Вот уж не думала, что как Маяковский буду объяснять взрослым людям азбучные истины, но.. приходится. Критиковать и даже насмехаться можно над теми недостатками, что можно исправить. Тем самым человека мотивируя меняется к лучшему. Прошлое и физические недостатки в силу болезни, что медики относят к инвалидности, это то, что человек не может изменить, это не может быть поводом для смеха и критики, это уже считается издевательством. Позволяют себе издеваться над другим человеком, только очень злые и глупые люди. Вроде ещё в детском садике объясняют такие элементарные моральные принципы, почему взрослые этого не знают? Повторю себя, для примера: Ольга Дмитренко давно не занимается интернет проституцией, не даёт нам повод подозревать, что она блудливая и мужу неверна, но свое прошлое, при всем своем желании изменить она не может. Саша Оганисян страдает излишней полнотой, ею занимались специалисты желая ей помочь похудеть, хотя бы уже из-за того, что она на пороге многих болезней, которые не сегодня-завтра ее могут настигнуть и сказаться на здоровье ее будущих детей. Она пополнела ещё больше и беременна. Такая безответственность к здоровью своего ребенка, не может не шокировать, и уж конечно трудно промолчать, и при всем моем табу на беременных, тут надо всем криком кричать, чтобы до Саши наконец дошло, что надо меньше жрать, она беременна! Хватит быть настолько ленивой эгоисткой, если твои слабости это уже прямая угроза ребенку. Ну вот как-то так я думаю.
Посвящение... Ирине Антоновой ( 97 лет...)
"Сегодня моя семья - сын". ... Мой отец, Александр Александрович Антонов, из Санкт-Петербурга, он родился в рабочей семье. Его отец трудился на фабрике. А мой папа сумел получить какое-то образование, стал электриком. Позже он возглавлял Институт экспериментального стекла.
В 1906 году вступил в большевистскую партию. Беседы с отцом оказали на меня влияние, я очень советский ребенок. Была уверена, что живу в великой стране, которая строит великое будущее.
Отец был довольно суровый человек, но никогда в жизни не повысил на меня голоса. В какой-то момент у отца появилась другая семья, там тоже родилась девочка, Галина. Она впоследствии стала известной художницей по стеклу, ее работы есть и в Русском музее, и в Америке.
Мне было восемь лет, когда отца послали в Берлин, в посольство, он выписал и Галю туда. И мы, маленькие девочки, провели три года вместе. А потом отец вернулся в нашу семью, но я всегда чувствовала напряженность в отношениях родителей... ... Моя мама, Ида Михайловна Хейфиц, противоположность отцу. Она родилась в Литве, затем ее семья переехала на Украину. Училась в гимназии, поступила в Харьковскую консерваторию, не закончила ее, но очень хорошо пела, даже оперные арии.
Познакомились родители на Гражданской войне, недалеко от Харькова. Потом поехали в Москву, где я и родилась. Мама работала наборщицей в типографии. Ей приходилось работать и по ночам. А мы тогда как раз жили с ней одни, без папы. И мне, 3-летней, снились сны, как мама уходит от меня вслед за солдатами.
Это был синдром одиночества маленького ребенка. Мы с мамой были большие подруги. Она умерла, когда ей было больше 100 лет. До последнего была на ногах. Пошла помыться в ванную и там вдруг осела. Умерла в одно мгновение...
... Мой муж был одним из лучших студентов знаменитого ИФЛИ, получал Сталинскую стипендию. Его невозможно было застать без книги. Много читал и много смотрел - и это сделало его одним из самых глубоко разбирающихся в искусстве людей. Он - мой второй университет… Мы с ним познакомились в Музее имени Пушкина, я уже тогда там работала. Поженились в 47-м году, прожили 64 года.
Конечно, мы и ссорились, и ругались, иногда весьма основательно. Но покинуть друг друга - нет, такого вопроса никогда не вставало. Он - счастливый шанс в моей жизни... У нас один сын - Борис. Он похож на меня. Но случилось так, что Борис стал инвалидом с детства... Неизлечимый недуг обнаружился, когда ему было восемь лет. Он очень добрый человек.
В первом классе, когда учительница наказала его одноклассницу, Борис, ни слова не говоря, подошел и встал в угол рядом с ней. Сказал только: «Несправедливо»... Не выносит, когда о ком-то говорят дурно. Он и сегодня живет со мной и всегда жил со мной, сегодня он - моя семья…
Мой муж умер в 2011 году, ему был тогда 91 год… Отец очень много значил в жизни Бориса. Он его научил литературному языку, много с ним занимался. Все было непросто, а сейчас моя жизнь стала еще сложнее, потому что я с ним одна, если не считать няни...
... Екатерина Алексеевна Фурцева утверждала меня на должность директора ГМИИ оригинально: «А вот теперь я вам представлю нового руководителя. Вот Антонова. Я ее не знаю, но говорят, что она сможет»... Надо сказать, что она очень помогала музею и мне она доверяла. Однажды я ее озадачила довольно сложным делом. Из Японии с выставки через Москву в Париж должна была пролетать «Джоконда» Леонардо да Винчи... «Вот бы ее остановить, - говорю я Фурцевой, - и показать в Москве!» Фурцева меня спрашивает: «Вы считаете, это будет интересно людям?» Я говорю: «Да, я уверена». Ну если да, то да - и Екатерина Алексеевна решила это сделать, не догадываясь, думаю, как это сложно. Она сказала замечательную фразу, за которую я готова ей многое извинить: «Я поговорю с французским послом, он в меня влюблен!» И она этого добилась...
Помню, как Екатерина Алексеевна была в гневе на меня из-за выставки Тышлера - художника, которого советская власть не любила. Это было в 60-х. Увидев меня на концерте в Колонном зале, она в антракте буквально пригвоздила меня к стене, упершись в нее обеими руками. «Что это у вас творится, Ирина Александровна?!»
«А что случилось?» – говорю я, подумав, что у нас что-то украли, пока я тут сижу... Она: «Мне сказали, что вы сделали выставку Тышлера». - «Да, а что?» - «Но вы же знаете, что его Союз художников не принимает!» И в этот момент входит Иогансон, президент Академии художеств, и обнимает ее за плечи: «Катя, что за шум?». «Борис! Она Тышлера показывает!» «А что, - говорит Иогансон, - Тышлер хороший художник»... И Фурцева оттаяла...
... Дружба с Рихтером - это мне выпал невероятный шанс. Потому что мало кто мог сказать, что он именно дружил с Рихтером. Он был сложным, эмоциональным, ранимым и в то же время очень сдержанным. Общение с ним было делом ответственным. Он играл у нас в залах музея с 1949 года. Но лично мы познакомились, когда я стала директором. Однажды Рихтер пригласил меня во Францию: «Ирина Александровна, я вижу, как вы слушаете музыку. Приезжайте, у меня там фестиваль»...
Я, конечно, поехала. Там я его спросила: «Слушайте, а почему вы делаете это во Франции? Почему не в нашей стране, у нас в музее?»... Он ничего не сказал, а спустя время, когда мы были в оперном театре, вдруг спросил: «Ну, и когда начнем?» Так и начались наши с ним «Декабрьские вечера»... Это был 1981 год. Святослав Теофилович был не только музыкантом, но и художником, брал уроки у Фалька. Мы неоднократно показывали его работы... Когда Святослав Теофилович умер, его жена Нина Львовна обратилась ко мне: «Ирина Александровна, поведите меня к скульптору, я хочу сделать памятник»... Георгий Франгулян сказал нам, что это должна быть огромная глыба с какой-то скалы. Мы так и сделали - нашли эту глыбу, вывезли ее из Финляндии и поставили на его могиле на Новодевичьем. Там рядом похоронены и мой муж, мои мама и папа. Я туда хожу часто...
... С Марком Шагалом меня познакомил директор Лувра в один из моих приездов в Париж. Я в то время была президентом Международного центра музеев и два-три раза в год ездила на заседания. Директор Лувра пригласил меня к себе, он жил прямо в Лувре. И вот, придя туда на завтрак, я оказалась за одним столом с Шагалом... Потом я приезжала к Шагалу в гости на юг Франции. Пришла в дом, а его нет. Меня встречает его жена Валентина (Бродская.). Мы разговариваем, а его все нет. Наконец Марк Захарович выходит из лифта (у него тогда уже очень сильно болели ноги, и он спускался со второго этажа на первый в домашнем лифте)... И вдруг разводит руки в стороны: «Ну что, я похож на клоуна?!»... Я говорю: «Марк Захарович, какой же вы клоун?» «Я знаю, что похож на клоуна»...
В 1973 году он приехал в Москву и приходил, конечно, в наш музей. Мы ходили по залам, он очень внимательно все смотрел, а через некоторое время, оглядываясь, спрашивает: «А где же моя жена?» Я ему отвечаю, что она вон там, поодаль, с сотрудниками музея. Потом снова: «Где же моя жена?» Я ему: «Да вот же она, рядышком. Вы так боитесь ее потерять?» И он мне говорит: «Ирина Александровна, потерять ее невозможно, я ее сам боюсь». Он был ироничный и очень живой человек, несмотря на многочисленные болезни, преследовавшие его в то время. Выставку Шагала нам удалось сделать только через год после того, как он умер, в 1987 году. Это была первая выставка Шагала в Москве за всю его жизнь...
УНИВЕРСАЛЬНАЯ копилочка
ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО
Вот уж не думала, что как Маяковский буду объяснять взрослым людям азбучные истины, но.. приходится.
Критиковать и даже насмехаться можно над теми недостатками, что можно исправить.
Тем самым человека мотивируя меняется к лучшему.
Прошлое и физические недостатки в силу болезни, что медики относят к инвалидности, это то, что человек не может изменить, это не может быть поводом для смеха и критики, это уже считается издевательством.
Позволяют себе издеваться над другим человеком, только очень злые и глупые люди.
Вроде ещё в детском садике объясняют такие элементарные моральные принципы, почему взрослые этого не знают?
Повторю себя, для примера:
Ольга Дмитренко давно не занимается интернет проституцией, не даёт нам повод подозревать, что она блудливая и мужу неверна, но свое прошлое, при всем своем желании изменить она не может.
Саша Оганисян страдает излишней полнотой, ею занимались специалисты желая ей помочь похудеть, хотя бы уже из-за того, что она на пороге многих болезней, которые не сегодня-завтра ее могут настигнуть и сказаться на здоровье ее будущих детей.
Она пополнела ещё больше и беременна.
Такая безответственность к здоровью своего ребенка, не может не шокировать, и уж конечно трудно промолчать, и при всем моем табу на беременных, тут надо всем криком кричать, чтобы до Саши наконец дошло, что надо меньше жрать, она беременна!
Хватит быть настолько ленивой эгоисткой, если твои слабости это уже прямая угроза ребенку.
Ну вот как-то так я думаю.
Ирине Антоновой ( 97 лет...)
"Сегодня моя семья - сын".
... Мой отец, Александр Александрович Антонов, из Санкт-Петербурга, он родился в рабочей семье. Его отец трудился на фабрике. А мой папа сумел получить какое-то образование, стал электриком. Позже он возглавлял Институт экспериментального стекла.
В 1906 году вступил в большевистскую партию. Беседы с отцом оказали на меня влияние, я очень советский ребенок. Была уверена, что живу в великой стране, которая строит великое будущее.
Отец был довольно суровый человек, но никогда в жизни не повысил на меня голоса. В какой-то момент у отца появилась другая семья, там тоже родилась девочка, Галина. Она впоследствии стала известной художницей по стеклу, ее работы есть и в Русском музее, и в Америке.
Мне было восемь лет, когда отца послали в Берлин, в посольство, он выписал и Галю туда. И мы, маленькие девочки, провели три года вместе. А потом отец вернулся в нашу семью, но я всегда чувствовала напряженность в отношениях родителей...
... Моя мама, Ида Михайловна Хейфиц, противоположность отцу. Она родилась в Литве, затем ее семья переехала на Украину. Училась в гимназии, поступила в Харьковскую консерваторию, не закончила ее, но очень хорошо пела, даже оперные арии.
Познакомились родители на Гражданской войне, недалеко от Харькова. Потом поехали в Москву, где я и родилась. Мама работала наборщицей в типографии. Ей приходилось работать и по ночам. А мы тогда как раз жили с ней одни, без папы. И мне, 3-летней, снились сны, как мама уходит от меня вслед за солдатами.
Это был синдром одиночества маленького ребенка. Мы с мамой были большие подруги. Она умерла, когда ей было больше 100 лет. До последнего была на ногах. Пошла помыться в ванную и там вдруг осела. Умерла в одно мгновение...
... Мой муж был одним из лучших студентов знаменитого ИФЛИ, получал Сталинскую стипендию. Его невозможно было застать без книги. Много читал и много смотрел - и это сделало его одним из самых глубоко разбирающихся в искусстве людей. Он - мой второй университет… Мы с ним познакомились в Музее имени Пушкина, я уже тогда там работала. Поженились в 47-м году, прожили 64 года.
Конечно, мы и ссорились, и ругались, иногда весьма основательно. Но покинуть друг друга - нет, такого вопроса никогда не вставало. Он - счастливый шанс в моей жизни...
У нас один сын - Борис. Он похож на меня. Но случилось так, что Борис стал инвалидом с детства... Неизлечимый недуг обнаружился, когда ему было восемь лет. Он очень добрый человек.
В первом классе, когда учительница наказала его одноклассницу, Борис, ни слова не говоря, подошел и встал в угол рядом с ней. Сказал только: «Несправедливо»...
Не выносит, когда о ком-то говорят дурно. Он и сегодня живет со мной и всегда жил со мной, сегодня он - моя семья…
Мой муж умер в 2011 году, ему был тогда 91 год… Отец очень много значил в жизни Бориса. Он его научил литературному языку, много с ним занимался. Все было непросто, а сейчас моя жизнь стала еще сложнее, потому что я с ним одна, если не считать няни...
... Екатерина Алексеевна Фурцева утверждала меня на должность директора ГМИИ оригинально:
«А вот теперь я вам представлю нового руководителя. Вот Антонова. Я ее не знаю, но говорят, что она сможет»...
Надо сказать, что она очень помогала музею и мне она доверяла. Однажды я ее озадачила довольно сложным делом. Из Японии с выставки через Москву в Париж должна была пролетать «Джоконда» Леонардо да Винчи...
«Вот бы ее остановить, - говорю я Фурцевой, - и показать в Москве!» Фурцева меня спрашивает:
«Вы считаете, это будет интересно людям?»
Я говорю: «Да, я уверена». Ну если да, то да - и Екатерина Алексеевна решила это сделать, не догадываясь, думаю, как это сложно. Она сказала замечательную фразу, за которую я готова ей многое извинить:
«Я поговорю с французским послом, он в меня влюблен!»
И она этого добилась...
Помню, как Екатерина Алексеевна была в гневе на меня из-за выставки Тышлера - художника, которого советская власть не любила. Это было в 60-х. Увидев меня на концерте в Колонном зале, она в антракте буквально пригвоздила меня к стене, упершись в нее обеими руками. «Что это у вас творится, Ирина Александровна?!»
«А что случилось?» – говорю я, подумав, что у нас что-то украли, пока я тут сижу...
Она: «Мне сказали, что вы сделали выставку Тышлера».
- «Да, а что?»
- «Но вы же знаете, что его Союз художников не принимает!»
И в этот момент входит Иогансон, президент Академии художеств, и обнимает ее за плечи:
«Катя, что за шум?». «Борис! Она Тышлера показывает!»
«А что, - говорит Иогансон, - Тышлер хороший художник»...
И Фурцева оттаяла...
... Дружба с Рихтером - это мне выпал невероятный шанс. Потому что мало кто мог сказать, что он именно дружил с Рихтером. Он был сложным, эмоциональным, ранимым и в то же время очень сдержанным. Общение с ним было делом ответственным. Он играл у нас в залах музея с 1949 года. Но лично мы познакомились, когда я стала директором. Однажды Рихтер пригласил меня во Францию: «Ирина Александровна, я вижу, как вы слушаете музыку. Приезжайте, у меня там фестиваль»...
Я, конечно, поехала. Там я его спросила: «Слушайте, а почему вы делаете это во Франции? Почему не в нашей стране, у нас в музее?»...
Он ничего не сказал, а спустя время, когда мы были в оперном театре, вдруг спросил: «Ну, и когда начнем?» Так и начались наши с ним «Декабрьские вечера»...
Это был 1981 год. Святослав Теофилович был не только музыкантом, но и художником, брал уроки у Фалька. Мы неоднократно показывали его работы...
Когда Святослав Теофилович умер, его жена Нина Львовна обратилась ко мне: «Ирина Александровна, поведите меня к скульптору, я хочу сделать памятник»...
Георгий Франгулян сказал нам, что это должна быть огромная глыба с какой-то скалы. Мы так и сделали - нашли эту глыбу, вывезли ее из Финляндии и поставили на его могиле на Новодевичьем. Там рядом похоронены и мой муж, мои мама и папа. Я туда хожу часто...
... С Марком Шагалом меня познакомил директор Лувра в один из моих приездов в Париж. Я в то время была президентом Международного центра музеев и два-три раза в год ездила на заседания. Директор Лувра пригласил меня к себе, он жил прямо в Лувре. И вот, придя туда на завтрак, я оказалась за одним столом с Шагалом... Потом я приезжала к Шагалу в гости на юг Франции. Пришла в дом, а его нет. Меня встречает его жена Валентина (Бродская.). Мы разговариваем, а его все нет. Наконец Марк Захарович выходит из лифта (у него тогда уже очень сильно болели ноги, и он спускался со второго этажа на первый в домашнем лифте)...
И вдруг разводит руки в стороны: «Ну что, я похож на клоуна?!»...
Я говорю:
«Марк Захарович, какой же вы клоун?»
«Я знаю, что похож на клоуна»...
В 1973 году он приехал в Москву и приходил, конечно, в наш музей. Мы ходили по залам, он очень внимательно все смотрел, а через некоторое время, оглядываясь, спрашивает: «А где же моя жена?» Я ему отвечаю, что она вон там, поодаль, с сотрудниками музея. Потом снова:
«Где же моя жена?»
Я ему:
«Да вот же она, рядышком. Вы так боитесь ее потерять?»
И он мне говорит:
«Ирина Александровна, потерять ее невозможно, я ее сам боюсь». Он был ироничный и очень живой человек, несмотря на многочисленные болезни, преследовавшие его в то время. Выставку Шагала нам удалось сделать только через год после того, как он умер, в 1987 году. Это была первая выставка Шагала в Москве за всю его жизнь...
Издание "Только звёзды"