Когда вокруг белела мгла. Там были женщины и дети И эта девочка была. Сперва велели всем раздеться, Потом ко рву всем стать спиной, Но вдруг раздался голос детский. Наивный, тихий и живой: «Чулочки тоже снять мне, дядя?» - Не упрекая, не грозя Смотрели, словно в душу глядя Трехлетней девочки глаза. «Чулочки тоже!» Но смятением на миг эсэсовец объят. Рука сама собой в мгновенье Вдруг опускает автомат. Он словно скован взглядом синим, Проснулась в ужасе душа. Нет! Он застрелить ее не может, Но дал он очередь спеша. Упала девочка в чулочках. Снять не успела, не смогла. Солдат, солдат! Что если б дочка Твоя вот так же здесь легла? И это маленькое сердце Пробито пулею твоей! Ты – Человек, не просто немец! Но ты ведь зверь среди людей! … Шагал эсэсовец угрюмо К заре, не поднимая глаз. Впервые может эта дума В мозгу отравленном зажглась. И всюду взгляд светился синий, И всюду слышалось опять И не забудется поныне: «Чулочки, дядя, тоже снять?»
Их расстреляли на рассвете,
Когда вокруг белела мгла.
Там были женщины и дети
И эта девочка была.
Сперва велели всем раздеться,
Потом ко рву всем стать спиной,
Но вдруг раздался голос детский.
Наивный, тихий и живой:
«Чулочки тоже снять мне, дядя?» -
Не упрекая, не грозя
Смотрели, словно в душу глядя
Трехлетней девочки глаза.
«Чулочки тоже!»
Но смятением на миг эсэсовец объят.
Рука сама собой в мгновенье
Вдруг опускает автомат.
Он словно скован взглядом синим,
Проснулась в ужасе душа.
Нет! Он застрелить ее не может,
Но дал он очередь спеша.
Упала девочка в чулочках.
Снять не успела, не смогла.
Солдат, солдат! Что если б дочка
Твоя вот так же здесь легла?
И это маленькое сердце
Пробито пулею твоей!
Ты – Человек, не просто немец!
Но ты ведь зверь среди людей!
… Шагал эсэсовец угрюмо
К заре, не поднимая глаз.
Впервые может эта дума
В мозгу отравленном зажглась.
И всюду взгляд светился синий,
И всюду слышалось опять
И не забудется поныне:
«Чулочки, дядя, тоже снять?»