200 лет назад, 21 апреля 1824 года умер Байрон — Пушкин в Михайловском узнал об этом сильно позже, но эта смерть кумира молодости, пришедшаяся "вовремя", произвела на него сильнейшее впечатление
Мы немного нарушаем хронологию пушкинских писем переломного 1824 года, чтобы точнее ее соблюсти. Потому что 19 апреля (7 апреля по пушкинскому календарю) того года в Месолонги умер Джордж Байрон - "ролевая модель" молодого Пушкина, с кем его прямо сравнивали доброжелатели и недоброжелатели.
Можно нафантазировать, какое впечатление произвела бы эта скоропостижная и неожиданная смерть кумира в 36 лет на 25-летнего Пушкина, узнай он о ней сразу же, в Одессе, на фоне нарастающего личного и концептуального конфликта с Воронцовым ("Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое"). Может быть, он немедленно кинулся бы, как давно порывался, с чужим паспортом на корабль и отправился бы в соседнюю Грецию - проститься со свободолюбивым милордом и продолжить его дело в борьбе за свободу Греции. Наивно, романтично - но вполне отвечало его тогдашнему настроению. И ведь так головы сносило и куда более трезвомыслящим людям - как двести лет спустя описал в своем прекрасном романе "Филэллин" Леонид Юзефович.
Но известие о смерти Байрона доползло из глухой в то время западной Греции в Россию тогда, когда Пушкин уже "свой выбор сделал" - его конфликт с Воронцовым перевалил через апогей, Пушкин написал формальное прошение об отставке - на что, будучи ссыльным, не имел права, и ждал такого же демонстративного шага со стороны "властей" - как он сам называл ту тысячеликую и тысячерукую бюрократическую субстанцию, которая ему противостояла. И настроение у него было соответствующим. О чем он и написал своему постоянному корреспонденту Вяземскому 24-25 июня:
...А у меня голова кругом идет. По твоим письмам к княгине Вере вижу, что и тебе и кюхельбекерно и тошно; тебе грустно по Байроне, а я так рад его смерти, как высокому предмету для поэзии. Гений Байрона бледнел с его молодостию. В своих трагедиях, не выключая и Каина, он уже не тот пламенный демон, который создал «Гяура» и «Чильд-Гарольда». Первые две песни «Дон Жуана» выше следующих. Его поэзия видимо изменялась. Он весь создан был навыворот; постепенности в нем не было, он вдруг созрел и возмужал — пропел и замолчал; и первые звуки его уже ему не возвратились — после 4-ой песни Child Harold Байрона мы не слыхали, а писал какой-то другой поэт с высоким человеческим талантом. Твоя мысль воспеть его смерть в 5-ой песне его Героя прелестна — но мне не по силам — Греция мне огадила.
Злая насмешка судьбы - через 10 лет 36-летнего Пушкина будут укорять ровно в том, в чем сейчас 25-летний Александр укоряет 36-летнего Байрона: "Гений Байрона бледнел с его молодостию". И, конечно, требует расшифровки энергическое замечание "Греция мне огадила". Которую Пушкин тут же сам и дает:
О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе моей братьи негров, можно и тем и другим желать освобождения от рабства нестерпимого. Но чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией — это непростительное ребячество. Иезуиты натолковали нам о Фемистокле и Перикле, а мы вообразили, что пакостный народ, состоящий из разбойников и лавочников, есть законнорожденный их потомок и наследник их школьной славы. Ты скажешь, что я переменил свое мнение. Приехал бы ты к нам в Одессу посмотреть на соотечественников Мильтиада и ты бы со мною согласился. Да посмотри, что писал тому несколько лет сам Байрон в замечаниях на Child Harold — там, где он ссылается на мнение Фовеля, французского консула, помнится, в Смирне. — Обещаю тебе, однако ж, вирши на смерть его превосходительства.
Увы - то, что на место пламенных революционеров, рядясь в их тоги и кожанки, быстро приходят разбойники и лавочники, с того времени мы удостоверялись неоднократно. А "его превосходительством" Пушкин со сбивающей пафос иронией называет Байрона потому, что он же был и лорд, и на поэтическом Олимпе занимал место генеральское - требующее, по табели о рангах, соответствующего обращения.
Несмотря на иронию, обещание отозваться на смерть Байрона стихами Пушкин сдержал - но когда уже сам был в глухой северо-западной губернии. О чем немедленно известил всё того же Вяземского в письме от 8-10 октября:
Посылаю тебе маленькое поминаньице за упокой души раба божия Байрона. Я было и целую панихиду затеял, да скучно писать про себя — или справляясь в уме с таблицей умножения глупости Бирукова, разделенного на Красовского.
Это звучит загадочно, но расшифровывается просто: хочется написать нечто бòльшее, чем три пылкие строфы в быстро прославившейся оде "К морю" ("Прощай, свободная стихия!..") — но не хочется писать без надежды на публикацию, или, тем более, сразу держа в голове цензурные ограничения.
А последний раз о смерти Байрона Пушкин вспоминает ровно через год, 7 апреля 1825 года. Пушкин вообще всю жизнь придавал большое значение памятным датам (самый яркий пример - 19 октября, лицейская годовщина). И 7 апреля написал всё тому же Вяземскому:
Нынче день смерти Байрона — я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба божия боярина Георгия. Отсылаю ее к тебе.
Фактически он делает "чек-ин". И не просто извещает об этом Вяземского, но посылает ему материальное подтверждение. Ради чего не поленился заказать бандероль - не засунешь же в обычный конверт маленький хлебец.
Обратим внимание: Пушкин "чекинится" 7 апреля по местному календарю, хотя в Европе оно настанет только через 12 дней. Но дата для него важнее астрономической точности. Что бы он сказал, узнав, что мы отмечаем его день рождения 6 июня, а не 26 мая?
Впрочем, это уже не важно. Важнее следующая строка этого же письма:
«Онегина» переписываю. Немедленно и он явится к тебе.
Речь идет о второй главе - той самой, которая начинается со слов "Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок...". И где, собственно, последовательно проявляются Ленский, Ольга, Татьяна и старушка Ларина. А "очерк нравов" в духе байроновского "Беппо", о чем сам Пушкин честно и писал в предисловии к первому изданию первой главы, вышедшему только что, в апреле 1825 года, становится настоящим русским романом. Уже без каких бы то ни было байроновских следов. Английский поэт умер в Греции - а русский поэт продолжает свое стремительное развитие.
ЛИТЕРАТУРА. XXI век. МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА.
:Тамара Шикова (Коротеева)
Память
Переломный год Пушкина. Смерть Байрона
200 лет назад, 21 апреля 1824 года умер Байрон — Пушкин в Михайловском узнал об этом сильно позже, но эта смерть кумира молодости, пришедшаяся "вовремя", произвела на него сильнейшее впечатление
Мы немного нарушаем хронологию пушкинских писем переломного 1824 года, чтобы точнее ее соблюсти. Потому что 19 апреля (7 апреля по пушкинскому календарю) того года в Месолонги умер Джордж Байрон - "ролевая модель" молодого Пушкина, с кем его прямо сравнивали доброжелатели и недоброжелатели.
Можно нафантазировать, какое впечатление произвела бы эта скоропостижная и неожиданная смерть кумира в 36 лет на 25-летнего Пушкина, узнай он о ней сразу же, в Одессе, на фоне нарастающего личного и концептуального конфликта с Воронцовым ("Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое"). Может быть, он немедленно кинулся бы, как давно порывался, с чужим паспортом на корабль и отправился бы в соседнюю Грецию - проститься со свободолюбивым милордом и продолжить его дело в борьбе за свободу Греции. Наивно, романтично - но вполне отвечало его тогдашнему настроению. И ведь так головы сносило и куда более трезвомыслящим людям - как двести лет спустя описал в своем прекрасном романе "Филэллин" Леонид Юзефович.
Но известие о смерти Байрона доползло из глухой в то время западной Греции в Россию тогда, когда Пушкин уже "свой выбор сделал" - его конфликт с Воронцовым перевалил через апогей, Пушкин написал формальное прошение об отставке - на что, будучи ссыльным, не имел права, и ждал такого же демонстративного шага со стороны "властей" - как он сам называл ту тысячеликую и тысячерукую бюрократическую субстанцию, которая ему противостояла. И настроение у него было соответствующим. О чем он и написал своему постоянному корреспонденту Вяземскому 24-25 июня:
...А у меня голова кругом идет. По твоим письмам к княгине Вере вижу, что и тебе и кюхельбекерно и тошно; тебе грустно по Байроне, а я так рад его смерти, как высокому предмету для поэзии. Гений Байрона бледнел с его молодостию. В своих трагедиях, не выключая и Каина, он уже не тот пламенный демон, который создал «Гяура» и «Чильд-Гарольда». Первые две песни «Дон Жуана» выше следующих. Его поэзия видимо изменялась. Он весь создан был навыворот; постепенности в нем не было, он вдруг созрел и возмужал — пропел и замолчал; и первые звуки его уже ему не возвратились — после 4-ой песни Child Harold Байрона мы не слыхали, а писал какой-то другой поэт с высоким человеческим талантом. Твоя мысль воспеть его смерть в 5-ой песне его Героя прелестна — но мне не по силам — Греция мне огадила.
Злая насмешка судьбы - через 10 лет 36-летнего Пушкина будут укорять ровно в том, в чем сейчас 25-летний Александр укоряет 36-летнего Байрона: "Гений Байрона бледнел с его молодостию". И, конечно, требует расшифровки энергическое замечание "Греция мне огадила". Которую Пушкин тут же сам и дает:
О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе моей братьи негров, можно и тем и другим желать освобождения от рабства нестерпимого. Но чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией — это непростительное ребячество. Иезуиты натолковали нам о Фемистокле и Перикле, а мы вообразили, что пакостный народ, состоящий из разбойников и лавочников, есть законнорожденный их потомок и наследник их школьной славы. Ты скажешь, что я переменил свое мнение. Приехал бы ты к нам в Одессу посмотреть на соотечественников Мильтиада и ты бы со мною согласился. Да посмотри, что писал тому несколько лет сам Байрон в замечаниях на Child Harold — там, где он ссылается на мнение Фовеля, французского консула, помнится, в Смирне. — Обещаю тебе, однако ж, вирши на смерть его превосходительства.
Увы - то, что на место пламенных революционеров, рядясь в их тоги и кожанки, быстро приходят разбойники и лавочники, с того времени мы удостоверялись неоднократно. А "его превосходительством" Пушкин со сбивающей пафос иронией называет Байрона потому, что он же был и лорд, и на поэтическом Олимпе занимал место генеральское - требующее, по табели о рангах, соответствующего обращения.
Несмотря на иронию, обещание отозваться на смерть Байрона стихами Пушкин сдержал - но когда уже сам был в глухой северо-западной губернии. О чем немедленно известил всё того же Вяземского в письме от 8-10 октября:
Посылаю тебе маленькое поминаньице за упокой души раба божия Байрона. Я было и целую панихиду затеял, да скучно писать про себя — или справляясь в уме с таблицей умножения глупости Бирукова, разделенного на Красовского.
Это звучит загадочно, но расшифровывается просто: хочется написать нечто бòльшее, чем три пылкие строфы в быстро прославившейся оде "К морю" ("Прощай, свободная стихия!..") — но не хочется писать без надежды на публикацию, или, тем более, сразу держа в голове цензурные ограничения.
А последний раз о смерти Байрона Пушкин вспоминает ровно через год, 7 апреля 1825 года. Пушкин вообще всю жизнь придавал большое значение памятным датам (самый яркий пример - 19 октября, лицейская годовщина). И 7 апреля написал всё тому же Вяземскому:
Нынче день смерти Байрона — я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба божия боярина Георгия. Отсылаю ее к тебе.
Фактически он делает "чек-ин". И не просто извещает об этом Вяземского, но посылает ему материальное подтверждение. Ради чего не поленился заказать бандероль - не засунешь же в обычный конверт маленький хлебец.
Обратим внимание: Пушкин "чекинится" 7 апреля по местному календарю, хотя в Европе оно настанет только через 12 дней. Но дата для него важнее астрономической точности. Что бы он сказал, узнав, что мы отмечаем его день рождения 6 июня, а не 26 мая?
Впрочем, это уже не важно. Важнее следующая строка этого же письма:
«Онегина» переписываю. Немедленно и он явится к тебе.
Речь идет о второй главе - той самой, которая начинается со слов "Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок...". И где, собственно, последовательно проявляются Ленский, Ольга, Татьяна и старушка Ларина. А "очерк нравов" в духе байроновского "Беппо", о чем сам Пушкин честно и писал в предисловии к первому изданию первой главы, вышедшему только что, в апреле 1825 года, становится настоящим русским романом. Уже без каких бы то ни было байроновских следов. Английский поэт умер в Греции - а русский поэт продолжает свое стремительное развитие.
Михаил Визель.