компьенском лесу готов был дать такой обет: если бы Фош захотел, он бы тотчас отправил европейца Эрцбергера в поход крестоносцем. Гитлер — наследник Эрцбергера; он и сам не подозревает, насколько в нем много эрцбергерщины. Он набирает немецких ландскнехтов в манере ни на волосок не менее унизительной, нежели та, в какой это делал Эрцбергер. Католические инстинкты и отголоски габсбургского эха воспламеняют в Гитлере ненависть к большевизму, под каковой в действительности лишь скрывается ненависть к России. В пределах романизированного южнонемецкого пространства еще никому не удавалось постичь то значение, которое Россия имеет для судеб Германии как государства; чтобы его понять, нужно быть прусским королем или остэльбским юнкером. При этом прусский король еще не должен быть развращен западным либерализмом: либеральный дух не уживается с договорами о перестраховке. Версаль для Германии несравненно более пагубен, чем «большевизм». Из-за Версаля обескровлена субстанция немецкого народа, Версаль — это вообще смерть для Германии. Если большевизм и в самом деле яд, действие этого яда остановит свойственная немцу внутренняя сила самоутверждения, которая славяно-азиатскому влиянию всегда сопротивлялась с большим успехом, чем романскому. В конечном счете «немецкий большевизм» свелся бы к макиавеллизму, прибегнув к которому, Германия вполне могла бы взять верх над Западом. Антибольшевизм — социальная, а не политическая позиция: здесь беспокоятся о своем имении, а не о своем отечестве. Напротив, Версаль политичен сам по себе; только тот, кто неукоснительно выступает против Версаля, занимает подлинно политическую позицию. Там, где противники большевизма поднимают слишком много шума, они просто желают скрыть, что уже обмениваются с Версалем тайными заверениями во взаимном согласии. Ожесточенный антибольшевизм Гитлера свидетельствует о том, что он вовсе не рассматривает Версаль в качестве подлинного врага. Когда он взывает к оружию и мундиру, он делает это не ради того, чтобы стать солдатом в борьбе против Версаля, но ради того, чтобы сделаться жандармом Европы в борьбе против «большевизма». Он не желает воевать с Версалем, он заявляет о своей готовности к полицейской акции против России. Он не стремится опрокинуть Версальский порядок, он хочет распространить его до Урала, а то и до самого тихоокеанского побережья. Разумеется, на этом пути можно разве что заработать скудное жалованье, но отнюдь не завоевать немецкую свободу. Продолжение следует… #Никиш #Гитлер #нб #идеология
Другая Россия
ГИТЛЕР — ЗЛОЙ РОК ГЕРМАНИИ.
ЧАСТЬ 3
Продолжение текста Э. Никиша 1932 года.
Все части этого текста вы можете найти по тегу: #никиш_гитлер
Все тексты рубрики вы можете найти по тегу: #нб_идеология
ПАДЕНИЕ В ЛЕГАЛЬНОСТЬ
На версальской почве
Судьба каждого слабого государства зависит от того, как распределяется вес во властной ситуации мировой политики. Оно подвергается непосредственному вторжению со стороны своих соседей и должно все время озираться в поисках прикрытия, которое гарантировало бы ему защиту от настойчивых попыток иноземного вмешательства. Начиная с 1918 года Германия представляет собой именно такое слабое государство; его политика с этих пор больше похожа на функцию версальских Держав, чем на самостоятельное и ответственное выражение собственной изначальной мощи.
Национал-социализм ищет поддержки против гнета Версальского порядка у муссолиниевской Италии. Гитлеру, этому южнонемецкому католику, от рождения свойственно устремлять свой взор к Риму; его притягивает фашизм в латинской духовной форме, именно она была бы восторженно приветствуемым завершением того, что уже заложено в романской составляющей его сущности.
Отношение Гитлера к Италии не политично, а романтически-религиозно. Италия — благословенная страна, земля обетованная, спасение там уже произошло; Италия — его Палестина. Когда он устремляет взор за Альпы, в его глазах теплится искра благочестивой, фанатичной тоски. Он не пытается взвесить политическую ценность Италии, он чтит фашистскую Италию как абсолютную ценность. Отвернуться от Италии означало бы отказаться от истинной веры, кощунственно осквернить святые места. Южный Тироль — своеобразная человеческая жертва, которую Гитлер приносит своему богу. Он еще не пришел к власти, и перед ним еще не встал вопрос, какую цену придется заплатить Италии за практические действия с ее стороны; от Южного Тироля он отказался еще до того, как на него была возложена политическая ответственность. Отдача от таких поспешных заявлений еще утопичнее, чем от Локарно. Гитлер поступает как Штреземан: чем для одного была Франция, тем для другого стала Италия, один отказался от Эльзаса и Лотарингии, другой — от Южного Тироля. Сколь нереальной была штреземанова «реальная политика», столь же сомнительной оказывается националистическая политика Гитлера. Та и другая приводят к одним и тем же последствиям: меньше становится драгоценных немецких земель и благородной немецкой крови.
Италия сама извлекает пользу из Версальского порядка и стремится к его пересмотру, лишь поскольку надеется выговорить себе еще большую долю добычи.
С Францией она не может состязаться, будучи парализована Югославией. Италия сражается только там, где уверена, что ее союзник одержит верх. На поле битвы она не стяжала себе славы и занимается там только мародерством. Италия — родина Макиавелли; безупречный политический инстинкт заранее подсказывает ей, чья сторона скорее всего может претендовать на военную удачу. В политическом отношении она достаточно опытна, чтобы понять, что совместно с Германией она не может проводить политику, направленную против Франции; в лучшем случае она может блефовать, обманывая немцев. Она блефует, чтобы выручить чаевые. Франции, конечно, приходится кое-что заплатить за умиротворение Италии. Но отпущенные ей чаевые Франция, как правило, вновь беспощадно удерживает с Германии. Против Германии между Римом и Парижем всегда существует тайное согласие. Пусть даже они иногда и рассчитывают разыграть друг против друга немецкую карту, они все же ни на мгновение не забывают, что в конце концов вновь объединятся, усевшись у Германии на спине. Италия не была надежным союзником для Германии, наделенной силой оружия; и тем более не может таковым стать для Германии бессильной. Она поставила бы на кон свое существование, если бы соблазнилась совместно с разоруженной Германией довести конфликт с Францией до кровавого конца, но благотворный эгоизм удерживает ее от такого безумства.
От Италии дорога ведет к Англии; тот, кто хочет поладить с Италией, должен сперва договориться с Лондоном. Тройственный союз Италии, Германии и Англии — внешнеполитический вымысел Гитлера; английский пафос звучал в речах Альфреда Розенберга, изгнанника-балтийца, который хотел бы свести свои счеты с Россией, метнувшись — и увлекая за собой всю гитлеровскую партию — в сторону Англии. Внешняя политика национал-социализма формируется не в результате холодного взвешивания политических возможностей; она рождается в порыве чувств: в нее вливается и унаследованная Гитлером римская зачарованность, и лелеемая Розенбергом антироссийская жажда мести.
Но силы Англии надломлены. На образование германо-итало-английского тройственного союза Франция немедленно ответила бы, заложив динамит в фундамент Британской империи. Она спровоцировала бы грандиозные волнения среди порабощенных Англией народов, для этой цели у нее с избытком хватило бы и денег, и агентов. Английские консерваторы с 1918 года следуют во французском кильватере. Они чувствуют, что бросить вызов Франции, когда в ее распоряжении находятся теперешние властные средства, означало бы вступить в игру, опасную для самого существования Англии.
Внешняя политика национал-социализма не может найти отправной точки, отталкиваясь от которой можно было бы перевернуть мировое соотношение политических сил. Поэтому он лишен внешнеполитической ударной силы; он не способен стать действенным элементом мировой политики. Беспомощный и жалкий взирает он на Версальский порядок; когда устои последнего начинают шататься, государства, на которые национал-социализм хотел бы опереться, вновь и вновь разоблачают себя как защитники этого порядка. Ему не удается схватить Версаль за глотку; зато тот хватает за глотку его и заставляет служить своему порядку. Версальский порядок дает национал-социализму понять, что он не станет в Германии правящей властью, если не одобрит его, если не признает его собственной законной основой, короче говоря, если не продолжит Штреземанову традицию. Всем уже ясно, что внутреннеполитические властные полномочия для национал-социализма важнее, чем внешнеполитическое освобождение Германии. Обращенные к загранице речи Гитлера преследуют цель убедить весь мир в его безопасности и невинности. Франция уже прикидывает, насколько далеко она может зайти в отношениях с Гитлером и какие условия должна ему поставить. В том, что он эти условия выполнит, в Париже, — а среди сведущих людей и в Германии, — уже никто не сомневается.
Версальский порядок — это закон, навязанный Центральной Европе романским миром. Тот, кто сам живет по романским правилам, не может бунтовать против Версаля. В конечном счете, он сам станет частью этого международно-правового установления под началом охранительных романских властей; он склонится перед ним, поскольку родственен ему по духу. Поэтому фашистский национал-социализм — это не протест против Версаля, а тень, отбрасываемая романским владычеством и скрывающая подлинный немецкий протест.
Жандарм Европы
Большевизм есть перманентная революция против Западной Европы; а большевистская Россия — волнующееся силовое поле, готовящее Версальскому порядку позорный провал и бросающее Версалю вызов, противопоставляя ему, со своей стороны, новый порядок. Против Советского Союза Гитлер стоит в едином фронте с остальными западными державами. Нынешнее положение в мире таково, что выбирать можно только между Версальским порядком и порядком большевистским, тот, кто сражается против одного из них, тем самым уже утверждает другой. Тот, кто придерживается западных духовных ценностей и благ западной цивилизации, держит сторону Версаля; он поступается Германией, чтобы не ставить под удар эти ценности и блага. Это перебежчик, пусть даже он надеется на «консервативный синтез», связывающий Европу и немецкий национализм в неком «высшем единстве».
Гитлер опирается на западноевропейскую почву. Во внешней политике он ищет помощи у государств, извлекающих пользу из Версальского договора; он не выходит из версальского круга. По ту сторону Версаля для него нет места. Смысл его внешней политики состоит в том, чтобы извлекать для Германии мелкие выгоды из родственных разногласий, возникающих между Францией, с одной стороны, и Англией и Италией — с другой. Такая внешняя политика основывается не на национально-политической стратегии, а на семейной интриге. Гитлер всего лишь европейский сутяга, самое большее играющий на нервах у своих крестных, а не революционер, устраивающий мировые перевороты.
Западная Европа всегда испытывала гнетущий страх перед тем, что лежит к северу от Дуная и к востоку от Эльбы. Со времен Карла Великого она устраивает против этого «хаотического мира» нескончаемые «крестовые походы». Идея крестовых походов по своему происхождению всецело латинская. Исподволь немцы всегда это чувствовали: германские императоры старались, как правило, с достоинством уклониться от исполнения своих миссионерских обетов.
Мировая война тоже замышлялась как крестовый поход против немцев. И поход этот закончился успешно. Германия была «обращена» в «западную веру», «перекрещена» в европейскую страну. Причем обращена настолько, что ныне нет недостатка в немецких европейцах, которые в свою очередь желают быть призванными в крестовый поход против «язычников на Востоке». Эрцбергер уже в Компьенском лесу готов был дать такой обет: если бы Фош захотел, он бы тотчас отправил европейца Эрцбергера в поход крестоносцем.
Гитлер — наследник Эрцбергера; он и сам не подозревает, насколько в нем много эрцбергерщины. Он набирает немецких ландскнехтов в манере ни на волосок не менее унизительной, нежели та, в какой это делал Эрцбергер. Католические инстинкты и отголоски габсбургского эха воспламеняют в Гитлере ненависть к большевизму, под каковой в действительности лишь скрывается ненависть к России. В пределах романизированного южнонемецкого пространства еще никому не удавалось постичь то значение, которое Россия имеет для судеб Германии как государства; чтобы его понять, нужно быть прусским королем или остэльбским юнкером. При этом прусский король еще не должен быть развращен западным либерализмом: либеральный дух не уживается с договорами о перестраховке.
Версаль для Германии несравненно более пагубен, чем «большевизм». Из-за Версаля обескровлена субстанция немецкого народа, Версаль — это вообще смерть для Германии. Если большевизм и в самом деле яд, действие этого яда остановит свойственная немцу внутренняя сила самоутверждения, которая славяно-азиатскому влиянию всегда сопротивлялась с большим успехом, чем романскому. В конечном счете «немецкий большевизм» свелся бы к макиавеллизму, прибегнув к которому, Германия вполне могла бы взять верх над Западом.
Антибольшевизм — социальная, а не политическая позиция: здесь беспокоятся о своем имении, а не о своем отечестве. Напротив, Версаль политичен сам по себе; только тот, кто неукоснительно выступает против Версаля, занимает подлинно политическую позицию. Там, где противники большевизма поднимают слишком много шума, они просто желают скрыть, что уже обмениваются с Версалем тайными заверениями во взаимном согласии.
Ожесточенный антибольшевизм Гитлера свидетельствует о том, что он вовсе не рассматривает Версаль в качестве подлинного врага. Когда он взывает к оружию и мундиру, он делает это не ради того, чтобы стать солдатом в борьбе против Версаля, но ради того, чтобы сделаться жандармом Европы в борьбе против «большевизма». Он не желает воевать с Версалем, он заявляет о своей готовности к полицейской акции против России.
Он не стремится опрокинуть Версальский порядок, он хочет распространить его до Урала, а то и до самого тихоокеанского побережья. Разумеется, на этом пути можно разве что заработать скудное жалованье, но отнюдь не завоевать немецкую свободу.
Продолжение следует…
#Никиш #Гитлер #нб #идеология