— Ты остаешься — в новой квартире собаке не место, — сказала хозяйка, вынося вещи
Ладу принесли щенком. Рыжий комочек с огромными лапами и ушами, которые никак не хотели стоять. Пётр ворчал: «Зачем нам собака? И так забот хватает». Но через неделю уже сам таскал щенка на руках, приговаривая: «Ну что ты, дурочка, ну чего скулишь?»
Лада росла вместе с семьёй. Встречала Петра с работы, провожала Ирину в школу, охраняла огород от соседских кур. Когда Ира выросла и уехала в город учиться, собака стала единственной «дочкой», которая осталась дома. А потом Петра увезли в больницу. Лада три дня не отходила от калитки — ждала. Галина думала: «Глупая, не понимает ничего». Но когда Петр не вернулся, поняла — собака знала, чувствовала.
Четыре года они жили вдвоём в большом доме. Лада постарела, поседела вокруг морды, но каждое утро встречала хозяйку в прихожей. Каждый вечер укладывалась у её ног. И вдруг — продажа дома. «Мама, тебе одной тяжело, переезжай в город, рядом со мной». Галина сопротивлялась, но устала. Устала топить печь, таскать воду, чинить забор. Согласилась.
Только про Ладу как-то забыла подумать. До последнего дня.
***
— Мам, ну что ты застыла? — Ирина торопливо складывала посуду в коробку. — Время не ждёт, машина через час приедет.
Лада лежала на крыльце, положив морду на лапы. Старая овчарка следила за каждым движением хозяйки, словно понимая — что-то происходит. Что-то окончательное.
— Иришка, — Галина сжала фотографию крепче. — А может, всё-таки попробуем? В квартире-то места хватит, она не маленькая.
— Мама! — дочь выпрямилась, уперев руки в бока. — Мы уже сто раз это обсуждали. Тебе самой тяжело будет — в твоём-то возрасте каждый день с Ладой по лестнице таскаться.
Галина посмотрела в открытую дверь на Ладу. Собака приподняла уши — услышала своё имя в разговоре.
— Она же старая уже, — продолжала Ирина, не замечая маминого взгляда. — Сколько ей? Двенадцать? Тринадцать? Для овчарки это почти старость. Отдадим в хорошие руки, в частный дом. Там ей лучше будет.
В хорошие руки. Галина вспомнила, как четыре года назад, когда Петра увозили в больницу в последний раз, Лада сидела у калитки три дня. Ждала.
— Она моя, Ира.
— Мам, не усложняй. И так нервов на всё не хватает.
Галина обвела взглядом комнату. Вот здесь Лада спала холодными зимними ночами. А вон там у сарайки лежала - караулила двор.
— Ты остаешься, — сказала она вдруг, глядя на Ладу.
Но слова получились какими-то чужими. Неправильными.
Ирина облегчённо выдохнула:
— Вот и умница. Знакомые уже нашлись — Петровы из соседнего посёлка обещали забрать. У них большой участок.
А Лада всё смотрела на Галину. Смотрела и ждала.
***
Машина уехала. Коробки стояли в новой квартире на пятом этаже, а Галина сидела на единственном оставшемся стуле и курила. Давно не курила. Лет пять, наверное. Но сигареты нашлись в кармане старого пальто — забытая пачка.
Хорошие руки, — думала она, затягиваясь. — Что это вообще такое — хорошие руки?
За окном дождь начинался. Мелкий, осенний. В старом доме она бы сейчас слышала, как Лада скребётся в дверь — просится домой с улицы. А здесь тишина. Даже часов нет — забыла повесить.
— Мам, ты как? — Ирина вернулась с пустыми коробками. — Может, чаю сделаем? Или лучше сразу спать? День тяжёлый был.
— А она сейчас где?
— Кто — она?
— Лада.
Ирина замерла в дверях. В руках пустая картонная коробка, на лице — усталость.
— Мам, ну хватит уже! Отвезли к Петровым, она там в тепле, накормлена. Всё хорошо.
Галина докурила, затушила сигарету в пустой банке из-под кофе.
— Знаешь, что Лада делала, когда твой отец в больнице лежал? Она каждое утро к калитке подходила. Садилась и ждала. Весь день. Я думала — дурная собака, не понимает. А потом поняла: она знала. Лучше меня знала.
— Мама.
— Не перебивай. — Голос Галины стал жёстким. — Когда его не стало, я три дня не могла из дома выйти. Три дня! А она приносила мне тапочки. Садилась рядом и носом тыкала в руку. Понимаешь?
Ирина поставила коробку, села на пол рядом с матерью.
— Понимаю. Но это же не значит.
— А что значит? — Галина повернулась к дочери. — Что после тринадцати лет совместной жизни я должна её сдать, как старую мебель?
Галина встала, прошлась по комнате.
— Думаешь, мне легко? Думаешь, я не понимаю, что для тебя обуза? Что проще всё решить за меня?
Молчание. За окном дождь усилился.
— Мам, я не об этом.
— А о чём? О том, что в шестьдесят восемь лет мне пора привыкать жить одной? Без дома, без мужа, теперь и без собаки?
Ирина заплакала. Тихо так, в ладошки.
— Я просто хочу, чтобы тебе было легче.
— Легче... — Галина остановилась у окна. Внизу горели фонари, мокрый асфальт блестел. — А знаешь, что легче всего? Лечь и не вставать. Но я встаю. Каждый день встаю. И знаешь, почему? Потому что кто-то меня ждёт. Кто-то радуется, когда я прихожу. Понимаешь?
В соседней квартире включили телевизор.
— Здесь чужие люди, — продолжала Галина. — Чужие звуки, чужие запахи. А дома, там каждая половица скрипела по-своему. Лада встречала в прихожей, не дожидаясь, пока откроется дверь.
— Мама, хочешь, завтра съездим к ним? Проведаешь её?
Галина обернулась. Дочь сидела на полу, вытирала глаза рукавом кофточки. Совсем как в детстве, когда билась коленку...
— Проведать, — повторила Галина. — Как в больнице. Пятнадцать минут — и до свидания.
— Ну что ты.
— А что я? — Галина подошла к коробке с фотографиями. Достала снимок: Лада, ещё молодая, рыжая, с палкой в зубах.
Ирина взяла фотографию.
— А помнишь, как она тебя от Васькиной собаки защищала? Ты крику столько подняла — весь двор сбежался. А Лада встала между вами и рычала. На Полкана-то рычала! Он в три раза больше её был.
— Помню, мам.
— И что теперь? Она защищала тебя, а ты её — сдаёшь?
Тишина. Только дождь по стеклу барабанит да телевизор за стеной орёт.
Ирина встала, подошла к окну.
— Знаешь, что я думаю? — сказала она тихо. — Что ты права. Что я всё усложнила. Испугалась.
— Чего испугалась?
— Что не справлюсь. С тобой, с собакой, с этой квартирой. Что не вытяну всё это одна.
Галина обняла дочь за плечи.
— А кто сказал, что одна?
Утром Галина проснулась рано. Так рано, что за окном ещё серело. В старом доме в это время Лада уже ждала бы у кровати — мол, пора, хозяйка, день начинается.
А здесь — пустота.
***
Чайник новый не хотел закипать. Или казалось, что не хотел. Галина стояла на чужой кухне и понимала: не сможет. Просто не сможет так жить.
— Ира, — позвонила она дочери в семь утра. — Собирайся. Едем.
— Мама? Куда едем? Что случилось?
— За Ладой едем. Прямо сейчас.
Молчание в трубке. Потом:
— Мама, мы же вчера всё обсудили.
— Обсудили. И я решила. Забираю её.
Через час они ехали к Петровым. Ирина молчала, крепко держась за руль. Галина смотрела в окно и думала о том, как объяснит Ладе, что вчера сделала ошибку. Что испугалась. Что больше не будет.
Участок у Петровых и правда большой. Дом добротный, двор просторный. Лада лежала в будке — старой, но тёплой.
— Галина Степановна? — Петрова вышла навстречу, удивлённая. — А вы чего так рано? Что-то случилось?
— Случилось, — кивнула Галина. — За собакой приехала.
— Как за собакой? Но ведь вы же вчера сами.
— Вчера я была дурой. А сегодня поумнела.
Лада подняла голову, увидела хозяйку — и замерла. Секунду лежала неподвижно, словно не верила. Потом бросилась к калитке. Хвост ходил ходуном.
— Ладочка, — Галина протянула руку через решётку забора. — Прости меня, дурочка. Совсем с ума сошла.
Собака ткнулась носом в ладонь. И тогда Галина поняла: Лада даже не обижается. Просто ждала. Знала, что хозяйка вернётся.
— Галина Степановна, — Петрова была растерянной. — Но у нас же договор был. Мы уже корм купили.
Галина погладила Ладу по голове. Собака сидела на заднем сиденье и смотрела в окно — на дорогу домой. В новый дом.
— Знаешь, что я поняла? — сказала Галина. — Всю жизнь я думала о других. О том, что скажут люди, как правильно, как принято. А сколько раз думала о том, что хочу я? О том, что мне нужно?
Ирина притормозила на светофоре.
— И что же ты хочешь?
— Чтобы Лада была рядом, — просто ответила Галина. — Чтобы утром кто-то радовался, что я проснулась. Чтобы не молчать целыми днями. Чтобы была хоть одна живая душа, которой я нужна. По-настоящему нужна.
Светофор переключился на зелёный. Они поехали дальше.
— А если соседи действительно будут против? — не унималась Ирина.
— А если против, то против. Мы с Ладой тихие. Не шумим, не гавкаем на всю округу. Живём спокойно. А если кому-то не нравится — пусть сами переезжают.
Дома — в новой квартире, которая пока не была домом, но становилась им — Лада обошла все комнаты. Принюхалась, осмотрелась. Галина поставила ей миску с водой, постелила старое одеяло в углу.
— Привыкнем, — сказала она собаке. — Обе привыкнем.
В дверь постучали.
— Вы новая соседка? — На пороге стояла женщина лет шестидесяти, в домашнем халате. — Меня Валентина зовут. С четвёртого этажа.
— Галина, — представилась хозяйка квартиры. — А это Лада.
Валентина улыбнулась:
— Красивая собака. Добрая, видно. У меня тоже был пёс, два года назад умер. До сих пор скучаю.
Галина растерялась:
— Значит, вы не против собак?
— А почему я должна быть против? — удивилась Валентина. — Собака в доме — это радость. Особенно для таких, как мы. Одиноких.
И тогда Галина поняла: она не одна. И не только с Ладой не одна. В этом доме живут нормальные люди.
— Заходите на чай, — предложила она.
Через месяц Галина уже не представляла жизни без утренних прогулок с Валентиной. Они спускались во двор вместе — две женщины и старая овчарка. Лада шла между ними, неторопливо, с достоинством.
— А знаете, что думаю? — сказала Валентина однажды, присаживаясь на лавочку. — Что вы правильно сделали. С собакой-то.
— Да уж теперь поздно думать, — усмехнулась Галина. — Сделано — не воротишь.
— И не надо воротить. Смотрите, как она рада!
Лада и правда выглядела довольной. Освоилась в новой квартире, подружилась с Валентиной, которая частенько угощала её сухариками.
— Мам, — Ирина заехала в выходные. — Ты как-то изменилась.
— В каком смысле?
— Веселее стала.
Галина посмотрела на дочь, потом на Ладу, которая дремала на своём одеяле.
— И не жалеешь? Что решилась?
— Жалею, — кивнула Галина. — Жалею, что колебалась.
За окном начинал темнеть октябрьский день. Лада подняла голову — время вечерней прогулки.
— Пойдём, старая, — Галина взяла поводок. — Валентина уже ждёт, наверное.
И когда они спускались в лифте — она, Лада и Ирина, которая решила составить им компанию, — Галина подумала: вот оно, счастье. Не в больших событиях, не в грандиозных планах. А в том, что есть кто-то рядом. Кто-то, кто просто есть.
ОНИ УХОДЯТ ПО РАДУГЕ
— Ты остаешься — в новой квартире собаке не место, — сказала хозяйка, вынося вещи
Ладу принесли щенком. Рыжий комочек с огромными лапами и ушами, которые никак не хотели стоять. Пётр ворчал: «Зачем нам собака? И так забот хватает». Но через неделю уже сам таскал щенка на руках, приговаривая: «Ну что ты, дурочка, ну чего скулишь?»
Лада росла вместе с семьёй. Встречала Петра с работы, провожала Ирину в школу, охраняла огород от соседских кур. Когда Ира выросла и уехала в город учиться, собака стала единственной «дочкой», которая осталась дома.
А потом Петра увезли в больницу. Лада три дня не отходила от калитки — ждала. Галина думала: «Глупая, не понимает ничего». Но когда Петр не вернулся, поняла — собака знала, чувствовала.
Четыре года они жили вдвоём в большом доме. Лада постарела, поседела вокруг морды, но каждое утро встречала хозяйку в прихожей. Каждый вечер укладывалась у её ног.
И вдруг — продажа дома. «Мама, тебе одной тяжело, переезжай в город, рядом со мной». Галина сопротивлялась, но устала. Устала топить печь, таскать воду, чинить забор. Согласилась.
Только про Ладу как-то забыла подумать. До последнего дня.
***
— Мам, ну что ты застыла? — Ирина торопливо складывала посуду в коробку. — Время не ждёт, машина через час приедет.
Лада лежала на крыльце, положив морду на лапы. Старая овчарка следила за каждым движением хозяйки, словно понимая — что-то происходит. Что-то окончательное.
— Иришка, — Галина сжала фотографию крепче. — А может, всё-таки попробуем? В квартире-то места хватит, она не маленькая.
— Мама! — дочь выпрямилась, уперев руки в бока. — Мы уже сто раз это обсуждали. Тебе самой тяжело будет — в твоём-то возрасте каждый день с Ладой по лестнице таскаться.
Галина посмотрела в открытую дверь на Ладу. Собака приподняла уши — услышала своё имя в разговоре.
— Она же старая уже, — продолжала Ирина, не замечая маминого взгляда. — Сколько ей? Двенадцать? Тринадцать? Для овчарки это почти старость. Отдадим в хорошие руки, в частный дом. Там ей лучше будет.
В хорошие руки. Галина вспомнила, как четыре года назад, когда Петра увозили в больницу в последний раз, Лада сидела у калитки три дня. Ждала.
— Она моя, Ира.
— Мам, не усложняй. И так нервов на всё не хватает.
Галина обвела взглядом комнату. Вот здесь Лада спала холодными зимними ночами. А вон там у сарайки лежала - караулила двор.
— Ты остаешься, — сказала она вдруг, глядя на Ладу.
Но слова получились какими-то чужими. Неправильными.
Ирина облегчённо выдохнула:
— Вот и умница. Знакомые уже нашлись — Петровы из соседнего посёлка обещали забрать. У них большой участок.
А Лада всё смотрела на Галину. Смотрела и ждала.
***
Машина уехала. Коробки стояли в новой квартире на пятом этаже, а Галина сидела на единственном оставшемся стуле и курила. Давно не курила. Лет пять, наверное. Но сигареты нашлись в кармане старого пальто — забытая пачка.
Хорошие руки, — думала она, затягиваясь. — Что это вообще такое — хорошие руки?
За окном дождь начинался. Мелкий, осенний. В старом доме она бы сейчас слышала, как Лада скребётся в дверь — просится домой с улицы. А здесь тишина. Даже часов нет — забыла повесить.
— Мам, ты как? — Ирина вернулась с пустыми коробками. — Может, чаю сделаем? Или лучше сразу спать? День тяжёлый был.
— А она сейчас где?
— Кто — она?
— Лада.
Ирина замерла в дверях. В руках пустая картонная коробка, на лице — усталость.
— Мам, ну хватит уже! Отвезли к Петровым, она там в тепле, накормлена. Всё хорошо.
Галина докурила, затушила сигарету в пустой банке из-под кофе.
— Знаешь, что Лада делала, когда твой отец в больнице лежал? Она каждое утро к калитке подходила. Садилась и ждала. Весь день. Я думала — дурная собака, не понимает. А потом поняла: она знала. Лучше меня знала.
— Мама.
— Не перебивай. — Голос Галины стал жёстким. — Когда его не стало, я три дня не могла из дома выйти. Три дня! А она приносила мне тапочки. Садилась рядом и носом тыкала в руку. Понимаешь?
Ирина поставила коробку, села на пол рядом с матерью.
— Понимаю. Но это же не значит.
— А что значит? — Галина повернулась к дочери. — Что после тринадцати лет совместной жизни я должна её сдать, как старую мебель?
Галина встала, прошлась по комнате.
— Думаешь, мне легко? Думаешь, я не понимаю, что для тебя обуза? Что проще всё решить за меня?
Молчание. За окном дождь усилился.
— Мам, я не об этом.
— А о чём? О том, что в шестьдесят восемь лет мне пора привыкать жить одной? Без дома, без мужа, теперь и без собаки?
Ирина заплакала. Тихо так, в ладошки.
— Я просто хочу, чтобы тебе было легче.
— Легче... — Галина остановилась у окна. Внизу горели фонари, мокрый асфальт блестел. — А знаешь, что легче всего? Лечь и не вставать. Но я встаю. Каждый день встаю. И знаешь, почему? Потому что кто-то меня ждёт. Кто-то радуется, когда я прихожу. Понимаешь?
В соседней квартире включили телевизор.
— Здесь чужие люди, — продолжала Галина. — Чужие звуки, чужие запахи. А дома, там каждая половица скрипела по-своему. Лада встречала в прихожей, не дожидаясь, пока откроется дверь.
— Мама, хочешь, завтра съездим к ним? Проведаешь её?
Галина обернулась. Дочь сидела на полу, вытирала глаза рукавом кофточки. Совсем как в детстве, когда билась коленку...
— Проведать, — повторила Галина. — Как в больнице. Пятнадцать минут — и до свидания.
— Ну что ты.
— А что я? — Галина подошла к коробке с фотографиями. Достала снимок: Лада, ещё молодая, рыжая, с палкой в зубах.
Ирина взяла фотографию.
— А помнишь, как она тебя от Васькиной собаки защищала? Ты крику столько подняла — весь двор сбежался. А Лада встала между вами и рычала. На Полкана-то рычала! Он в три раза больше её был.
— Помню, мам.
— И что теперь? Она защищала тебя, а ты её — сдаёшь?
Тишина. Только дождь по стеклу барабанит да телевизор за стеной орёт.
Ирина встала, подошла к окну.
— Знаешь, что я думаю? — сказала она тихо. — Что ты права. Что я всё усложнила. Испугалась.
— Чего испугалась?
— Что не справлюсь. С тобой, с собакой, с этой квартирой. Что не вытяну всё это одна.
Галина обняла дочь за плечи.
— А кто сказал, что одна?
Утром Галина проснулась рано. Так рано, что за окном ещё серело. В старом доме в это время Лада уже ждала бы у кровати — мол, пора, хозяйка, день начинается.
А здесь — пустота.
***
Чайник новый не хотел закипать. Или казалось, что не хотел. Галина стояла на чужой кухне и понимала: не сможет. Просто не сможет так жить.
— Ира, — позвонила она дочери в семь утра. — Собирайся. Едем.
— Мама? Куда едем? Что случилось?
— За Ладой едем. Прямо сейчас.
Молчание в трубке. Потом:
— Мама, мы же вчера всё обсудили.
— Обсудили. И я решила. Забираю её.
Через час они ехали к Петровым. Ирина молчала, крепко держась за руль. Галина смотрела в окно и думала о том, как объяснит Ладе, что вчера сделала ошибку. Что испугалась. Что больше не будет.
Участок у Петровых и правда большой. Дом добротный, двор просторный. Лада лежала в будке — старой, но тёплой.
— Галина Степановна? — Петрова вышла навстречу, удивлённая. — А вы чего так рано? Что-то случилось?
— Случилось, — кивнула Галина. — За собакой приехала.
— Как за собакой? Но ведь вы же вчера сами.
— Вчера я была дурой. А сегодня поумнела.
Лада подняла голову, увидела хозяйку — и замерла. Секунду лежала неподвижно, словно не верила. Потом бросилась к калитке. Хвост ходил ходуном.
— Ладочка, — Галина протянула руку через решётку забора. — Прости меня, дурочка. Совсем с ума сошла.
Собака ткнулась носом в ладонь. И тогда Галина поняла: Лада даже не обижается. Просто ждала. Знала, что хозяйка вернётся.
— Галина Степановна, — Петрова была растерянной. — Но у нас же договор был. Мы уже корм купили.
— Сколько потратили — верну, — Галина открыла калитку. — Лада, домой.
По дороге назад Ирина наконец заговорила:
— Мам, а если соседи жаловаться начнут?
Галина погладила Ладу по голове. Собака сидела на заднем сиденье и смотрела в окно — на дорогу домой. В новый дом.
— Знаешь, что я поняла? — сказала Галина. — Всю жизнь я думала о других. О том, что скажут люди, как правильно, как принято. А сколько раз думала о том, что хочу я? О том, что мне нужно?
Ирина притормозила на светофоре.
— И что же ты хочешь?
— Чтобы Лада была рядом, — просто ответила Галина. — Чтобы утром кто-то радовался, что я проснулась. Чтобы не молчать целыми днями. Чтобы была хоть одна живая душа, которой я нужна. По-настоящему нужна.
Светофор переключился на зелёный. Они поехали дальше.
— А если соседи действительно будут против? — не унималась Ирина.
— А если против, то против. Мы с Ладой тихие. Не шумим, не гавкаем на всю округу. Живём спокойно. А если кому-то не нравится — пусть сами переезжают.
Дома — в новой квартире, которая пока не была домом, но становилась им — Лада обошла все комнаты. Принюхалась, осмотрелась. Галина поставила ей миску с водой, постелила старое одеяло в углу.
— Привыкнем, — сказала она собаке. — Обе привыкнем.
В дверь постучали.
— Вы новая соседка? — На пороге стояла женщина лет шестидесяти, в домашнем халате. — Меня Валентина зовут. С четвёртого этажа.
— Галина, — представилась хозяйка квартиры. — А это Лада.
Валентина улыбнулась:
— Красивая собака. Добрая, видно. У меня тоже был пёс, два года назад умер. До сих пор скучаю.
Галина растерялась:
— Значит, вы не против собак?
— А почему я должна быть против? — удивилась Валентина. — Собака в доме — это радость. Особенно для таких, как мы. Одиноких.
И тогда Галина поняла: она не одна. И не только с Ладой не одна. В этом доме живут нормальные люди.
— Заходите на чай, — предложила она.
Через месяц Галина уже не представляла жизни без утренних прогулок с Валентиной. Они спускались во двор вместе — две женщины и старая овчарка. Лада шла между ними, неторопливо, с достоинством.
— А знаете, что думаю? — сказала Валентина однажды, присаживаясь на лавочку. — Что вы правильно сделали. С собакой-то.
— Да уж теперь поздно думать, — усмехнулась Галина. — Сделано — не воротишь.
— И не надо воротить. Смотрите, как она рада!
Лада и правда выглядела довольной. Освоилась в новой квартире, подружилась с Валентиной, которая частенько угощала её сухариками.
— Мам, — Ирина заехала в выходные. — Ты как-то изменилась.
— В каком смысле?
— Веселее стала.
Галина посмотрела на дочь, потом на Ладу, которая дремала на своём одеяле.
— И не жалеешь? Что решилась?
— Жалею, — кивнула Галина. — Жалею, что колебалась.
За окном начинал темнеть октябрьский день. Лада подняла голову — время вечерней прогулки.
— Пойдём, старая, — Галина взяла поводок. — Валентина уже ждёт, наверное.
И когда они спускались в лифте — она, Лада и Ирина, которая решила составить им компанию, — Галина подумала: вот оно, счастье. Не в больших событиях, не в грандиозных планах. А в том, что есть кто-то рядом. Кто-то, кто просто есть.
Котофеня