…тёплым для начала декабря вечером, раздав всем пришедшим календари, выхожу из Читалки на Чистых Прудах. Устал невероятно, но и зарядился разговорами не меньше — человек двести наверное было с полудня-то и до ночи — и на губах — вместе с непременным кофе — вкус десятков разговоров, коротких, длинных, странных, ни о чём, о судьбах планеты, Родины, о наличниках, поездках, впечатлениях…
Снега нет, качу тележку, о своём думаю, вдруг музыка. Такая… неуместная в центре москвы… не из машины, а сверху откуда-то. Поднимаю голову, а там окна настежь, свет желтый из окон, шторы в сторону сдвинуты — этаж второй или третий — балкон открыт, и молодёжь гуляет. Хохот, музыка, тарелки звенят, стаканы… так мне хорошо стало вдруг: вечер, никого вокруг и вдруг жизнь ключом в этом наглухо запечатанном каменном мешке… Стою, глупо так улыбаюсь посреди тротуара. И идти никуда вдруг не хочется, хочется в этом моменте так и… — Молодой человек, а можно вас обогнать как-то? — Ой! — вздрагиваю. Оборачиваюсь. Дама, неслышно подойдя сзади, пытается обойти меня с тележкой, но безуспешно: тротуар в этом месте довольно узкий, а я качественно поперёк стою. Подтягиваю тележку, улыбаюсь: — Да я завис чего-то… Извините пожалуйста… Там просто народ гуляет… Я остановился... А тут темно и никакой жизни… Такой контраст, понимаете?.. Она поднимает глаза к балкону, вдруг улыбается и даже как бы не собираясь обходить меня, останавливается, почему-то замечает: — Мыльников переулок, как всегда…
Так мы и стоим несколько секунд глядя на торжество молодой жизни из каменного мешка. Мне бы сообразить тогда, что нет никакого Мыльникова переулка, не существует его на карте, переименован в улицу Жуковского восемьдесят лет назад, но это я уже потом найду, в тот момент я этого не знаю, и просто стою рядом со случайной прохожей глядя наверх, на балкон, где празднуют что-то незнакомые нам люди.
— Мыльников-стрит всегда такой был, вы знали? — замечает женщина. — Здесь, вот прямо в арку Валентин Катаев жил, вы знали? Который «Белеет парус одинокий», вы же знаете? — Ну конечно, — оправдываюсь я почему-то. — Вот он здесь жил, в том доме. — кивает она одобрительно. — К нему Юра Олеша приходил, у Валентина окно было сюда, на эту сторону, с решеткой, как, знаете, лучи восходящего солнца. Они жили тут вместе. И брат Катаева жил тут с ними. Евгений. Петров. Он вместе с Ильёй Ильфом здесь жил. У них. Валентин им как раз подкинул идею насчёт «Двенадцати стульев». Вот всё здесь, в этом самом доме. А вот там деревянный дом стоял, он сгорел потом. Не так давно уже.
Дама замолкает на несколько секунде, и я разглядываю украдкой её лицо, думая, рисуется ли она передо мной рассказывая это всё, но нет: кажется, что она просто высказала это всё на одном дыхании: что было на уме, то и рассказала.
— Вот здесь, если в арку зайти, там табличка есть, там во дворе бетонная такая труба раньше была, Нарбут приходил к ним… Ой, там страсти кипели! Олеше очень нравилась Сима Суок, он же в честь неё назвал куклу Суок, вы знаете? Их три сестры было. Он женился потом на средней Ольге, а с Симой они как-то от Катаева вышли и он достал из кармана листок и стал читать ей стихи и она значит недовольна «опять о несчастной любви», он разорвал и пустил по ветру. По улице Жуковского, она тогда уже Жуковского называлась. Улица. А «Три Толстяка» он потом посвятил не ей, а девочке из вот этого дома напротив, которая стала женой Евгения Петрова, представляете. Валентине Грюнзайд. Тут так интересно. Так ходишь… — она разводит руками, показывая как бы, что нет ничего и я думаю, какой точный жест: вроде нет ничего, а всё здесь, только невидимое, не для всех. — Да… — только и нахожу что сказать, — ходишь, и не знаешь, не думаешь даже… — А Нарбут когда приходил — продолжает она — он тоже неровно дышал к Симе — он вот во дворе застрелиться собирался если Сима с ним не уйдет. Катаев выходил с ним поговорить, образумить, он же старше был…
Она замолкает, намеренно выдерживает паузу, но не выдерживаю я: — Уговорил? — Нет, — улыбается она моей наивности, — Но не в том смысле, что застрелиться, Серафима ушла с Нарбутом и больше не возвращалась, вышла замуж за него. Юра её отпустил сам. Это очень переживал потом. Всю жизнь. Да… — и вдруг, заставляя меня думать, что я что-то пропустил, она добавляет: — Ну про Пушкина я уж не буду… — А что про Пушкина?! — я думал, что уже ничему не удивлюсь, но нет, — и он здесь был? — Ну вот например…
Она собирается с мыслями, поднимает глаза, а я внутренне смеюсь нашему непутёвому разговору сразу обо всём. — Ну вот например… — повторяет она, — Пушкин, например, родился на Бауманской. Дом снесли конечно, дядя его жил на Басманной. Дом там сейчас музей, если вы хотите, сходите обязательно. Дом-музей дяди, который был поэт, и который… маленький Саша приходил, в уголочке сидел и слушал, уши грел. У них там своя тусовка была. Жареного гуся там ел… Потом вот дом, вот сейчас если пойдете проходным, дом восемь… Там на месте… — Это на Жуковского? — пытаюсь следить за её рассказом я. — Не, по Чаплыгина. Но он во дворе. Двор. Сейчас вот сквозной двор будет вот там. Вот тот дом. Левее. На месте этого дома стоял трактир, в котором в тысяча семьсот там трэ-тэ-тэ каком-то году, бабушка — она поворачивается ко мне, поясняя — я наизусть рассказываю, потому что я просто запомнила. Так вот бабушка Пушкина, Мария Алексеевна Ганнибал, приехала в Москву, остановилась в этом трактире, ей выделили «особливыя покои» — она делает особенный акцент на окончании «особливыя» — и она меняла лошадей. Ну и может дня два или три она там прожила. А мы были маленькие, мы естественно копали, вот лошадиную бóшку то выкопаем, домой принесём, то костяну здоровенную такую лошадиную, мама нас гоняла! Ну и если о Пушкине, есть целая карта в каких местах… вот как бы… ну например… я не буду вас доставать… там стоит недостроенная школа, которую начали в 91-м году строить, православный лицей. Я ещё ходила беременная, думала «мальчика своего туда отдам». Ну и так и стоит. Недостроенная. А на месте был храм Харитония. Храм Харитония, значит, когда Татьяна Ларина — ну если прочитать Онегина, да — когда Татьяну Ларину привезли на ярмарку невест в Москву, то сидя у окна Татьяна видела этот храм. А прямо напротив стояли вот эти маленькие домишки. Деревянные. Это ещё я, даже я помню. Маленькие домишки, такие там, деревянные, ну совсем развалюхи. У мамы там подруга жила, мы ходили туда в гости. — Ничего себе, — оживляюсь я, изумляясь, как в разговор вплетается такая близкая мне тема — так долго тут деревянные дома в центре ещё сохранялись? — Ну да, в шестидесятые годы ещё стояли точно. Потом всё сломали конечно. Ну долго их не ломали, долго. Вот я училась в училище имени Ипполиттова-Иванова, сейчас это какой-то там институт он стал или кто он стал, не знаю, как консерватория в общем, это на Пролетарской, стоит, от метро выходишь, и вот так… такое типовое здание. И рядом стояли — это был 74-й год — рядом стояли деревянные дома, бегали свиньи, куры клевали, потому что мы ходили курить туда на лавочки. Вы представляете, это был 74-й год всего! Потом всё сломали… Сломали и всё, потому что там нет ничего…
Она снова замолкает и я, боясь, что также неожиданно, как перескакивает с двадцатого века на восемнадцатый и обратно, она и прекратит наш разговор, тороплюсь спросить: — Слушайте, а вы краеведением как-то занимаетесь? — Да прям! — веселится она моему предположению, — Да прям! Книжек начиталась просто, чё-то запомнила! Да прям! Ну не… Сейчас Марину Цветаеву читаю, оказывается она на Покровке… из дома на Покровке уехала в эвакуацию в эту Елабугу несчастную, да. На Покровском бульваре дом четырнадцать дробь шесть. Я ходила-ходила… семиэтажный… я его так и не нашла. Может быть снесли. Потом училась например на Разгуляе в этой… как это называется… пансион фон Дервиз… где девочки ночевали, там жили в общем… когда у неё мама умерла рано, и там воспоминания её подруг, какая она была. Необыкновенная. И так я ходила, смотрела, потому что рядом стояла школа, в которую нас мамка водила, но этой школы уже нет, там какое-то здание огромное построили, а был огромный сад. Вот то, что сад был, я помню, потому что мы там в ножички играли, когда нас выпускали на улицу. И, как я и предполагал, неожиданно добавляет: — Ну что, я пойду?
Но в её голосе, да и в вопросе, как мне кажется, есть какая-то нерешительность, поэтому я рискую задержать её ещё на секунду: — Слушайте, а дом, вы упомянули, который где-то здесь горел, он был деревянный двухэтажный? — А вот это я не помню. Я помню, как он полыхал. И все, ну в нашем доме, где мы жили, у нас коммунальная квартира, бабки столетние были и вот Любовь Калинниковна — это отчество такое, у неё папа был Калинник. Да. — Любовь Калинниковна говорила «Я вот это знаю, это они сами подожгли. Они вывезли всё ценное. Потому что не расселяют! Ну уже всё рушится всё.» Там дом какой-то семнадцатого века! Был. Ну ладно всё!
Мы расходимся, она бодро шагает вперед, я в ту же сторону, но с тележкой, существенно медленнее, и вдруг она оборачивается продолжая, как ни в чём не бывало:
— Я шла тут из поликлиники, а навстречу шёл Парфёнов с костюмом, в котором он рассказывает. У него же очень много передач. В интернете. В интернете, не по телевизору. У него передачи такие сумасшедшие! Вы не смотрите? — Нет, «Намедни» смотрел, а больше ничего… Давно ничего не видел. — Вы посмотрите! Он же здесь живет! Вот улица упирается в дом, в нём жила Рина Зелёная, актриса, знаете? А почему живёт, я его всё время вижу, когда он идёт домой. И главное дело я его встретила вот здесь, потом на следующий день иду переулком и он идёт навстречу! А у меня был такой яркий шарф синий с белой полоской! Нет, вы Парфенон посмотрите! У меня сестра строго так говорит, Ляля, встретишь на улице Парфёнова, скажи ему большое спасибо! Только мы не представлены же. Так что встретите Парфёнова, передайте ему пожалуйста большое спасибо! Ну всё, всё, заговорила! Давайте, счастливо!!!
PS1 На фотографиях — музыкальная школа из города Злынка Брянской области. PS2 Книга о наличниках из осеннего тиража — со скидкой в 40% — доступна для заказа по ссылке http://nalichniki.com/suveniry Осталось 435 экземпляров.
Наличники, виртуальный музей. Nalichniki.com
«Спасибо Парфёнову»
…тёплым для начала декабря вечером, раздав всем пришедшим календари, выхожу из Читалки на Чистых Прудах. Устал невероятно, но и зарядился разговорами не меньше — человек двести наверное было с полудня-то и до ночи — и на губах — вместе с непременным кофе — вкус десятков разговоров, коротких, длинных, странных, ни о чём, о судьбах планеты, Родины, о наличниках, поездках, впечатлениях…
Снега нет, качу тележку, о своём думаю, вдруг музыка. Такая… неуместная в центре москвы… не из машины, а сверху откуда-то. Поднимаю голову, а там окна настежь, свет желтый из окон, шторы в сторону сдвинуты — этаж второй или третий — балкон открыт, и молодёжь гуляет. Хохот, музыка, тарелки звенят, стаканы… так мне хорошо стало вдруг: вечер, никого вокруг и вдруг жизнь ключом в этом наглухо запечатанном каменном мешке… Стою, глупо так улыбаюсь посреди тротуара. И идти никуда вдруг не хочется, хочется в этом моменте так и…
— Молодой человек, а можно вас обогнать как-то?
— Ой! — вздрагиваю. Оборачиваюсь. Дама, неслышно подойдя сзади, пытается обойти меня с тележкой, но безуспешно: тротуар в этом месте довольно узкий, а я качественно поперёк стою.
Подтягиваю тележку, улыбаюсь:
— Да я завис чего-то… Извините пожалуйста… Там просто народ гуляет… Я остановился... А тут темно и никакой жизни… Такой контраст, понимаете?..
Она поднимает глаза к балкону, вдруг улыбается и даже как бы не собираясь обходить меня, останавливается, почему-то замечает:
— Мыльников переулок, как всегда…
Так мы и стоим несколько секунд глядя на торжество молодой жизни из каменного мешка.
Мне бы сообразить тогда, что нет никакого Мыльникова переулка, не существует его на карте, переименован в улицу Жуковского восемьдесят лет назад, но это я уже потом найду, в тот момент я этого не знаю, и просто стою рядом со случайной прохожей глядя наверх, на балкон, где празднуют что-то незнакомые нам люди.
— Мыльников-стрит всегда такой был, вы знали? — замечает женщина. — Здесь, вот прямо в арку Валентин Катаев жил, вы знали? Который «Белеет парус одинокий», вы же знаете?
— Ну конечно, — оправдываюсь я почему-то.
— Вот он здесь жил, в том доме. — кивает она одобрительно. — К нему Юра Олеша приходил, у Валентина окно было сюда, на эту сторону, с решеткой, как, знаете, лучи восходящего солнца. Они жили тут вместе. И брат Катаева жил тут с ними. Евгений. Петров. Он вместе с Ильёй Ильфом здесь жил. У них. Валентин им как раз подкинул идею насчёт «Двенадцати стульев». Вот всё здесь, в этом самом доме. А вот там деревянный дом стоял, он сгорел потом. Не так давно уже.
Дама замолкает на несколько секунде, и я разглядываю украдкой её лицо, думая, рисуется ли она передо мной рассказывая это всё, но нет: кажется, что она просто высказала это всё на одном дыхании: что было на уме, то и рассказала.
— Вот здесь, если в арку зайти, там табличка есть, там во дворе бетонная такая труба раньше была, Нарбут приходил к ним… Ой, там страсти кипели! Олеше очень нравилась Сима Суок, он же в честь неё назвал куклу Суок, вы знаете? Их три сестры было. Он женился потом на средней Ольге, а с Симой они как-то от Катаева вышли и он достал из кармана листок и стал читать ей стихи и она значит недовольна «опять о несчастной любви», он разорвал и пустил по ветру. По улице Жуковского, она тогда уже Жуковского называлась. Улица. А «Три Толстяка» он потом посвятил не ей, а девочке из вот этого дома напротив, которая стала женой Евгения Петрова, представляете. Валентине Грюнзайд. Тут так интересно. Так ходишь… — она разводит руками, показывая как бы, что нет ничего и я думаю, какой точный жест: вроде нет ничего, а всё здесь, только невидимое, не для всех.
— Да… — только и нахожу что сказать, — ходишь, и не знаешь, не думаешь даже…
— А Нарбут когда приходил — продолжает она — он тоже неровно дышал к Симе — он вот во дворе застрелиться собирался если Сима с ним не уйдет. Катаев выходил с ним поговорить, образумить, он же старше был…
Она замолкает, намеренно выдерживает паузу, но не выдерживаю я:
— Уговорил?
— Нет, — улыбается она моей наивности, — Но не в том смысле, что застрелиться, Серафима ушла с Нарбутом и больше не возвращалась, вышла замуж за него. Юра её отпустил сам. Это очень переживал потом. Всю жизнь. Да… — и вдруг, заставляя меня думать, что я что-то пропустил, она добавляет:
— Ну про Пушкина я уж не буду… — А что про Пушкина?! — я думал, что уже ничему не удивлюсь, но нет, — и он здесь был?
— Ну вот например…
Она собирается с мыслями, поднимает глаза, а я внутренне смеюсь нашему непутёвому разговору сразу обо всём.
— Ну вот например… — повторяет она, — Пушкин, например, родился на Бауманской. Дом снесли конечно, дядя его жил на Басманной. Дом там сейчас музей, если вы хотите, сходите обязательно. Дом-музей дяди, который был поэт, и который… маленький Саша приходил, в уголочке сидел и слушал, уши грел. У них там своя тусовка была. Жареного гуся там ел… Потом вот дом, вот сейчас если пойдете проходным, дом восемь… Там на месте…
— Это на Жуковского? — пытаюсь следить за её рассказом я.
— Не, по Чаплыгина. Но он во дворе. Двор. Сейчас вот сквозной двор будет вот там. Вот тот дом. Левее. На месте этого дома стоял трактир, в котором в тысяча семьсот там трэ-тэ-тэ каком-то году, бабушка — она поворачивается ко мне, поясняя — я наизусть рассказываю, потому что я просто запомнила. Так вот бабушка Пушкина, Мария Алексеевна Ганнибал, приехала в Москву, остановилась в этом трактире, ей выделили «особливыя покои» — она делает особенный акцент на окончании «особливыя» — и она меняла лошадей. Ну и может дня два или три она там прожила. А мы были маленькие, мы естественно копали, вот лошадиную бóшку то выкопаем, домой принесём, то костяну здоровенную такую лошадиную, мама нас гоняла! Ну и если о Пушкине, есть целая карта в каких местах… вот как бы… ну например… я не буду вас доставать… там стоит недостроенная школа, которую начали в 91-м году строить, православный лицей. Я ещё ходила беременная, думала «мальчика своего туда отдам». Ну и так и стоит. Недостроенная. А на месте был храм Харитония. Храм Харитония, значит, когда Татьяна Ларина — ну если прочитать Онегина, да — когда Татьяну Ларину привезли на ярмарку невест в Москву, то сидя у окна Татьяна видела этот храм. А прямо напротив стояли вот эти маленькие домишки. Деревянные. Это ещё я, даже я помню. Маленькие домишки, такие там, деревянные, ну совсем развалюхи. У мамы там подруга жила, мы ходили туда в гости.
— Ничего себе, — оживляюсь я, изумляясь, как в разговор вплетается такая близкая мне тема — так долго тут деревянные дома в центре ещё сохранялись?
— Ну да, в шестидесятые годы ещё стояли точно. Потом всё сломали конечно. Ну долго их не ломали, долго. Вот я училась в училище имени Ипполиттова-Иванова, сейчас это какой-то там институт он стал или кто он стал, не знаю, как консерватория в общем, это на Пролетарской, стоит, от метро выходишь, и вот так… такое типовое здание. И рядом стояли — это был 74-й год — рядом стояли деревянные дома, бегали свиньи, куры клевали, потому что мы ходили курить туда на лавочки. Вы представляете, это был 74-й год всего! Потом всё сломали… Сломали и всё, потому что там нет ничего…
Она снова замолкает и я, боясь, что также неожиданно, как перескакивает с двадцатого века на восемнадцатый и обратно, она и прекратит наш разговор, тороплюсь спросить:
— Слушайте, а вы краеведением как-то занимаетесь?
— Да прям! — веселится она моему предположению, — Да прям! Книжек начиталась просто, чё-то запомнила! Да прям! Ну не… Сейчас Марину Цветаеву читаю, оказывается она на Покровке… из дома на Покровке уехала в эвакуацию в эту Елабугу несчастную, да. На Покровском бульваре дом четырнадцать дробь шесть. Я ходила-ходила… семиэтажный… я его так и не нашла. Может быть снесли. Потом училась например на Разгуляе в этой… как это называется… пансион фон Дервиз… где девочки ночевали, там жили в общем… когда у неё мама умерла рано, и там воспоминания её подруг, какая она была. Необыкновенная. И так я ходила, смотрела, потому что рядом стояла школа, в которую нас мамка водила, но этой школы уже нет, там какое-то здание огромное построили, а был огромный сад. Вот то, что сад был, я помню, потому что мы там в ножички играли, когда нас выпускали на улицу.
И, как я и предполагал, неожиданно добавляет:
— Ну что, я пойду?
Но в её голосе, да и в вопросе, как мне кажется, есть какая-то нерешительность, поэтому я рискую задержать её ещё на секунду:
— Слушайте, а дом, вы упомянули, который где-то здесь горел, он был деревянный двухэтажный? — А вот это я не помню. Я помню, как он полыхал. И все, ну в нашем доме, где мы жили, у нас коммунальная квартира, бабки столетние были и вот Любовь Калинниковна — это отчество такое, у неё папа был Калинник. Да. — Любовь Калинниковна говорила «Я вот это знаю, это они сами подожгли. Они вывезли всё ценное. Потому что не расселяют! Ну уже всё рушится всё.» Там дом какой-то семнадцатого века! Был. Ну ладно всё!
Мы расходимся, она бодро шагает вперед, я в ту же сторону, но с тележкой, существенно медленнее, и вдруг она оборачивается продолжая, как ни в чём не бывало:
— Я шла тут из поликлиники, а навстречу шёл Парфёнов с костюмом, в котором он рассказывает. У него же очень много передач. В интернете. В интернете, не по телевизору. У него передачи такие сумасшедшие! Вы не смотрите?
— Нет, «Намедни» смотрел, а больше ничего… Давно ничего не видел.
— Вы посмотрите! Он же здесь живет! Вот улица упирается в дом, в нём жила Рина Зелёная, актриса, знаете? А почему живёт, я его всё время вижу, когда он идёт домой. И главное дело я его встретила вот здесь, потом на следующий день иду переулком и он идёт навстречу! А у меня был такой яркий шарф синий с белой полоской! Нет, вы Парфенон посмотрите! У меня сестра строго так говорит, Ляля, встретишь на улице Парфёнова, скажи ему большое спасибо! Только мы не представлены же. Так что встретите Парфёнова, передайте ему пожалуйста большое спасибо! Ну всё, всё, заговорила! Давайте, счастливо!!!
PS1 На фотографиях — музыкальная школа из города Злынка Брянской области.
PS2 Книга о наличниках из осеннего тиража — со скидкой в 40% — доступна для заказа по ссылке http://nalichniki.com/suveniry Осталось 435 экземпляров.