Часть первая. Тайсон Учебный год для Пашки начался ужасно: он влюбился, причём безнадёжно. Диана. Она сидела в правом ряду по диагонали, и Пашка все уроки пялился на розовое ушко девушки и её пшеничные пряди волос, всегда распущенные. Иногда Диана, сделав нарочитую улыбку, поворачивала голову в его сторону: мол, может хватит? И тогда Пашка резко утыкался взглядом в стол и буравил уже его, становясь пунцовым, как помидор. Ради неё он сегодня с утра нагладил джинсы - отпарил и даже навёл на них стрелки, - и так долго причёсывался перед выходом, что даже мама что-то заподозрила, кажется. Стрелки на джинсах, ага. Он всё хотел признаться. Пару дней назад даже надрал у соседки тюльпанов, проникнул в подъезд Дианы, сунул букет за дверную ручку, позвонил и убежал. Она так и не поняла, кто подарил ей цветы. Пашка, будучи ярым подписчиком её инстаграма, узнал, что тюльпаны ей совсем не понравились. Диана любила снимать "видосики за лайкосики" и на публику довольно безжалостно ощипала лепестки и тычинки, вырывая их наманикюренными пальчиками и озвучивая сей акт вандализма нелестными эпитетами в адрес дарителя. В конце поучительным тоном прозвучало: "Девочки! - с выразительной буквой "ч-ч-ч", разумеется. - Не связывайтесь с неудач-ч-чниками!" На следующий день Пашка пришёл в класс, уселся за парту и хмуро уставился в окно: на верхушках зеленеющих клёнов, перекаркиваясь, строили свои гнёзда вороны, в небе чертил белую полоску реактивный самолёт. Между лопаток больно ткнули карандашом. Пашка обернулся. Сзади сидела новенькая, как там её... Тоня, Тося... Таня... вроде бы Тося всё ж. - Абакумов! - прошептала она. - Ты строение клетки нарисовал? Чёрт! Пашка уставился в раскрытую и пустую тетрадь. Биологичка была вредной и почём зря ставила двойки, а за двойки родители отбирали приставку. Училка любила проверять домашку, вызывая к доске с тетрадью. Каждый раз, выбирая жертву, Зоя Михална - так звали биологичку - словно ягуар на охоте, обводила всех внимательным взглядом из-под бровей и один раз - Пашка видел это собственными глазами! - даже облизнулась, размазав при этом помаду. Всякий раз газелью для публичного поедания почему-то становился конкретно он. Паша повернулся на сто восемьдесят градусов и зыркнул в тетрадь новенькой. Там красовалась овальная клетка - с вакуолями, ядром и, простихоспде, митохондриями. - Дай списать! - и, не спрашивая разрешения, он схапал тетрадь себе. Зоя Михална подняла на него тяжёлый взгляд ягуара. "Блин", - подумал Пашка так громко, что кажись полкласса услышало. - Абакумов, к доске, - скомандовала биологичка. - Блин! - выдавил Пашка уже вслух, привставая. Едва он сделал пару шагов, как Зоя Михална добавила: - Тетрадь с собой, - и процедила для всех, издевательски: - А сейчас Абакумов расскажет нам про строение клетки. Пашка вернулся к парте, бросил отчаянный взгляд на новенькую и заграбастал её тетрадь, с которой так и не успел ничего перерисовать. Тося быстро-быстро заморгала куцыми ресничками и нервно вгрызлась в заусенец на безымянном пальце. * * * На перемене Пашка окликнул новенькую. - Что? - заулыбалась она. - Спасибо, - шмыгнул он. - За клетку. - Хорошо ещё, Ягуариха не смекнула, что тетрадь чужая, - Тося застегнула молнию на рюкзачке, закинула его на плечо и затараторила: - Кстати, про клетки. Я хожу в ветклинику рядом помогать: клетки в стационаре чистить, полы мыть, столы протираю, а ещё мне салфетки крутить дают, жаль, мне остальное не разрешают, мелкая ещё, говорят. А я ветеринаром хочу стать, а ты кем пойдёшь после девятого? А я сейчас котов кормить пойду, они здесь за углом в подвале живут, айда со мной? Пашка огляделся по сторонам. Казалось, весь мир пялится на них и вот-вот начнёт тыкать пальцем и верещать что-нибудь вроде "тили-тили теста". Но нет, никто не пялился. Только из гардероба, виляя бёдрами, по-королевски вышла Диана, и Пашка приклеился к ней тоскливым взглядом. Подойдя прямиком к зеркалу, она принялась поправлять бирюзовый берет, а затем достала из кармана бежевого пальтишка помаду и стала медленно красить губы, открыв рот буквой "О". Помада была истошно-алой. Пашку вырвал из слащаво-густого тумана настойчивый голос. - Ну? Ты идёшь? Он вздрогнул. Тося смотрела на него внимательно, аж склонилась, и, вздохнув, добавила: - Всё с тобой ясно. Я пошла. - Постой, новенькая, - Пашка вскочил, стараясь не смотреть в сторону зеркала и Дианы, и громко выкрикнул: - Давай рюкзак понесу. - Да он лёгкий, ты что! - засмеялась Тося, но тот так резко сдёрнул с неё рюкзак, что почти отнял. - Пошли, - буркнул Пашка и демонстративно направился к выходу. Какой-то петлёй направился, не прямиком - так, чтобы в зеркале отразиться. Диана однако, занятая своим ртом, даже не заподозрила, что кто-то за её спиной отчаянно хочет, чтоб она заметила, как старательно он помогает другой девчонке. Уже на улице Тося захохотала. - Дай сюда, хватит уже выпендриваться! Пашка насупился, отдал рюкзак и уныло ответил: - Ладно, до завтра. - А коты? - растерянно спросила Тося. - У меня важное дело. - Дашь телефон? А я тебе свой продиктую. Пашка сунулся в карман и вытащил оттуда упаковку бактерицидных салфеток. Сунул обратно, пока новенькая не заметила, - а то напридумывает себе всякой всячины, опять хихикать начнёт! - и достал уже телефон. Они обменялись номерами и разошлись в разные стороны. Пашкиным важным делом была баба Маня, его крёстная. У неё был слабый иммунитет, и салфетки Пашка носил ради неё: всякий раз протирал руки, прежде чем к ней зайти. Но не только иммунитет, к сожалению. Пять лет назад она попала в тяжёлую автоаварию - машину подрезал какой-то гопник; фура пришлась в лобовую, прямо в водительское; а следом ударила в бок встречная легковая: муж бабы Мани погиб, а у самой отказали ноги. Сидеть она ещё могла, но не ходить. Вместе с ней в доме жил французский бульдожка по кличке Тайсон. Пашку Тайсон встречал как родного: радовался, тащил изо всех углов игрушки, путался под ногами и хрюкал от счастья, пуская слюнявые пузыри. За бабой Маней ухаживала соцработница Света - белокурая, полная и немногословная женщина: готовила, прибиралась в доме, выгуливала собаку, - помогала, в общем. А Пашка просто в гости захаживал, развлекал разговорами. Но тот день у Пашки точно не задался. Как и всегда, он тщательно протёр руки салфеткой, открыл дверь ключом, которым его снабдили, и зашёл в квартиру. Тайсон ломонулся его встречать - только когти об линолеум зашоркали, застучали. Хрюк, хрюк! - Баб Мань, это я! - поздоровался Пашка, заходя в комнату. - Пашенька, дорогой, ты сегодня рано, как никогда, - радостно заговорила баба Маня, садясь на кровати. - Как день у тебя прошёл? Паша хотел было рассказать, что едва не завалил биологию, но в этот момент случилось непредвиденное: он положил салфетку на табурет, и она свалилась оттуда на пол. Тайсон в одно мгновение салфетку эту и слопал. - Фу! - заорал Пашка, кидаясь к собаке. - Тайсон! Плюнь! Фу! Пёс, решив, что с ним играют, бросился прочь. На третьем круге почёта Пашка изловил его и сунулся пальцами меж зубов. Там было море слюней, а салфетки не было. Тайсон недоумённо уставился на парнишку - мол, что тебе, жалко? - вырвался и совершил глотательное движение, которое засвидетельствовало, что пищевод был только что тщательно продезинфицирован, а сама салфетка упала в желудок. Пашка взвыл: - Баба Маня! Тайсон! Он проглотил салфетку! - Ой, не беда, - та махнула рукой. - Он же как пылесос. Проскочит! - Большую! Синтетическую! - Пашка достал из упаковки ещё одну и наглядно продемонстрировал: - Вот такую! Женщина посмотрела на размеры, и на лице её отобразилось отчаяние: не-а, никак не проскочит точно. - Я сейчас, сейчас... - Пашка нырнул пятернёй во взлохмаченный чуб на голове, выдрал клок и выдал: - Сейчас новенькой позвоню! Телефон был выужен из кармана, найден номер. - Алё, новенькая, привет, - запыхтел Пашка в трубку. - Слушай, тут бульдог у нас салфетку сожрал. Синтетическую. Большую. - Ага... Поняла, - хмыкнула на том конце Тося. - Ты смеёшься там, что ли? - взвыл Пашка. - Делать-то что? Это опасно? - Инородка, - пояснила новенькая. - Если к вечеру не достать, то придётся резать - наши так говорят обычно. - Достать? Как я её достану тебе? - заголосил Пашка. - Ну там наркоз нужен... - Тося замолчала, раздумывая. - Потом гастроскоп ещё. - Чё? - Прибор такой, которым через рот в желудок залезают и вытаскивают предмет, не разрезая собаку. Но он же у вас бульдог? - Бульдог. Французский. Ага. - Порода брахицефальная, - с протяжным вздохом раздалось на том конце. - Брахи... Чего? После многозначительной паузы Тося продолжила говорить: - Наркоз для таких собак опасен, говорю. - Опасен? - Абакумов, ты эхо, что ли? Погоди, я у котов, сейчас в клинику позвоню и узнаю, что ещё можно сделать, - ответила Тося и резко повесила трубку. Пашка уставился на телефон. Последующие десять минут прошли в ожидании. Наконец Тося перезвонила. Пашка включил громкую связь. - Говорят, ещё можно вызвать рвоту, чтобы собаку в клинику не таскать. - Рвоту? - опять же переспросил Пашка. Женщина присела на кровати удобнее. - Ну да, - раздалось из телефона. - У вас есть перекись водорода? Сколько он весит? - Ну, килограммов десять-одиннадцать, - прикинула на глаз баба Маня. - Значит нужно пять миллилитров обычной перекиси развести в половине стакана воды и всё это выпоить вашей собаке. - Ладно, давай, до связи, - ответил Пашка, озираясь в поисках необходимого. Перекись быстро нашлась, как и мензурка для вычисления пяти миллилитров, и стакан с водой. Пашка развёл волшебный эликсир. А дальше начался цирковой номер "Поймай собаку". Пашка бегал за Тайсоном, тот - от него. Пёс радостно выл и повизгивал на поворотах, никак не ожидая, что сегодня с ним будут так интенсивно играть. Пару раз Пашке удалось поймать его, но упругое мускулистое тело с лёгкостью вырывалось и галопом скакало дальше - в прерии соседних комнат. В конце концов взмокший Пашка в изнеможении рухнул на пол. - Пашенька, давай я тебе как-нибудь помогу, - раздался из комнаты голос бабы Мани. Она подозвала собаку к себе: - Тайсон, мальчик мой, иди ко мне. Тайсон процокал к кровати и встал на задние лапы: забраться сам он не мог. Пашка подоспел вовремя, подпихнул пса под зад, и тот взгромоздился на кровать к бабе Мане. Женщина схватила пса покрепче, и они с Пашкой принялись заливать ему мензуркой за щёку перекись, разбавленную в воде. Пёс хрипел, булькал, пузырился, изо рта текли сосульками слюни, и внутрь попадало далеко не всё. Далеко, далеко не всё. Реальность последующего превзошла все ожидания. Если в собаку и влилось полстакана, то дальше был Самсон и Армагеддец в виде изливания пузырящейся блевотины в количестве не менее литра - и все они прилетели Пашке на отглаженные штаны. Проблевавшись, бульдог вырвался из рук, спрыгнул с кровати и умчался прочь. Картина напоминала экспозицию "Иван Сусанин и немцы" - всё было мокрым, точно в болоте: одеяло, баба Маня, прикроватный столик, Пашка, - и не просто мокрым от воды. То были слюни с желудочным соком и белой пенкой. Но самым страшным было не это, а то, что среди наблёванной лужи салфетки не оказалось. Пашка ринулся вслед за собакой и чуть не поскользнулся - там была ещё одна лужа. Бульдожка сидел поодаль и с презрением созерцал предателя, навсегда подорвавшего у собаки веру в человечество. Затем раздался крякающий звук, и у пса изо рта вывалилась белым комком вожделенная инородка. - Ну слава богу! - радостно заголосил Пашка, завладевая ею. Когда источник тревоги был утилизирован, а лужи подтёрты, он сказал: - Пойду я домой, переоденусь. - Давай, Пашенька, - ответила баба Маня. - Спасибо тебе. А то беды было бы не миновать. А вечером Света придёт, доубирает тут. - Хорошо хоть резать его не придётся. Вид у Пашки и правда был жалкий: штаны и рукава все склизкие, мокрые, однако лицо светилось чистейшим счастьем - справились, решили проблему! Он вывалился из подъезда, набрал номер Тоси и столкнулся нос к носу с Дианой, которая вышагивала по тротуару, словно по подиуму. Она начала медленно мерить его презрительным взглядом, дошла до заблёванных штанов и вымолвила: - Держись от меня подальше, дебил. - Да пошла ты, дура набитая, - хмыкнул Пашка и дальше радостно заговорил в телефон: - Алё! Слушай, Тось, у нас всё получилось. Спасибо тебе большое. Чего там коты твои любят, скажи? Корм какой? Я сейчас подойду к вам! Диана только фыркнула на него. *** Через неделю Пашка снова зашёл к бабе Мане. Тайсон встретил его настороженно, сразу ушёл под кресло - конечно, вспомнил. - Знаешь, Пашенька, - сказала с порога женщина. - У меня вчера такая же салфетка на пол упала, так он посмотрел на неё - и пулей усвистал в дальний угол. Мол, нет уж, спасибо, кушайте это сами.
Часть вторая. «Находиться в междупутье опасно!»
Пашка пришёл в себя от грома и грохота над головой. Он вжался между бетонными шпалами, точно дикий зверь, и застыл так, затаился, не дыша от ужаса, который набросился на него и подмял, и втиснул всем его худощавым телом в жёсткий гравий. Когда поезд проехал и скрылся за поворотом, паренёк осторожно приподнял голову и, не поворачивая её, посмотрел вправо и влево, одними глазами. Он находился между двумя железнодорожными путями, идущими параллельно – от горизонта и до поворота, уходящего вправо. Рельсы утопали в белом - мелкие цветочки на тонких тугих стебельках заполоняли собой всё пространство; одуряюще медовый запах душно вливался в лёгкие.
Вечерний сумрак сгущался, камни впивались в живот и колени - в правом яростно пульсировала боль. Пашка дотронулся до затылка, испачкал пальцы в чём-то липком и красном. Облизал это. Это было солёным - рот сразу наполнился слюной; заподташнивало. Голова дико гудела, что-то тупо отдавало в плечо. Парень попробовал встать, но тут же с криком рухнул обратно.
Лёгкой дымкой в воздухе начинал конденсироваться туман. Пашка уставился на свои пальцы, пощупал лицо, перевалился набок. Заозирался по сторонам. Несколько крылатых чёрных тварей, облюбовавших ближайшие тополя, с любопытством поглядывали на него, перекаркиваясь. Пашка принялся ощупывать себя дальше и наткнулся на чёрный шнурок, который торчал у него из-за ворота, раздваивался и заканчивался двумя мягкими шариками. Он потянул за него, дёрнул, и тот, натянувшись струной, чпокнул и откуда-то изнутри оторвался. Это были наушники. Пашка откинул странную струну от себя подальше. Затем приподнялся и пополз на карачках к рельсам, подминая сурепку. И там застыл – уставился на полотно, отполированное до блеска колёсами; дотронулся до него, одёрнул руку. Гремящий громадный зверь, проехавший здесь, обещал вернуться - по металлу шёл едва уловимый гул.
- Кар! Кар! Кар! – заголосила ворона так истошно и близко, что парень вновь прижался к земле. Вдалеке за поворотом раздался знакомый грохот. Тяжело дыша, Пашка перевалился через рельсы – одну, вторую, - и кубарем укатился в кусты прежде, чем пассажирский поезд промчался снова уже в другом направлении, распугав ворон своим появлением. Пока он ехал, парень лежал в ивняке, сжавшись в калач, обхватив голову, зажав уши руками и громко мыча, точно глухонемой. Когда вновь наступила тишина, он отдышался, нащупал лежащую рядом более-менее прямую палку, опёрся на неё и кое-как встал. И качаясь, сильно хромая, побрёл себе сквозь кусты, периодически заваливаясь и обнимаясь с берёзками, растущими тут же. Когда Пашка впилился в очередное дерево, в заднем кармане его испачканных и разодранных на коленях джинсов загремела мелодия и раздалось протяжное, заунывное: «Домо-о-о-о-ой!»
Он судорожно заощупывал себя, вытащил чёрный плоский прямоугольник из кармана и отшвырнул в траву. Пропев ещё какое-то время, странная штука заткнулась, - тогда Пашка осторожно приблизился и поднял её. Там высветилось: «25 пропущенных вызовов». Он уставился на строчку из кривых иероглифов на экране, тупо заморгал, оглядел штуковину с разных сторон: там были кнопки и несколько дырок. Сглотнув, Пашка медленно сунул её обратно в карман штанов и, опираясь на палку, двинулся дальше – казалось, он не просто хромает, а напрочь забыл, как это можно - двигаться вертикально. Так, пьяно качаясь и периодически падая в остывающую осоку, одетую в вечерний туман, он и выбрался на дорогу – плоскую, длинную ленту, уходящую в сумерки.
Часть третья. Алмаз
Алмаз работал дальнобоем уже лет двадцать и насмотрелся всякого. В тот вечер он гнал исхоженной трассой на север, слушая радио и расслабленно держась за баранку, но и не теряя бдительности, – по весне асфальт, не желая приживаться после очередного ремонта, пластами сходил на обочины, оставляя изрядные ямы; к тому же видимость размывалась сизым туманом. Дорога была на удивленье пуста.
Лежащее на разделительной полосе тело Алмаз увидел издалека. - Ёхарный бабай! – только и выдал он, притормозив в нескольких метрах от пацана. Выскочил из кабины. Пашка лежал на дороге в позе зародыша, обняв палку и крупно дрожа. На голову был накинут капюшон, джинсы порваны и испачканы. - Эй! – наклонился к нему Алмаз. – Жить надоело? Пашка вскочил, как ошпаренный, тут же вскрикнул, припал на колено и выставил перед собой палку. - Тихо, тихо, - заговорил Алмаз и протянул задумчиво: - О-о-о-о… В дурдоме каникулы, не иначе. Весеннее обострение.
Парень залопотал на неизвестном наречии, но, судя по интонации, что-то воинствующее. Странное существо перед ним, одетое, как и он, в одежду, упёрло руки в бока и затряслось от хохота; у него изо рта посыпались какие-то звуки, сливающиеся в цепочки: - Ну всё, всё, ты победил. Уйди с дороги, дай проехать уже. Пашка не уходил. В кармане его штанов опять зазвонил телефон. Он захлопал себя свободной рукой, вытащил источник громкого звука, хотел снова отбросить, но удержался. На экране горело две кнопки - красная и зелёная. Телефон продолжал петь рингтоном: «Домо-о-о-о-ой!» - Не ответишь? – Алмаз склонил голову набок. Телефон ещё какое-то время поорал, а затем мелодия оборвалась: экран поглотила кромешная чернота; видно вышла зарядка. - Пойдём, я подвезу тебя до Малиновки. Тебе врач нужен. Ну или ещё кто, - Алмаз протянул парню руку, а второй указал на кабину своей машины. – Пойдём! Тот недоверчиво покосился на огромное металлическое чудовище с горящими глазами по бокам. …… Алмаз был добряком по жизни, он часто подвозил путников, подбирая их, шагающих по краю дороги – часто это были и автостопщики с огромными пыльными рюкзаками, и просто тётки, бредущие до деревни с вёдрами клюквы или брусники. Он бы напоил парнишку горячим чаем из термоса, бросив в кружку добрую жменю рафинада, и отсыпал бы белых сухариков из своих сокровенных запасов. И довёз бы его до посёлка, и там передал участковому фельдшеру; который без всяких там приборов и МРТ диагностировал бы на глазок сотрясение мозга, как минимум, и уложил пациента в стационар. Если бы Пашка сел к нему. Но он не сел. Вместо этого, он развернулся и ломонулся с дороги прочь, в лес, - ломая валежник, падая и спотыкаясь, - да так и исчез в сумерках и тумане. Треск веток стих вдалеке, и где-то на обратной стороне обочины тонко, приступом заголосила ночная птица. Алмаз покачал головой, выругался вполголоса и полез в кабину - он уже и так выбивался из графика.
Часть четвёртая. Снежок
Папа Тоси вечером вернулся с работы и застал свою дочь в слезах. - Так, - снимая куртку и сбрасывая ботинки, с ходу начал расспрашивать он. – Кто обидел моего котёночка? Тося, безобразно икая, выдала: - Пашка пропал. - Как пропал? Совсем пропал? - Да, второй день как. - А родители что? В полиции были? - Да, приняли там заявление, сказали разошлют ориентировки. Пап, с ним точно что-то случилось, я чувствую, я никак не могу дозвониться! И на эсэмэски не отвечает! - Когда ты в последний раз его видела? - Вчера. Мы… кормили котов… потом к нам пошли... - Тося на мгновение закрыла лицо руками, а затем, всхлипывая, продолжила: - И мы поругались. Из-за ерунды какой-то, слово за слово. Он и психанул, наушники в уши, в капюшон улез, как улитка, и дверью хлобысь! – только его и видела. Злой, как чёрт. А сейчас, - она сделала над собой усилие, но всё равно разрыдалась, - вне до-о-оступа-а-а… Папа уткнул дочку себе в ключицу: - Ну будет, будет. Найдётся твой Пашка, никуда не денется. - Он по рельсам любит гулять, - в глубину рубашки ответила рыданиями Тося. – Вдруг он… Вдруг его… - Давай так, - папа отодвинул её от себя. – Я завтра возьму отгул и прогуляюсь вдоль этой железной дороги. Может, чего и найду. - Я с тобой! – вскрикнула Тося, резко отодвинувшись. - Нет! – отец как отрезал. – Ты завтра идёшь в школу. ……. Пашка наткнулся на добротный сарай возле деревянного дома, когда уже сильно смеркалось. Изгороди там почти не было – покосилась, упала набок. Он совладал с задвижкой и проник внутрь – сарай оказался коровником. Пахло сеном, животными, деревенским уютом. Внутри на полу лежала чёрная и большая, словно субмарина, лоснящаяся корова. Сверху на ней дремал, распластавшись, белый котяра. Увидев Пашку, корова поднялась, скинув кота. Кот, прижимаясь к земле и сильно хромая, прыснул в угол, скаковой лошадью сиганул через перегородку, за которой был сеновал, зашуршал там и затаился, перепугав мышей – только писк и шорох послышались. Корова запереступала ногами, оттопырила хвост и выдала несколько порций навоза, соорудив на полу смачный блин геометрически правильной формы. Парень прикрыл за собой дверь, потом поковылял за котом, перебрался через перегородку, ухнул в ароматное, чуть колкое сено и утонул в нём, словно в глубоком матрасе. ……. Едва начало светать, дверь в сарай открылась, пахнуло утренней прохладой и свежестью. Внутрь вошла полная женщина – калоши на босу ногу, халат, передник, кипенно-белое полотенце через плечо, пластиковая банка гусиного жира и вёдра, одно из которых было с тёплой водой и плавающей там тряпицей. - Ох, Семёныч, - спросонья забубнила она, приземляя ведра. – Сколько раз говорить закрывай дверь, дак нет же, упёртый баран ты, ещё и глухня глухнёй… Из сеновала к ней вылез заспанный кот - спрыгнул, радостно замяукал. - Не лезь, - отодвинула его ногой женщина. Какое-то время она помолчала, а затем, будто вспомнив о своей благосклонности и цели прихода, принялась говорить с «кормилицей», попутно подсыпав её комбикорма и наглаживая бока; пододвинула ближе низкую скамеечку для дойки, подставила ведро с водой для ритуала омовения коровьего вымени. Упёрлась в бок головой в платке, повязанном по-бабьи. Тихонько замурлыкала песню. И вскоре в чистое пустое ведро зажурчали ритмично струйки молока, с мелкими брызгами, со звонкой музыкой, олицетворяющей саму жизнь. «Молоко – это белая религия», как говорят. Подоив корову, женщина откопала где-то в углу глубокую миску, отёрла её изнутри углом передника и плеснула туда из ведра. Закыскыскала, но это было уже без надобности – белый котяра и так всю дойку тёрся об неё тугими щеками, а тут уж не стал ждать особого приглашения. ….. Кот пришёл к Пашке ночью, щекотно обнюхал усами, улёгся на голове, да так и проспал всю ночь. А утром соскочил, потревожив его сон, и побежал на голос. Голос был грудной, приятный и мелодичный; слова лились, цепляясь одно за другим, и среди них Пашка вдруг выделил слово «дверь», с удивлением заметив, что он с чёткостью и однозначно понял его смысл. - Дверь, - шёпотом повторил он. И ещё раз, более похоже на оригинал: - Дверь.
Когда женщина удалилась, Пашка вылез из своего укрытия, огляделся по сторонам и увидел кота, который лакал белое и красивое. Голова уже почти не болела, и колено тоже. Парень приблизился к миске, присел рядом на корточки и наклонился, нюхая содержимое. Пахло чем-то родным и вкусным. Кот сыто облизал усы и ушёл в сторонку, оставив почти полную миску молока. Пашка приник к ней и выпил до дна. Было божественно сладко. Он уселся на пол, облокотившись на перегородку и уставился на кота. «Снежок», - прозвучало в голове по-девичьи мелодично. Повисла пауза. - Снежок? - повторил он вслух. Кот принялся жизнеутверждающе умываться, и Пашка, посмотрев на него, начал неожиданно вспоминать.
Часть пятая. Коты
Они тогда кормили с Тосей котов, живущих в подвале соседнего дома. Котов было четверо, и были они то ли братьями, то ли сдружились так, - словом, тусили вместе. Заслышав шаги и голоса ребят, коты выныривали дружной гурьбой из окна подвала и устраивали музыкальный спектакль из воплей, призывая кормить их быстрее. И один кот был белым - точь-в-точь, как этот хромоногий жилец в коровнике. "Снежок", - прозвучало у Пашки в голове повторно, возвращая ему воспоминание о Тосе и банде, живущей в подвале.
Больше в голову ничего не приходило. Пашка снова залез в душистое сено, закопался в него, в очередной раз распугав окрестных мышей, и заснул.
Ему снился поезд. Вернее, два. С совершенной, и даже излишней чёткостью Пашка увидел, как, шагая между путями, поглощённый мыслями и музыкой, с ограниченным из-за капюшона обзором он оказался в воздушном смерче, созданном двумя поездами, ехавшими в разных направлениях. И как его засосало под один из них и разломало, убило. И как машинист экстренно затормозил. И вышел потом из кабины электровоза, и просто стоял, смотрел.
Ото сна Пашка очнулся с криком, в холодном поту; заозирался. Закрыл глаза. Ощупал себя: руки, ноги. В голове всплыло слово: живой. Он помусолил его в мыслях, потом на кончике языка и произнёс уже вслух: - Живой. ....... Вечером, когда Тося примчалась после школы домой, её ждал сюрприз. - Пойдём на кухню, - сказал отец. - Я нашёл кое-что. Тося взволнованно прошла туда и увидела лежащие на столе наушники - чёрный провод с двумя кругляшками. - Я не уверен, что это... - только и успел произнести отец. Тося схватила наушники в горсть, прижала к лицу и взвыла, рухнула на пол. Она узнала бы их из тысячи - её подарок Пашке, врученный ему на день рождения. В тот день они кормили котов.
Часть шестая. Котоангел
- Ты скажи, скажи, Серёжа, Ты зачем надел калоши? Ведь ни в поле, ни в саду Грязи нет! - А я найду!
Тося ехала в тряском автобусе, уставившись в окно. Маленькая девочка, сидящая позади неё с мамой, декларировала, кажется Агнию Барто. Тося горько усмехнулась: каждый из нас в чём-то Серёжа и ищет приключений на свою, как сказал бы Пашка, "жёпу" - именно так, через "ё" и сказал бы. Вот и сам он похоже, влип во что-то похожее: наушники, найденные на железнодорожных путях, прямо таки орали об этом. Но тот факт, что самого Пашку или его запчастей там обнаружено не было, давал Тосе надежду, что сам он живой, просто по-прежнему дуется на неё из-за фигни.
В тот день они кормили банду котов, которых звали по именам мушкетёров, и Тося начала рассказывать, что вот этот белый, Д'Артаньян, похож на кота из легенды, которую ей рассказывала в детстве мама. Мол, белые коты с медовыми глазами - это воплощение ангелов, которые охраняют от невзгод и исцеляют от болезней. И что ночью у них отрастают крылья, и они могут пролетать сквозь стены. Она сама слышала от своей бабули, пережившей и мор, и голод. Мол, когда та совсем была без сил, к ней ночью прилетел такой кот, а утром она обнаружила на столе пакетик с белыми сухарями.
Пашка сказал, что это, видимо, были галлюцинации. Тося возразила, что ведь сухари были съедобны, материальны, они не могли быть галлюцинациями. Они спасли человека от голодной смерти. Пашка сказал, что это, мол, бред какой-то и сказки, и не может такого быть. Реалист хренов. Ну и пошло-поехало, разругались в хлам. И где он только теперь ходит, дурак дураком, ещё и подарок на рельсы выбросил... Вот так и делись сокровенным.
Тося смахнула слезу, прижала к себе рюкзак с кошачьим кормом и снова уставилась в окно.
Глава седьмая. Баба Маня
Тося ехала кормить котов, и по пути решила забежать к бабе Мане. Баба Меня была парализована ниже пояса после автоаварии - это Пашка рассказывал, который их и познакомил. Сама Тося из вежливости, конечно, об этом не спрашивала.
Обычно Пашка навещал бабМаню по четвергам, и сегодня был как раз он, четверг. Ну, она же будет его ждать, надо хоть предупредить человека. Поэтому родители Пашки дали Тосе ключи, сделанные специально для его визитов, и она отправилась в гости.
И у бабы Мани, как мы знаем уже, был пёс Тайсон, французский бульдог, который послужил причиной дружбы ребят.
Тося открыла дверь ключом и с порога крикнула: - БабМань, а это я! Тайсон выскочил её встречать, виляя задом с куцым хвостом-крючком и похрюкивая. Тося погладила его по крепкому лбу и зашла в комнату. - Здравствуй, Тося. А Паша, что? - первым же делом спросила та, с усилием садясь в кровати. И Тося рассказала, что он пропал, и как они поругались, и вот уже третий день, как от него ни слуху, ни духу. И как искать его - неизвестно. Листовки с ориентировками уже разосланы по району и расклеены, а толку ноль.
- Я как чувствовала... Родители переживают, наверное, - задумчиво произнесла баба Маня. Тайсон, хрюкая, приволок Тосе резиновое кольцо - свою новую игрушку. Он положил её у ног и забегал кругами, стуча когтями по линолеуму. - Мы все переживаем, - вздохнула Тося. - Вот наушники только нашлись, на железной дороге. И она показала находку, вытащив их из кармана и тут же убрав обратно. И расплакалась. - Ну будет, будет... - Почему он не возвращается? - Тося уставилась на потолок отчаянным взглядом. - Где он сейчас? В лесу? Я вчера весь день там ходила, кричала его, кричала. Холодно же в лесу ночевать! Баба Маня вздохнула тяжело и произнесла: - Давай вместе попробуем поискать. Тося уставилась на неё. Вместе? Она, девчонка, и парализованная старушка? Но та не дала ей времени на раздумья: - Там в комнате, в шкафу, - она махнула рукой, - у меня собрана библиотека. Поди, принеси томик Чехова. Он рядом с преступлением. Синий корешок.
Тося с недоумённым видом встала и пошла в соседнюю комнату, где всю стену занимал огромный стеллаж - от пола до потолка. И там были книги, расставленные по цветовой гамме. Книги с синими корешками стояли на уровне глаз - Тося их сразу увидела. Вот и Чехов.
Чехова Тося невзлюбила после того, как однажды в школьной библиотеке открыла его и попала на рассказ "Нахлебники". Автор писал там про безнадёжность, про лошадь и собаку Лыску, и, дочитав, давясь слезами, Тося ещё долго не могла прийти в себя от финала. Она всё представляла, будто она та самая родственница, к которой пошёл дедок, и будто она вышла ему навстречу, и встретила, и сказала, мол, ничего, откормим и Лыску, и лошадь. Мол, что ж они худые такие, дед? Что ж ты раньше-то не пришёл.
Баба Маня, приняв книгу, сняла с неё обложку, и там оказался не Чехов вовсе, а толстая тетрадка с жёлтыми, как жухлая листва, мятыми страницами. Она была расписана вручную фиолетовыми чернилами и явно гусиным пером. Древний какой-то фолиант, ей-богу. - Ого! - только и сказала Тося. Баба Маня открыла тетрадь посередине - страницы хрустко зашуршали при этом, - и подняла на Тосю немигающий взгляд. - Неординарный случай. Неординарный, - вымолвила она. - Не возбраняется и поколдовать. - Что? - лицо у Тоси вытянулось от удивления. - Поколдовать? - Мы же хотим узнать, где он, - пожала плечами баба Маня.
Глава восьмая. Черти
Итак, Тося принесла бабе Мане Чехова, который оказался вовсе не Чеховым.
- Тебе будет не очень, - покривилась та, - черти всякие будут орать в семь глоток, но ты их не прогоняй, дай высказаться. А там и ответ, чай, придёт. А не придёт, так всё равно попытаться стоит. - БабМань, а ты что, ведьма ли, что ли? - шёпотом спросила Тося, поёжившись. Та не удосужила её ответом, а низким, изменившимся голосом произнесла: - Там в тумбочке, в нижнем ящике платок возьми. На глаза себе повяжи. Не надо тебе смотреть. Тося послушно вытащила из тумбочки платок - белый в бирюзовый цветочек - и деревянными пальцами кое-как завязала себе глаза.
Баба Маня раскрыла свой фолиант пошире и принялась читать. Тайсон, попятившись и скуля, скрылся к ней под кровать, еле туда протиснувшись. - За тридевять земель ли, за триста ли озёр, за перекрёстком семи дорог ли, на седьмом ли облаке, под корнями ёлок дремучих... не томи, покажи, подскажи, - она закатила глаза так, что засверкали белки, - белыми словами да приди к нам в уши ответ... - и нечеловечески взвыла: - Па-а-авел! Из-под кровати донёсся жалостливый скулёж.
Повязка у Тоси упала, но она сидела зажмурившись, не в силах разлепить глаза от ужаса. Сначала вроде как ничего не происходило. Но затем у неё в голове раздалось мерзкое хихиканье, за ним - ещё, и вскоре разноголосье чертячьего смеха заполонило голову. Один из них сильно шепелявил, будто набрал полный рот горячей картошки. - Сощинение она написала, щитал? Шопли одни и шлёзы. Штыдоба, перевод бумаги! Бумага щас знаете пощём? А ведь это деревья всё! А она бездарщину пишет свою и пишет. - Это всё ради оценки, пятёрку за четверть ей захотелось. Папа обещал, что если будут пятёрки все, то он ей телефон тот розовый купит. С феями на футляре. - Розовый? Што за бред. Отвратительный швет, гадкий. Шама выбирала, небощь. Бешвкусица-то, прошти гошподи. На голос зашикали: - Всуе не упоминай, а то ангел какой припрётся. Мало тебе котоангела этого? - Шнежок-то который? Я его камнем прямо в полёте подбил - учись, шалага. Он летает теперь, как над Мошквой фанера, - так сильно заржал в голосинушку басом чёрт, что аж поперхнулся.
Тося села ровнее и заговорила: - Эй, черти! Я вас сама сейчас камнем! - А на прошлой неделе Диана у ней линейку отобрала, так эта нет, чтоб подраться, а в слёзы сразу. Нюня сопливая, всё на словах только. - Хватит! - гаркнула на них Тося, но голоса не унимались. Они как будто даже не слышали её, продолжая по-чёрному обсуждать, как это делают иногда нерадивые взрослые, говоря о ребёнке в его присутствии и в третьем лице.
- В магазин пришла, - хмыкнул один из чертей, - и побоялась купить сырок! - Так денег-то нет. А украсть кишка тонка! - С Пашкой этим бутылки пошли собирать: кошкам своим на корм чтобы было. Как бомжиха! Благотворительность за похвалу - моё любимое, эгогищное! - Это неправда! - в негодовании крикнула Тося. - Ни за какую ни похвалу! - И коробки потом в магазине ходили клянчили на макулатуру, - поддакнул чёрту другой и процитировал: - «Бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета — порок-с». - Это осознанное потребление! Мы не бомжи! - продолжила бушевать Тося, махая кулаками, безуспешно отбиваясь от навязчивых голосов. - Никому откажать не может. Шпишать - да пошалуйста. Штиралку или ручку последнюю подарить - пошалуйста. Бежотказная, словно шлюха! Швой бутерброд отдать - да ради бога! - Не на-а-до всу-у-уе! - скривился, проскрипел один из голосов. - Замолчите уже! Замолчите! - захныкала Тося, стискивая голову руками.
Баба Маня, ушедшая в транс, утробно запела настолько низким голосом, что по батарее застучали соседи: - Во имя полной Луны заступницы, да Полярной звезды наставницы, да Света с седьмого облака... У-у-утоли печа-а-али на-а-аша, говори, где ходит Па-а-аша-а-а! Стёкла в окнах задребезжали, в комнате как будто даже пригасило свет; дрогнули стены, как от лёгкого землетрясения.
- Молочко пьёт, - тонко проголосил один чёрт. - Молощко, - испуганно поддакнул ему второй. - Тепло ему, под охраной он. - Забыл только кто он, что он, откуда. Затем шёпотом просвистело: - Валим! И голоса пропали, будто и не бывало. В комнате снова стало светло и тихо.
Баба Маня с рычанием вскинула руки и повалилась на спину. Тайсон звонко залаял. Тося открыла глаза - её ощутимо трясло, но не от холода. В дверь тут же настойчиво позвонили - два длинных, один короткий. Тося стащила съехавший с глаз платок и пошла открывать.
За дверью стояла женщина со скалкой в руке. Вид у неё был воинствующий и испуганный одновременно. Предупреждая вопрос, Тося заулыбалась максимально правдоподобно и торопливо вымолвила: - Телевизор. Простите. На новости переключили случайно, а в пульте возьми батарейки, да и сядь. Мы уже, - она споткнулась на слове, - выключили... Убавили... Простите. Женщина шмыгнула носом, опустила скалку и, так ничего и не произнеся, ушла восвояси. - Ещё и врёт, не крашнеет, - где-то на задворках сознания прошепелявил чёрт.
ОНИ УХОДЯТ ПО РАДУГЕ
Пашка, Тося и коты
Часть первая. Тайсон
Учебный год для Пашки начался ужасно: он влюбился, причём безнадёжно.
Диана. Она сидела в правом ряду по диагонали, и Пашка все уроки пялился на розовое ушко девушки и её пшеничные пряди волос, всегда распущенные. Иногда Диана, сделав нарочитую улыбку, поворачивала голову в его сторону: мол, может хватит? И тогда Пашка резко утыкался взглядом в стол и буравил уже его, становясь пунцовым, как помидор.
Ради неё он сегодня с утра нагладил джинсы - отпарил и даже навёл на них стрелки, - и так долго причёсывался перед выходом, что даже мама что-то заподозрила, кажется. Стрелки на джинсах, ага.
Он всё хотел признаться. Пару дней назад даже надрал у соседки тюльпанов, проникнул в подъезд Дианы, сунул букет за дверную ручку, позвонил и убежал.
Она так и не поняла, кто подарил ей цветы.
Пашка, будучи ярым подписчиком её инстаграма, узнал, что тюльпаны ей совсем не понравились. Диана любила снимать "видосики за лайкосики" и на публику довольно безжалостно ощипала лепестки и тычинки, вырывая их наманикюренными пальчиками и озвучивая сей акт вандализма нелестными эпитетами в адрес дарителя. В конце поучительным тоном прозвучало: "Девочки! - с выразительной буквой "ч-ч-ч", разумеется. - Не связывайтесь с неудач-ч-чниками!"
На следующий день Пашка пришёл в класс, уселся за парту и хмуро уставился в окно: на верхушках зеленеющих клёнов, перекаркиваясь, строили свои гнёзда вороны, в небе чертил белую полоску реактивный самолёт.
Между лопаток больно ткнули карандашом. Пашка обернулся.
Сзади сидела новенькая, как там её... Тоня, Тося... Таня... вроде бы Тося всё ж.
- Абакумов! - прошептала она. - Ты строение клетки нарисовал?
Чёрт! Пашка уставился в раскрытую и пустую тетрадь. Биологичка была вредной и почём зря ставила двойки, а за двойки родители отбирали приставку. Училка любила проверять домашку, вызывая к доске с тетрадью. Каждый раз, выбирая жертву, Зоя Михална - так звали биологичку - словно ягуар на охоте, обводила всех внимательным взглядом из-под бровей и один раз - Пашка видел это собственными глазами! - даже облизнулась, размазав при этом помаду. Всякий раз газелью для публичного поедания почему-то становился конкретно он.
Паша повернулся на сто восемьдесят градусов и зыркнул в тетрадь новенькой. Там красовалась овальная клетка - с вакуолями, ядром и, простихоспде, митохондриями.
- Дай списать! - и, не спрашивая разрешения, он схапал тетрадь себе.
Зоя Михална подняла на него тяжёлый взгляд ягуара.
"Блин", - подумал Пашка так громко, что кажись полкласса услышало.
- Абакумов, к доске, - скомандовала биологичка.
- Блин! - выдавил Пашка уже вслух, привставая.
Едва он сделал пару шагов, как Зоя Михална добавила:
- Тетрадь с собой, - и процедила для всех, издевательски: - А сейчас Абакумов расскажет нам про строение клетки.
Пашка вернулся к парте, бросил отчаянный взгляд на новенькую и заграбастал её тетрадь, с которой так и не успел ничего перерисовать. Тося быстро-быстро заморгала куцыми ресничками и нервно вгрызлась в заусенец на безымянном пальце.
* * *
На перемене Пашка окликнул новенькую.
- Что? - заулыбалась она.
- Спасибо, - шмыгнул он. - За клетку.
- Хорошо ещё, Ягуариха не смекнула, что тетрадь чужая, - Тося застегнула молнию на рюкзачке, закинула его на плечо и затараторила: - Кстати, про клетки. Я хожу в ветклинику рядом помогать: клетки в стационаре чистить, полы мыть, столы протираю, а ещё мне салфетки крутить дают, жаль, мне остальное не разрешают, мелкая ещё, говорят. А я ветеринаром хочу стать, а ты кем пойдёшь после девятого? А я сейчас котов кормить пойду, они здесь за углом в подвале живут, айда со мной?
Пашка огляделся по сторонам. Казалось, весь мир пялится на них и вот-вот начнёт тыкать пальцем и верещать что-нибудь вроде "тили-тили теста". Но нет, никто не пялился. Только из гардероба, виляя бёдрами, по-королевски вышла Диана, и Пашка приклеился к ней тоскливым взглядом.
Подойдя прямиком к зеркалу, она принялась поправлять бирюзовый берет, а затем достала из кармана бежевого пальтишка помаду и стала медленно красить губы, открыв рот буквой "О".
Помада была истошно-алой.
Пашку вырвал из слащаво-густого тумана настойчивый голос.
- Ну? Ты идёшь?
Он вздрогнул. Тося смотрела на него внимательно, аж склонилась, и, вздохнув, добавила:
- Всё с тобой ясно. Я пошла.
- Постой, новенькая, - Пашка вскочил, стараясь не смотреть в сторону зеркала и Дианы, и громко выкрикнул: - Давай рюкзак понесу.
- Да он лёгкий, ты что! - засмеялась Тося, но тот так резко сдёрнул с неё рюкзак, что почти отнял.
- Пошли, - буркнул Пашка и демонстративно направился к выходу. Какой-то петлёй направился, не прямиком - так, чтобы в зеркале отразиться.
Диана однако, занятая своим ртом, даже не заподозрила, что кто-то за её спиной отчаянно хочет, чтоб она заметила, как старательно он помогает другой девчонке.
Уже на улице Тося захохотала.
- Дай сюда, хватит уже выпендриваться!
Пашка насупился, отдал рюкзак и уныло ответил:
- Ладно, до завтра.
- А коты? - растерянно спросила Тося.
- У меня важное дело.
- Дашь телефон? А я тебе свой продиктую.
Пашка сунулся в карман и вытащил оттуда упаковку бактерицидных салфеток. Сунул обратно, пока новенькая не заметила, - а то напридумывает себе всякой всячины, опять хихикать начнёт! - и достал уже телефон.
Они обменялись номерами и разошлись в разные стороны.
Пашкиным важным делом была баба Маня, его крёстная. У неё был слабый иммунитет, и салфетки Пашка носил ради неё: всякий раз протирал руки, прежде чем к ней зайти. Но не только иммунитет, к сожалению.
Пять лет назад она попала в тяжёлую автоаварию - машину подрезал какой-то гопник; фура пришлась в лобовую, прямо в водительское; а следом ударила в бок встречная легковая: муж бабы Мани погиб, а у самой отказали ноги. Сидеть она ещё могла, но не ходить.
Вместе с ней в доме жил французский бульдожка по кличке Тайсон. Пашку Тайсон встречал как родного: радовался, тащил изо всех углов игрушки, путался под ногами и хрюкал от счастья, пуская слюнявые пузыри.
За бабой Маней ухаживала соцработница Света - белокурая, полная и немногословная женщина: готовила, прибиралась в доме, выгуливала собаку, - помогала, в общем. А Пашка просто в гости захаживал, развлекал разговорами.
Но тот день у Пашки точно не задался.
Как и всегда, он тщательно протёр руки салфеткой, открыл дверь ключом, которым его снабдили, и зашёл в квартиру. Тайсон ломонулся его встречать - только когти об линолеум зашоркали, застучали. Хрюк, хрюк!
- Баб Мань, это я! - поздоровался Пашка, заходя в комнату.
- Пашенька, дорогой, ты сегодня рано, как никогда, - радостно заговорила баба Маня, садясь на кровати. - Как день у тебя прошёл?
Паша хотел было рассказать, что едва не завалил биологию, но в этот момент случилось непредвиденное: он положил салфетку на табурет, и она свалилась оттуда на пол.
Тайсон в одно мгновение салфетку эту и слопал.
- Фу! - заорал Пашка, кидаясь к собаке. - Тайсон! Плюнь! Фу!
Пёс, решив, что с ним играют, бросился прочь. На третьем круге почёта Пашка изловил его и сунулся пальцами меж зубов. Там было море слюней, а салфетки не было.
Тайсон недоумённо уставился на парнишку - мол, что тебе, жалко? - вырвался и совершил глотательное движение, которое засвидетельствовало, что пищевод был только что тщательно продезинфицирован, а сама салфетка упала в желудок.
Пашка взвыл:
- Баба Маня! Тайсон! Он проглотил салфетку!
- Ой, не беда, - та махнула рукой. - Он же как пылесос. Проскочит!
- Большую! Синтетическую! - Пашка достал из упаковки ещё одну и наглядно продемонстрировал: - Вот такую!
Женщина посмотрела на размеры, и на лице её отобразилось отчаяние: не-а, никак не проскочит точно.
- Я сейчас, сейчас... - Пашка нырнул пятернёй во взлохмаченный чуб на голове, выдрал клок и выдал: - Сейчас новенькой позвоню!
Телефон был выужен из кармана, найден номер.
- Алё, новенькая, привет, - запыхтел Пашка в трубку. - Слушай, тут бульдог у нас салфетку сожрал. Синтетическую. Большую.
- Ага... Поняла, - хмыкнула на том конце Тося.
- Ты смеёшься там, что ли? - взвыл Пашка. - Делать-то что? Это опасно?
- Инородка, - пояснила новенькая. - Если к вечеру не достать, то придётся резать - наши так говорят обычно.
- Достать? Как я её достану тебе? - заголосил Пашка.
- Ну там наркоз нужен... - Тося замолчала, раздумывая. - Потом гастроскоп ещё.
- Чё?
- Прибор такой, которым через рот в желудок залезают и вытаскивают предмет, не разрезая собаку. Но он же у вас бульдог?
- Бульдог. Французский. Ага.
- Порода брахицефальная, - с протяжным вздохом раздалось на том конце.
- Брахи... Чего?
После многозначительной паузы Тося продолжила говорить:
- Наркоз для таких собак опасен, говорю.
- Опасен?
- Абакумов, ты эхо, что ли? Погоди, я у котов, сейчас в клинику позвоню и узнаю, что ещё можно сделать, - ответила Тося и резко повесила трубку.
Пашка уставился на телефон. Последующие десять минут прошли в ожидании.
Наконец Тося перезвонила. Пашка включил громкую связь.
- Говорят, ещё можно вызвать рвоту, чтобы собаку в клинику не таскать.
- Рвоту? - опять же переспросил Пашка.
Женщина присела на кровати удобнее.
- Ну да, - раздалось из телефона. - У вас есть перекись водорода? Сколько он весит?
- Ну, килограммов десять-одиннадцать, - прикинула на глаз баба Маня.
- Значит нужно пять миллилитров обычной перекиси развести в половине стакана воды и всё это выпоить вашей собаке.
- Ладно, давай, до связи, - ответил Пашка, озираясь в поисках необходимого.
Перекись быстро нашлась, как и мензурка для вычисления пяти миллилитров, и стакан с водой. Пашка развёл волшебный эликсир.
А дальше начался цирковой номер "Поймай собаку".
Пашка бегал за Тайсоном, тот - от него. Пёс радостно выл и повизгивал на поворотах, никак не ожидая, что сегодня с ним будут так интенсивно играть. Пару раз Пашке удалось поймать его, но упругое мускулистое тело с лёгкостью вырывалось и галопом скакало дальше - в прерии соседних комнат.
В конце концов взмокший Пашка в изнеможении рухнул на пол.
- Пашенька, давай я тебе как-нибудь помогу, - раздался из комнаты голос бабы Мани. Она подозвала собаку к себе: - Тайсон, мальчик мой, иди ко мне.
Тайсон процокал к кровати и встал на задние лапы: забраться сам он не мог. Пашка подоспел вовремя, подпихнул пса под зад, и тот взгромоздился на кровать к бабе Мане.
Женщина схватила пса покрепче, и они с Пашкой принялись заливать ему мензуркой за щёку перекись, разбавленную в воде. Пёс хрипел, булькал, пузырился, изо рта текли сосульками слюни, и внутрь попадало далеко не всё. Далеко, далеко не всё.
Реальность последующего превзошла все ожидания. Если в собаку и влилось полстакана, то дальше был Самсон и Армагеддец в виде изливания пузырящейся блевотины в количестве не менее литра - и все они прилетели Пашке на отглаженные штаны.
Проблевавшись, бульдог вырвался из рук, спрыгнул с кровати и умчался прочь. Картина напоминала экспозицию "Иван Сусанин и немцы" - всё было мокрым, точно в болоте: одеяло, баба Маня, прикроватный столик, Пашка, - и не просто мокрым от воды. То были слюни с желудочным соком и белой пенкой.
Но самым страшным было не это, а то, что среди наблёванной лужи салфетки не оказалось.
Пашка ринулся вслед за собакой и чуть не поскользнулся - там была ещё одна лужа. Бульдожка сидел поодаль и с презрением созерцал предателя, навсегда подорвавшего у собаки веру в человечество. Затем раздался крякающий звук, и у пса изо рта вывалилась белым комком вожделенная инородка.
- Ну слава богу! - радостно заголосил Пашка, завладевая ею.
Когда источник тревоги был утилизирован, а лужи подтёрты, он сказал:
- Пойду я домой, переоденусь.
- Давай, Пашенька, - ответила баба Маня. - Спасибо тебе. А то беды было бы не миновать. А вечером Света придёт, доубирает тут.
- Хорошо хоть резать его не придётся.
Вид у Пашки и правда был жалкий: штаны и рукава все склизкие, мокрые, однако лицо светилось чистейшим счастьем - справились, решили проблему!
Он вывалился из подъезда, набрал номер Тоси и столкнулся нос к носу с Дианой, которая вышагивала по тротуару, словно по подиуму. Она начала медленно мерить его презрительным взглядом, дошла до заблёванных штанов и вымолвила:
- Держись от меня подальше, дебил.
- Да пошла ты, дура набитая, - хмыкнул Пашка и дальше радостно заговорил в телефон: - Алё! Слушай, Тось, у нас всё получилось. Спасибо тебе большое. Чего там коты твои любят, скажи? Корм какой? Я сейчас подойду к вам!
Диана только фыркнула на него.
***
Через неделю Пашка снова зашёл к бабе Мане. Тайсон встретил его настороженно, сразу ушёл под кресло - конечно, вспомнил.
- Знаешь, Пашенька, - сказала с порога женщина. - У меня вчера такая же салфетка на пол упала, так он посмотрел на неё - и пулей усвистал в дальний угол. Мол, нет уж, спасибо, кушайте это сами.
Пашка пришёл в себя от грома и грохота над головой. Он вжался между бетонными шпалами, точно дикий зверь, и застыл так, затаился, не дыша от ужаса, который набросился на него и подмял, и втиснул всем его худощавым телом в жёсткий гравий.
Когда поезд проехал и скрылся за поворотом, паренёк осторожно приподнял голову и, не поворачивая её, посмотрел вправо и влево, одними глазами. Он находился между двумя железнодорожными путями, идущими параллельно – от горизонта и до поворота, уходящего вправо. Рельсы утопали в белом - мелкие цветочки на тонких тугих стебельках заполоняли собой всё пространство; одуряюще медовый запах душно вливался в лёгкие.
Вечерний сумрак сгущался, камни впивались в живот и колени - в правом яростно пульсировала боль. Пашка дотронулся до затылка, испачкал пальцы в чём-то липком и красном. Облизал это. Это было солёным - рот сразу наполнился слюной; заподташнивало.
Голова дико гудела, что-то тупо отдавало в плечо. Парень попробовал встать, но тут же с криком рухнул обратно.
Лёгкой дымкой в воздухе начинал конденсироваться туман. Пашка уставился на свои пальцы, пощупал лицо, перевалился набок. Заозирался по сторонам.
Несколько крылатых чёрных тварей, облюбовавших ближайшие тополя, с любопытством поглядывали на него, перекаркиваясь. Пашка принялся ощупывать себя дальше и наткнулся на чёрный шнурок, который торчал у него из-за ворота, раздваивался и заканчивался двумя мягкими шариками. Он потянул за него, дёрнул, и тот, натянувшись струной, чпокнул и откуда-то изнутри оторвался. Это были наушники. Пашка откинул странную струну от себя подальше. Затем приподнялся и пополз на карачках к рельсам, подминая сурепку. И там застыл – уставился на полотно, отполированное до блеска колёсами; дотронулся до него, одёрнул руку. Гремящий громадный зверь, проехавший здесь, обещал вернуться - по металлу шёл едва уловимый гул.
- Кар! Кар! Кар! – заголосила ворона так истошно и близко, что парень вновь прижался к земле.
Вдалеке за поворотом раздался знакомый грохот. Тяжело дыша, Пашка перевалился через рельсы – одну, вторую, - и кубарем укатился в кусты прежде, чем пассажирский поезд промчался снова уже в другом направлении, распугав ворон своим появлением. Пока он ехал, парень лежал в ивняке, сжавшись в калач, обхватив голову, зажав уши руками и громко мыча, точно глухонемой.
Когда вновь наступила тишина, он отдышался, нащупал лежащую рядом более-менее прямую палку, опёрся на неё и кое-как встал. И качаясь, сильно хромая, побрёл себе сквозь кусты, периодически заваливаясь и обнимаясь с берёзками, растущими тут же. Когда Пашка впилился в очередное дерево, в заднем кармане его испачканных и разодранных на коленях джинсов загремела мелодия и раздалось протяжное, заунывное: «Домо-о-о-о-ой!»
Он судорожно заощупывал себя, вытащил чёрный плоский прямоугольник из кармана и отшвырнул в траву. Пропев ещё какое-то время, странная штука заткнулась, - тогда Пашка осторожно приблизился и поднял её. Там высветилось: «25 пропущенных вызовов». Он уставился на строчку из кривых иероглифов на экране, тупо заморгал, оглядел штуковину с разных сторон: там были кнопки и несколько дырок. Сглотнув, Пашка медленно сунул её обратно в карман штанов и, опираясь на палку, двинулся дальше – казалось, он не просто хромает, а напрочь забыл, как это можно - двигаться вертикально. Так, пьяно качаясь и периодически падая в остывающую осоку, одетую в вечерний туман, он и выбрался на дорогу – плоскую, длинную ленту, уходящую в сумерки.
Алмаз работал дальнобоем уже лет двадцать и насмотрелся всякого. В тот вечер он гнал исхоженной трассой на север, слушая радио и расслабленно держась за баранку, но и не теряя бдительности, – по весне асфальт, не желая приживаться после очередного ремонта, пластами сходил на обочины, оставляя изрядные ямы; к тому же видимость размывалась сизым туманом. Дорога была на удивленье пуста.
Лежащее на разделительной полосе тело Алмаз увидел издалека.
- Ёхарный бабай! – только и выдал он, притормозив в нескольких метрах от пацана. Выскочил из кабины.
Пашка лежал на дороге в позе зародыша, обняв палку и крупно дрожа. На голову был накинут капюшон, джинсы порваны и испачканы.
- Эй! – наклонился к нему Алмаз. – Жить надоело?
Пашка вскочил, как ошпаренный, тут же вскрикнул, припал на колено и выставил перед собой палку.
- Тихо, тихо, - заговорил Алмаз и протянул задумчиво: - О-о-о-о… В дурдоме каникулы, не иначе. Весеннее обострение.
Парень залопотал на неизвестном наречии, но, судя по интонации, что-то воинствующее. Странное существо перед ним, одетое, как и он, в одежду, упёрло руки в бока и затряслось от хохота; у него изо рта посыпались какие-то звуки, сливающиеся в цепочки:
- Ну всё, всё, ты победил. Уйди с дороги, дай проехать уже.
Пашка не уходил. В кармане его штанов опять зазвонил телефон. Он захлопал себя свободной рукой, вытащил источник громкого звука, хотел снова отбросить, но удержался. На экране горело две кнопки - красная и зелёная. Телефон продолжал петь рингтоном: «Домо-о-о-о-ой!»
- Не ответишь? – Алмаз склонил голову набок.
Телефон ещё какое-то время поорал, а затем мелодия оборвалась: экран поглотила кромешная чернота; видно вышла зарядка.
- Пойдём, я подвезу тебя до Малиновки. Тебе врач нужен. Ну или ещё кто, - Алмаз протянул парню руку, а второй указал на кабину своей машины. – Пойдём!
Тот недоверчиво покосился на огромное металлическое чудовище с горящими глазами по бокам.
……
Алмаз был добряком по жизни, он часто подвозил путников, подбирая их, шагающих по краю дороги – часто это были и автостопщики с огромными пыльными рюкзаками, и просто тётки, бредущие до деревни с вёдрами клюквы или брусники. Он бы напоил парнишку горячим чаем из термоса, бросив в кружку добрую жменю рафинада, и отсыпал бы белых сухариков из своих сокровенных запасов. И довёз бы его до посёлка, и там передал участковому фельдшеру; который без всяких там приборов и МРТ диагностировал бы на глазок сотрясение мозга, как минимум, и уложил пациента в стационар.
Если бы Пашка сел к нему.
Но он не сел.
Вместо этого, он развернулся и ломонулся с дороги прочь, в лес, - ломая валежник, падая и спотыкаясь, - да так и исчез в сумерках и тумане.
Треск веток стих вдалеке, и где-то на обратной стороне обочины тонко, приступом заголосила ночная птица. Алмаз покачал головой, выругался вполголоса и полез в кабину - он уже и так выбивался из графика.
Папа Тоси вечером вернулся с работы и застал свою дочь в слезах.
- Так, - снимая куртку и сбрасывая ботинки, с ходу начал расспрашивать он. – Кто обидел моего котёночка?
Тося, безобразно икая, выдала:
- Пашка пропал.
- Как пропал? Совсем пропал?
- Да, второй день как.
- А родители что? В полиции были?
- Да, приняли там заявление, сказали разошлют ориентировки. Пап, с ним точно что-то случилось, я чувствую, я никак не могу дозвониться! И на эсэмэски не отвечает!
- Когда ты в последний раз его видела?
- Вчера. Мы… кормили котов… потом к нам пошли... - Тося на мгновение закрыла лицо руками, а затем, всхлипывая, продолжила: - И мы поругались. Из-за ерунды какой-то, слово за слово. Он и психанул, наушники в уши, в капюшон улез, как улитка, и дверью хлобысь! – только его и видела. Злой, как чёрт. А сейчас, - она сделала над собой усилие, но всё равно разрыдалась, - вне до-о-оступа-а-а…
Папа уткнул дочку себе в ключицу:
- Ну будет, будет. Найдётся твой Пашка, никуда не денется.
- Он по рельсам любит гулять, - в глубину рубашки ответила рыданиями Тося. – Вдруг он… Вдруг его…
- Давай так, - папа отодвинул её от себя. – Я завтра возьму отгул и прогуляюсь вдоль этой железной дороги. Может, чего и найду.
- Я с тобой! – вскрикнула Тося, резко отодвинувшись.
- Нет! – отец как отрезал. – Ты завтра идёшь в школу.
…….
Пашка наткнулся на добротный сарай возле деревянного дома, когда уже сильно смеркалось. Изгороди там почти не было – покосилась, упала набок. Он совладал с задвижкой и проник внутрь – сарай оказался коровником. Пахло сеном, животными, деревенским уютом. Внутри на полу лежала чёрная и большая, словно субмарина, лоснящаяся корова. Сверху на ней дремал, распластавшись, белый котяра. Увидев Пашку, корова поднялась, скинув кота. Кот, прижимаясь к земле и сильно хромая, прыснул в угол, скаковой лошадью сиганул через перегородку, за которой был сеновал, зашуршал там и затаился, перепугав мышей – только писк и шорох послышались. Корова запереступала ногами, оттопырила хвост и выдала несколько порций навоза, соорудив на полу смачный блин геометрически правильной формы.
Парень прикрыл за собой дверь, потом поковылял за котом, перебрался через перегородку, ухнул в ароматное, чуть колкое сено и утонул в нём, словно в глубоком матрасе.
…….
Едва начало светать, дверь в сарай открылась, пахнуло утренней прохладой и свежестью.
Внутрь вошла полная женщина – калоши на босу ногу, халат, передник, кипенно-белое полотенце через плечо, пластиковая банка гусиного жира и вёдра, одно из которых было с тёплой водой и плавающей там тряпицей.
- Ох, Семёныч, - спросонья забубнила она, приземляя ведра. – Сколько раз говорить закрывай дверь, дак нет же, упёртый баран ты, ещё и глухня глухнёй…
Из сеновала к ней вылез заспанный кот - спрыгнул, радостно замяукал.
- Не лезь, - отодвинула его ногой женщина.
Какое-то время она помолчала, а затем, будто вспомнив о своей благосклонности и цели прихода, принялась говорить с «кормилицей», попутно подсыпав её комбикорма и наглаживая бока; пододвинула ближе низкую скамеечку для дойки, подставила ведро с водой для ритуала омовения коровьего вымени. Упёрлась в бок головой в платке, повязанном по-бабьи. Тихонько замурлыкала песню. И вскоре в чистое пустое ведро зажурчали ритмично струйки молока, с мелкими брызгами, со звонкой музыкой, олицетворяющей саму жизнь. «Молоко – это белая религия», как говорят.
Подоив корову, женщина откопала где-то в углу глубокую миску, отёрла её изнутри углом передника и плеснула туда из ведра. Закыскыскала, но это было уже без надобности – белый котяра и так всю дойку тёрся об неё тугими щеками, а тут уж не стал ждать особого приглашения.
…..
Кот пришёл к Пашке ночью, щекотно обнюхал усами, улёгся на голове, да так и проспал всю ночь. А утром соскочил, потревожив его сон, и побежал на голос. Голос был грудной, приятный и мелодичный; слова лились, цепляясь одно за другим, и среди них Пашка вдруг выделил слово «дверь», с удивлением заметив, что он с чёткостью и однозначно понял его смысл.
- Дверь, - шёпотом повторил он. И ещё раз, более похоже на оригинал: - Дверь.
Когда женщина удалилась, Пашка вылез из своего укрытия, огляделся по сторонам и увидел кота, который лакал белое и красивое. Голова уже почти не болела, и колено тоже. Парень приблизился к миске, присел рядом на корточки и наклонился, нюхая содержимое. Пахло чем-то родным и вкусным. Кот сыто облизал усы и ушёл в сторонку, оставив почти полную миску молока. Пашка приник к ней и выпил до дна. Было божественно сладко. Он уселся на пол, облокотившись на перегородку и уставился на кота.
«Снежок», - прозвучало в голове по-девичьи мелодично. Повисла пауза.
- Снежок? - повторил он вслух.
Кот принялся жизнеутверждающе умываться, и Пашка, посмотрев на него, начал неожиданно вспоминать.
Они тогда кормили с Тосей котов, живущих в подвале соседнего дома. Котов было четверо, и были они то ли братьями, то ли сдружились так, - словом, тусили вместе. Заслышав шаги и голоса ребят, коты выныривали дружной гурьбой из окна подвала и устраивали музыкальный спектакль из воплей, призывая кормить их быстрее.
И один кот был белым - точь-в-точь, как этот хромоногий жилец в коровнике.
"Снежок", - прозвучало у Пашки в голове повторно, возвращая ему воспоминание о Тосе и банде, живущей в подвале.
Больше в голову ничего не приходило.
Пашка снова залез в душистое сено, закопался в него, в очередной раз распугав окрестных мышей, и заснул.
Ему снился поезд. Вернее, два.
С совершенной, и даже излишней чёткостью Пашка увидел, как, шагая между путями, поглощённый мыслями и музыкой, с ограниченным из-за капюшона обзором он оказался в воздушном смерче, созданном двумя поездами, ехавшими в разных направлениях. И как его засосало под один из них и разломало, убило.
И как машинист экстренно затормозил.
И вышел потом из кабины электровоза, и просто стоял, смотрел.
Ото сна Пашка очнулся с криком, в холодном поту; заозирался. Закрыл глаза. Ощупал себя: руки, ноги. В голове всплыло слово: живой.
Он помусолил его в мыслях, потом на кончике языка и произнёс уже вслух:
- Живой.
.......
Вечером, когда Тося примчалась после школы домой, её ждал сюрприз.
- Пойдём на кухню, - сказал отец. - Я нашёл кое-что.
Тося взволнованно прошла туда и увидела лежащие на столе наушники - чёрный провод с двумя кругляшками.
- Я не уверен, что это... - только и успел произнести отец.
Тося схватила наушники в горсть, прижала к лицу и взвыла, рухнула на пол.
Она узнала бы их из тысячи - её подарок Пашке, врученный ему на день рождения. В тот день они кормили котов.
- Ты скажи, скажи, Серёжа,
Ты зачем надел калоши?
Ведь ни в поле, ни в саду
Грязи нет!
- А я найду!
Тося ехала в тряском автобусе, уставившись в окно. Маленькая девочка, сидящая позади неё с мамой, декларировала, кажется Агнию Барто.
Тося горько усмехнулась: каждый из нас в чём-то Серёжа и ищет приключений на свою, как сказал бы Пашка, "жёпу" - именно так, через "ё" и сказал бы. Вот и сам он похоже, влип во что-то похожее: наушники, найденные на железнодорожных путях, прямо таки орали об этом.
Но тот факт, что самого Пашку или его запчастей там обнаружено не было, давал Тосе надежду, что сам он живой, просто по-прежнему дуется на неё из-за фигни.
В тот день они кормили банду котов, которых звали по именам мушкетёров, и Тося начала рассказывать, что вот этот белый, Д'Артаньян, похож на кота из легенды, которую ей рассказывала в детстве мама.
Мол, белые коты с медовыми глазами - это воплощение ангелов, которые охраняют от невзгод и исцеляют от болезней. И что ночью у них отрастают крылья, и они могут пролетать сквозь стены. Она сама слышала от своей бабули, пережившей и мор, и голод. Мол, когда та совсем была без сил, к ней ночью прилетел такой кот, а утром она обнаружила на столе пакетик с белыми сухарями.
Пашка сказал, что это, видимо, были галлюцинации.
Тося возразила, что ведь сухари были съедобны, материальны, они не могли быть галлюцинациями. Они спасли человека от голодной смерти.
Пашка сказал, что это, мол, бред какой-то и сказки, и не может такого быть. Реалист хренов.
Ну и пошло-поехало, разругались в хлам.
И где он только теперь ходит, дурак дураком, ещё и подарок на рельсы выбросил... Вот так и делись сокровенным.
Тося смахнула слезу, прижала к себе рюкзак с кошачьим кормом и снова уставилась в окно.
Тося ехала кормить котов, и по пути решила забежать к бабе Мане. Баба Меня была парализована ниже пояса после автоаварии - это Пашка рассказывал, который их и познакомил. Сама Тося из вежливости, конечно, об этом не спрашивала.
Обычно Пашка навещал бабМаню по четвергам, и сегодня был как раз он, четверг. Ну, она же будет его ждать, надо хоть предупредить человека. Поэтому родители Пашки дали Тосе ключи, сделанные специально для его визитов, и она отправилась в гости.
И у бабы Мани, как мы знаем уже, был пёс Тайсон, французский бульдог, который послужил причиной дружбы ребят.
Тося открыла дверь ключом и с порога крикнула:
- БабМань, а это я!
Тайсон выскочил её встречать, виляя задом с куцым хвостом-крючком и похрюкивая.
Тося погладила его по крепкому лбу и зашла в комнату.
- Здравствуй, Тося. А Паша, что? - первым же делом спросила та, с усилием садясь в кровати.
И Тося рассказала, что он пропал, и как они поругались, и вот уже третий день, как от него ни слуху, ни духу. И как искать его - неизвестно. Листовки с ориентировками уже разосланы по району и расклеены, а толку ноль.
- Я как чувствовала... Родители переживают, наверное, - задумчиво произнесла баба Маня.
Тайсон, хрюкая, приволок Тосе резиновое кольцо - свою новую игрушку. Он положил её у ног и забегал кругами, стуча когтями по линолеуму.
- Мы все переживаем, - вздохнула Тося. - Вот наушники только нашлись, на железной дороге.
И она показала находку, вытащив их из кармана и тут же убрав обратно. И расплакалась.
- Ну будет, будет...
- Почему он не возвращается? - Тося уставилась на потолок отчаянным взглядом. - Где он сейчас? В лесу? Я вчера весь день там ходила, кричала его, кричала. Холодно же в лесу ночевать!
Баба Маня вздохнула тяжело и произнесла:
- Давай вместе попробуем поискать.
Тося уставилась на неё. Вместе? Она, девчонка, и парализованная старушка? Но та не дала ей времени на раздумья:
- Там в комнате, в шкафу, - она махнула рукой, - у меня собрана библиотека. Поди, принеси томик Чехова. Он рядом с преступлением. Синий корешок.
Тося с недоумённым видом встала и пошла в соседнюю комнату, где всю стену занимал огромный стеллаж - от пола до потолка. И там были книги, расставленные по цветовой гамме. Книги с синими корешками стояли на уровне глаз - Тося их сразу увидела.
Вот и Чехов.
Чехова Тося невзлюбила после того, как однажды в школьной библиотеке открыла его и попала на рассказ "Нахлебники". Автор писал там про безнадёжность, про лошадь и собаку Лыску, и, дочитав, давясь слезами, Тося ещё долго не могла прийти в себя от финала. Она всё представляла, будто она та самая родственница, к которой пошёл дедок, и будто она вышла ему навстречу, и встретила, и сказала, мол, ничего, откормим и Лыску, и лошадь. Мол, что ж они худые такие, дед? Что ж ты раньше-то не пришёл.
- Нашла? - раздался из комнаты голос бабы Мани.
- Да-да, несу! - встрепенулась Тося, аккуратно вытаскивая книгу.
Баба Маня, приняв книгу, сняла с неё обложку, и там оказался не Чехов вовсе, а толстая тетрадка с жёлтыми, как жухлая листва, мятыми страницами. Она была расписана вручную фиолетовыми чернилами и явно гусиным пером. Древний какой-то фолиант, ей-богу.
- Ого! - только и сказала Тося.
Баба Маня открыла тетрадь посередине - страницы хрустко зашуршали при этом, - и подняла на Тосю немигающий взгляд.
- Неординарный случай. Неординарный, - вымолвила она. - Не возбраняется и поколдовать.
- Что? - лицо у Тоси вытянулось от удивления. - Поколдовать?
- Мы же хотим узнать, где он, - пожала плечами баба Маня.
Итак, Тося принесла бабе Мане Чехова, который оказался вовсе не Чеховым.
- Тебе будет не очень, - покривилась та, - черти всякие будут орать в семь глоток, но ты их не прогоняй, дай высказаться. А там и ответ, чай, придёт. А не придёт, так всё равно попытаться стоит.
- БабМань, а ты что, ведьма ли, что ли? - шёпотом спросила Тося, поёжившись.
Та не удосужила её ответом, а низким, изменившимся голосом произнесла:
- Там в тумбочке, в нижнем ящике платок возьми. На глаза себе повяжи. Не надо тебе смотреть.
Тося послушно вытащила из тумбочки платок - белый в бирюзовый цветочек - и деревянными пальцами кое-как завязала себе глаза.
Баба Маня раскрыла свой фолиант пошире и принялась читать. Тайсон, попятившись и скуля, скрылся к ней под кровать, еле туда протиснувшись.
- За тридевять земель ли, за триста ли озёр, за перекрёстком семи дорог ли, на седьмом ли облаке, под корнями ёлок дремучих... не томи, покажи, подскажи, - она закатила глаза так, что засверкали белки, - белыми словами да приди к нам в уши ответ... - и нечеловечески взвыла: - Па-а-авел!
Из-под кровати донёсся жалостливый скулёж.
Повязка у Тоси упала, но она сидела зажмурившись, не в силах разлепить глаза от ужаса.
Сначала вроде как ничего не происходило.
Но затем у неё в голове раздалось мерзкое хихиканье, за ним - ещё, и вскоре разноголосье чертячьего смеха заполонило голову. Один из них сильно шепелявил, будто набрал полный рот горячей картошки.
- Сощинение она написала, щитал? Шопли одни и шлёзы. Штыдоба, перевод бумаги! Бумага щас знаете пощём? А ведь это деревья всё! А она бездарщину пишет свою и пишет.
- Это всё ради оценки, пятёрку за четверть ей захотелось. Папа обещал, что если будут пятёрки все, то он ей телефон тот розовый купит. С феями на футляре.
- Розовый? Што за бред. Отвратительный швет, гадкий. Шама выбирала, небощь. Бешвкусица-то, прошти гошподи.
На голос зашикали:
- Всуе не упоминай, а то ангел какой припрётся. Мало тебе котоангела этого?
- Шнежок-то который? Я его камнем прямо в полёте подбил - учись, шалага. Он летает теперь, как над Мошквой фанера, - так сильно заржал в голосинушку басом чёрт, что аж поперхнулся.
Тося села ровнее и заговорила:
- Эй, черти! Я вас сама сейчас камнем!
- А на прошлой неделе Диана у ней линейку отобрала, так эта нет, чтоб подраться, а в слёзы сразу. Нюня сопливая, всё на словах только.
- Хватит! - гаркнула на них Тося, но голоса не унимались.
Они как будто даже не слышали её, продолжая по-чёрному обсуждать, как это делают иногда нерадивые взрослые, говоря о ребёнке в его присутствии и в третьем лице.
- В магазин пришла, - хмыкнул один из чертей, - и побоялась купить сырок!
- Так денег-то нет. А украсть кишка тонка!
- С Пашкой этим бутылки пошли собирать: кошкам своим на корм чтобы было. Как бомжиха! Благотворительность за похвалу - моё любимое, эгогищное!
- Это неправда! - в негодовании крикнула Тося. - Ни за какую ни похвалу!
- И коробки потом в магазине ходили клянчили на макулатуру, - поддакнул чёрту другой и процитировал: - «Бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета — порок-с».
- Это осознанное потребление! Мы не бомжи! - продолжила бушевать Тося, махая кулаками, безуспешно отбиваясь от навязчивых голосов.
- Никому откажать не может. Шпишать - да пошалуйста. Штиралку или ручку последнюю подарить - пошалуйста. Бежотказная, словно шлюха! Швой бутерброд отдать - да ради бога!
- Не на-а-до всу-у-уе! - скривился, проскрипел один из голосов.
- Замолчите уже! Замолчите! - захныкала Тося, стискивая голову руками.
Баба Маня, ушедшая в транс, утробно запела настолько низким голосом, что по батарее застучали соседи:
- Во имя полной Луны заступницы, да Полярной звезды наставницы, да Света с седьмого облака... У-у-утоли печа-а-али на-а-аша, говори, где ходит Па-а-аша-а-а!
Стёкла в окнах задребезжали, в комнате как будто даже пригасило свет; дрогнули стены, как от лёгкого землетрясения.
- Молочко пьёт, - тонко проголосил один чёрт.
- Молощко, - испуганно поддакнул ему второй.
- Тепло ему, под охраной он.
- Забыл только кто он, что он, откуда.
Затем шёпотом просвистело:
- Валим!
И голоса пропали, будто и не бывало.
В комнате снова стало светло и тихо.
Баба Маня с рычанием вскинула руки и повалилась на спину. Тайсон звонко залаял. Тося открыла глаза - её ощутимо трясло, но не от холода. В дверь тут же настойчиво позвонили - два длинных, один короткий.
Тося стащила съехавший с глаз платок и пошла открывать.
За дверью стояла женщина со скалкой в руке. Вид у неё был воинствующий и испуганный одновременно.
Предупреждая вопрос, Тося заулыбалась максимально правдоподобно и торопливо вымолвила:
- Телевизор. Простите. На новости переключили случайно, а в пульте возьми батарейки, да и сядь. Мы уже, - она споткнулась на слове, - выключили... Убавили... Простите.
Женщина шмыгнула носом, опустила скалку и, так ничего и не произнеся, ушла восвояси.
- Ещё и врёт, не крашнеет, - где-то на задворках сознания прошепелявил чёрт.
Ольга Овчинникова
#Пашка_Тося_ИКоты #Начало #ОльгаОвчинникова