31 янв 2021
Вышла замуж за мужчину с собакой — огромным белым алабаем.
Я против собак в квартире, тем более, таких больших.
В остальном за мужчиной недостатков замечено не было, тем более я тоже "с прицепом" — у меня дочь. Так что согласилась. Два года прожили без проблем: квартира у меня большая, он за псом ухаживал, воспитывал, убирал. Наличие собаки меня никак не задевало.
Пёс относился ко мне холодно, но уважительно, до тех пор, пока я не пригласила в гости свою сотрудницу.
За полчаса, пока мы пили чай, её новые лаковые лодочки были сожраны. Пришлось ей дать мои кеды и компенсировать стоимость туфель. Обидно было до жути, но к собаке не полезла — у нее есть хозяин, пусть и воспитывает.
Через пару недель заметила, что коллега пришла с обеда в другой паре обуви, сказала: "Сломался каблук". Судя по всему, она так расстроилась вторым за месяц испорченным туфлям, что не заметила, что на сумке тоже есть следы зубов. Тут-то у меня и ёкнуло: вышла на обед, беру куртку и вижу, что у неё на пальто такая родная, знакомая белая шерсть.
Муж особо не отпирался, в тот же вечер съехал в отель, а через неделю на съёмную квартиру. Вещи забрал, пса оставил. Сначала говорил, что забрать некуда, потом и вовсе отказался забирать, называя собаку "предателем". Денег на собаку не даёт.
А я как дура сижу и думаю, как прокормить и обслужить пса, который весит больше меня. Выгнать не выгоню, ведь поплатился за то, что меня защищал.
И вдвойне обидно, что самый порядочный мужчина в моей жизни — пёс.
- Ветрено нынче, - заметила баба Аня, выглянув в окно, у которого стоял большой стол, покрытый скатертью, - Ишь чо занесло, верно дождь будет.
Кот Афанасий, а по-домашнему — Феня, внимательно слушал хозяйку, сидя на стуле.
Баба Аня задёрнула тюлевую занавеску и, кряхтя, прошла к старенькому серванту. Открыв дверцу, она вынула из его недр стопку писем, и вернулась к столу.
- Айда-ко Митюнькины письма перечитаем, - сказала она коту, водружая на нос очки с толстыми стёклами, и доставая сложенный вчетверо тетрадный лист из первого конверта. Феня кивнул и, свернувшись клубочком на круглом вязаном коврике, устроился поудобнее и приготовился слушать.
- Здравствуй, бабаня! Мама сказала, что летом я поеду не в деревню, а в какой-то там лагерь. А я не хочу в лагерь, я к тебе хочу. На что мне этот лагерь? А в деревне весело. Мишка приедет, и Колька тоже, и все пацаны наши. Год я, наверное, без троек закончу. Вот только математику подтяну. А маму я всё равно уговорю, чтобы к тебе меня отпустила. А если не отпустит, я сам приеду, сбегу и приеду. На какой электричке ехать, я знаю.
Баба Аня засмеялась:
- Ишь чо пишет-то, а Феня, сбегу говорит. Ой Митька! Отчаянной! И ведь так и приехал ко мне в то лето, настоял на своём.
Кот промурчал что-то в ответ.
- Когда Митька говорить-то научился, так вместо баба Аня, стал бабаня говорить разом, так и привык, бабаня да бабаня.
Баба Аня поправила очки и аккуратно, чтобы не помять листочек, вложила его обратно в конверт, а после взяла в руки второй.
- Здравствуй, бабаня! По телевизору говорят, что зима будет в этом году холодная, приезжай к нам в город зимовать, а? Мы с тобой будем жить вместе в моей комнате. Я сам на диванчике лягу, а тебе свою кровать отдам, тебе удобно будет. Станешь мне свой кисель варить и манную кашу, а на ночь рассказывать что-нибудь про старое, я твои рассказы обожаю! Приезжай, бабаня!
- Об тот год и правда зима выдалась холодна, - задумалась баба Аня, - Митенька обо мне беспокоиться стал, внучок. Да и сын тоже сказал, мол, давай, мать, к нам на зиму. Думала я, думала, скотину уж не держу, можно и поехать. Уехала. Дак до весны, Феня, еле дотерпела. Эх, не жизнь это в квартире. Всё вот вроде хорошо, тепло, и печь топить не надо, и снег грести — дворники тама всё убирают, ан нет. Не то, Фенечка, не родное всё.
Баба Аня убрала в конверт второе письмо и взялась за следующее. Ходики мирно тикали в натопленной избе, отсчитывая минуты и часы. Старая раскидистая берёза под окном шумела и качалась от ветра, роняя последние жёлтые листья. Скоро уже начнутся первые заморозки, полетит снег, запорошит землю.
В сенцах стукнуло, зашуршало, затопало, скрипнули половицы — кто-то пожаловал в гости.
- Егоровна, дома ль?
- Дома, Никитишна, дома, проходи.
На пороге показалась махонькая, сухонькая старушка в цветастом платке и чёрной фуфайке. Повесив фуфайку на крючок у входа, она прошла в переднюю.
- Чаво делаешь?
- Да письма вон Митькины перечитывать взялась.
- Ну и я послушаю, давно уж не читали.
- Садись, садись, Тоня, сейчас чайник поставлю.
- Да обожди с чайником, айда почитаем.
Баба Аня взяла из стопки поменьше следующий конверт и продолжила:
- Здравствуй, бабаня! Ну вот уже и полгода я здесь. Прошёл учебку и теперь отправят меня в другую часть служить. Куда, пока не знаю точно. Кормят хорошо и вообще всё нормально, ты там не волнуйся за меня, а то давление поднимется, а фельдшера нашего не найти как всегда, ты же знаешь. Я тут даже подрос, думал дальше уже некуда и так под два метра был, а тут ещё на три сантиметра вырос, недавно измеряли нас в медсанчасти, вот что армия с людьми делает, бабаня! Ну давай, до свидания, береги себя, целую и обнимаю!
- Уж до армии без меня дочитала? - спросила Тоня.
- Агась, - кивнула баба Аня.
- Ну ладно, давай дальше читай.
Баба Аня взялась за следующее письмо. Стопка непрочитанных писем всё уменьшалась. Тикали часы и за окном опускались сумерки…
- Здравствуй, бабаня! Ну как ты там? У меня всё отлично, ты за меня не переживай. Скоро уже я приеду, осталось всего ничего, три месяца и на дембель. Друзья у меня тут хорошие появились, бабаня. Вот вернусь, приглашу их к нам в деревню, в баньке попаримся, твои рассказы про войну послушаем. Ты давай там, держись, позиций не сдавай! Чтоб мне хвост пистолетом! Приеду и сразу к тебе. Ну до свидания, бабаня, нет времени долго писать. Люблю, целую.
- Это последнее, - тихо сказала баба Аня.
- Последнее, - эхом повторила Тоня, помнившая наизусть все Митькины письма, которые они с подругой зачитали до дыр.
- И ведь ни в одном письме он мне так и не написал, что на Кавказ его отправили, - бессильно опустив вниз морщинистые, сухие руки, с зажатым в них исписанным тетрадным листком, как-то совсем по-детски жалобно сказала баба Аня, - И сын со снохой не проговорились, Митя им молчать велел, чтобы меня не беспокоить.
- Любил он тебя больше матери родной, Аня.
Баба Аня молча кивнула. Убрала листок в конверт и сложила письма ровненькой стопкой на столе.
- Теперь бы уж правнукам моим могло бы быть столько же, сколь и Мите тогда.
- Могло бы, Аня, да на всё воля Божья.
- Тонюшка, да как же так, а? - вскинула на подругу голубоватые выцветшие глаза баба Аня, - Я войну прошла, выжила, голод и холод вынесла. Победу встретила! Думала мир на земле теперь будет. А что же это, а? Выходит зря мы воевали, Тоня? Не уберегла я своего Митеньку. На что я живу, старая, какой от меня прок? А он, молодой и красивый...
- Не зря ты живёшь, Аня, - обняла подругу Тоня, - Может его молитвами ты и жива, он за тебя оттуда молится.
- Ордена мои всё любил в детстве перебирать, сядет, бывало, откроет коробочку и такими ли глазёнками глядит, аж светится весь. Тоже, говорит, такой хочу, бабаня! Тоже хочу героем быть. Вот и стал, как хотел. Да на кой они нужны ордена эти, Господи! Да лучше бы их никогда не было, войны не было!
Баба Аня обняла в ответ подругу и они замолчали, прижавшись друг к другу, словно два серых махоньких воробушка, согревающие друг друга в морозы.
- Сколь уж лет нынче?
- Девятнадцать, - ответила баба Аня, - У меня уже и слёз-то нет, все выплакала, Тоня. И хочу вот поплакать, может легче бы стало, а не могу. Всё перед глазами тот цинковый гроб стоит…
Тишина стояла в избе, Феня лежал на стуле и глядел умными, понимающими глазами на хозяйку. Ходики всё отмеряли время земной жизни. И в этой тишине Тоня запела вдруг неожиданно высоким, молодым голосом:
- По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой.
По Дону гуляет казак молодой...
Баба Аня подхватила за подругой дребезжащим звонким голосом.
По стеклу застучали капли, сначала несмело и робко, а после всё больше и больше набирая силу, и вот уже всепоглощающий ливень хлынул из разверзшегося серого неба на грешную землю.
Ваша Елена Воздвиженская
Кот Афанасий, а по-домашнему — Феня, внимательно слушал хозяйку, сидя на стуле.
Баба Аня задёрнула тюлевую занавеску и, кряхтя, прошла к старенькому серванту. Открыв дверцу, она вынула из его недр стопку писем, и вернулась к столу.
- Айда-ко Митюнькины письма перечитаем, - сказала она коту, водружая на нос очки с толстыми стёклами, и доставая сложенный вчетверо тетрадный лист из первого конверта. Феня кивнул и, свернувшись клубочком на круглом вязаном коврике, устроился поудобнее и приготовился слушать.
- Здравствуй, бабаня! Мама сказала, что летом я поеду не в деревню, а в какой-то там лагерь. А я не хочу в лагерь, я к тебе хочу. На что мне этот лагерь? А в деревне весело. Мишка приедет, и Колька тоже, и все пацаны наши. Год я, наверное, без троек закончу. Вот только математику подтяну. А маму я всё равно уговорю, чтобы к тебе меня отпустила. А если не отпустит, я сам приеду, сбегу и приеду. На какой электричке ехать, я знаю.
Баба Аня засмеялась:
- Ишь чо пишет-то, а Феня, сбегу говорит. Ой Митька! Отчаянной! И ведь так и приехал ко мне в то лето, настоял на своём.
Кот промурчал что-то в ответ.
- Когда Митька говорить-то научился, так вместо баба Аня, стал бабаня говорить разом, так и привык, бабаня да бабаня.
Баба Аня поправила очки и аккуратно, чтобы не помять листочек, вложила его обратно в конверт, а после взяла в руки второй.
- Здравствуй, бабаня! По телевизору говорят, что зима будет в этом году холодная, приезжай к нам в город зимовать, а? Мы с тобой будем жить вместе в моей комнате. Я сам на диванчике лягу, а тебе свою кровать отдам, тебе удобно будет. Станешь мне свой кисель варить и манную кашу, а на ночь рассказывать что-нибудь про старое, я твои рассказы обожаю! Приезжай, бабаня!
- Об тот год и правда зима выдалась холодна, - задумалась баба Аня, - Митенька обо мне беспокоиться стал, внучок. Да и сын тоже сказал, мол, давай, мать, к нам на зиму. Думала я, думала, скотину уж не держу, можно и поехать. Уехала. Дак до весны, Феня, еле дотерпела. Эх, не жизнь это в квартире. Всё вот вроде хорошо, тепло, и печь топить не надо, и снег грести — дворники тама всё убирают, ан нет. Не то, Фенечка, не родное всё.
Баба Аня убрала в конверт второе письмо и взялась за следующее. Ходики мирно тикали в натопленной избе, отсчитывая минуты и часы. Старая раскидистая берёза под окном шумела и качалась от ветра, роняя последние жёлтые листья. Скоро уже начнутся первые заморозки, полетит снег, запорошит землю.
В сенцах стукнуло, зашуршало, затопало, скрипнули половицы — кто-то пожаловал в гости.
- Егоровна, дома ль?
- Дома, Никитишна, дома, проходи.
На пороге показалась махонькая, сухонькая старушка в цветастом платке и чёрной фуфайке. Повесив фуфайку на крючок у входа, она прошла в переднюю.
- Чаво делаешь?
- Да письма вон Митькины перечитывать взялась.
- Ну и я послушаю, давно уж не читали.
- Садись, садись, Тоня, сейчас чайник поставлю.
- Да обожди с чайником, айда почитаем.
Баба Аня взяла из стопки поменьше следующий конверт и продолжила:
- Здравствуй, бабаня! Ну вот уже и полгода я здесь. Прошёл учебку и теперь отправят меня в другую часть служить. Куда, пока не знаю точно. Кормят хорошо и вообще всё нормально, ты там не волнуйся за меня, а то давление поднимется, а фельдшера нашего не найти как всегда, ты же знаешь. Я тут даже подрос, думал дальше уже некуда и так под два метра был, а тут ещё на три сантиметра вырос, недавно измеряли нас в медсанчасти, вот что армия с людьми делает, бабаня! Ну давай, до свидания, береги себя, целую и обнимаю!
- Уж до армии без меня дочитала? - спросила Тоня.
- Агась, - кивнула баба Аня.
- Ну ладно, давай дальше читай.
Баба Аня взялась за следующее письмо. Стопка непрочитанных писем всё уменьшалась. Тикали часы и за окном опускались сумерки…
- Здравствуй, бабаня! Ну как ты там? У меня всё отлично, ты за меня не переживай. Скоро уже я приеду, осталось всего ничего, три месяца и на дембель. Друзья у меня тут хорошие появились, бабаня. Вот вернусь, приглашу их к нам в деревню, в баньке попаримся, твои рассказы про войну послушаем. Ты давай там, держись, позиций не сдавай! Чтоб мне хвост пистолетом! Приеду и сразу к тебе. Ну до свидания, бабаня, нет времени долго писать. Люблю, целую.
- Это последнее, - тихо сказала баба Аня.
- Последнее, - эхом повторила Тоня, помнившая наизусть все Митькины письма, которые они с подругой зачитали до дыр.
- И ведь ни в одном письме он мне так и не написал, что на Кавказ его отправили, - бессильно опустив вниз морщинистые, сухие руки, с зажатым в них исписанным тетрадным листком, как-то совсем по-детски жалобно сказала баба Аня, - И сын со снохой не проговорились, Митя им молчать велел, чтобы меня не беспокоить.
- Любил он тебя больше матери родной, Аня.
Баба Аня молча кивнула. Убрала листок в конверт и сложила письма ровненькой стопкой на столе.
- Теперь бы уж правнукам моим могло бы быть столько же, сколь и Мите тогда.
- Могло бы, Аня, да на всё воля Божья.
- Тонюшка, да как же так, а? - вскинула на подругу голубоватые выцветшие глаза баба Аня, - Я войну прошла, выжила, голод и холод вынесла. Победу встретила! Думала мир на земле теперь будет. А что же это, а? Выходит зря мы воевали, Тоня? Не уберегла я своего Митеньку. На что я живу, старая, какой от меня прок? А он, молодой и красивый...
- Не зря ты живёшь, Аня, - обняла подругу Тоня, - Может его молитвами ты и жива, он за тебя оттуда молится.
- Ордена мои всё любил в детстве перебирать, сядет, бывало, откроет коробочку и такими ли глазёнками глядит, аж светится весь. Тоже, говорит, такой хочу, бабаня! Тоже хочу героем быть. Вот и стал, как хотел. Да на кой они нужны ордена эти, Господи! Да лучше бы их никогда не было, войны не было!
Баба Аня обняла в ответ подругу и они замолчали, прижавшись друг к другу, словно два серых махоньких воробушка, согревающие друг друга в морозы.
- Сколь уж лет нынче?
- Девятнадцать, - ответила баба Аня, - У меня уже и слёз-то нет, все выплакала, Тоня. И хочу вот поплакать, может легче бы стало, а не могу. Всё перед глазами тот цинковый гроб стоит…
Тишина стояла в избе, Феня лежал на стуле и глядел умными, понимающими глазами на хозяйку. Ходики всё отмеряли время земной жизни. И в этой тишине Тоня запела вдруг неожиданно высоким, молодым голосом:
- По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой.
По Дону гуляет казак молодой...
Баба Аня подхватила за подругой дребезжащим звонким голосом.
По стеклу застучали капли, сначала несмело и робко, а после всё больше и больше набирая силу, и вот уже всепоглощающий ливень хлынул из разверзшегося серого неба на грешную землю.
Ваша Елена Воздвиженская
КАКТУС
Однажды в квартире у молодой женщины расцвел кактус. До этого он 4 года торчал на подоконнике, похожий на хмурого и небритого дворника, и вдруг такой сюрприз. Странно, что меня считают злобной бездушной стервой, — подумала женщина. Это все неправда, у бездушных и злых кактусы не цветут.
В приятных думах о цветущем кактусе она случайно наступила на ногу мрачному мужчине в метро. На его замечание она не заорала как обычно с оскорбленным видом: «Ах, если уж вы такой барин, то ездите на такси!», — а улыбнулась:
— Не сердитесь на меня, пожалуйста, мне не за что держаться, если хотите — наступите мне тоже на ногу и будем квиты.
Мрачный мужчина проглотил то, что собирался озвучить по ее поводу. Потом вышел на своей станции и, покупая газету, вместо того, чтобы нахамить продавщице, запутавшейся с подсчетом сдачи, обозвав ее тупой коровой, сказал ей:
— Ничего страшного, пересчитайте еще раз, я тоже с утра пораньше не силен в математике.
Продавщица, не ожидавшая такого ответа, расчувствовалась и отдала бесплатно два старых журнала и целую кипу старых газет пенсионеру — постоянному покупателю, который очень любил читать прессу, но приобретал каждый день только одну газету подешевле. Конечно, нераспроданный товар полагалось списывать, но любые правила можно обойти.
Довольный старик пошел домой с охапкой газет и журналов. Встретив соседку с верхнего этажа, он не устроил ей ежедневный скандал на тему: «ваш ребенок как слон топает по квартире и мешает отдыхать, воспитывать надо лучше», а посмотрел и удивился:
— Как дочка-то ваша выросла. Никак не пойму, на кого похожа больше на вас или на отца, но точно красавицей будет, у меня глаз наметанный.
Соседка отвела ребенка в сад, пришла на работу в регистратуру и не стала кричать на бестолковую бабку, записавшуюся на прием к врачу на вчерашний день, но пришедшую сегодня, а произнесла:
— Да ладно, не расстраивайтесь, я тоже иногда забываю свои дела. Вы посидите минутку, а я уточню у врача, вдруг он сможет вас принять.
Бабка, попав на прием, не стала требовать выписать ей очень действенное, но недорогое лекарство, которое может мгновенно помочь вылечить болезнь, угрожая в случае отказа написать жалобы во все инстанции вплоть до Страсбургского суда по правам человека, а вздохнула и сказала:
— Я же не совсем еще из ума выжила, понимаю, что старость не лечится, но вы меня, доктор, простите, что таскаюсь к вам постоянно как на работу.
А доктор, направляясь вечером домой, вдруг вспомнил бабку и пожалел ее. Он вдруг подумал, что жизнь в ее привычной суете летит мимо, и, поддавшись внезапному порыву, остановился у ближайшего супермаркета, купил букет цветов, торт с кремовыми розами и поехал совсем в другую сторону. Подъехал к дому, поднялся на третий этаж и постучал в дверь.
— Я тут подумал, ну зачем мы все делим, словно дети, играющие в песочнице. Я вот тебе торт купил, только я на него нечаянно положил свой портфель и он помялся. Но это нестрашно, на вкусовые качества ведь не повлияет. Я еще купил тебе цветы, только они тоже немного помялись этим же портфелем. Но может быть отойдут?
— Обязательно отойдут, — ответила женщина, — мы их реанимируем. А у меня новость. Ты только представь, я сегодня проснулась, смотрю на окошко, а у меня кактус расцвел. Видишь?
Автор - Елизавета Хапланова(с)
Однажды в квартире у молодой женщины расцвел кактус. До этого он 4 года торчал на подоконнике, похожий на хмурого и небритого дворника, и вдруг такой сюрприз. Странно, что меня считают злобной бездушной стервой, — подумала женщина. Это все неправда, у бездушных и злых кактусы не цветут.
В приятных думах о цветущем кактусе она случайно наступила на ногу мрачному мужчине в метро. На его замечание она не заорала как обычно с оскорбленным видом: «Ах, если уж вы такой барин, то ездите на такси!», — а улыбнулась:
— Не сердитесь на меня, пожалуйста, мне не за что держаться, если хотите — наступите мне тоже на ногу и будем квиты.
Мрачный мужчина проглотил то, что собирался озвучить по ее поводу. Потом вышел на своей станции и, покупая газету, вместо того, чтобы нахамить продавщице, запутавшейся с подсчетом сдачи, обозвав ее тупой коровой, сказал ей:
— Ничего страшного, пересчитайте еще раз, я тоже с утра пораньше не силен в математике.
Продавщица, не ожидавшая такого ответа, расчувствовалась и отдала бесплатно два старых журнала и целую кипу старых газет пенсионеру — постоянному покупателю, который очень любил читать прессу, но приобретал каждый день только одну газету подешевле. Конечно, нераспроданный товар полагалось списывать, но любые правила можно обойти.
Довольный старик пошел домой с охапкой газет и журналов. Встретив соседку с верхнего этажа, он не устроил ей ежедневный скандал на тему: «ваш ребенок как слон топает по квартире и мешает отдыхать, воспитывать надо лучше», а посмотрел и удивился:
— Как дочка-то ваша выросла. Никак не пойму, на кого похожа больше на вас или на отца, но точно красавицей будет, у меня глаз наметанный.
Соседка отвела ребенка в сад, пришла на работу в регистратуру и не стала кричать на бестолковую бабку, записавшуюся на прием к врачу на вчерашний день, но пришедшую сегодня, а произнесла:
— Да ладно, не расстраивайтесь, я тоже иногда забываю свои дела. Вы посидите минутку, а я уточню у врача, вдруг он сможет вас принять.
Бабка, попав на прием, не стала требовать выписать ей очень действенное, но недорогое лекарство, которое может мгновенно помочь вылечить болезнь, угрожая в случае отказа написать жалобы во все инстанции вплоть до Страсбургского суда по правам человека, а вздохнула и сказала:
— Я же не совсем еще из ума выжила, понимаю, что старость не лечится, но вы меня, доктор, простите, что таскаюсь к вам постоянно как на работу.
А доктор, направляясь вечером домой, вдруг вспомнил бабку и пожалел ее. Он вдруг подумал, что жизнь в ее привычной суете летит мимо, и, поддавшись внезапному порыву, остановился у ближайшего супермаркета, купил букет цветов, торт с кремовыми розами и поехал совсем в другую сторону. Подъехал к дому, поднялся на третий этаж и постучал в дверь.
— Я тут подумал, ну зачем мы все делим, словно дети, играющие в песочнице. Я вот тебе торт купил, только я на него нечаянно положил свой портфель и он помялся. Но это нестрашно, на вкусовые качества ведь не повлияет. Я еще купил тебе цветы, только они тоже немного помялись этим же портфелем. Но может быть отойдут?
— Обязательно отойдут, — ответила женщина, — мы их реанимируем. А у меня новость. Ты только представь, я сегодня проснулась, смотрю на окошко, а у меня кактус расцвел. Видишь?
Автор - Елизавета Хапланова(с)
РАВНЕНИЕ НА ГРУДЬ
***
Геня Моисеевна жила в абсолютно правильном месте: между старой аптекой и кладбищем. Она часто говорила:
- Тем дамам, которым не помог универмаг на станции и аптека, но кому еще рано на кладбище и хочется еще хоть маленький шматок счастья, тем по дороге надо завернуть ко мне. Я сошью им такой лифчик и такой корсет, что у них не потемнеет в глазах, а жизнь заиграет новыми красками...
Геня Моисеевна Шахнель шила лучшие бюстгальтеры по всей Казанской железной дороге и у нее не было отбоя от клиентов даже из Москвы. Геня так давно и так уверенно набила руку на чужой груди, что, не стесняясь, пришивала на свои изделия бирку «Шахнель», где вместо «х» был цветочек и получалась поперхнувшаяся Шанель.
Если находился отважный камикадзе и глумливо спрашивал, не боится ли Геня подсиживать саму Коко, Геня, уничтожающе рассматривая нахала, отвечала: «Во-первых, эта буква „х“ неприлична в белье, а, во-вторых, это Вашей Шанеле должно быть стыдно! Мои лифчики знают и носят все, а ее шматы никто в глаза не видел!» И ведь была права...
Геня развернула свое дело с размахом. Два раза в году к ее калитке рано утром или когда стемнеет приезжал покоцаный рафик с надписью Школьные завтраки и нарисованным на кузове мордатым коротконогим школьником, давящимся ватрушкой размером с велосипедное колесо.
Из кабины вылезал заведующий малаховским коопторгом Арон Квашис, а из кузова — два совершенно одинаковых крепких паренька, видимо отъевшихся на школьных завтраках, и часа два носили в дом Гени Моисеевна поблескивающие рыбьей чешуей плотные разноцветные рулоны дамаста и другого бельевого материала, складывая их в комнате без окон в поленницу. Раз в год, обычно — весной, у гениной калитки был замечен румын, а, может, и цыган, но без кибитки и медведя, а с двумя огромными кожаными чувалами, где перекатывалось и звякало что-то непонятное.
Скорее всего пуговицы всех мастей, крючки, пряжки, кнопки, ремешки и прочая бельевая упряжь. По субботам Геня не работала и к ней приходили две красковские могучие бабы гладить и отпаривать, а по понедельникам — две тонкие девушки-белошвейки с монашескими бледными лицами выполнять кружевные работы. Все остальное время Геня Моисеевна принимала клиенток и титаническими усилиями ставила их грудь на место.
Это были времена, когда женщине еще прилично было иметь тело, и говорящий лист фанеры вызывал сочувствие, а не зависть. Тогда институт груди и других выпуклых частей тела не изжил себя окончательно, а мужская часть населения, невзирая на уровень образования или его отсутствие, национальность и финансовый статус, не пытались разглядеть даму сердца в бесполом подростке старшего школьного возраста, а с удовольствием сжимали в объятиях клиентуру Гени Моисеевны.
Она же не просто упаковывала этих дам в достойную обертку, она исправляла некоторые погрешности и промахи природы и обеспечивала дамам не только высокий бюст, но и высокий старт.
Когда клиентура Гени Моисеевны разрослась, то к ней нередко стали заглядывать по делу не только пышногрудые дамы или прикидывающиеся ими худосочные девицы, но и местные, а иногда и московские джентльмены в поисках подходящей спутницы. Не надо только считать Геню Моисеевну сводней, ни в коем случае! Скорее, она была селекционер и справочное бюро в одном лице. В чем-то она даже была провозвестником передачи «Жди меня», но с ее помощью искали не постаревших бывших родственников, а моложавых будущих. И надо сказать, что и в этой сфере деятельности мадам Шахнель не подводила: ни единым сантиметром не соврав, она четко обрисовывала интересующемуся достоинства претенденток, далеко выходя за пределы своего узкого профиля.
— А что, Генечка, или Роза Певзнер таки действительно такая аппетитная красотка или это дело Ваших волшебных ручек?
— Шо я Вам скажу, Ефим Соломонович...Вот Ви — гинеколог, Ви все видите знутри, но кому эта интересна, кроме Вам и той женчины? Так и я. Шо я вижу — то я вижу, но хватит, шоб об етом знали я и та, шо я вижу. Я Вам просто говору: Ви берете Роза и не будете об етом жалеть. И все, шо Ви насчупаете, Вам таки да понравится. Только не рассказывайте ей, шо Ви видели ув наших общих знакомых знутри и меньше любите ее мамочка, иначе шо ув кого знутри будет знать вся Казанская железная дорога...
— Гень Мойсевна, вспомни, нет там у тебя татарочки хорошей лет 40-45? У Рената из Хозяйственного магазина жинка померла, четверо у него, одному не сладить, а он еще и переборчивый....
— Фазиль, из татаров я имею трох, но на Рената вкус тянет только Наиля с объемом 132. Это таки неплохо, но ниже у нее объем еще больше, несмотря шо такие короткие ноги. Пусть Ренат не сомневается, она на их успеет и за детьми, и за ним бегать и пусть его не смущает нижний объем.
— Генечка, дорогая, ты, пока мой заказ отшиваешь, подумай: мне пора женить сына! Леве уже 38, лысая голова и без очков меня не узнает, а все тянет. А я внуков увидеть хочу!
— Миля, зесь не давит? Под мишками не туга? Твой Лева, нивроку, большой умнице, сейхл как у акадэмик, но эти девки же смотрят на вивеска! Поетому я советую тебе познакомить Лева с косой Бэлой Фрумкиной. Если не смотреть ей ув глаза близко, а еще и раздеть — это кукалке! Спрачь лёвины очки, када они будут знакомица и никто не пожалеет, даю гарантия!
Апофеозом гениных матримониальных талантов была удачная женитьба тогдашнего директора Малаховского рынка, старого холостяка Вагана Бадиряна. Какие только слухи о нем не ходили: и что он предпочитает школьниц, и что женщины его вообще не интересуют, чего только народ не придумывал! Но стоило Гене построить пару лифчиков историчке красковской вечерней школы, сорокалетней Аиде, как все эти сплетни рассыпались в одночасье, потому что уже через два месяца вся Малаховка и Красково плясали на их свадьбе.
Меньше, чем через год, Геня уже шила Аиде бюстгальтеры для кормящей матери, а через пролетевшие, как мгновение, 11 лет перед Геней уже выпячивала намечающуюся грудь их старшенькая Гаяна. Ваган сиял, как орден Андрея Первозванного, и больше никогда не повышал для односельчан стоимость аренды рыночного места, а Геня каждый праздник получала неподъемную корзину фруктов.
Геня Моисеевна гордо оглядывала пеструю малаховскую толпу. При той товарной убогости и бедности каждая третья женщина в Малаховке и окрестностях побывала в ловких и умелых гениных руках. Даже стоя на рынке в очереди за творогом или к бочке с молоком,
Геня спиной могла определить, навалилась на нее ее счастливая клиентка или тычется неудачница в казенном белье. Те, кому повезло, разворачивали плечи, высоко поднимали подбородок и трехпалубной яхтой проплывали мимо кустов сирени и покосившихся заборов, делая вид, что не замечают восторженных и голодных взглядов встречных мужчин от прыщавых юнцов до седых почтенных отцов семейства.
Вся генина паства, что недокормленная в войну и после, что располневшая от макаронно-картофельной диеты, была гениными стараниями рельефна, статна и одинаково головокружительна что в фас, что в профиль. И никакая бедность, пустые прилавки, холодящий ужас белья местного промышленного производства и железный занавес не смогли уничтожить привлекательность этих женщин и их ожидание счастья.
Гени Моисеевны давно нет. На Малаховском еврейском кладбище на сухом солнечном пригорке стоит камень, формой подозрительно напоминающий огромную, обращенную к солнцу дамскую грудь, и на нем тускло сияют вызолоченные под именем Геня Моисеевна Шахнель слова «Ты умела творить красоту». Кстати, в этой надписи в фамилии вместо буквы «х» тоже выбит цветочек, поэтому те, кто не в курсе, иногда думают, что Коко Шанель похоронена в Малаховке.
Говорят, памятник Гене Моисеевне поставил директор рынка Бадирян в благодарность за свое семейное счастье. И хотя Геня была абсолютно одинокой, могила ее ухожена и там всегда стоят свежие цветы. Все-таки в Малаховке многие имели вкус и знали толк в женских достоинствах.
Рядом с домом, где я живу, три бельевых бутика. Чего там только нет, такое белье когда-то даже не снилось, кружева пеной вырываются из дверей на улицу! Прямо грех сверху что-то надевать!
У сегодняшних девиц и дам нет проблемы оснастить свое тело. Но что-то нарушилось в природе. Девочки, девушки и дамы норовят что-то в себе переделать, добавить или урезать, реновации подвергаются носы, уши, губы, скулы и, конечно, грудь.
Тысячи изобретателей корпят над конструкциями, которые зрительно поднимают то, что не поднимается, увеличивают то, чего нет вообще, прячут то, что утаить невозможно, разворачивают части тела в любом направлении, но счастья не прибавляется.
Всё невозможно элегантно, головокружительно шикарно, безупречно и совершенно, но в глазах гаснет надежда и пульсирует обреченность. Геня Моисеевна, где ты, дай уже барышням счастье!
............
Татьяна Хохрина
***
Геня Моисеевна жила в абсолютно правильном месте: между старой аптекой и кладбищем. Она часто говорила:
- Тем дамам, которым не помог универмаг на станции и аптека, но кому еще рано на кладбище и хочется еще хоть маленький шматок счастья, тем по дороге надо завернуть ко мне. Я сошью им такой лифчик и такой корсет, что у них не потемнеет в глазах, а жизнь заиграет новыми красками...
Геня Моисеевна Шахнель шила лучшие бюстгальтеры по всей Казанской железной дороге и у нее не было отбоя от клиентов даже из Москвы. Геня так давно и так уверенно набила руку на чужой груди, что, не стесняясь, пришивала на свои изделия бирку «Шахнель», где вместо «х» был цветочек и получалась поперхнувшаяся Шанель.
Если находился отважный камикадзе и глумливо спрашивал, не боится ли Геня подсиживать саму Коко, Геня, уничтожающе рассматривая нахала, отвечала: «Во-первых, эта буква „х“ неприлична в белье, а, во-вторых, это Вашей Шанеле должно быть стыдно! Мои лифчики знают и носят все, а ее шматы никто в глаза не видел!» И ведь была права...
Геня развернула свое дело с размахом. Два раза в году к ее калитке рано утром или когда стемнеет приезжал покоцаный рафик с надписью Школьные завтраки и нарисованным на кузове мордатым коротконогим школьником, давящимся ватрушкой размером с велосипедное колесо.
Из кабины вылезал заведующий малаховским коопторгом Арон Квашис, а из кузова — два совершенно одинаковых крепких паренька, видимо отъевшихся на школьных завтраках, и часа два носили в дом Гени Моисеевна поблескивающие рыбьей чешуей плотные разноцветные рулоны дамаста и другого бельевого материала, складывая их в комнате без окон в поленницу. Раз в год, обычно — весной, у гениной калитки был замечен румын, а, может, и цыган, но без кибитки и медведя, а с двумя огромными кожаными чувалами, где перекатывалось и звякало что-то непонятное.
Скорее всего пуговицы всех мастей, крючки, пряжки, кнопки, ремешки и прочая бельевая упряжь. По субботам Геня не работала и к ней приходили две красковские могучие бабы гладить и отпаривать, а по понедельникам — две тонкие девушки-белошвейки с монашескими бледными лицами выполнять кружевные работы. Все остальное время Геня Моисеевна принимала клиенток и титаническими усилиями ставила их грудь на место.
Это были времена, когда женщине еще прилично было иметь тело, и говорящий лист фанеры вызывал сочувствие, а не зависть. Тогда институт груди и других выпуклых частей тела не изжил себя окончательно, а мужская часть населения, невзирая на уровень образования или его отсутствие, национальность и финансовый статус, не пытались разглядеть даму сердца в бесполом подростке старшего школьного возраста, а с удовольствием сжимали в объятиях клиентуру Гени Моисеевны.
Она же не просто упаковывала этих дам в достойную обертку, она исправляла некоторые погрешности и промахи природы и обеспечивала дамам не только высокий бюст, но и высокий старт.
Когда клиентура Гени Моисеевны разрослась, то к ней нередко стали заглядывать по делу не только пышногрудые дамы или прикидывающиеся ими худосочные девицы, но и местные, а иногда и московские джентльмены в поисках подходящей спутницы. Не надо только считать Геню Моисеевну сводней, ни в коем случае! Скорее, она была селекционер и справочное бюро в одном лице. В чем-то она даже была провозвестником передачи «Жди меня», но с ее помощью искали не постаревших бывших родственников, а моложавых будущих. И надо сказать, что и в этой сфере деятельности мадам Шахнель не подводила: ни единым сантиметром не соврав, она четко обрисовывала интересующемуся достоинства претенденток, далеко выходя за пределы своего узкого профиля.
— А что, Генечка, или Роза Певзнер таки действительно такая аппетитная красотка или это дело Ваших волшебных ручек?
— Шо я Вам скажу, Ефим Соломонович...Вот Ви — гинеколог, Ви все видите знутри, но кому эта интересна, кроме Вам и той женчины? Так и я. Шо я вижу — то я вижу, но хватит, шоб об етом знали я и та, шо я вижу. Я Вам просто говору: Ви берете Роза и не будете об етом жалеть. И все, шо Ви насчупаете, Вам таки да понравится. Только не рассказывайте ей, шо Ви видели ув наших общих знакомых знутри и меньше любите ее мамочка, иначе шо ув кого знутри будет знать вся Казанская железная дорога...
— Гень Мойсевна, вспомни, нет там у тебя татарочки хорошей лет 40-45? У Рената из Хозяйственного магазина жинка померла, четверо у него, одному не сладить, а он еще и переборчивый....
— Фазиль, из татаров я имею трох, но на Рената вкус тянет только Наиля с объемом 132. Это таки неплохо, но ниже у нее объем еще больше, несмотря шо такие короткие ноги. Пусть Ренат не сомневается, она на их успеет и за детьми, и за ним бегать и пусть его не смущает нижний объем.
— Генечка, дорогая, ты, пока мой заказ отшиваешь, подумай: мне пора женить сына! Леве уже 38, лысая голова и без очков меня не узнает, а все тянет. А я внуков увидеть хочу!
— Миля, зесь не давит? Под мишками не туга? Твой Лева, нивроку, большой умнице, сейхл как у акадэмик, но эти девки же смотрят на вивеска! Поетому я советую тебе познакомить Лева с косой Бэлой Фрумкиной. Если не смотреть ей ув глаза близко, а еще и раздеть — это кукалке! Спрачь лёвины очки, када они будут знакомица и никто не пожалеет, даю гарантия!
Апофеозом гениных матримониальных талантов была удачная женитьба тогдашнего директора Малаховского рынка, старого холостяка Вагана Бадиряна. Какие только слухи о нем не ходили: и что он предпочитает школьниц, и что женщины его вообще не интересуют, чего только народ не придумывал! Но стоило Гене построить пару лифчиков историчке красковской вечерней школы, сорокалетней Аиде, как все эти сплетни рассыпались в одночасье, потому что уже через два месяца вся Малаховка и Красково плясали на их свадьбе.
Меньше, чем через год, Геня уже шила Аиде бюстгальтеры для кормящей матери, а через пролетевшие, как мгновение, 11 лет перед Геней уже выпячивала намечающуюся грудь их старшенькая Гаяна. Ваган сиял, как орден Андрея Первозванного, и больше никогда не повышал для односельчан стоимость аренды рыночного места, а Геня каждый праздник получала неподъемную корзину фруктов.
Геня Моисеевна гордо оглядывала пеструю малаховскую толпу. При той товарной убогости и бедности каждая третья женщина в Малаховке и окрестностях побывала в ловких и умелых гениных руках. Даже стоя на рынке в очереди за творогом или к бочке с молоком,
Геня спиной могла определить, навалилась на нее ее счастливая клиентка или тычется неудачница в казенном белье. Те, кому повезло, разворачивали плечи, высоко поднимали подбородок и трехпалубной яхтой проплывали мимо кустов сирени и покосившихся заборов, делая вид, что не замечают восторженных и голодных взглядов встречных мужчин от прыщавых юнцов до седых почтенных отцов семейства.
Вся генина паства, что недокормленная в войну и после, что располневшая от макаронно-картофельной диеты, была гениными стараниями рельефна, статна и одинаково головокружительна что в фас, что в профиль. И никакая бедность, пустые прилавки, холодящий ужас белья местного промышленного производства и железный занавес не смогли уничтожить привлекательность этих женщин и их ожидание счастья.
Гени Моисеевны давно нет. На Малаховском еврейском кладбище на сухом солнечном пригорке стоит камень, формой подозрительно напоминающий огромную, обращенную к солнцу дамскую грудь, и на нем тускло сияют вызолоченные под именем Геня Моисеевна Шахнель слова «Ты умела творить красоту». Кстати, в этой надписи в фамилии вместо буквы «х» тоже выбит цветочек, поэтому те, кто не в курсе, иногда думают, что Коко Шанель похоронена в Малаховке.
Говорят, памятник Гене Моисеевне поставил директор рынка Бадирян в благодарность за свое семейное счастье. И хотя Геня была абсолютно одинокой, могила ее ухожена и там всегда стоят свежие цветы. Все-таки в Малаховке многие имели вкус и знали толк в женских достоинствах.
Рядом с домом, где я живу, три бельевых бутика. Чего там только нет, такое белье когда-то даже не снилось, кружева пеной вырываются из дверей на улицу! Прямо грех сверху что-то надевать!
У сегодняшних девиц и дам нет проблемы оснастить свое тело. Но что-то нарушилось в природе. Девочки, девушки и дамы норовят что-то в себе переделать, добавить или урезать, реновации подвергаются носы, уши, губы, скулы и, конечно, грудь.
Тысячи изобретателей корпят над конструкциями, которые зрительно поднимают то, что не поднимается, увеличивают то, чего нет вообще, прячут то, что утаить невозможно, разворачивают части тела в любом направлении, но счастья не прибавляется.
Всё невозможно элегантно, головокружительно шикарно, безупречно и совершенно, но в глазах гаснет надежда и пульсирует обреченность. Геня Моисеевна, где ты, дай уже барышням счастье!
............
Татьяна Хохрина
Про электрика Максима
Электрик по имени Максим устроился обслуживать небольшой микрорайон деревянных малоэтажных домов. Работы немного, зарплата- 14 000 рублей. Как подработка хороший вариант. Небольшая УК занимается обслугой многоэтажек на окраине и вот этим райончиком.
Согласился, ибо жил по соседству и условия работы его устраивали- отчёт о заявках по понедельникам в 10:00, в остальное время появляться не нужно.
Проработал пару лет, всё вроде как нормально, но в прошлом году, в мае, Государственная Жилищная Инспекция (ГЖИ) оштрафовала УК из за каких то жалоб с девятиэтажных домов, и особенно попало Мастеру Участка, который в иерархии занимал место сразу после директора.
Мастер, Палваныч, здоровый высокий мужик, начал закручивать гайки, щедро рассыпая наказания налево и направо.
Дошла очередь и до Макса.
Мастер вызвал его, очень невнятно высказал претензии в стиле: "Чёт жалоб на тебя дохрена..." и "По материалу чёт не складывается...", после чего огласил вердикт- минус четыре тысячи рублей за май.
Максим окосел от такого. Во первых никакой конкретики- что за жалобы, какого материала не хватает, что, где...Короче голословные обвинения на ровном месте. Только попробуйте хоть рубль недодать! В тот же день уйду и будете искать нового электрика.
Мастер только развёл руками и показал за забор, за которым, по его мнению, толпами бродили высококвалифицированные профессионалы, готовые работать и за гораздо меньшие деньги.
Итак. Двадцатое июня. День зарплаты. На карточку Максу падает ровно десятка и он бежит в бухгалтерию. Бухгалтера разводят руками- они начисляют по табелю, табель закрывает Мастер. Вопросы к нему.
Мастера на месте нет, он куда то уехал, а по телефону, сквозь помехи и белый шум, передаёт, что он же сказал, что оштрафует, чего удивляться.
Макс в психе кричит в трубку, что с завтрашнего дня он тут не появится и идёт домой, обдумывать план мести.
Он хочет пойти в Трудовую Инспекцию, позвонить Путину в Гаагу и написать в прокуратуру, но как и большинство, ничего из вышеозвученного не делает, забивает на работу, продолжая жить своей жизнью.
Через неделю ему звонит диспетчер Оля:
-Максим, давай по заявкам пробежим, чёт ты пропал куда то...
-Оль, я не работаю уже, так что эти заявки мне по барабану...
-Реально? А мне никто ничего не говорил...Давай я тебе продиктую, а ты там сам разбирайся с Палванычем.
Макс просит Олю включить голову и подумать, зачем ему знать о заявках, если он не работает. Диспетчер обижается:
-Слушай, хамить не надо только. Мне плевать на твои проблемы с Палванычем, моё дело- заявки передать. Мне сказано передавать тебе. Всё. Чтоб меня не вздрючили буду слать СМС и катись ты к чёрту.
СМСки приходят Максу раз в полторы недели, он удаляет их, криво улыбаясь.
Двадцатого июля на карточку приходит зарплата за июнь- ровно 14 тысяч рублей.
Электрик приятно удивлён. Он не ожидал подобного. Думал, что так как он отработал до 20 числа, то выдадут тысяч десять, если не меньше, а тут...Ну надо же. Может совесть проснулась?
Он занимается своими делами, изредка удаляя СМСки от Ольги, и двадцатого августа ему на счёт снова падает 14 000 рублей.
Максим испытывает удивление, какое до этого испытывал лишь в детстве, как то раз зайдя в спальню родителей без стука...
Макс был довольно мнительным. Карта делалась специально под эту работу и для расплаты онлайн. То есть никто больше перевести деньги на неё не мог. Сумма и число чётко указывали на то, что это зарплата с деревянных домов за июль...
Максим ещё толком не пришёл в себя, как в конце августа ему позвонила женщина, судя по голосу небольшого роста с короткой причёской:
-Максим? Это Елена, я новый Мастер Участка, работаю пока неделю, в эту пятницу собираю собрание для знакомства, будьте добры подойти к семнадцати часам.
Макс хотел сказать, что он же там не работает, но от изумления смог лишь промычать в трубку одобрительно согласные звуки.
Несколько дней до указанной даты он думал, метался и спрашивал совета у коллег и друзей.
Коллеги и друзья, среди которых был и я, советовали пойти на собрание и вновь начать продолжить работу как ни в чём не бывало.
Макс пошёл.
Послушал собрание.
Оказывается Палваныча уволили в конце июня, сразу после ухода самого Макса, а Елену наняли уже в августе...
Собрание было стандартным, никаких глобальных изменений в работе не предполагалось, и Макс продолжил работу.
В конце сентября он получил получку за август.
То есть, человек отсутствовал на работе два с лишним месяца, но этого никто не заметил и зарплата исправно ему начислялась.
Как такое может быть? Где коты? Несите лампы!
Мы с коллегами думали над этим и вот как сие объяснили:
Ну, во первых, лето- традиционное время, когда заявок практически нет. Во вторых- жильцы ветхого и старого жилфонда как бы привыкли к некоторым неудобствам жизни и беспокоят лишь в случаях действительно крупных проблем, как например, отсутствие электроэнергии в принципе. Судя по всему, либо таких ЧП в указанные месяцы не происходили, либо жильцы как то справлялись сами. Заявки были в основном на перегоревшие лампочки в подъездах. В третьих- диспетчер чётко вносила заявки в журнал, помечая их как "выполненные", и в четвёртых- неразбериха со сменой руководства тоже сыграла не последнюю роль.
И напоследок вот вам тигр с прожектором:
В октябре новая Мастер Участка выбила Максиму 4 000 рублей в честь компенсации за незаконно снятую премию за май.
© sergelektrik
Электрик по имени Максим устроился обслуживать небольшой микрорайон деревянных малоэтажных домов. Работы немного, зарплата- 14 000 рублей. Как подработка хороший вариант. Небольшая УК занимается обслугой многоэтажек на окраине и вот этим райончиком.
Согласился, ибо жил по соседству и условия работы его устраивали- отчёт о заявках по понедельникам в 10:00, в остальное время появляться не нужно.
Проработал пару лет, всё вроде как нормально, но в прошлом году, в мае, Государственная Жилищная Инспекция (ГЖИ) оштрафовала УК из за каких то жалоб с девятиэтажных домов, и особенно попало Мастеру Участка, который в иерархии занимал место сразу после директора.
Мастер, Палваныч, здоровый высокий мужик, начал закручивать гайки, щедро рассыпая наказания налево и направо.
Дошла очередь и до Макса.
Мастер вызвал его, очень невнятно высказал претензии в стиле: "Чёт жалоб на тебя дохрена..." и "По материалу чёт не складывается...", после чего огласил вердикт- минус четыре тысячи рублей за май.
Максим окосел от такого. Во первых никакой конкретики- что за жалобы, какого материала не хватает, что, где...Короче голословные обвинения на ровном месте. Только попробуйте хоть рубль недодать! В тот же день уйду и будете искать нового электрика.
Мастер только развёл руками и показал за забор, за которым, по его мнению, толпами бродили высококвалифицированные профессионалы, готовые работать и за гораздо меньшие деньги.
Итак. Двадцатое июня. День зарплаты. На карточку Максу падает ровно десятка и он бежит в бухгалтерию. Бухгалтера разводят руками- они начисляют по табелю, табель закрывает Мастер. Вопросы к нему.
Мастера на месте нет, он куда то уехал, а по телефону, сквозь помехи и белый шум, передаёт, что он же сказал, что оштрафует, чего удивляться.
Макс в психе кричит в трубку, что с завтрашнего дня он тут не появится и идёт домой, обдумывать план мести.
Он хочет пойти в Трудовую Инспекцию, позвонить Путину в Гаагу и написать в прокуратуру, но как и большинство, ничего из вышеозвученного не делает, забивает на работу, продолжая жить своей жизнью.
Через неделю ему звонит диспетчер Оля:
-Максим, давай по заявкам пробежим, чёт ты пропал куда то...
-Оль, я не работаю уже, так что эти заявки мне по барабану...
-Реально? А мне никто ничего не говорил...Давай я тебе продиктую, а ты там сам разбирайся с Палванычем.
Макс просит Олю включить голову и подумать, зачем ему знать о заявках, если он не работает. Диспетчер обижается:
-Слушай, хамить не надо только. Мне плевать на твои проблемы с Палванычем, моё дело- заявки передать. Мне сказано передавать тебе. Всё. Чтоб меня не вздрючили буду слать СМС и катись ты к чёрту.
СМСки приходят Максу раз в полторы недели, он удаляет их, криво улыбаясь.
Двадцатого июля на карточку приходит зарплата за июнь- ровно 14 тысяч рублей.
Электрик приятно удивлён. Он не ожидал подобного. Думал, что так как он отработал до 20 числа, то выдадут тысяч десять, если не меньше, а тут...Ну надо же. Может совесть проснулась?
Он занимается своими делами, изредка удаляя СМСки от Ольги, и двадцатого августа ему на счёт снова падает 14 000 рублей.
Максим испытывает удивление, какое до этого испытывал лишь в детстве, как то раз зайдя в спальню родителей без стука...
Макс был довольно мнительным. Карта делалась специально под эту работу и для расплаты онлайн. То есть никто больше перевести деньги на неё не мог. Сумма и число чётко указывали на то, что это зарплата с деревянных домов за июль...
Максим ещё толком не пришёл в себя, как в конце августа ему позвонила женщина, судя по голосу небольшого роста с короткой причёской:
-Максим? Это Елена, я новый Мастер Участка, работаю пока неделю, в эту пятницу собираю собрание для знакомства, будьте добры подойти к семнадцати часам.
Макс хотел сказать, что он же там не работает, но от изумления смог лишь промычать в трубку одобрительно согласные звуки.
Несколько дней до указанной даты он думал, метался и спрашивал совета у коллег и друзей.
Коллеги и друзья, среди которых был и я, советовали пойти на собрание и вновь начать продолжить работу как ни в чём не бывало.
Макс пошёл.
Послушал собрание.
Оказывается Палваныча уволили в конце июня, сразу после ухода самого Макса, а Елену наняли уже в августе...
Собрание было стандартным, никаких глобальных изменений в работе не предполагалось, и Макс продолжил работу.
В конце сентября он получил получку за август.
То есть, человек отсутствовал на работе два с лишним месяца, но этого никто не заметил и зарплата исправно ему начислялась.
Как такое может быть? Где коты? Несите лампы!
Мы с коллегами думали над этим и вот как сие объяснили:
Ну, во первых, лето- традиционное время, когда заявок практически нет. Во вторых- жильцы ветхого и старого жилфонда как бы привыкли к некоторым неудобствам жизни и беспокоят лишь в случаях действительно крупных проблем, как например, отсутствие электроэнергии в принципе. Судя по всему, либо таких ЧП в указанные месяцы не происходили, либо жильцы как то справлялись сами. Заявки были в основном на перегоревшие лампочки в подъездах. В третьих- диспетчер чётко вносила заявки в журнал, помечая их как "выполненные", и в четвёртых- неразбериха со сменой руководства тоже сыграла не последнюю роль.
И напоследок вот вам тигр с прожектором:
В октябре новая Мастер Участка выбила Максиму 4 000 рублей в честь компенсации за незаконно снятую премию за май.
© sergelektrik
💙ИНФОРМАЦИЯ для РАЗМЫШЛЕНИЯ💙
С возрастом человек становится беззащитнее.
Женщина, быть может, вдвойне. И оставлять ее одну с альбомом фотографий, на которых она молодая, а самому начинать новую главу собственной биографии с одной из тех, что в дочери сойдет, – некрасиво.
Дело распространенное. Многие поймут, многие придумают оправдания. Но это предательство. Как у военного – измена присяге, как у священника – уход в раскол.
Это даже какая-то форма садистского убийства, при котором разлюбленную жертву хоронят заживо и спешат вернуться к наслаждениям. Но разве они – наслаждения – возможны в данном случае в полной мере?
Ведь это та же самая слезинка ребенка, о которой говорил Федор Михайлович. Это слезинка, которая, ежели ляжет в основание будущей всемирной гармонии, то сделает невозможной эту самую гармонию и в хлам превратит ее.
Разница только в том, что писатель говорит об одной слезинке ребенка, а мы говорим о реках слез взрослых женщин (миллионов женщин), которым, словно в ритуале вуду, вырвали сердце.
Об этих женщинах и их слезах говорит пророк: «И вот еще что вы делаете: вы заставляете обливать слезами жертвенник Господа с рыданием и воплем, так что Он уже не презирает более на приношение и не принимает умилостивительный жертвы из рук ваших. Вы скажете: «за что?» За то, что Господь был свидетелем между тобою и женою юности твоей, против которой ты поступил вероломно, между тем как она подруга твоя и законная жена твоя» (Мал. 2:13-14)
Протоиерей Андрей Ткачёв
С возрастом человек становится беззащитнее.
Женщина, быть может, вдвойне. И оставлять ее одну с альбомом фотографий, на которых она молодая, а самому начинать новую главу собственной биографии с одной из тех, что в дочери сойдет, – некрасиво.
Дело распространенное. Многие поймут, многие придумают оправдания. Но это предательство. Как у военного – измена присяге, как у священника – уход в раскол.
Это даже какая-то форма садистского убийства, при котором разлюбленную жертву хоронят заживо и спешат вернуться к наслаждениям. Но разве они – наслаждения – возможны в данном случае в полной мере?
Ведь это та же самая слезинка ребенка, о которой говорил Федор Михайлович. Это слезинка, которая, ежели ляжет в основание будущей всемирной гармонии, то сделает невозможной эту самую гармонию и в хлам превратит ее.
Разница только в том, что писатель говорит об одной слезинке ребенка, а мы говорим о реках слез взрослых женщин (миллионов женщин), которым, словно в ритуале вуду, вырвали сердце.
Об этих женщинах и их слезах говорит пророк: «И вот еще что вы делаете: вы заставляете обливать слезами жертвенник Господа с рыданием и воплем, так что Он уже не презирает более на приношение и не принимает умилостивительный жертвы из рук ваших. Вы скажете: «за что?» За то, что Господь был свидетелем между тобою и женою юности твоей, против которой ты поступил вероломно, между тем как она подруга твоя и законная жена твоя» (Мал. 2:13-14)
Протоиерей Андрей Ткачёв
О музыкальных инструментах и не только
- Мам! – громко сказал я, когда вернулся из школы и зашвырнул пакет со сменкой в угол, попутно придавив дремавшего там кота Кузю. Кузя отходил от очередного полета с балкона третьего этажа и пакету со сменкой явно не обрадовался.
Я же прошел на кухню, где мама варила гороховый суп, и повторил призыв еще громче. – МАМ!
- Да? - мама повернулась и улыбнулась, гадая, что же такого интересного сообщит ей неугомонное чадо.
- Хочу скрипку! – мама рухнула на табурет и выронила половник, который держала в руке. Кот Кузя, словивший от лязга обычного советского половника вьетнамский флэшбек, ринулся на балкон, дабы десантироваться в джунгли сирени прямиком на голову ничего не подозревающему соседу-гуку, возившемуся с молодыми саженцами.
Сексуально озабоченный пекинес Миля оставил в покое игрушечную обезьяну и примчался на кухню, думая, что его сейчас будут кормить. В общем, все испытали глубочайшие потрясения.
Вечером мама сообщила мое желание папе, вернувшемуся с работы. Родитель посмотрел на своего полувозбужденного сына, который вытащил из кладовки старую теннисную ракетку и ходил с ней на манер скрипки, вовсю возякая вилкой по дырявой сетке, как смычком.
- Паганини? – спросил папа. Я, подумав, что так называется модель скрипки, согласно кивнул и бросился в комнату, мучить музыкальными экспериментами игрушечного кота Леопольда и знатно потасканного сексуально озабоченным пекинесом игрушечного обезьяна с затравленным взглядом. Папа посмотрел на маму и спросил: - Выдержим?
- Выдержим, - устало кивнула мама и тихо добавила. – Главное, чтобы Леопольда больше не потрошил и спиртом не накачивал.
- Ладно, - согласился папа и погрузился в новости про всяких неинтересных политиков. Я же, притаившийся за дверью своей комнаты, все слышал и теперь принялся считать минуты, когда же мне принесут «мою прелесть». Настоящую скрипку.
Скрипку принесли через два дня. Какой-то папин друг, устав от потуг дочери стать прославленной скрипачкой, подарил скрипку ему и вдобавок нагрузил всяким барахлом, типа нотных листов, каких-то скучных брошюр по теории музыки и бидоном холодного пива.
Естественно, прославленный музыкант Гектор не стал ждать ни секунды и, вытащив потертую скрипку из футляра, выдал острейшую ноту из фильма ужасов про обожженного дядьку в уродливом свитере. Это вызвало новые потрясения.
Схватился за голову отец, испытавший ощущения человека, который мается острой зубной болью или инфекцией мочевыводящих путей. Он очень шустренько отправился на балкон, дабы в относительной тишине и вечерней прохладе выкурить сигаретку и почитать газетку.
Мама распилила пополам советскую разделочную доску, сделанную из кости мамонта, не иначе, и тоже схватилась за голову. Она с ужасом заглянула в гостиную, где юный виртуоз выводил не то каприс, не то анально-фекальный концерт для скрипки со скальпелем, и поспешила скрыться на кухне, закрыв дверь и подперев её холодильником «Орск».
Пекинес Миля, оторвавшись от соития с игрушечным обезьяном, вывалил язык набок, послушал пару минут «Симфонию разрушения» и принялся искать укромный уголок. Балкон был закрыт и там спрятался папа, не желающий покидать убежище, дверь в кухню забаррикадировала мама. Сексуально озабоченный пекинес, схватив зубами верного обезьяна ринулся в туалет, где на прохладном кафеле продолжил свои извращения.
Кот Кузя, словив очередной флэшбек, бросился по старой привычке на балкон, забыв проверить, открыта ли дверь.
Девятое столкновение кошачьей головы и балконной двери привлекло внимание отца, который и спас Кузю от скрипача-виртуоза, который, злобно смеясь, наполнял квартиру скрежещущим кошмаром. Правда Кузя, по привычке, ухнул вниз с третьего этажа и лишь чудом отец успел ухватить безумного кота за хвост. Это стало последней каплей в переполненном котле ненавистников музыки. Скрипку отобрали, юного и весьма потного виртуоза отправили делать уроки, а все пострадавшие отправились наслаждаться тишиной.
Однако, после уроков, когда я возвращался домой, мама уходила на рынок за продуктами и свежим хлебом. На два часа. Эти два часа стали спасением для любителя музыки и проклятием для домашних животных, к которым чуть позже присоединились и соседи.
Стоило мне всецело отдаться музыке, как за стеной начинала голосить соседка, баба Раиса.
Судя по звукам, она билась головой в стену, стремясь проникнуть в нашу квартиру и отобрать у меня чудо-инструмент. Через десять минут после начала концерта, когда юный виртуоз переходил к соло, к бластбиту бабы Раисы подключался сосед-гук снизу, ненавидящий нас не только из-за моих экспериментов и творческих исканий, но и из-за постоянно летающего с балкона кота Кузи, оставляющего на лице злого соседа злые царапины.
Порой мне казалось, что Кузя специально дожидается соседа, чтобы десантироваться с балкона на что-то мягкое. Просто прыгать в кусты сирени ему было скучно, а хватавшийся за сердце напуганный дед наполнял душу ветерана кошачьих войн неподдельной радостью.
Концерт для скрипки с пораженными нервами закончился аккурат с приходом мамы и, позвонившими в дверь через десять минут, соседями. Мама удивленно смотрела на красные от натуги, заплаканные лица соседей, которые умоляли её уничтожить инструмент Диавола, вызывающий потрясения у людей со слабой психикой.
Странно, но соседи настолько были увлечены разрушением карьеры скрипача-виртуоза, что совершенно проигнорировали, как в метре от них сексуально озабоченный пекинес Миля огуливает отцовский резиновый сапог для рыбалки и плотоядно скалится, кося подслеповатым глазом на ногу бабы Раисы.
Скрипку тем же вечером вернули грустному другу семьи, который кисло улыбнулся и отдал футляр с абсолютным оружием в руки смеющейся дочери. Правда немного подобрел, когда отец протянул ему бидон холодного пива. Однако ж моя карьера скрипача закончилась, толком не начавшись. Но оно и к лучшему, ибо у меня появилась новая цель. Гитара.
- Нет! – коротко и по-военному рублено ответил папа.
- Нет! – вторила ему мама, когда я, заламывая руки, ползал по квартире и изображал из себя мальчика, в которого вселился идиот.
- «Нет»! – читалось во взгляде Мили, когда он тяжко пыхтел под диваном, развлекаясь с моим пластмассовым желтым «Москвичом».
- МАААУ! – трагично взвыл кот Кузя, ринувшись на балкон. Правда кот вернулся довольно скоро, ибо соседа-гука внизу не наблюдалось, а прыгать в сирень, как вы знаете, Кузе наскучило.
- Ну, пжалстааа! – заломив тонкие пальцы, воззвал я к жалости родителей. Папа переглянулся с мамой, мама переглянулась с папой. Миля бросил «Москвич» и отправился искать своего обезьяна. Моя просьба осталась без ответа.
Ровно до дня рождения, когда папа принес мне настоящую гитару. Самарской фабрики. Которую снова взял у очередного друга, пожертвовав тому холодный бидон пенного.
Гитара была мне торжественно вручена утром и тем же утром была торжественно прочитана проповедь о том, что играть следует лишь час в день, негромко.
И именно играть, а не просто устраивать Ад и Израиль, молотя по струнам ни в чем неповинного инструмента. Я согласился, отмахнулся от прочих подарков и умчался в комнату. Играть тяжкий и медленный блюз, заунывный, как жизнь рабов на плантациях. Лишь громкий окрик отца-плантатора заставил отложить гитару в сторону и ждать тех редких моментов, когда никого нет дома.
За исключением сексуально озабоченного пекинеса, который нашел себе новую игрушку в лице кота Кузи, вывихнувшего из-за очередного десантирования лапу и неспособного убежать или дать отпор пекинесу-извращенцу. Но речь-то о музыке, а не о битвах кота-инвалида и пекинеса-дегенерата.
Через неделю я научился играть первую в своей жизни песню. «В траве сидел кузнечик». Песня игралась исключительно на первой струне и была такой же заунывной, как мои импровизированные блюзы о тяжкой жизни рабов. Единственное, я играл её на максимальной громкости, когда родителей не было дома.
Только за мамой и папой закрывалась дверь, я хватал гитару и, усевшись на табурет, принимался бренчать, порой срываясь в шизофреничное прог-металическое соло. Иногда подключал голос, а мой голос в юности был весьма высоким, из-за чего обычная, в общем-то, песня про кузнечика выходила особо страдательной. Спустя полчаса этим проникались и соседи.
Первой, по традиции, подключалась баба Раиса, не оставляя попыток пробить дыру в нашу квартиру и затолкать гитару в забавные места моего юного тела. Следом орал перепуганной косаткой сосед-гук, провоцируя у кота Кузи очередные флэшбеки из тяжкой жизни кошачьего десанта. В первый раз, когда я запел, то клянусь, что услышал страдальческий крик соседа снизу, проникшегося тяжким блюзом про кузнечика и прожорливую толстозадую лягушку.
Но я пел и пел… Не обращая внимания на истерики соседей, которые долбились в дверь. Не обращая внимания на Милю, зажавшего Кузю на кухне под столом. Я пел. И пел ровно час, после чего затыкался и убирал гитару на место. К моменту прихода родителей успокаивались и соседи, и сексуально озабоченный пекинес хромал по дороге в туалет, где стояли два бидона с водой.
Гитара мне наскучила через месяц. Новые песни учить не хотелось, соседи вроде бы тоже привыкли, и овладела душой моей творческой творческая же депрессия. Пока я не увидел у друга на улице маршевый пионерский барабан, который ему достался от старшего брата.
Этот восхитительный музыкальный инструмент настолько захватил мои мысли, что я ни есть не мог, ни спать нормально. Пылилась на стуле гитара, скучал по моим тяжким блюзам игрушечный кот Леопольд, а юный виртуоз грезил лишь одним. Барабаном. Громкий, красивый, с блестящими боками. Барабан.
Понятно, что родители моментально проявили удивительное единодушие и заявили, что барабана в этом доме не будет. Кажется, в этот момент снизу раздался радостный крик соседа-гука. Но он еще не знал, на что способен голодный до музыки ребенок, впавший в творческий кризис.
Стоило родителям удалиться из квартиры на рынок, сумрачный гений дяди Гектора начал работать.
На предмет похожести были протестированы все предметы в доме, включая отцовский ящик с блеснами, дававший приятный, хоть и весьма глуховатый звук. Спасение нашлось в лице огромного пластмассового таза, висящего на стене в ванной.
Этот таз, будучи поставленным на пол, выдавал плотный и тягучий звук. То, что надо для начинающего мульти инструменталиста-виртуоза. Сказано – сделано.
Таз был снят со стены и отбуксирован в гостиную, после чего поставлен аккурат по центру комнаты. На кухне нашлись изумительные деревянные ложки, разрисованные ягодами и умственно отсталыми медведями.
Из недр кладовки выбрался на свет старенький детский стульчик с пьяным Боровичком на спинке. И барабанщик Гектор приготовился дать первый концерт в новом амплуа.
Первая же сбивка вызвала настоящий фурор во всем подъезде. По батареям откликнулись даже соседи с первого этажа, добавляя басовым ноткам пластмассового таза немного льдяной скандинавской мелодики. Баба Раиса перешла к тяжелой артиллерии и стала долбить в стену натуральным тараном, а сосед снизу заплакал.
С дивана, аккурат в пустую коробку из-под магнитофона, которую родители не успели убрать, свалился кот Кузя.
В эту же коробку моментально запрыгнул сексуально озабоченный пекинес Миля и мне сдалось, что не испуг от моей ударной партии был всему виной. В дверь кто-то настойчиво звонил, буквально грудью упав на дверной звонок. Скоро к этому добавились и удары ногами, а потом пришли родители.
Пять минут спустя, пластмассовый таз был спущен в подвал. Обезумевший от похоти пекинес был выпнут на балкон, а несостоявшийся барабанщик дядя Гектор отправлен просить прощения у соседей.
Но тут мне повезло, ибо баба Раиса дверь не открыла, лишь прошипела что-то не древнецыганском. Сосед снизу плакал через дверь и молил меня уйти. Оставалось только вернуться в квартиру и отправиться в заслуженный угол, ставший таким родным за годы творческих исканий.
Справедливости ради, настоящие барабаны я-таки освоил, даже умудрился постучать на них в самодельной банде, набранной из друзей. Да и после барабанов было много чего интересного: то я захотел банджо, то контрабас, то настоящий рояль. Не все требуемое я получал, но то, что получал, соседям скучать точно не давало.
© Гектор Шульц
- Мам! – громко сказал я, когда вернулся из школы и зашвырнул пакет со сменкой в угол, попутно придавив дремавшего там кота Кузю. Кузя отходил от очередного полета с балкона третьего этажа и пакету со сменкой явно не обрадовался.
Я же прошел на кухню, где мама варила гороховый суп, и повторил призыв еще громче. – МАМ!
- Да? - мама повернулась и улыбнулась, гадая, что же такого интересного сообщит ей неугомонное чадо.
- Хочу скрипку! – мама рухнула на табурет и выронила половник, который держала в руке. Кот Кузя, словивший от лязга обычного советского половника вьетнамский флэшбек, ринулся на балкон, дабы десантироваться в джунгли сирени прямиком на голову ничего не подозревающему соседу-гуку, возившемуся с молодыми саженцами.
Сексуально озабоченный пекинес Миля оставил в покое игрушечную обезьяну и примчался на кухню, думая, что его сейчас будут кормить. В общем, все испытали глубочайшие потрясения.
Вечером мама сообщила мое желание папе, вернувшемуся с работы. Родитель посмотрел на своего полувозбужденного сына, который вытащил из кладовки старую теннисную ракетку и ходил с ней на манер скрипки, вовсю возякая вилкой по дырявой сетке, как смычком.
- Паганини? – спросил папа. Я, подумав, что так называется модель скрипки, согласно кивнул и бросился в комнату, мучить музыкальными экспериментами игрушечного кота Леопольда и знатно потасканного сексуально озабоченным пекинесом игрушечного обезьяна с затравленным взглядом. Папа посмотрел на маму и спросил: - Выдержим?
- Выдержим, - устало кивнула мама и тихо добавила. – Главное, чтобы Леопольда больше не потрошил и спиртом не накачивал.
- Ладно, - согласился папа и погрузился в новости про всяких неинтересных политиков. Я же, притаившийся за дверью своей комнаты, все слышал и теперь принялся считать минуты, когда же мне принесут «мою прелесть». Настоящую скрипку.
Скрипку принесли через два дня. Какой-то папин друг, устав от потуг дочери стать прославленной скрипачкой, подарил скрипку ему и вдобавок нагрузил всяким барахлом, типа нотных листов, каких-то скучных брошюр по теории музыки и бидоном холодного пива.
Естественно, прославленный музыкант Гектор не стал ждать ни секунды и, вытащив потертую скрипку из футляра, выдал острейшую ноту из фильма ужасов про обожженного дядьку в уродливом свитере. Это вызвало новые потрясения.
Схватился за голову отец, испытавший ощущения человека, который мается острой зубной болью или инфекцией мочевыводящих путей. Он очень шустренько отправился на балкон, дабы в относительной тишине и вечерней прохладе выкурить сигаретку и почитать газетку.
Мама распилила пополам советскую разделочную доску, сделанную из кости мамонта, не иначе, и тоже схватилась за голову. Она с ужасом заглянула в гостиную, где юный виртуоз выводил не то каприс, не то анально-фекальный концерт для скрипки со скальпелем, и поспешила скрыться на кухне, закрыв дверь и подперев её холодильником «Орск».
Пекинес Миля, оторвавшись от соития с игрушечным обезьяном, вывалил язык набок, послушал пару минут «Симфонию разрушения» и принялся искать укромный уголок. Балкон был закрыт и там спрятался папа, не желающий покидать убежище, дверь в кухню забаррикадировала мама. Сексуально озабоченный пекинес, схватив зубами верного обезьяна ринулся в туалет, где на прохладном кафеле продолжил свои извращения.
Кот Кузя, словив очередной флэшбек, бросился по старой привычке на балкон, забыв проверить, открыта ли дверь.
Девятое столкновение кошачьей головы и балконной двери привлекло внимание отца, который и спас Кузю от скрипача-виртуоза, который, злобно смеясь, наполнял квартиру скрежещущим кошмаром. Правда Кузя, по привычке, ухнул вниз с третьего этажа и лишь чудом отец успел ухватить безумного кота за хвост. Это стало последней каплей в переполненном котле ненавистников музыки. Скрипку отобрали, юного и весьма потного виртуоза отправили делать уроки, а все пострадавшие отправились наслаждаться тишиной.
Однако, после уроков, когда я возвращался домой, мама уходила на рынок за продуктами и свежим хлебом. На два часа. Эти два часа стали спасением для любителя музыки и проклятием для домашних животных, к которым чуть позже присоединились и соседи.
Стоило мне всецело отдаться музыке, как за стеной начинала голосить соседка, баба Раиса.
Судя по звукам, она билась головой в стену, стремясь проникнуть в нашу квартиру и отобрать у меня чудо-инструмент. Через десять минут после начала концерта, когда юный виртуоз переходил к соло, к бластбиту бабы Раисы подключался сосед-гук снизу, ненавидящий нас не только из-за моих экспериментов и творческих исканий, но и из-за постоянно летающего с балкона кота Кузи, оставляющего на лице злого соседа злые царапины.
Порой мне казалось, что Кузя специально дожидается соседа, чтобы десантироваться с балкона на что-то мягкое. Просто прыгать в кусты сирени ему было скучно, а хватавшийся за сердце напуганный дед наполнял душу ветерана кошачьих войн неподдельной радостью.
Концерт для скрипки с пораженными нервами закончился аккурат с приходом мамы и, позвонившими в дверь через десять минут, соседями. Мама удивленно смотрела на красные от натуги, заплаканные лица соседей, которые умоляли её уничтожить инструмент Диавола, вызывающий потрясения у людей со слабой психикой.
Странно, но соседи настолько были увлечены разрушением карьеры скрипача-виртуоза, что совершенно проигнорировали, как в метре от них сексуально озабоченный пекинес Миля огуливает отцовский резиновый сапог для рыбалки и плотоядно скалится, кося подслеповатым глазом на ногу бабы Раисы.
Скрипку тем же вечером вернули грустному другу семьи, который кисло улыбнулся и отдал футляр с абсолютным оружием в руки смеющейся дочери. Правда немного подобрел, когда отец протянул ему бидон холодного пива. Однако ж моя карьера скрипача закончилась, толком не начавшись. Но оно и к лучшему, ибо у меня появилась новая цель. Гитара.
- Нет! – коротко и по-военному рублено ответил папа.
- Нет! – вторила ему мама, когда я, заламывая руки, ползал по квартире и изображал из себя мальчика, в которого вселился идиот.
- «Нет»! – читалось во взгляде Мили, когда он тяжко пыхтел под диваном, развлекаясь с моим пластмассовым желтым «Москвичом».
- МАААУ! – трагично взвыл кот Кузя, ринувшись на балкон. Правда кот вернулся довольно скоро, ибо соседа-гука внизу не наблюдалось, а прыгать в сирень, как вы знаете, Кузе наскучило.
- Ну, пжалстааа! – заломив тонкие пальцы, воззвал я к жалости родителей. Папа переглянулся с мамой, мама переглянулась с папой. Миля бросил «Москвич» и отправился искать своего обезьяна. Моя просьба осталась без ответа.
Ровно до дня рождения, когда папа принес мне настоящую гитару. Самарской фабрики. Которую снова взял у очередного друга, пожертвовав тому холодный бидон пенного.
Гитара была мне торжественно вручена утром и тем же утром была торжественно прочитана проповедь о том, что играть следует лишь час в день, негромко.
И именно играть, а не просто устраивать Ад и Израиль, молотя по струнам ни в чем неповинного инструмента. Я согласился, отмахнулся от прочих подарков и умчался в комнату. Играть тяжкий и медленный блюз, заунывный, как жизнь рабов на плантациях. Лишь громкий окрик отца-плантатора заставил отложить гитару в сторону и ждать тех редких моментов, когда никого нет дома.
За исключением сексуально озабоченного пекинеса, который нашел себе новую игрушку в лице кота Кузи, вывихнувшего из-за очередного десантирования лапу и неспособного убежать или дать отпор пекинесу-извращенцу. Но речь-то о музыке, а не о битвах кота-инвалида и пекинеса-дегенерата.
Через неделю я научился играть первую в своей жизни песню. «В траве сидел кузнечик». Песня игралась исключительно на первой струне и была такой же заунывной, как мои импровизированные блюзы о тяжкой жизни рабов. Единственное, я играл её на максимальной громкости, когда родителей не было дома.
Только за мамой и папой закрывалась дверь, я хватал гитару и, усевшись на табурет, принимался бренчать, порой срываясь в шизофреничное прог-металическое соло. Иногда подключал голос, а мой голос в юности был весьма высоким, из-за чего обычная, в общем-то, песня про кузнечика выходила особо страдательной. Спустя полчаса этим проникались и соседи.
Первой, по традиции, подключалась баба Раиса, не оставляя попыток пробить дыру в нашу квартиру и затолкать гитару в забавные места моего юного тела. Следом орал перепуганной косаткой сосед-гук, провоцируя у кота Кузи очередные флэшбеки из тяжкой жизни кошачьего десанта. В первый раз, когда я запел, то клянусь, что услышал страдальческий крик соседа снизу, проникшегося тяжким блюзом про кузнечика и прожорливую толстозадую лягушку.
Но я пел и пел… Не обращая внимания на истерики соседей, которые долбились в дверь. Не обращая внимания на Милю, зажавшего Кузю на кухне под столом. Я пел. И пел ровно час, после чего затыкался и убирал гитару на место. К моменту прихода родителей успокаивались и соседи, и сексуально озабоченный пекинес хромал по дороге в туалет, где стояли два бидона с водой.
Гитара мне наскучила через месяц. Новые песни учить не хотелось, соседи вроде бы тоже привыкли, и овладела душой моей творческой творческая же депрессия. Пока я не увидел у друга на улице маршевый пионерский барабан, который ему достался от старшего брата.
Этот восхитительный музыкальный инструмент настолько захватил мои мысли, что я ни есть не мог, ни спать нормально. Пылилась на стуле гитара, скучал по моим тяжким блюзам игрушечный кот Леопольд, а юный виртуоз грезил лишь одним. Барабаном. Громкий, красивый, с блестящими боками. Барабан.
Понятно, что родители моментально проявили удивительное единодушие и заявили, что барабана в этом доме не будет. Кажется, в этот момент снизу раздался радостный крик соседа-гука. Но он еще не знал, на что способен голодный до музыки ребенок, впавший в творческий кризис.
Стоило родителям удалиться из квартиры на рынок, сумрачный гений дяди Гектора начал работать.
На предмет похожести были протестированы все предметы в доме, включая отцовский ящик с блеснами, дававший приятный, хоть и весьма глуховатый звук. Спасение нашлось в лице огромного пластмассового таза, висящего на стене в ванной.
Этот таз, будучи поставленным на пол, выдавал плотный и тягучий звук. То, что надо для начинающего мульти инструменталиста-виртуоза. Сказано – сделано.
Таз был снят со стены и отбуксирован в гостиную, после чего поставлен аккурат по центру комнаты. На кухне нашлись изумительные деревянные ложки, разрисованные ягодами и умственно отсталыми медведями.
Из недр кладовки выбрался на свет старенький детский стульчик с пьяным Боровичком на спинке. И барабанщик Гектор приготовился дать первый концерт в новом амплуа.
Первая же сбивка вызвала настоящий фурор во всем подъезде. По батареям откликнулись даже соседи с первого этажа, добавляя басовым ноткам пластмассового таза немного льдяной скандинавской мелодики. Баба Раиса перешла к тяжелой артиллерии и стала долбить в стену натуральным тараном, а сосед снизу заплакал.
С дивана, аккурат в пустую коробку из-под магнитофона, которую родители не успели убрать, свалился кот Кузя.
В эту же коробку моментально запрыгнул сексуально озабоченный пекинес Миля и мне сдалось, что не испуг от моей ударной партии был всему виной. В дверь кто-то настойчиво звонил, буквально грудью упав на дверной звонок. Скоро к этому добавились и удары ногами, а потом пришли родители.
Пять минут спустя, пластмассовый таз был спущен в подвал. Обезумевший от похоти пекинес был выпнут на балкон, а несостоявшийся барабанщик дядя Гектор отправлен просить прощения у соседей.
Но тут мне повезло, ибо баба Раиса дверь не открыла, лишь прошипела что-то не древнецыганском. Сосед снизу плакал через дверь и молил меня уйти. Оставалось только вернуться в квартиру и отправиться в заслуженный угол, ставший таким родным за годы творческих исканий.
Справедливости ради, настоящие барабаны я-таки освоил, даже умудрился постучать на них в самодельной банде, набранной из друзей. Да и после барабанов было много чего интересного: то я захотел банджо, то контрабас, то настоящий рояль. Не все требуемое я получал, но то, что получал, соседям скучать точно не давало.
© Гектор Шульц
Написаны интересным языком......
Спасибо огромное!