Комментарии
- 27 мар 15:40Да, я согласна с Вами, Лидия, обидно за деревню, тем более Бор-Поляна - это родина моих бабушек, дедушек, родителей и я каждое лето проводила там каникулы, помню деревню процветающей, красивой и речку Сердобу, лес, где было много земляники, ежевики и другой вкуснятины.
- 27 мар 21:31И Слава Богу! Хорошо, что поля засеяны. Так и должно быть. Но в 1998 году, когда я там был плохо было на кладбище. Поля и огороды заросли дурнотравьем. Домов не было. И люди, немногие оставшиеся доживали без Веры в душе и без какой либо надежды. Скотину не держали. Даже собак то не было. Но не это главное. Храм в душах был разрушен! П деревенский храм как был так есть заброшен. А без Бога как сказал русский писатель ф. М. Достоевский русский человек -свинья. Я рад, что материальная составляющая жизни современных односельчан улучшилась, но вот насколько ожила духовная её и крайне необходимая большая половина каждого человека я не знаю. Сохранились ли лучшие традиции наших сёл? Наши песни, частушки, пляски. Вечерние посиделки. Помогают ли всём селом вдове, вдовца, погорельцы. Собраться и всём селом построить и выкопать обалившийшився погреб? Поймать по своему наказать забравшегося в село бандита, перед тем, как сдать его а милицию? Уже тогда я слышал, если из наших, то Пугачёву сКиркоровым, либо негритянскую попсу! О душе нашей Бор- Полянской, Бутурлинской, Ба Курской, Саратовской, Российской я пекусь! Великий русский полководец А. В. Суворов сказал так. Неверующую армию учить, что ржавое железо точить! И я не отчёт писал о событиях при которых я и не жил. Всё со слов моих стареньких односельчан. Они говорили а внимал. И о сыне барыни Сабуровой и о внуке Николае, который, говорят воевал и погиб в Великую Отечественную войну в отряде легендарного партизана Ковпака. Погиб за нашу советскую Родину. Я это слышал от моих земляков. Они даже барыню жалели. Зачем мол её резали как поросёнка. Надо было ей за вздорный характер, за её самодурство дать пендаля, посадить на простую телегу. И пусть едет хоть в любимую ей Францию! А зачем сожгли огромный барский дом? Коровники, свинарники, птичники. Растащили, перерезали породистый скот и птицу? Сохранили ли бы?! Был бы в деревне свой дом отдыха, в соснах и сад какой был? Всё пошло прахом. Но главное это храм! Его разрушили свои же! А зачем? Был потом клуб! Очаг культуры! Но погас и очаг! Я не знаю, кто вспахал поля. Они молодцы. Но сохранили ли они наши традиции и Веру наших предков? Напишите мне, я ведь давно от Родины оторвался! Буду рад, что не только телом, но и Духом живёт моё родное село!
- 27 мар 21:41Вера! Я прекрасно помню твою бабушку Зину, маму, Колю и тебя с сёстрами. Вы были красивыми девочками. По моему вы жили на Крекинге? Каждое лето вы жили в бедной как у всех избушке недалеко от нас. Жили простой трудовой жизнью деревенских детей и подростков! Жили просто и целомудренно! Не было похабного отношения к девочкам! Где твои сестры?
- 27 мар 21:50Катя. Отвечаю. Толя был моим товарищем. Однажды, зимой я провалился в полынью и он рискуя жизнью вытащил меня из сильного течения, тянувшего под лёд. Он жил м отцом, мачехой и их дочерьми. У него были 2 старших сестры. Лида и Галя. Галя удачно вышла замуж. А вот Лиду зарубил сошедший с ума муж. Толя вырос. Ушёл в армию. Отслужил, уехал а Волгоград и больше я его не видел и ничего о нём не знаю. Вот и всё.
- 27 мар 22:01Лидия! А вот распаханные, абсолютно всё луга это не есть хорошо. А где скот пасти? Как без лугов получить вкуснейшее и без антибиотиков молоко пахнущее мёдом? Куда выгнать овец?! И чьи дети ходят по нашей политой потом и кровью наших дорогих предков земле. Кто они эти современные жители моей опустевшей деревни?
- 28 мар 08:45Василий, доброе утро, да, в деревне мы были почти соседями. Сейчас я и моя младшая сестра Татьяна, живём в Саратове, старшая- Людмила - в Липецке, все уже бабушки, пробабушки, были в жизни и печали, и радости, но в общем сложилось все удачно. А где сейчас ты?
- 28 мар 14:27Я пенсионер ор прокуратуры. Ушёл в отставку с должности Ковровского городского прокурора. Живу во Владимире. Моя жена Нина Фадеева, она каждое лето жила у бабушки Дуни на селе. В Саратове жила на Крекинге в 17 -м доме. У нас двое детей и два внука и внучка. Живу я один седьмой год. Нина умерла от рака. Живу детьми, внуками один в трёхкомнатной квартире. Всё разъехались. Лечил Нину в Москве 5 лет. Но рак беспощаден! Пишу книги. Рассказ Без креста, то из моей Второй книги. Сейчас я работаю над третьей. Если хочешь заново познакомиться со мной, то набери в телефоне Василий Шаронов Проза. ру и ты увидишь моё современное фото, краткую биографию и 20 рассказов моей книги -Оправдательный приговор. А если ты есть в одноклассниках, то войди в группу Деревенька моя Бор-Поляна и ты увидишь массу фотографий наших дорогих людей, и увидишь чёрно-белый фильм о нашей свадьбе с Ниной которую мы отметили недалеко от дома бабы Зины. Я тебя хорошо помню тебя. У тебя очень красивые серые глаза! И вы всё три сестры-красавицы! Жду ответа. Мой телефон 89607229497.В телеграмм!
- 28 мар 15:59Да, очень жаль, что стало с деревнями.яА храм виден из далека. Нашему поколению есть что вспомнить, любимые деревни и чистейшию речку Сердоба.
- 28 мар 17:45А сколько их вообще исчезло бесследно. Сестрёнки, Тюнинга, Панкратовка...... И много других!
- 30 мар 14:14Дорогие неравнодушные люди, помогите пожалуйста моей семье в нашей тяжёлой ситуации. Умер мой старший сын от рака после 8 лет страшных мучений, я попала в неврологию, работать пока не могу, а муж сидит дома с 3-мя маленькими детьми, за время лечения накопились долги, но мы отдаём понемногу. Даже Ваши 50 р. поддержат нас, благодарю за понимание. телефон 89113850021 сбер. Диана Леонидовна
- 13 апр 15:56Спасибо!вы так все интересно описали .я из соседнего села Воронцовка.дай бог вам здоровья и хороших написанных книг о наших деревнях
- Комментарий удалён.
- 2 мая 03:49Покаились, Хреново. Душу разбили..Село, деревня.... Вы где живёте? В деревне? Согласны они жить в дероевне и Вы за 20-30-40 км от города? Где есть все удобства.
Для того чтобы оставить комментарий, войдите или зарегистрируйтесь
Деревенька моя-Бор-Поляна!
:Василий Шаронов
БЕЗ КРЕСТА
Стоит в саратовских степях одиноко старая колокольня, а рядом – полуразрушенный храм из красного кирпича. Тихо журчит на перекатах Сердоба, и над ее прозрачными водами с радостным писком снуют ласточки-береговушки, изрывшие своими норками крутые откосы песчаных берегов.Мысленно я пролетаю вместе с ними над моей родиной. Что я увижу с высоты их полета?
Светлую ленту причудливо петляющей реки. Заросшие бурьяном бывшие пшеничные поля. Несколько старых, полуистлевших строений с давно обвалившимися крышами. Древнее кладбище, заросшее могучими соснами, под которыми уже не различимы холмики могил с давно упавшими деревянными крестами.
Ничего не осталось от прежней жизни – ни домов, ни столбов, ни колодцев, ни колхозной фермы, ни построенной моим дедом водяной мельницы, отобранной у него позже советской властью. Ничего, кроме старого храма, изувеченного давно уже истлевшими в могилах богоборцами и искателями церковных кладов.
Как же так получилось? Куда девалосьэто шумное, людное село, повторив участь тысяч таких же сел, навсегда исчезнувших с географической карты России?
«И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей…» Так сказано в Книге Бытия о Каине – первом убийце из рода человеческого, поднявшего руку на своего брата, Авеля.
И я помню, как сухая, выжженная солнцем саратовская земля отверзла свои уста, чтобы принять кровь, пролитую одним из бесчисленных потомков Каина.
Это одно из самых тяжелых воспоминаний моего детства.
В соседской семье муж зверским боем бил свою жену – женщину тихую, кроткую, смиренно переносившую истязания. Бил он ее по малейшему поводу и без повода - так, для забавы. Ничего не стоила жизнь женщины в дикой, не признающей никаких законов поволжской деревне.
Я помню ее страдальческое, худое лицо, часто укутанное платком, чтобы не было видно на лице следов супружеского «воспитания».
Однажды муж с руганью выгнал ее из дому. Вид его в гневе был страшен. При этом он был коренаст, волосат, длиннорук, словно обезьяна, и так же безобразно горласт и скандален.
Несчастная, сгорбившись, вышла с каким-то узелком, побрела куда глаза глядят, за ней с горьким плачем бросился шестилетний сын – мой ровесник, Толька.
Рассвирепевший папаша, скверно ругаясь, приказал женщине вернуться. Но она, не оборачиваясь, продолжала идти. Тогда, в не себя от злобы, он схватил попавшийся ему под руку острый трехгранный напильник, и, с какой-то животной, звериной силой метнул его уходящей жене в затылок.
Я и сейчас отчетливо помню, как бедная женщина беззвучно упала в дорожную пыль, слабо подергиваясь в предсмертной агонии. Помню, как меня затошнило от ужаса, когда я увидел черную лужу, расплывающуюся под ее головой, пронзенной насквозь напильником, услышал нечеловеческий крик Тольки…
Сегодня это кажется странным, но за свое чудовищное злодеяние Толькин отец не понес никакого наказания. Не было никакой проверки, никаких следственных действий. Впрочем, приезжал участковый. Почесывая пузо, расспросил нескольких очевидцев, и, громко зевнув, уехал. Эка невидаль - баба умерла… Несчастный случай.
Село наше издавна называли разбойничьим.
С раннего детства слушал я сказки бабушки Лукерьи о дюжине бочек с золотом, брошенных якобы в Сорочье озеро бандой свирепого атамана, грабившей проезжих купцов и отправлявшей их на дно вместе с сокровищами.
Жутко становилось от бабушкиных рассказов, так что душа уходила в пятки. И мерещился мне в темной избе лютый образ того атамана - с налитыми кровью глазами, с перекошенным оскаленным ртом и густой, с проседью, бородой. Снились бледные призраки загубленных им душ, плывущих над лесным озером со сдавленным мертвецким стоном…
Позже я узнал, что были разбойники в нашем селе и пострашнее.
Незадолго до революции 1917 года объявилась у нас банда Фуфая – дерзкого, молодого уголовника, беглого каторжника, сколотившего отряд из таких же, как он сам, подонков. Грабить крестьян им было не интересно, проезжие купцы у нас давно перевелись, а вот барская усадьба была подходящей целью.
Шла тогда Великая война с кайзеровской Германией. Графиня Сабурова, проводив мужа и старшего сына на фронт, осталась с младшим, Коленькой, всвоем имении. Некогда сильная охрана, состоявшая из чернобородых, вооруженных английскими винтовками, черкесов, тоже отправилась на защиту империи. Охраняли имение только старый дворецкий да пригретый барыней отставной солдат-инвалид, воевавший еще под Шипкой.
Убив и дворецкого, и инвалида, банда Фуфая ворвалась в покои графини.
Сабурова, женщина полная, смелая и властная, встретила свою смерть достойно. На вопрос убийц – «где твой гаденыш?» - ответила плевком в лицо главарю. Резал ее Фуфай сам, яростно и жестоко, выпустив всю кровь «из барской свиньи», о чем он хвастливо, в омерзительных подробностях, рассказывал потом всему селу.
Дорогой ценой графиня купила жизнь своему Коленьке, наказав перед приходом убийц своей горничной спрятать его в многодетной крестьянской семье… Позже он геройски погибнет уже на другой войне с Германией, до самой смерти скрывая свое истинное происхождение.
Говорили, что старший сын Сабуровой, получив ранение на фронте, приезжал в село, видел издали зарево пожара над своим родовым гнездом. Недолго постоял на холме одинокий всадник с перевязанной головой – поскакал на Дон, к Деникину, куда тайком пробирались горстки таких же добровольцев со всей России - мстить за убитых матерей и разграбленные, сожженные имения.
Имение Сабуровых жители нашего села грабили долго. Не все, конечно, замарали руки о чужое добро. Но и остановить мародеров было некому – лучшие мужики еще не вернулисьс войны, включая моего грозного деда Ефима, застрявшего на турецком фронте. А отцу моему было тогда всего двенадцать…
Бабы, визжа, дрались из-за серебряной посуды, фарфора и персидских ковров. Мужики соперничали за более ценные предметы – лошадей, конскую упряжь, седла, охотничьи ружья, сабли, мебель из красного дерева.
Что не могли вытащить из барской усадьбы, били и ломали. Большой черный рояль порешили изрубить топором. В ражвходили мужики, с диким воем махая колунами, разнося в щепы драгоценное дерево, покрытое лаком… Жутко им было и радостно оттого, что теперь все можно. Никто не накажет, никто не всыплет черкесских плетей, как встарь. И выли бабы в экстазе нового, неведомого им ранее чувства - упоения своей властью над этим господским хозяйством.
Радость длилась недолго. Новая власть, загнав всех железной рукой в колхоз, экспроприировала у восставших трудящихся присвоенное имущество, руководствуясь столь любимым ей принципом - «грабь награбленное».
Фуфай, впрочем, хорошо при ней прижился и даже стал для нее героем. Мало того, что пострадал от царского режима, да еще и помещицу зарезал – главного классового врага сельского пролетариата!
Принаглев, Фуфай стал охотиться на местных женщин – теперь это не возбранялось. Долой стыд! Долой брак! Даешь социализацию женщин!
На его беду, ему приглянулась именно та бойкая черноглазая девчушка, за которой с серьезными намерениями ухаживал мой подросший отец.
Отцу было девятнадцать, Фуфаю за тридцать. Оба были жилисты, ростом под два метра, но отец был шире в плечах.
Дрались они страшно, долго, молча. Притихло все село – никто не вмешивался, даже друзья Фуфая.
Бой начался в избе, занятой Фуфаем, куда, выбив дверь, ворвался отец. Трещали сломанные ребра, секлись с хрустом брови, летели красные брызги от расквашенных губ и носов. Схлестнувшись в смертельном поединке, соперники вынесли окно, разворотили старую кирпичную печь, выбили изнутри даже часть сруба, сложенного из ветлы. Наконец, кашляя кровью, вылетел из избы и сам Фуфай.
Он так и не встал с постели – ни через неделю, ни через месяц, несмотря на свое обещание «изрезать Федькуна куски».
Хоронили его без креста.
А над храмом, где вскоре обвенчались мои родители, тогда еще стоял крест. Его снимут позже – с руганью, свистом и хохотом - представители местного комсомола.
Ужасной будет их участь. Как и Фуфай, они улягутся в землю без креста, без молитвы и отпевания. Одного вытащат из петли после недельного запоя, другого – из реки, опухшего и объеденного раками. Третий сойдет с ума и найдет свой конец под высоким обрывом, убегая от кого-то с диким воем, спасаясь от невидимых преследователей.
Всего этого я не видел, все это мне расскажет позже Лука Андреич – старый, ласковый дедушка с белоснежной бородой, хромой и сильно картавый – очевидец тех событий.
- Мгази, нелюди – приговаривал он, вздыхая. – Как багыню заезали, все газнесли, все разгвабили… На-ка вот, годной мой, почитай – говорил он мне, протягивая старую, с «ятями», книгу в кожаном переплете – «Жюль Верн. Двадцать тысяч лье под водой».
Когда громили и жгли усадьбу, дедушка Лука успел спасти часть барской библиотеки – вывез целую телегу книг, приготовленных мужиками для сожжения. Книги эти он потом хранил в старом амбаре, а после его смерти они перешли уже в школьную библиотеку, которой, кроме меня, почти никто не пользовался.
- Ослепнешь от своих книг, Васька! Будешь с палочкой ходить, гы-гы-гы! - смеялись одноклассники. Кажется, никого из них в живых уже не осталось теперь.
Ужасов, рассказанных дедушкой Лукой, я не видел. Не видел гражданской войны, коллективизации и последовавшего за ней страшного голода, когда целые семьи становились людоедами, и ели мертвечину, а потом, опасаясь осуждения соседей, потихоньку сбегали из села. Не видел ужасов «раскулачивания» и ответной мести, вершимой крестьянскими партизанами Антоновского движения. Не видел разгрома этого движения, чудовищных карательных мер, массовых казней и депортаций. Не видел, как расстреляли нашего сельского батюшку, не видел, как ломали крест на нашем храме.
Но я видел последствия. Оскудение человечности в людях, равнодушие, злобу, апатию. Видел, как яростно (не свое ведь!) били колхозную скотину. Как плакала она крупными слезами, как мне казалось, не столько от боли, сколько от обиды за те невообразимо гнусные слова, которыми сопровождались побои, которые, словно трупный яд, оскверняли и небо, и землю. Видел, как били и таскали за волосы детей, впитывавших хульную ругань вместе с молоком матери, а потом видел, как эти же подросшие дети били своих родителей…
Потихоньку уходили старики, унося в могилы свою веру и традиции, ложась под высокие сосны деревенского погоста. Некому было их отпевать в советском колхозе, и ложились они под стандартным «посылочным ящиком» вместо креста.
«Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле».
Так и случилось – лишилась своей силы земля, и сколько бы в нее не вбухивали удобрений, не приносила она хорошего урожая. А потом и работать на земле стало некому.
И ржавели в поле колхозные трактора, валились фермы, зарастала бурьяном пахотная земля.
Растекались, разбегались в поисках городской работы крестьянские дети, чураясь деревни, презирая ее, стыдясь своего прошлого, словно постыдной болезни.
И намаявшись скоротечной городской суетой, возвращались они к земле… Не к своему родному, пушистому чернозему - в рыжий суглинок городских кладбищуходили они, безвестные, никому не нужные, ничего не достигшие. Уходили без веры, без надежды… И без креста.
Так и опустело вконец мое село.
Тихо журчит на перекатах Сердоба. Верещат-щебечут над ее прозрачными водами ласточки-береговушки, там, где когда-то вода кипела от купающейся ребятни. Но неслышно их звонкого смеха, веселых голосов – только ястреб кличет высоко в небесах, да ветер негромко шумит в сухих зарослях степного ковыля.
И стоит над рекой молчаливо, без креста, храм Архистратига Михаила.
Стоит, пережив своих истязателей, снимавших колокола и стрелявших в иконы, долбивших каменный пол в поисках «поповских сокровищ» - позолоченного потира, копия, лжицы да дискоса, наивно спрятанных от поругания в самодельном тайнике последним сельским священником.
Стоит храм, не подвластный ни злобе, ни гордости человеческой, ни даже самому времени. До обетованного, великого, единственно справедливого и никем не отвратимого - Страшного Суда.