«УМИРАЛ, КАК ВЗРОСЛЫЙ…» Что рассказал найденный дневник женщины, у которой блокада отняла двоих детей.
«Записываю, руки стынут… Умерла 26 апреля 1942 года наша дочь Милетта Константиновна, рождённая 11 августа 1933 года — 8 лет 8 месяцев и 15 дней от роду. А Фёдор жил с 7 апреля 1942 по 26 июля 1942 года — 111 дней…» Это строки дневника, который был найден несколько лет назад на свалке в Санкт-Петербурге - его вела молодая женщина в окруженном фашистами блокадном Ленинграде. Этот уникальный документ, представляющий исторический интерес, обнаружили два пенсионера и передали его в редакцию газеты, а вскоре выяснилось и имя хозяйки дневника: Ангелина Крупнова-Шамова. Известно, что она пережила блокаду (сам дневник заканчивается 1954 годом) и прожила долгую жизнь: она умерла, немного не дожив до 65-летия Победы. Её дочери и внучки вспоминают, что она была сильным человеком. Сегодня хотим поделиться с вами выдержками из её дневника. Прочтите всё до конца. Это непросто - многие моменты, как бы нам не хотелось, приходится примерять на себя. А они это пережили! Как? Неизвестно… Пусть это будет маленькой данью памяти всем, кто не дожил до освобождения Ленинграда, и тем, кто всё же выстоял в этих нечеловеческих условиях. «12 января 1942 года. Утро было солнечное, морозное - стояли вмерзшие в лёд баржа и катер. На приёме у врача разделась, он ткнул меня в грудь, спрашивает: «Что это?» - «Буду в четвёртый раз матерью». Он схватился за голову и выбежал. Вошли сразу три врача - оказывается, беременным нельзя сдавать кровь - карточку донора зачеркнули. Меня не покормили, выгнали, а я должна была получить справку на февраль, на рабочую карточку и паёк (2 батона, 900 г мяса, 2 кг крупы) - если бы у меня взяли кровь. Шла обратно медленно-медленно, а дома ждали трое детей: Милетта, Кронид и Костя. А мужа взяли в сапёры. Получу за февраль иждивенческую карточку, а это 120 г хлеба в день. ...Когда на лёд взошла, увидела справа под мостом гору замерзших людей - кто лежал, кто сидел, а мальчик лет десяти, как живой, припал головкой к одному из мертвецов. И мне так хотелось пойти лечь с ними. Даже свернула было с тропы, но вспомнила: дома трое лежат на одной полутораспальной кровати, а я раскисла... В квартире четыре комнаты, наша - 9 метров. Воды нет, трубы лопнули, а всё равно люди льют в туалеты, жижа бежит по стене и застывает от мороза. А стекол в окнах нет, еще осенью все они были выбиты от взрывов. Окно закрыто матрацем, только дырка проделана для трубы от буржуйки. Пришла домой, дети рады, что пришла. Но видят, что пустая, и ни слова, молчат, что голодные. А дома лежит кусочек хлеба. На три раза. Взрослому, то есть мне, - 250 г и три детских кусочка - по 125 г. Никто не взял. Затопила печку, поставила 7-литровую кастрюлю, вода закипела, бросила туда сухую траву черничника и земляничника. Разрезала по тоненькому кусочку хлеба, намазала очень много горчицы и очень крепко посолила. Сели, съели, очень много выпили чаю и легли спать». «7 апреля 1942 года. В квартире пусто, кроме нас никого, все ушли на фронт. И так день за днём. От мужа - ничего. И вот наступила роковая ночь. Час ночи, схватки. Пока одела троих детей, бельё собрала в чемодан, двоих сыновей привязала к санкам, чтобы не упали, отвезла их во двор к помойке, а дочь и чемодан оставила в подворотне. И родила…. В брюки... Забыла, что у меня дети на улице. Шла медленно, держась за стену своего дома, тихо-тихо, боялась задавить малютку. А в квартире темно, в коридоре вода с потолка капает. Пришла, скорей расстегнула штаны, хотела положить малыша на оттоманку и от боли потеряла сознание. ... Вдруг открывается дверь - входит мужчина. Оказалось, он шёл через двор, увидел двоих детей, спросил: «Куда едете?» А пятилетний мой Костя и говорит: «Мы едем в родильный дом!» - «Эх, дети, наверно, вас мама на смерть привезла». А Костя и говорит: «Нет». Мужчина молча взялся за санки: «Куда везти?» А Костюха командует. Смотрит человек, а тут ещё одни санки, ещё ребёнок. Так и довёз детей до дому, а дома зажёг огарок в блюдечке... Сломал стул, разжег печурку, поставил кастрюлю с водой, побежал в родильный. Я встала, дотянулась до ножниц, а ножницы чёрные от копоти. Фитилёк обрезала и разрезала такими ножницами пуповину напополам... Перевязала Фёдору пуповину, отрезала лишний кусок, смазала йодом. Едва дождалась утра. А утром пришла старушка: «Ой, да ты и за хлебом не ходила, давай карточки, я сбегаю». Талоны были отрезаны на декаду: с 1-го по 10-е число, ну а там оставалось 8-е, 9-е и 10-е - 250 г и три по 125 г на три дня. Так этот хлеб нам и не принесла старушка. Но скоро я её увидела мёртвую во дворе - так что не за что осуждать, она была хорошим человеком». «9 апреля. Купила на Сенном рынке 5 апреля большой кулёк манной крупы за 125 граммов хлеба. Сварила кашу, остальное убрала. Вот съели мы эту кашу без хлеба и выпили 7-литровую кастрюлю чаю, я одела Феденьку, завернула в одеяло и пошла в роддом на 14-ю линию. Принесла, мамочек - ни души. Говорю: «Обработайте пупок сыну». Доктор в ответ: «Ложитесь в больницу, тогда обработаем!» Я говорю: «У меня трое детей, они остались в квартире одни». Она настаивает: «Всё равно ложитесь!» ... Развернула ребёнка и заулыбалась. Пуповину, перевязанную мной, похвалила: «Молодец, мама!» Отметила вес - 2,5 кг. И пошла я в загс - на 16-й линии он располагался, в подвале исполкома. Очередь огромная, люди стоят за документами на мёртвых. А я иду с сыном, народ расступается. Вдруг слышу, кто-то кричит: «Нахлебника несёшь!» A другие: «Победу несёт!» Выписали метрики и справку на карточку детскую, поздравили, и пошла я к председателю исполкома. Он спросил: «В чём нуждаетесь?» Я ответила: «Дочь восьми лет, сидя ночью под аркой на санках, продрогла, ей бы в больницу». Он нажал какую-то кнопку, вышли три девушки в военной форме, как по команде, подбежали ко мне, одна взяла ребёнка, а две - меня под руки и проводили домой. Я расплакалась, устала вдруг... В тот же день нас переселили в другую квартиру на нашей же лестнице - четвёртый этаж. Печка исправная, в окно вставлены два стекла из нашего книжного шкафа, а на печке - 12-литровая кастрюля стоит с горячей водой... ….. Врач женской консультации, пришедшая тоже на помощь, принялась мыть моих детей, первой - Милетту - голая голова, ни одного волоса. Так же и у сыновей - тощие, страшно смотреть... Ночью - стук в дверь. Я открываю, стоит в дверях моя родная сестра Валя - она пешком шла с Финляндского вокзала. За плечами - мешок. Раскрыли, боже: хлеб чисто ржаной, солдатский, булка - кирпичик пышный, немного сахара, крупа, капуста кислая... Она - солдат в шинели. И пир горой, вот счастье... Радио работало сутки. Во время обстрела - сигнал, в убежище. Но мы не уходили, хотя наш район несколько раз в день Из дальнобойных орудий обстреливали. Но и самолёты бомб не жалели, кругом заводы...» «26 апреля 1942 года. Умерла наша дочь Милетта Константиновна, рождённая 11 августа 1933 года - 8 лет 8 месяцев и 15 дней от роду. Дочь умерла в час ночи, а в 6 утра кормить Фёдора грудью - ни одной капли молока. Детский врач сказала: «Я рада, а то мать (то есть я) бы умерла и оставила трёх сыновей. Не жалей дочь, она недоносок - умерла бы в 18, обязательно...» Утром ушла за хлебом. Прихожу, а Кронида не узнать - опух, стал очень толстым, на куклу ваньку-встаньку похож. Я его завернула в одеяло и потащила на 21-ю линию в консультацию, а там закрыто. Тогда понесла его на 15-ю линию, где тоже дверь на замке. Принесла обратно домой. Побежала к дворничихе, позвала доктора. Врач пришла, посмотрела и сказала, что это третья степень дистрофии. Стук в дверь. Открываю: два санитара из больницы имени Крупской - по поводу дочки. Я перед их носом дверь закрыла, a они снова стучат. И тут я опомнилась, дочки-то нет, а Кроня, Кронечка-то живой. Я дверь открыла, объяснила, что сына надо в больницу….. Слёз нет, но на душе пусто, жутко. Костюха притих, меня целует и за Федей ухаживает, а Федя лежит в ванне детской, оцинкованной…..» «9 мая 1942 года. Мой муж пришёл пешком с Финляндского вокзала на сутки. Сходили в ЖАКТ за тележкой и справкой для похорон на Смоленском кладбище. Кроме моей малышки - два неопознанных трупа. Одну из умерших дворники волокли за ноги, и голова её стучала по ступенькам. На кладбище нельзя было плакать... ... Милетту отнесла и положила аккуратно на «поленницу» Из умерших незнакомая женщина. 15 дней пролежала Милетта дома, глаза мхом заросли - пришлось личико закрыть шёлковой тряпочкой. В 8 часов вечера муж ушёл пешком на вокзал: ему нельзя опоздать, иначе попадет под трибунал, а поезд один раз в сутки ходил». «6 июня 1942 года. Поехала в Ленинград за Кронидом. Выписали его из больницы с диагнозами: дистрофия 1 степени, паратиф, остеомиелит. Ни одного волоса на голове, но вшей белых, крупных, 40 штук убили. Целый день сидели на вокзале. Познакомилась С женщинами, которые объяснили: это трупная вошь, к человеку здоровому не бежит. В пять утра вышли из поезда. Сын тяжёлый, несу на руках, голову не может держать. Когда добрались до дома, Валя на него посмотрела и заплакала: «Умрёт». Пришла врач Ирина Александровна, укол сделала и молча ушла. Кроня открыл глаза и сказал: «Я - молодец, даже не поморщился». И заснул. А в 9 утра пришли доктора: главврач госпиталя, профессор и медсестра, осмотрели, дали рекомендации. Мы их, как могли, выполняли. День за днём немного поправлялся... Я старалась заработать. Девичьи гимнастерки делала, убавляя те, что были шиты для мужиков. А заказчицы мне несли кто похлебку, кто кашу. А я, как умела, все шила». «6 июля 1942 года. Кроню должны положить в больницу, а я сдаю кровь - надо детей подкормить... Сижу с сыновьями в Институте переливания крови - там, где доноров кормят обедом. Хлебаем суп, а нас военный корреспондент снимает и, улыбаясь, говорит: «Пусть фронтовики посмотрят, как вы здесь, в Ленинграде…..» Потом идём в больницу Раухфуса. Там у меня берут документы, и Кроня уходит в палату. Сын пролежал в больнице четыре месяца...» «26 июля 1942 года. Умер Феденька, Федор Константинович. Жил он с 7 апреля по 26 июля 1942 года - 111 дней... Я его забрала из яслей уже безнадёжного. Умирал, как взрослый. Вскрикнул как-то, глубоко вздохнул и выпрямился. Завернула его в одеяльце-конверт - очень красивое, шёлковое, и понесла в милицию, где выписали похоронное свидетельство... ...Отнесла я его на кладбище, здесь же нарвала цветов, в землю его положили без гроба и закопали. Я даже не могла плакать...» «1 августа 1942 года я пришла в отдел кадров пароходства. Рассказала: дочь и сына похоронила. А муж служит на Ладоге. Попросилась в матросы. Объяснила: карточек мне не надо, я донор, получаю рабочую карточку, а надо мне постоянный пропуск на Ладогу. Он взял паспорт, поставил штамп, выписал пропуск до Осиновца и постоянный билет во второй вагон идущего туда поезда - бесплатный, и уже 10-го числа я приехала в пункт назначения. В порт меня пропустили. Мне объяснили, что катер, возивший эвакуированных и продукты (хорошо груз успели выгрузить), во время бомбёжки ушел на дно. А команда - капитан, механик и матрос спаслись, выплыли. Потом катер подняли, и теперь он в ремонте... Катера шли обычно в Кобону, везли живой груз…. Время от времени я ездила в город. Но взять с собой даже крупинки, даже пылинки муки не могла - если найдут, тут же расстрел. Над пристанью, где лежат мешки с крупой, горохом, мукой, самолёт бреющим полётом пролетит, продырявит, в воду запасы сыплются - беда! Мой Костя делал закваску и пёк оладьи - к нам приходил весь пирс. Наконец, начальник порта распорядился снабжать нас мукой и маслом. А то грузчики и военные доставали из воды размокшую массу - и на плиту. Сьедят, и тут же заворот кишок, умирают... Сколько таких случаев было! Так что я опять пришлась ко двору. У меня две рабочих карточки: одну отдаю в детский сад, там довольны, за Костюхой уход хороший, а другую карточку даю Вале. Как еду к деду, у которого наши вещи, он меня капустой и ягодами балует. И ещё даёт яблочки, я их в Ленинград, в больницу к Кроне. Угощу няньку, врача, разнесу письма из Осиновца и обратно на Ладогу, в порт... Так и верчусь как белка в колесе. Улыбки людей - в подарок, да и муж рядом...» «27 августа 1942 года. Быстро лето прошло. Ладога бурная, холод, ветер, бомбёжки усилились... Плывём в Кобону. Груз выгрузили, недалеко от берега катер пошёл ко дну. Такое случалось часто, но на этот раз катер «эпроновцы» так и не смогли поднять. ... Кроню уже из больницы имени 255 Раухфуса перевезли в больницу на Петроградку, сказали, что там сделают операцию. Положили его на женское отделение. Женщины его полюбили - учили шитью, вязанию….» «3 января 1943 года. В конце декабря Кроне удалили кусок челюсти, в январе велели забирать домой. Снова ходила просить жильё, предложили пустующий дом в Мельничном Ручье. В этом доме печку затопили - дымит, имеется замечательная плита с духовкой из кирпича.. А рядом военные разбирали дома по брёвнышку и увозили, и к нам подъехали, но мы их припугнули, и наш дом не тронули. ... Чтобы прогреть дом, приходится топить печь не переставая. Тепло, светло, снега много-много. Муж сделал санки. По дороге мимо дома два-три раза в день лошадка пройдёт - дети на санки. Берут с собой ящичек, веник, лопатки - соберут лошадкино «добро» и около крыльца навоз сложат - ДЛя будущих посадок пригодится...» «30 января 1943 года. Долго не бралась за дневник - не до того было. Пошла к докторам. Они меня осматривают, слушают, как ты там у меня растёшь, а я с тобой разговариваю, глажу тебя - мечтаю, чтобы ласковая росла, пригожая, умная. А ты как будто слышишь меня. Костя кроватку уже тебе принёс плетёную - очень красивую, ждём тебя с великой радостью. Знаю, что ты - дочка моя, растёшь, знаешь, какой была Милетта... Помню, блокада - она братьев бережёт. Я уйду, а они втроём одни. Как начнётся бомбёжка, она всех - под кровать... Холод, голод, она последними крошками с ними поделится. Видела, как я хлеб делю, и тоже делила. Оставит себе кусочек поменьше, а горчицы побольше, как я... Страшно одним в четырехкомнатной квартире…. Как-то бомба во дворе разорвалась - стекла с соседнего дома сыплются, а наш шатается... Я кровь не сдаю с мая месяца, так как знаю, что это вредно тебе, моя ненаглядная доченька. Вышла за поленом, мимо соседи идут - радуются, прорвана блокада.. Солдаты 63-й Гвардейской дивизии подарили моему мужу Косте новую офицерскую шубу. Полная изба народу, шум, шутки, счастье! Неужели позади блокада?!» «2 февраля 1943 года. Я говорю Косте: «Беги за врачом, начинается!» На плите стоит 12-литровая кастрюля с тёплой кипяченой водой, а в 7-литровой уже кипит вода. А вчера, 1 февраля, меня смотрел врач, запустил капли в глаза, дал мне йод, шёлковую нитку в мешочке и сказал: «В госпиталь не ходи - там дикий холод, и весь он завален покойниками, да и находится за 4 километра от дома...» Схватки уже нетерпимые. Дети спят в комнате, я стою в корыте, в мужниной рубахе. Он - напротив меня, ножницы наготове... Уже держит твою головку, уже ты у него на руках... Лицо у него светлое... Я беру тебя на руки. Он режет пуповину, смазывает йодом, завязывает. Рядом ванночка. Льёт на головку воду - голова у тебя волосатая. Орёшь, дети вскакивают, отец им кричит: «На место!» Заворачивает тебя, несёт на кровать... Утром муж говорит мне: "Всю ночь не спал, слушал, как сопит дочь. И надумал: давай назовём её Надеждой, и будем думать, что нас ждет Надежда и радость. Счастье, что он оказался рядом, принял роды, назвал тебя, а то всё в море был...» «13 сентября 1943 года. Кроликов мы съели, картошку сьели. Дети в школу не пошли, потому что раздетые. А с железной дороги Сергей Николаевич приносит мне работу, собираю патроны для уличного освещения, платят очень мало...» «Наконец весна 1945 года. Неужели пережили войну?..»
Библиотечная планета
«УМИРАЛ, КАК ВЗРОСЛЫЙ…» Что рассказал найденный дневник женщины, у которой блокада отняла двоих детей.
«Записываю, руки стынут… Умерла 26 апреля 1942 года наша дочь Милетта Константиновна, рождённая 11 августа 1933 года — 8 лет 8 месяцев и 15 дней от роду. А Фёдор жил с 7 апреля 1942 по 26 июля 1942 года — 111 дней…»
Это строки дневника, который был найден несколько лет назад на свалке в Санкт-Петербурге - его вела молодая женщина в окруженном фашистами блокадном Ленинграде. Этот уникальный документ, представляющий исторический интерес, обнаружили два пенсионера и передали его в редакцию газеты, а вскоре выяснилось и имя хозяйки дневника: Ангелина Крупнова-Шамова. Известно, что она пережила блокаду (сам дневник заканчивается 1954 годом) и прожила долгую жизнь: она умерла, немного не дожив до 65-летия Победы. Её дочери и внучки вспоминают, что она была сильным человеком.
Сегодня хотим поделиться с вами выдержками из её дневника. Прочтите всё до конца. Это непросто - многие моменты, как бы нам не хотелось, приходится примерять на себя. А они это пережили! Как? Неизвестно… Пусть это будет маленькой данью памяти всем, кто не дожил до освобождения Ленинграда, и тем, кто всё же выстоял в этих нечеловеческих условиях.
«12 января 1942 года. Утро было солнечное, морозное - стояли вмерзшие в лёд баржа и катер. На приёме у врача разделась, он ткнул меня в грудь, спрашивает: «Что это?» - «Буду в четвёртый раз матерью». Он схватился за голову и выбежал. Вошли сразу три врача - оказывается, беременным нельзя сдавать кровь - карточку донора зачеркнули. Меня не покормили, выгнали, а я должна была получить справку на февраль, на рабочую карточку и паёк (2 батона, 900 г мяса, 2 кг крупы) - если бы у меня взяли кровь.
Шла обратно медленно-медленно, а дома ждали трое детей: Милетта, Кронид и Костя. А мужа взяли в сапёры. Получу за февраль иждивенческую карточку, а это 120 г хлеба в день.
...Когда на лёд взошла, увидела справа под мостом гору замерзших людей - кто лежал, кто сидел, а мальчик лет десяти, как живой, припал головкой к одному из мертвецов. И мне так хотелось пойти лечь с ними. Даже свернула было с тропы, но вспомнила: дома трое лежат на одной полутораспальной кровати, а я раскисла...
В квартире четыре комнаты, наша - 9 метров. Воды нет, трубы лопнули, а всё равно люди льют в туалеты, жижа бежит по стене и застывает от мороза. А стекол в окнах нет, еще осенью все они были выбиты от взрывов. Окно закрыто матрацем, только дырка проделана для трубы от буржуйки. Пришла домой, дети рады, что пришла. Но видят, что пустая, и ни слова, молчат, что голодные. А дома лежит кусочек хлеба. На три раза.
Взрослому, то есть мне, - 250 г и три детских кусочка - по 125 г. Никто не взял.
Затопила печку, поставила 7-литровую кастрюлю, вода закипела, бросила туда сухую траву черничника и земляничника. Разрезала по тоненькому кусочку хлеба, намазала очень много горчицы и очень крепко посолила. Сели, съели, очень много выпили чаю и легли спать».
«7 апреля 1942 года. В квартире пусто, кроме нас никого, все ушли на фронт. И так день за днём. От мужа - ничего. И вот наступила роковая ночь. Час ночи, схватки. Пока одела троих детей, бельё собрала в чемодан, двоих сыновей привязала к санкам, чтобы не упали, отвезла их во двор к помойке, а дочь и чемодан оставила в подворотне. И родила…. В брюки...
Забыла, что у меня дети на улице. Шла медленно, держась за стену своего дома, тихо-тихо, боялась задавить малютку. А в квартире темно, в коридоре вода с потолка капает.
Пришла, скорей расстегнула штаны, хотела положить малыша на оттоманку и от боли потеряла сознание.
... Вдруг открывается дверь - входит мужчина. Оказалось, он шёл через двор, увидел двоих детей, спросил: «Куда едете?» А пятилетний мой Костя и говорит: «Мы едем в родильный дом!» -
«Эх, дети, наверно, вас мама на смерть привезла». А Костя и говорит: «Нет».
Мужчина молча взялся за санки: «Куда везти?» А Костюха командует. Смотрит человек, а тут ещё одни санки, ещё ребёнок. Так и довёз детей до дому, а дома зажёг огарок в блюдечке...
Сломал стул, разжег печурку, поставил кастрюлю с водой, побежал в родильный. Я встала, дотянулась до ножниц, а ножницы чёрные от копоти. Фитилёк обрезала и разрезала такими ножницами пуповину напополам...
Перевязала Фёдору пуповину, отрезала лишний кусок, смазала йодом. Едва дождалась утра. А утром пришла старушка: «Ой, да ты и за хлебом не ходила, давай карточки, я сбегаю». Талоны были отрезаны на декаду: с 1-го по 10-е число, ну а там оставалось 8-е, 9-е и 10-е - 250 г и три по 125 г на три дня. Так этот хлеб нам и не принесла старушка. Но скоро я её увидела мёртвую во дворе - так что не за что осуждать, она была хорошим человеком».
«9 апреля. Купила на Сенном рынке 5 апреля большой кулёк манной крупы за 125 граммов хлеба. Сварила кашу, остальное убрала. Вот съели мы эту кашу без хлеба и выпили 7-литровую кастрюлю чаю, я одела Феденьку, завернула в одеяло и пошла в роддом на 14-ю линию. Принесла, мамочек - ни души. Говорю:
«Обработайте пупок сыну». Доктор в ответ: «Ложитесь в больницу, тогда обработаем!» Я говорю: «У меня трое детей, они остались в квартире одни». Она настаивает: «Всё равно ложитесь!» ...
Развернула ребёнка и заулыбалась.
Пуповину, перевязанную мной, похвалила: «Молодец, мама!»
Отметила вес - 2,5 кг. И пошла я в загс - на 16-й линии он располагался, в подвале исполкома. Очередь огромная, люди стоят за документами на мёртвых. А я иду с сыном, народ расступается. Вдруг слышу, кто-то кричит: «Нахлебника несёшь!» A другие: «Победу несёт!»
Выписали метрики и справку на карточку детскую, поздравили, и пошла я к председателю исполкома. Он спросил: «В чём нуждаетесь?» Я ответила: «Дочь восьми лет, сидя ночью под аркой на санках, продрогла, ей бы в больницу». Он нажал какую-то кнопку, вышли три девушки в военной форме, как по команде, подбежали ко мне, одна взяла ребёнка, а две - меня под руки и проводили домой. Я расплакалась, устала вдруг... В тот же день нас переселили в другую квартиру на нашей же лестнице - четвёртый этаж. Печка исправная, в окно вставлены два стекла из нашего книжного шкафа, а на печке - 12-литровая кастрюля стоит с горячей водой...
….. Врач женской консультации, пришедшая тоже на помощь, принялась мыть моих детей, первой
- Милетту - голая голова, ни одного волоса. Так же и у сыновей - тощие, страшно смотреть...
Ночью - стук в дверь. Я открываю, стоит в дверях моя родная сестра Валя - она пешком шла с
Финляндского вокзала. За плечами - мешок. Раскрыли, боже: хлеб чисто ржаной, солдатский, булка - кирпичик пышный, немного сахара, крупа, капуста кислая... Она - солдат в шинели. И пир горой, вот счастье...
Радио работало сутки. Во время обстрела - сигнал, в убежище. Но мы не уходили, хотя наш район несколько раз в день Из дальнобойных орудий обстреливали. Но и самолёты бомб не жалели, кругом заводы...»
«26 апреля 1942 года. Умерла наша дочь Милетта Константиновна, рождённая 11 августа 1933 года - 8 лет 8 месяцев и 15 дней от роду.
Дочь умерла в час ночи, а в 6 утра кормить Фёдора грудью - ни одной капли молока. Детский врач сказала: «Я рада, а то мать (то есть я) бы умерла и оставила трёх сыновей. Не жалей дочь, она недоносок - умерла бы в 18, обязательно...»
Утром ушла за хлебом. Прихожу, а
Кронида не узнать - опух, стал очень толстым, на куклу ваньку-встаньку похож. Я его завернула в одеяло и потащила на 21-ю линию в консультацию, а там закрыто. Тогда понесла его на 15-ю линию, где тоже дверь на замке. Принесла обратно домой. Побежала к дворничихе, позвала доктора. Врач пришла, посмотрела и сказала, что это третья степень дистрофии.
Стук в дверь. Открываю: два санитара из больницы имени Крупской - по поводу дочки. Я перед их носом дверь закрыла, a они снова стучат. И тут я опомнилась, дочки-то нет, а Кроня, Кронечка-то живой. Я дверь открыла, объяснила, что сына надо в больницу….. Слёз нет, но на душе пусто, жутко. Костюха притих, меня целует и за Федей ухаживает, а Федя лежит в ванне детской, оцинкованной…..»
«9 мая 1942 года. Мой муж пришёл пешком с Финляндского вокзала на сутки. Сходили в ЖАКТ за тележкой и справкой для похорон на Смоленском кладбище. Кроме моей малышки - два неопознанных трупа. Одну из умерших дворники волокли за ноги, и голова её стучала по ступенькам. На кладбище нельзя было плакать...
... Милетту отнесла и положила аккуратно на «поленницу» Из умерших незнакомая женщина. 15 дней пролежала Милетта дома, глаза мхом заросли - пришлось личико закрыть шёлковой тряпочкой. В 8 часов вечера муж ушёл пешком на вокзал: ему нельзя опоздать, иначе попадет под трибунал, а поезд один раз в сутки ходил».
«6 июня 1942 года. Поехала в Ленинград за Кронидом. Выписали его из больницы с диагнозами: дистрофия 1 степени, паратиф,
остеомиелит. Ни одного волоса на голове, но вшей белых, крупных, 40 штук убили. Целый день сидели на вокзале. Познакомилась С женщинами, которые объяснили: это трупная вошь, к человеку здоровому не бежит. В пять утра вышли из поезда. Сын тяжёлый, несу на руках, голову не может держать. Когда добрались до дома, Валя на него посмотрела и заплакала: «Умрёт».
Пришла врач Ирина Александровна, укол сделала и молча ушла. Кроня открыл глаза и сказал: «Я - молодец, даже не поморщился». И заснул. А в 9 утра пришли доктора: главврач госпиталя, профессор и медсестра, осмотрели, дали рекомендации. Мы их, как могли, выполняли. День за днём немного поправлялся...
Я старалась заработать. Девичьи гимнастерки делала, убавляя те, что были шиты для мужиков. А заказчицы мне несли кто похлебку, кто кашу. А я, как умела, все шила». «6 июля 1942 года. Кроню должны положить в больницу, а я сдаю кровь - надо детей подкормить...
Сижу с сыновьями в Институте переливания крови - там, где доноров кормят обедом. Хлебаем суп, а нас военный корреспондент снимает и, улыбаясь, говорит: «Пусть фронтовики посмотрят, как вы здесь, в Ленинграде…..» Потом идём в больницу Раухфуса. Там у меня берут документы, и Кроня уходит в палату. Сын пролежал в больнице четыре месяца...»
«26 июля 1942 года. Умер Феденька, Федор Константинович. Жил он с 7 апреля по 26 июля 1942 года - 111 дней... Я его забрала из яслей уже безнадёжного. Умирал, как взрослый. Вскрикнул как-то, глубоко вздохнул и выпрямился.
Завернула его в одеяльце-конверт - очень красивое, шёлковое, и понесла в милицию, где выписали похоронное свидетельство...
...Отнесла я его на кладбище, здесь же нарвала цветов, в землю его положили без гроба и закопали. Я даже не могла плакать...»
«1 августа 1942 года я пришла в отдел кадров пароходства. Рассказала: дочь и сына похоронила. А муж служит на Ладоге. Попросилась в матросы.
Объяснила: карточек мне не надо, я донор, получаю рабочую карточку, а надо мне постоянный пропуск на Ладогу. Он взял паспорт, поставил штамп, выписал пропуск до Осиновца и постоянный билет во второй вагон идущего туда поезда - бесплатный, и уже 10-го числа я приехала в пункт назначения. В порт меня пропустили. Мне объяснили, что катер, возивший эвакуированных и продукты (хорошо груз успели выгрузить), во время бомбёжки ушел на дно. А команда - капитан, механик и матрос спаслись, выплыли. Потом катер подняли, и теперь он в ремонте...
Катера шли обычно в Кобону, везли живой груз…. Время от времени я ездила в город. Но взять с собой даже крупинки, даже пылинки муки не могла - если найдут, тут же расстрел. Над пристанью, где лежат мешки с крупой, горохом, мукой, самолёт бреющим полётом пролетит, продырявит, в воду запасы сыплются - беда!
Мой Костя делал закваску и пёк оладьи - к нам приходил весь пирс. Наконец, начальник порта распорядился снабжать нас мукой и маслом. А то грузчики и военные доставали из воды размокшую массу - и на плиту. Сьедят, и тут же заворот кишок, умирают...
Сколько таких случаев было!
Так что я опять пришлась ко двору.
У меня две рабочих карточки: одну отдаю в детский сад, там довольны, за Костюхой уход хороший, а другую карточку даю Вале. Как еду к деду, у которого наши вещи, он меня капустой и ягодами балует. И ещё даёт яблочки, я их в
Ленинград, в больницу к Кроне.
Угощу няньку, врача, разнесу письма из Осиновца и обратно на Ладогу, в порт... Так и верчусь как белка в колесе. Улыбки людей - в подарок, да и муж рядом...»
«27 августа 1942 года. Быстро лето прошло. Ладога бурная, холод, ветер, бомбёжки усилились...
Плывём в Кобону. Груз выгрузили, недалеко от берега катер пошёл ко дну. Такое случалось часто, но на этот раз катер «эпроновцы» так и не смогли поднять.
... Кроню уже из больницы имени 255
Раухфуса перевезли в больницу на
Петроградку, сказали, что там сделают операцию. Положили его на женское отделение. Женщины его полюбили - учили шитью, вязанию….»
«3 января 1943 года. В конце декабря Кроне удалили кусок челюсти, в январе велели забирать домой. Снова ходила просить жильё, предложили пустующий дом в Мельничном Ручье. В этом доме печку затопили - дымит, имеется замечательная плита с духовкой из кирпича.. А рядом военные разбирали дома по брёвнышку и увозили, и к нам подъехали, но мы их припугнули, и наш дом не тронули. ... Чтобы прогреть дом, приходится топить печь не переставая. Тепло, светло, снега много-много. Муж сделал санки.
По дороге мимо дома два-три раза в день лошадка пройдёт - дети на санки. Берут с собой ящичек, веник, лопатки - соберут лошадкино «добро» и около крыльца навоз сложат - ДЛя будущих посадок пригодится...»
«30 января 1943 года. Долго не бралась за дневник - не до того было. Пошла к докторам. Они меня осматривают, слушают, как ты там у меня растёшь, а я с тобой разговариваю, глажу тебя - мечтаю, чтобы ласковая росла, пригожая, умная. А ты как будто слышишь меня. Костя кроватку уже тебе принёс плетёную - очень красивую, ждём тебя с великой радостью. Знаю, что ты - дочка моя, растёшь, знаешь, какой была Милетта... Помню, блокада - она братьев бережёт. Я уйду, а они втроём одни. Как начнётся бомбёжка, она всех - под кровать... Холод, голод, она последними крошками с ними поделится. Видела, как я хлеб делю, и тоже делила. Оставит себе кусочек поменьше, а горчицы побольше, как я... Страшно одним в четырехкомнатной квартире…. Как-то бомба во дворе разорвалась - стекла с соседнего дома сыплются, а наш шатается...
Я кровь не сдаю с мая месяца, так как знаю, что это вредно тебе, моя ненаглядная доченька. Вышла за поленом, мимо соседи идут - радуются, прорвана блокада..
Солдаты 63-й Гвардейской дивизии подарили моему мужу Косте новую офицерскую шубу. Полная изба народу, шум, шутки, счастье!
Неужели позади блокада?!»
«2 февраля 1943 года. Я говорю Косте: «Беги за врачом, начинается!» На плите стоит 12-литровая кастрюля с тёплой кипяченой водой, а в 7-литровой уже кипит вода. А вчера, 1 февраля, меня смотрел врач, запустил капли в глаза, дал мне йод, шёлковую нитку в мешочке и сказал: «В госпиталь не ходи - там дикий холод, и весь он завален покойниками, да и находится за 4 километра от дома...»
Схватки уже нетерпимые. Дети спят в комнате, я стою в корыте, в мужниной рубахе. Он - напротив меня, ножницы наготове... Уже держит твою головку, уже ты у него на руках... Лицо у него светлое... Я беру тебя на руки. Он режет пуповину, смазывает йодом, завязывает. Рядом ванночка. Льёт на головку воду - голова у тебя волосатая. Орёшь, дети вскакивают, отец им кричит: «На место!» Заворачивает тебя, несёт на кровать...
Утром муж говорит мне: "Всю ночь не спал, слушал, как сопит дочь. И надумал: давай назовём её Надеждой, и будем думать, что нас ждет Надежда и радость. Счастье, что он оказался рядом, принял роды, назвал тебя, а то всё в море был...»
«13 сентября 1943 года. Кроликов мы съели, картошку сьели. Дети в школу не пошли, потому что раздетые. А с железной дороги Сергей Николаевич приносит мне работу, собираю патроны для уличного освещения, платят очень мало...»
«Наконец весна 1945 года.
Неужели пережили войну?..»