Марина Гарбер

***
Мы этот мир спасём и сохраним
среди кулонов, брошек и брелоков,
пусть ростовщик склоняется над ним,
сияя, как над бабочкой Набоков.
Пускай английской пробует иглой,
припрятанной во внутреннем кармане,
и капли пота над его губой
блестят над зачарованными нами.
Мигнет увеличительным стеклом,
окинет инвентарь стеклянным взором –
несведущих двоих, бессонный дом,
бесхозный двор за натяжным забором.
Как за стеной стена оголена!
Живущие в стенах – не имут сраму,
их жизнь – черна, бела, опять черна –
объёмна и пуста, как голограмма.
В глубокой миске мечется треска,
но и она – в запаснике у Бога,
и кафеля раскрытая доска
едва-е-2 лоснится у порога.
Трубит отбой латунная труба,
пока соседи расставляют нарды,
не слыша, как в трубе шумит вода,
грозясь размыть периметры ломбарда.
И клетчатую скатерть теребя,
теряясь от ломбардовой усмешки,
я обещаю, что спасу тебя.
Нет, я молчу, как подобает пешке.
Нет, я иду отчаянно вперёд,
в провал квадрата, хоть ещё намедни
была кругла земля моя, – вот-вот
четвёртый ход и, кажется, последний.
Но ростовщик спокоен и умён,
всяк для него – никчемности образчик:
по одному закутывает в лён
и в долгий-долгий опускает ящик.