Мы, крестьяне Великой Сибири

(испр. и доп.)
К 90-летию Западно-сибирского крестьянского восстания
Лобное место на речном берегу
В названии деревни Черная Вагайского района нет никакой мистики – просто речушка, на берегу которой в давние времена поселились люди, носит имя Черненькая.
Два века назад на левом, высоком, берегу Черненькой местные жители построили церковь – золотые купола видны были издали, а праздничный колокольный перезвон слышен на всю округу.
Глухой зимой 1921 года святое место у храма стало лобным: здесь были убиты десятки крестьян - повстанцев, участников крестьянского мятежа, вошедшего в историю под названием западно-сибирского восстания.
– Старики говорили, – рассказывает мне местный краевед, главный врач чернаковской больницы Анатолий Никитич Копотилов, – что повстанцев и просто зажиточных крестьян приводили сюда со всех деревень. Пули на них жалели – рубили головы, сбрасывали с высокого берега вниз, они катились, как капустные кочаны, по склону, а весной, когда сошел лед, по реке плыли страшные свидетельства тех расправ, вселяя ужас в души и сердца жителей деревни.
Я могла бы ему не поверить – слишком уж неправдоподобно, с точки зрения нормального человека, звучат такие истории, но к тому времени знала уже достаточно о событиях тех давних дней. И не такое знала…
В двадцатые годы церковь закрыли, в тридцатые – разрушили, а когда семьдесят лет спустя решили восстановить и стали копать котлован под новый фундамент – на месте прежнего к тому времени стояла часовня, на глубине не более полуметра нашли множество человеческих останков.
Убитых повстанцев закапывали – слово «хоронили» в данном случае никак не уместно – здесь же, у храма, на скорую руку. Мерзлая земля поддавалась с трудом, так что красноармейцы не дали себе труда выкопать глубокие могилы. Тела скинули в ямы, присыпали сверху землей в полной уверенности – никто не будет их искать, никто не будет задавать лишних вопросов.
– Найденные останки мы сложили в мешок, – рассказывает Анатолий Никитич, – увезли на кладбище и похоронили. Но я знаю, что у храма, где ни копни, обязательно наткнешься на человеческие кости. Здесь одна большая могила.
Спрашиваю: а что же никакого памятного знака жертвам той безсудной расправы не установили? Копотилов в ответ пожимает плечами.
Кстати, напротив церкви, через дорогу, стоит высокая белая пирамидка. Надпись на ней гласит, что здесь похоронены красноармейцы – жертвы все того же мятежа, который официальные идеологи советской власти десятки лет называли кулацко-эсеровским. Вот так: кому-то – памятник, а кому-то – безвестная могила. Впрочем, стоит ли удивляться: вечная память красным «героям» и вечное забвение «бандитам» – явление повсеместное. О событиях кровавого 21-го хотели забыть все – и коммунисты, и сами селяне. Первые – потому что тогда пришлось бы вслух говорить об истинных причинах, приведших к геноциду сибирских крестьян. Вторые – потому что мятеж расколол сибирскую вольницу надвое: каждое село, каждую семью. Брат убивал брата, свояк – свояка, отец – сына, сосед – соседа… И как можно было жить дальше, если не постараться обо всем забыть? – о правых и виноватых, о тех, кто убивал, и кто был убит. Можно ли жить во зле, в ненависти, думая о мести? Или нужно отречься от памяти – ради спасения своих детей, ради продолжения жизни. Странное, искусственное, вынужденное беспамятство.
Старики из глухих деревень, по которым прокатилась волна восстания, те, кто помнит о событиях 21-года уже только по рассказам своих отцов и матерей, отводят глаза, когда задаешь им неудобные вопросы: к чему ворошить прошлое? Надо все забыть. Так легче.
Есть, наверное, и другая причина. Помнят о победах, поражения предпочитают забывать.
Будьте жестоки и беспощадны
Гражданская война прокатилась по югу Западной Сибири в 18-м – 19-м годах и ушла дальше, на восток. В Ишимском уезде, как и по всей Тюменской губернии, наступил зыбкий, как отражение месяца в озёрной воде, мир. А в конце января победоносного для Советской власти 1921 года вспыхнуло восстание крестьян. С ним не могли сравниться ни Кронштадтский мятеж, который поддержали двадцать семь тысяч солдат и матросов, ни Тамбовское восстание, в котором приняли участие около пятидесяти тысяч человек. В Сибири, по самым скромным подсчетам историков, за оружие взялись не менее ста тысяч крестьян. Лозунгом повстанцев стали слова «Победа или смерть!» Судьба даровала им второе. По приблизительным данным, в течение нескольких месяцев 1921 года погибло более 50 тысяч человек – участников восстания.
Ни в одном учебнике истории вы не найдете ни строчки об этой страшной, кровавой эпопее, которую официальные идеологи Советской власти называли кулацко-эсеровским мятежом, старательно избегая разговора и о причинах, которые его вызвали, и о последствиях.
Первая мировая война и последовавшие за ней революции принесли свои печальные плоды: летом 1920-го года в России, опустошенной, разоренной, обезмужиченной, разразился голод. К 1920-му году по сравнению с предвоенным уровнем на 1/3 сократилось производство продукции сельского хозяйства, 30% крестьянских хозяйств не имели посевов; еще 1/3 собирала урожай, недостаточный, чтобы прокормиться. Кадры старой хроники сохранили для нас изможденные лица детей, их тонкие, костлявые пальчики с зажатыми в них хлебными па'йками. Война и голод – две силы, способные выбить трон из-под любой власти. Уж если трехсотлетняя монархия не удержалась, что говорить о власти большевиков, которая не отметила еще и третьей годовщины. Положение нужно было спасать, а для этого накормить Россию. Хлеб в стране был – далеко, за Уральскими горами. И его нужно было изъять – любой ценой. Данные о том, сколько, в действительности, хлеба было в Сибири, приводит в своем очерке «21-й» тюменский писатель К. Лагунов: в приказе тюменского губисполкома и губпродкома от 10 сентября 1920 года за №43 отмечается, что «в Ишимском и Ялуторовском уездах насчитывается до 2-х млн. пудов хлеба, собранного в прошлые годы и лежащего в необмолоченном виде».
И 20 июля 1920 года Ленин подписал декрет «Об изъятии хлебных излишков в Сибири»: «Совет народных комиссаров во имя доведения до победного конца тяжкой борьбы трудящихся с их вековыми эксплуататорами и угнетателями постановляет в порядке боевого (выделено мной – авт.) приказа:
1. Обязать крестьянство Сибири немедленно приступить к обмолоту и сдаче всех свободных излишков прошлых лет (заметим: речь первоначально шла о свободных излишках! – авт.).
2. Виноватых в уклонении … граждан карать конфискацией имущества и заключением в концентрационные лагеря как изменников делу рабоче-крестьянской революции.
Кроме хлеба, продразверстка распространялась на картофель и овощи, домашнюю птицу, табак, мясо, шерсть, овчину, кожи, сено. На плечи крестьянина ложились лесозаготовка, гужевые и иные повинности. И все это ради того, чтобы спасти революцию, которая, по словам самого Ленина, «сибирскому крестьянину никакого улучшения не дала».
К 1920-му году по всей азиатской России (Сибирь и Дальний Восток) скопилось 396,3 млн. пудов зерна. Но прежде, чем называть их излишками, стоит вспомнить, что хранились они не в одном месте, а в миллионах крестьянских хозяйств. К тому же руководителей молодого Советского государства мало интересовал тот факт, что переменчивый сибирский климат сыграл с крестьянами злую шутку: засуха, длившаяся три месяца, не пощадила посевы. К началу продразверстки количество хлебных запасов уже сократилось на треть. Призрак голода бродил по сибирским деревням. Кроме того, с марта 1920 года в Тюменской губернии действовали многочисленные заградительные и продовольственные отряды, изымавшие хлеб. Недовольных государственной политикой крестьян арестовывали, отправляли в тюрьмы и концентрационные лагеря. Но и этого показалось мало. С августа 1920 по январь 1921 года были введены 34 вида развёрстки. Только хлеба и зернофуража нужно было сдать 3,3 и 4,9 миллионов пудов! Две трети задания пало на Ишимский уезд.
Сделать это было невозможно – у крестьян не было такого количества зерна. И все же в конце октября 1920 года Тюменский губисполком издал директиву: выполнить 60 процентов разверстки к 1 декабря 1920 года. «Будьте жестоки и беспощадны ко всем, кто способствует невыполнению продразвёрсток. Уничтожайте целиком хозяйства тех лиц, кои будут потворствовать невыполнению развёрстки. Уничтожайте железной рукой…».
Насчет «железной руки» – это не для красного словца: широкое распространение получила практика захвата заложников. Жизни крестьян в сибирском селе, где сильны были общинные устои, где существовала круговая порука в хорошем смысле этого слова, где сосед всегда мог рассчитывать на помощь соседа, меняли на зерно.
В начале декабря 1920 года член коллегии Тюменского губпродкома Я.З. Маерс писал своему непосредственному начальнику губернскому продовольственному комиссару Г.С. Инденбауму: «… Посылаю тебе копию приказа относительно заложников. Вчера взял 20 кулаков из Боровской волости. Это дает большой моральный эффект. … Это вызвало некоторый ропот. Но, положительно, кулаки поспешили к вывозу хлеба».
29 декабря 1920 года в губернской газете «Известия Тюменско-Тобольского губкома РКП (Б), губисполкома советов и горсовета» был опубликован приказ, подписанный зам. заведующего политбюро Ишимскогоуезда И.В. Недорезова и все тем же Я.З. Маерсом: «… Политбюро приказывает немедленно арестовать всех без исключения кулаков следующих волостей: Локтинской; Теплодубровской; Ларихинской; Казанской; Аромашевской; Ражевской; Усовской; Больше-Сорокинской;
При аресте широко объявить населению, что они берутся заложниками впредь до выполнения продразверстки целиком…».
«В Ражевской волости взято заложниками 14 человек из кулацкого и противодействующего элемента… – сообщал из Голышмановского района уполномоченный В.Г. Стахнов. – Почти каждому гражданину оставлена голодная норма. Все силы и внимание сосредоточены на то лишь, как бы выполнить данные нам боевые (выделено мной – авт.) задания. Взято, что называется, все».
Выполнение разверстки любой ценой! – такова была установка советской власти. Не считаясь ни с какими моральными устоями, ни даже с законами. Методы, которые при этом использовались, порой вызывали недоумение даже у простых сельских коммунистов – таких же крестьян, как и те, кто подвергался разверстке и связанными с ней репрессиями. 8 декабря 1920 года Бердюжская волостная ячейка РКП (б) Ишимского уезда обсуждала вопрос о возможности применения карательных мер к тем, кто отказывается выполнять приказ о выдаче продовольствия: «…на заданный вопрос, допустимо ли садить граждан в холодные амбары, (Инденбаум) заявил, хотя это с точки зрения коммунизма недопустимо, но зато дает возможность выполнить разверстку. … На вопрос, нужно ли оставлять норму хлебных продуктов 13,5 пудов в год на едока, Инденбаум ответил, что ни о каких нормах говорить не приходится, а необходимо выполнить разверстку…».
Советская власть ставит себя над законами. Попытка судебных органов создать хоть какое-то правовое, как бы мы сейчас сказали, поле вокруг ситуации с изъятием продовольствия, поставить продорганы в разумные рамки и ограничить правовой беспредел встречает открытое сопротивление: «…президиум губисполкома считает, что продорганы имеют право непосредственно применять реквизиции и конфискации с последующим рассмотрением этих дел судебными органами». (Выписка из протокола №1 заседания президиума Тюменского губернского исполкома советов от 22 декабря 1920г.)
Иными словами – сначала мы придем и ограбим, а потом уж вы решайте, судиться с нами или нет.
10 декабря губпродкомиссар Г.С. Инденбаум издает приказ: «…Немедленно перестать церемониться с волостями и ударить так, чтобы звуки отдались по всему району. Время не терпит».
И 31 декабря 1920 года Чрезвычайная тройка обязывает крестьян Ишимского уезда к исходу суток выполнить вся продразверстку (хотя по декрету Совнаркома это требовалось сделать к 1 марта).
Началось невиданное массовое ограбление крестьян. Сибиряки молчали, когда забирали «едоцкое зерно». А потом непрошенные гости пришли и за семенным…
Приказ №3 Ишимского Упосевкома 27 января 1921 года: «… в недельный срок взять весь семенной материал, находящийся в отдельных хозяйствах лиц, проживающих в городе Ишиме. …За несвоевременную или неполную сдачу семенного хлеба в общественные амбары и употребление такового на продовольствие у виновных будут конфискованы все семена, живой и мертвый инвентарь».
Член губернской продовольственной коллегии Я.З. Маерс сообщал: в Ишимском уезде, «был и весь хлеб забран, не осталось даже для обсеменения одной десятины».
В конце января 1921г. Спиринское сельское собрание Челноковской волости в своем решении записало, что для подготовленных к посеву 426 десятин нужно 4280 пудов семян, а имеется лишь 1250; на 646 едоков «до нови» надо 6400 пудов, а есть только 700 пудов зерна.
Но Советская власть продолжала закручивать гайки. Директива члена губпродколлегии Лауриса гласила: «…Необходимо сделать решительный удар… Больше церемониться нечего, надо быть чрезвычайно твердыми и жестокими и изъять хлеб… Разверстка должна быть выполнена, не считаясь с последствиями, вплоть до конфискации всего хлеба деревни, оставляя производителя на голодную норму».
Ишимский уездный исполком угрожал крестьянам, что «во всех случаях обнаружения скрытого хлеба у одного гражданина конфискуется таковой у всего общества, не считаясь ни с какими мерами».
Председатель Березовского уисполкома 10 февраля сообщал губисполкому, что работники Кондинской продконторы в январе отдали приказ о немедленном забое крупного рогатого скота в счет мясной разверстки. Крестьяне просили повременить, так как коровы стельные, а мясо все равно до начала навигации не вывезешь из Березова, и оно будет лежать в ледниках. Продработники настояли на своем. Было забито 85% стельных коров.
Можно ли было избежать большой беды и не допустить кровопролития? Несомненно! Политика, направленная на ограбление крестьян, вызывала возмущение даже у тех, кто по долгу службы, а, может, даже и по велению сердца стоял на страже интересов советской власти. С мест доносились голоса, в который звучало недоумение, непонимание и одновременно – надежда на то, что еще можно остановить уже запущенный механизм самоуничтожения. Милиционеры, коммунисты, советские работники сообщали о произволе продработников, о самоуправстве и бесчинстве красноармейцев, но голоса их не были услышаны.
Замначальника милиции 5-го района Ишимского уезда Мелихов писал в конце декабря 1920 года: «Творится что-то невероятное, чуть ли не хуже того, что делал Колчак и опричники Ивана Грозного. … В зимнее время стригут овец, забирают последние валенки, рукавицы, обстригают шубы, конфискуют скот крестьянина, разувают детей-школьников… Зачем же мы, коммунисты, говорили, что мы защитники трудящихся? … Жены красноармейцев плачут от непосильной разверстки, детям не в чем ходить в школу: их одежду отдали в разверстку. Что скажут дорогие товарищи красноармейцы, которые бьются за наше светлое будущее, когда они услышат от своих родных, что у них забрали, конфисковали лошадей, коров, и все прочее, оставили его семейство без хлеба и пытают холодом?»
Ему вторил начальник милиции 3-го района Жуков: «…Уполномоченные продорганов приказали вывезти весь хлеб, как семенной 21-го года, так и продовольственный. Граждан страшно волнуют такие приказы ввиду голода. Настроение района очень резкое. Хлеб вывозится до зерна. … Последствия будут очень серьезные, предвещая возможные восстания… Серьезное восстание неизбежно… 27 декабря 1920г.».
Дело дошло до того, что уполномоченный губчека Кузнецов – человек, судя по всему, честный и совестливый, собрал материалы, неопровержимо подтверждающие жестокость работников продорганов по отношению к крестьянам. Председатель контрольно-инспекционной комиссии А.Крестьянников и член комиссии Лаурис жалуются на ретивого чекиста: «По его заключению, наши поступки хуже колчаковщины. У него имеется материал, что комиссия дерет крестьян плетьми. Уполномоченный Ишимского политбюро тов. Жуков М.И. обозвал отряд колчаковской бандой».
Как прореагировало на эту жалобу тюменское начальство? Предгубчека П.И. Студитов заявил, что его уполномоченный тов. Кузнецов превысил свои полномочия, подорвал авторитет продотрядовцев и тем самым ослабил ссыпку хлеба: «За это Кузнецов понесет наказание». Более того, председатель губисполкома Новоселов назвал деятельность чекиста преступной и пригрозил «призвать его к порядку».
В рапорте Г.С. Инденбауму губпродтройка, занимавшаяся вывозом зерна в Больше-Сорокинском районе, деревне Пинигино, сообщала: «Крестьяне страшно озлоблены и чувствуют себя вполне сильными для оказания сопротивления…». В политической сводке Караульноярского волисполкома Советов, отправленной в Тюменский уездный военкомат, говорилось:
«… Недовольство крестьян советской властью увеличивается. И даже слышится осторожный ропот: «При старом режиме в каторге арестанты так не мучались, как теперь советская власть нас мучает…». Сегодня, с высоты того, что мы знаем о нашей истории, так и хочется воскликнуть: это еще только цветочки! Ягодки еще все впереди…
И такие тревожные сводки поступают отовсюду:
– Шадринский уезд: «…Население в уезде враждебное в связи с хлебной продразверсткой».
– Ялуторовск: «…Политическое настроение по всему уезду враждебное…».
– Юргинская волость: «Подолжение беспрестанных, необоснованных репрессий вызовет страшное недовольство или даже восстание…».
Однако советская власть не реагирует на предупреждения о возможных выступлениях, которые могут обернуться большой кровью. Напротив, давление на крестьян усиливается. Безнаказанность порождает все больший произвол. 1 января 1921 года уполномоченный ишимского уездного продкомитета А. Братков издает приказ: «Срок последний даю до 6 часов вечера 3 января… У граждан, не исполнивших сего приказа, будет забран хлеб до единого зерна и все имущество, как движимое, так и не движимое, будет конфисковано. Если в каком-либо обществе будет восстание делать кто-либо, вся деревня будет спалена». Спустя два дня появляется новый приказ за подписью того же Браткова: «… Если общество не исполнит сего приказа…, я с вооруженной силой в 200 человек пехоты, 40 человек конницы и 4 пулемета – заберу весь хлеб до единого зерна, не оставлю ни на прокорм живым душам, ни на прокорм скотине, ни на посев. … У тех граждан, которые будут агитировать против сдачи и вывоза хлеба, мною с вооруженной силой будет забрано все имущество, дом будет спален, а гражданин, который будет замечен в вышеуказанных преступлениях, будет расстрелян».
Вот так вот – не больше, не меньше. И никакого тебе суда и приговора. Судьба человека решалась истеричными садистами и убийцами. И это в Сибири, где никогда не было крепостного права, где жили сильные, свободолюбивые, мужественные люди, потому что слабые здесь выжить просто не могли. Триста лет они осваивали эту суровую, но оказавшуюся такой благодарной землю. Для чего? Для того, что пришла кучка проходимцев с оружием в руках и отняла у них все, что они создали и построили? Как же надо было не уважать себя, чтобы стерпеть такое!
Информационная сводка Тюменской губернской ЧК
за январь 1921 года.
«Настроение населения губернии за истекший период изменилось в худшую сторону…. Крестьяне по-прежнему остаются темны, им по-прежнему чужды и непонятны идеи коммунистов, а партия, в этом отношении делая все, что от нее зависит, не может бросить в деревни агитаторов за неимением таковых…. Повод к различным явлениям дает и неумелый подход к государственной разверстке. … Крестьяне не так возмущались первой разверстке, как проведением второй, семенной и вывозом семенного хлеба на ссыппункты… Особое волнение заметно в Ишимском и Ялуторовском уездах. … К коммунистической партии крестьяне относятся враждебно…»
31 января представительство ВЧК по Сибири направило всем подчиненным ему сибирским ЧК телеграмму, в которой говорилось: «Имеются признаки, что в Сибири мы подходим к полосе массовых крестьянских восстаний».
Первая кровь
В обзоре повстанческого движения в Тюменской губернии, составленном председателем тюменской губчека П.И. Студитовым 5 апреля 1921 года, говорилось: « … при начале проведения посевразверстки, как только был получен приказ Челноковской волостью о наряде 700 подвод для вывозки ссыпанного хлеба, население села Челноковского всколыхнулось и, подталкиваемое кулачеством, шли к райпродкомиссару с просьбой: «Дайте нам хлеба, а потом увозите». Во время переговоров произошло столкновение, при котором двое крестьян было убито, продработникам пришлось бежать, а население Челноковской волости объединилось и к нему быстро примкнули остальные соседние волости».
В деревне Викулово комвзвода Зайцев был избит толпой разъяренных крестьян, сопротивлявшихся вывозу семенного хлеба. Продармейцы открыли огонь по безоружным людям и уже не для острастки. Результат – еще двое убитых.
Но пока в телеграммах и записках, которыми обмениваются советские и партийные руководители, неорганизованные выступления крестьян еще называют «брожением». Брожение в Чертаново, брожение в Абатске… Для усмирения недовольных из Ишима и Тюмени направляются части регулярной Красной Армии.
А тем временем взбунтовавшиеся крестьяне уже создают повстанческие исполкомы и берут власть в свои руки. 2 февраля 1921 года зам. председателя Викуловской волости Ишимского уезда пишет в Покровский сельсовет (между прочим, родное село Григория Распутина): «Викуловский волисполком предлагает немедленно явиться в Викулово всем (гражданам) вашего селения для восстановления порядка, ибо власть советов свергнута».
А дальше… Дальше пошла цепная реакция, остановить которую уже не представлялось возможным. 3 февраля создаются повстанческие штабы, между которыми устанавливается тесная связь: начальник повстанческого штаба Викуловской волости В.А. Ключенко телеграфирует в Готопутовскую волость: «Старайтесь шире раскинуть сеть восстания. Боевая задача – взять Ишим и … на станции железной дороги разобрать путь».
В этот же день была объявлена мобилизация граждан от 18 до 35 лет и унтер-офицеров до 45 лет.
Повстанцы подходят к военному делу основательно и со всей серьезностью – каждый понимает, что сражаться придется с закаленными в боях с колчаковцами войсками, и одним испугом их не взять. «Удивительна осведомленность и согласованность действий отдельных отрядов, сельских советов» – отмечалось в оперативной сводке штаба 61-й стрелковой бригады войск ВНУС. В тюменский губчека из Ишимского уезда приходит сообщение о том, что неорганизованное крестьянское движение принимает форму восстания.
Противостояние народа и власти принимает характер военных действий. Если первые дни дело ограничивалось редкими стычками с красноармейцами, сопровождавшими продотряды, то уже 5 февраля начинаются бои с регулярными частями Красной Армии.
С первых же дней советское руководство в Сибири осознало опасность вспыхнувшего крестьянского сопротивления – для всей России. Мятежники рвались к железной дороге, стремясь остановить вывоз хлеба. «Принять самые решительные меры к очищению железной дороги, – телеграфирует из Омска в Сибирь помглавкома по Сибири В.И. Шорин, – …требую, чтобы движение не прекращалось ни в коем случае». Еще бы! Оборвись поток хлебных эшелонов в Россию – и ее захлестнет волна голода, а вместе с ней – новых бунтов и восстаний.
Василий Иванович Шорин – из тех бывших офицеров, кто пошел за большевиками, руководствуясь убеждениями, а не подчиняясь силе. Будучи полковником царской армии, в Красную Армию вступил ещё в 1918 году. За бои против Колчака был награжден орденом Красного Знамени и почетным революционным оружием. Занимая должность помощника главкома по Сибири, по сути, возглавлял советские вооруженные силы на огромной территории. Благодарные большевики расстреляли его в 1938 году…
Но это будет много позже. А сейчас советская власть озадачена сложившейся ситуцией и лихорадочно ищет пути выхода из нее.
8 февраля 1921 года состоялся разговор по прямому проводу между двумя руководителями губчека: тюменского, который возглавлял П.И. Студитов, и екатеринбургского – во главе с А.Г. Тунгусковым. По словам Студитова, к 7-му февраля восстанием были охвачены Ишимский уезд, часть Тобольского и двенадцать волостей Ялуторовского уезда. Интересна, хотя и не удивительна, реакция главного екатеринбургского чекиста. В его словах нет ни намека на осуждение действий советской власти. Зато он дважды повторяет одну и ту же фразу: «Советую в репрессиях не стесняться!». И добавляет: «Если потребуется, наши войска уже соответствующие опыты проделывали».
«В отношении репрессий прошу не беспокоиться», – отвечает ему Студитов.
15 февраля командующий вооруженными силами участка Омск – Тюмень Н.Н. Рахманов отдает приказ: «Оставшиеся в рядах повстанцы будут рассматриваться как добровольно восставшие и вместе с руководителями восстаний расстреливаться на месте». По сути, этот приказ развязывал руки всем, принимавшим участие в боевых действия против мятежных крестьян: пленных теперь можно было не брать…
А восстание тем временем нарастает. Повстанцы угрожают Ишиму, Ялуторовску, осаждают и захватывают Тобольск, приближаются к Тюмени… «Целый ряд боев показал нашим частям, что с повстанцами нужно считаться, как с силой, – пишет Н.Н. Рахманов в докладе В.И. Шорину. – Особенно отважно, отчаянно бандиты вели оборону селений, обнаруживая при этом высокие качества выдержанности, инициативы, дисциплинированности, полной согласованности в действиях своих отрядов и нередко проявления высокой доблести и самопожертвования».
Ничего удивительного в этом не было: крестьяне воевали за свои дома, за свою землю, своих жен и детей. «Бежать некуда. Остается только умереть… Дайте возможность не только умереть, но и победить», – в этих словах крестьянина В. Тоскаева из деревни Песьяное, чудом сохранившихся в архиве, – та главная, сокровенная идея, заставлявшая сибирских мужиков вгрызаться в землю под артиллерийским и пулеметным огнем, захлебываться кровью, умирать на земле, свободу которой они готовы были отстаивать ценой собственной жизни.
Дорога жизни
Станция Голышманово играла особую роль в восстании. Железная дорога – вот единственная ниточка, связывавшая голодающую Россию с сытой Сибирью. И сохранение этой ниточки, в полном смысле слова, стало вопросом жизни и смерти для Советского государства. Понимали это большевики, но понимали и повстанцы.
Восстание в Голышмановской волости вспыхнуло 6 февраля и, без сомнения, было явлением отнюдь не стихийным. Об этом говорит хотя бы тот факт, что события в разных деревнях разворачивались по одному сценарию: в Евсино, в Усть-Ламенке, в деревне Голышманово, в восемнадцати верстах от железной дороги, в тот вечер самодеятельные артисты давали спектакли – начинался поход за организацию культурного досуга трудящихся. Поход, окончившийся кровью… В разгар действа раздались выстрелы, погас свет, началась паника… В ту же ночь была арестована и расстреляна большая часть коммунистов. В Усть-Ламенке из двенадцати членов партии чудом уцелели только пятеро.
В отличие от многих других повстанческих отрядов Голышмановскую народную армию возглавили бывшие офицеры, сотрудники 33-й полестро – полевого строительного отряда, стоявшего в селе Голышманово: бывший поручик Зубков, взявший на себя работу по составлению оперативных сводок, подпоручик Волынский, ставший начальником штаба, бывший белый офицер Феофанов – командующий армии, бывший офицер колчаковской дивизии Размахин… Но начальником гарнизона все же стал голышмановский крестьянин-середняк Богомолов, прошедший Первую мировую войну.
6 февраля штаб народной повстанческой армии выпустил приказ №1: «Способные носить оружие … для свержения власти, не отвечающей потребности народа… явиться с оружием на общий сборный пункт в с. Голышманово. Все прибывшие на сборный пункт будут скомплектованы в отдельные команды и направлены к линии железной дороги». Не дать вывезти зерно – в этом состояла одна из стратегических задач мятежников.
Утром 7 февраля повстанцы заняли станцию Голышманово. В момент, когда вооруженная кольями и берданками толпа растекалась по улицам поселка, от станции ушел последний поезд Тюмень – Омск…
Голышмановская продконтора была организована еще в начале 1920 года и обслуживала тринадцать волостей – собственно Голышмановскую, Казанскую, Малышенскую и другие. Под нее было выделено здание на ул. Центральной (бывшее здание райвоенкомата на ул. Ленина). Весь конфискованный у крестьян хлеб свозили на станцию. Для хранения зерна и его отгрузки были созданы специальные склады в оградах домов и на железной дороге. Хранился хлеб и в железнодорожном пакгаузе. Теперь все это богатство попало в руки восставших.
Позже, подводя черту под кровавыми событиями февраля – марта 21-го, советская власть подсчитает убытки: «разграблено минимум 800 000 пудов хлеба». Насчет разграбления – очередная пропагандистская ложь. Даже председатель Тюменского губчека Студитов признавал: «… Ссыпные пункты охранялись исправно, на складах овес и сено выдавались по ордерам воинским частям повстанцев». Поэтому переиначим фразу: именно такое количество изъятого у крестьян зерна вернулось к законным владельцам. Чтобы через некоторое время вновь стать изъятым. В еще больших количествах.
Но повстанцы не только захватывали ссыпные пункты и раздавали хлеб. Они разбирали железнодорожные пути, увозили рельсы, рубили телеграфные столбы и рвали провода. И небезуспешно.
В первые же дни восстания блокирована дорога в районе ст. Голышманово – Вагай, взорван путь между некоторыми другими станциями, захвачен участок дороги на Омск.
В Москву на имя В.И.Ленина уходит телеграмма: «… Производятся нападения на желдорогу и спиливаются телеграфные столбы… Отдан приказ, возлагающий ответственность за целость ж.д. пути на население в 10-верстовой полосе… Берутся заложники, которые отвечают за целостность дороги. Председатель Сибревкома Смирнов». Своих подчиненных Смирнов «подстегивает» другими телеграммами: «Всякий день перерыва желдорожного сообщения обостряет положение в Москве и Петрограде, окрыляет белогвардейцев по всей Сибири и вносит смуту в широкие слои населения».
15 февраля выходит приказ Н.Н. Рахманова, начальника вооруженных сил участка Тюмень – Омск: «Взять из каждой деревни заложников из кулаков и предупредить местное население деревни, что, в случае повторения порчи желдорожного полотна и телеграфа, заложники будут без суда расстреляны…».
Гражданская власть не отстает в своей жестокости. Ишимский уездный исполком издает свой приказ: «К 12 часам дня 10 февраля … предоставить … заложников по наиболее зажиточной части крестьянства, каковые в случае дальнейшей порчи пути будут расстреляны. За не предоставление заложников к указанному сроку деревни, прилегающие к линии желдороги, будут обстреляны орудийным огнем. За произведение убийства коммунистов и совработников за каждого одного расстреливать десять человек местных крестьян».
Несмотря на жестокие расправы, повстанцам на протяжении 3-х недель удавалось удерживать контроль за железной дорогой. Москва и Петербург не дополучили 2600 вагонов политого кровью отборного сибирского зерна.
Неудивительно, что перед руководителями советских вооруженных сил ставилась задача скорейшего очищения железной дороги от повстанцев. Н.Н. Рахманов докладывал в Омск: «С самого начала Голышмановский район был особо активен. Руководство приняли бывшие офицеры… (которые) направили усилия на перерыв желдорожного движения, захвата станции. Наши части впервые встретили в районе дер. Голышманово окопы, телефоны на заставах бандитов, всевозможные укрепления. Численность действующих банд исчислялась до 4000 человек. … Бандитами в нескольких местах был разобран путь на ст. Голышманово».
Обратите внимание на эту цифру – четыре тысячи человек! Она уже говорит о степени недовольства народом властью, о том, что речь шла об истинно народном восстании. И это только в одной волости!
10 февраля из Ишима выдвинулся отряд в составе двух рот полка, полуэскадрона, одной бронеплощадки и двух орудий. Перед отрядом стояла задача: пробить Голышмановскую «пробку» и установить железнодорожное сообщение в сторону Тюмени. Впереди отряда шел бронепоезд «Красный сибиряк» с десантом и двумя пулеметами. Выдержав четырнадцать боев и столкновений с повстанцами, 11 февраля отряд прибыл на станцию Голышманово. Спустя еще неделю, после кровопролитных боев, красные войска ворвались в село Голышманово. При взятии села и примыкающих к нему деревень все трудоспособное мужское население ушло с повстанцами…
26 февраля 1921 года начальник штаба сибирских восстановительных отрядов В.М. Бажанов доложил в Москву председателю совнаркома В. И. Ленину о том, что путь Омск – Тюмень очищен от мятежников.
Знак беды
У нас было две причины, чтобы отказаться от запланированной поездки по местам, где бушевало крестьянское восстание: плохая погода и … куриный грипп. И если первая вызывала лишь привычную досаду, то вторая внушала вполне понятные опасения. Зловредный вирус дал о себе знать в деревне Новотравное Ишимского района, первом пункте нашего путешествия. Посомневавшись для приличия, всё же решили ехать.
На первый взгляд, в Новотравном ничего не говорило о куриной напасти. Разве только милицейский «уазик» на въезде в село да пропитанный дезинфицирующим раствором опил поперёк дороги, по которому должен пройти каждый покидающий этот населённый пункт. Но уже через пять минут после появления в деревне наша маленькая экспедиция оказалась в ситуации, сравнимой разве что с фильмом об инопланетных пришельцах.
Возле дома, куда мы направлялись, стоял трактор с ковшом бульдозера, в котором были сложены белые, неизвестно, чем наполненные пластиковые пакеты, а со двора, навстречу нам молча выходили люди в синих спецкостюмах и таких же синих шапочках, надвинутых по самые брови, в бахилах, резиновых перчатках и белых масках, закрывающих лица до самых глаз. Один из них нёс белый пластиковый мешок…
Сеял мелкий отвратительный дождь. Под бахилами чавкала грязь. Люди в масках шли мимо нас, словно тени, выросшие из ниоткуда и уходящие в никуда. В них было что-то сюрреалистическое и одновременно скорбно-угрожающее.
Эта встреча была настолько неожиданной, что я не успела достать фотоаппарат…
Из опустевшего курятника навстречу нам вышел хозяин – растерянный, расстроенный. Куры – вот всё, что осталось у него от когда-то большого хозяйства. Теперь уничтожили и их.
Надо сказать, что мы сделали ещё одну попытку сфотографировать куриную «зондеркоманду». И неожиданно для себя оказались в окружении неласковых и, прямо скажем, агрессивно настроенных мужчин. Для начала они потребовали предъявить им разрешение на фотосъёмку. Потом попытались изъять плёнку из фотоаппарата, которой, кстати, там и не было. Мои робкие ссылки на закон о средствах массовой информации и на свободу слова, а также встречные требования предъявить запрещение на фотосъёмку не возымели ровным счётом никакого действия. Мужчин в масках было много. Откуда ни возьмись, появилась милиция. Мы предпочли не ждать, пока нам, словно курам, свернут шеи, и быстренько ретировались.
На выезде из деревни, посреди воронки неизвестного происхождения, торчал кол. На нём – мёртвая ворона. Словно знак беды. У ворот одного из домов остановился трактор с ковшом бульдозера, и у соседнего палисадника тут же образовалась кучка женщин. О чём они говорили, можно только догадываться. Но со стороны всё это напоминало похороны.
Бабий бунт
Новотравное (а в начале ХХ века на месте одной деревни стояло три, позже слившихся в одну – Ново-Травная, Старо-Травная и Большая Травная) – село в истории 21-го года примечательное. По сути дела крестьянское восстание начиналось именно здесь. А зачинщиками его стали женщины, которые, кстати, играли весьма активную роль в событиях конца 20-го – начала 21-го года.
К примеру, еще 31 декабря 1920 года Чашинская сельская ячейка РКП(б) отправила в Курганский уездный исполком экстренное донесение: «Возникло восстание против вывоза хлеба, которое вылилось в форме организованных женских выступлений, активных протестов, препятствующих выполнению разверстки. В других селениях движение выливается в форме женских собраний, которые предъявляют требование о прекращении выполнения разверстки, разгружают с возов хлеб в амбары. Движение носит довольно организованный характер и имеет связь с другими волостями».
В селе Пеганово женщины и вовсе попытались взять власть в свои руки. Арестовав (да еще и избив при этом!) волостной исполком, продработника, отряд (по всей видимости – красноармейцев) численностью девять человек и двух милиционеров, они отобрали у них оружие, выбрали свой совет и выставили посты. На помощь арестованным пришел начальник милиции, которому удалось убедить женщин сдаться и отпустить горе-вояк.
Воевать с красноармейцами деревенские бабы не собирались. Но и смотреть на то, как отбирали последнее, обрекая на голод стариков и детей, тоже не могли. Мужики жен поддерживали и даже подзуживали, пока еще занимая выжидательную позицию, не решаясь открыто выступить против власти и до последнего надеясь, что в женщин солдаты стрелять не будут. Не тут-то было!
Известный новосибирский историк В.И. Шишкин обнаружил в недрах Российского государственного военного архива интереснейший документ – доклад военкома 182-го стрелкового полка Ф. Алексеева от 10 января 1921 года. Вот, что в нем было написано: «В село Большая Травная … прибыл отряд 185-го батальона числом в 27 штыков, который … хотел сделать собрание. Выбрав дом, красноармейцы вошли в него, оставив на церковной площади двух часовых. В это же время толпа женщин и детей, подстрекаемая сзади мужчинами, набросилась на двух часовых. Один из часовых предупредил толпу, что будет стрелять. Предупреждение не подействовало. Одна из женщин, поймав за штык часового, пыталась вырвать винтовку, который вынужден был выстрелить в нее, убив выстрелом одну крестьянку и одну ранив. Толпа на миг остановилась. Смущенный убийством часовой отступил по направлению к отряду, который, видя толпу крестьянок и детей, сразу же на подводах стал отступать. Из толпы наступавших крестьян выстрелом из винтовки была убита одна лошадь. Вытеснив отряд, толпа сразу же принялась за разграбление ссыппункта, в котором было до 3000 пудов хлеба. Прибывший отряд 182-го полка ночью этого же дня без выстрела восстановил порядок, и в наказание Больше-Травнинскому обществу было забрано до 35 000 пудов хлеба».
Обратите внимание на два момента: во-первых, наводить порядок отряд красноармейцев пришел ночью, когда крестьяне мирно спали и не думали о сопротивлении. Представляю, какой поднялся крик и переполох, когда вооруженные солдаты стали врываться в дома, поднимая с постелей их жителей и заставляя – в наказание, чтобы впредь неповадно было! – отдавать последнее, что у них еще оставалось. И, во-вторых: взамен «разграбленных» крестьянами трех тысяч пудов зерна у них изъяли … 35000! Почти в двенадцать раз больше!
Тот самый бабий бунт в деревне Травное возглавила Татьяна Ивановна Григорова, попросту – Игнашиха.
«Чего она сделала? – вспоминая те дни, говорил нам житель села Ново-Травное девяностодвухлетний Михаил Мефодьевич Агарков. – Бегала по домам, народ поднимала: «Айдате все на площадь!». Сколько людей погубила…».
А вот еще одна версия событий в Травном, запечатленная в информационной сводке тюменского губчека за январь 1921 года: «29 декабря 1920 года, когда крестьяне стали выполнять возложенную на них разверстку, секретарь сельсовета Кривопалов собирает всех женщин и предлагает им отобрать ключи от амбаров, где хранится хлеб, ссыпанный по разверстке. Когда были отобраны ключи, тот же Кривопалов предлагает разобрать хлеб, разделить его между тех, кто ссыпал. Предложение женщины моментально привели в исполнение. После этого секретарь Кривопалов организует женский сельсовет, на котором было постановлено: когда придет отряд, то его обезоружить и арестовать, поставить часовых, чтобы смотреть, когда он появится, и бить в колокола.
Когда приехал отряд и, видя, что без жертв не обойтись, дал вверх залп, вернулся обратно. Видя нерешительность продотряда, женщины приободрились, и, когда явился второй отряд, вступили с ним в схватку. И так получилось, что одна жена красноармейца убита (кулацкого происхождения), другая – ранена…».
По свидетельствам очевидцев, которых нам, по счастью, еще удалось застать, в центре села, там, где сейчас клуб и школа, до революции стояла церковь, а рядом – большая площадь. Именно здесь находились «анбары», куда свозили реквизированное у крестьян зерно. Сюда, к «анбарам» с криком «Берите вилы!» кинулись бабы в отчаянной попытке вернуть изъятое. У них не было другого выхода – в закромах не оставалось ни зёрнышка, весной нечего было сеять, а, значит, впереди ожидали голод и смерть.
Красноармейцы, охранявшие хлеб, открыли беспорядочную стрельбу. Одна из женщин была убита. И тогда поднялись мужики, до этого тихо роптавшие, но всё-таки мирившиеся с властью…
Забегая вперёд, скажу, что Игнашиха, зачинательница бабьего бунта, умерла в 1980 году в возрасте 88 лет. В деревне и сейчас живёт её внучка – Валентина Степановна Алексеева. «Бабка была среднего роста, худенькая, – вспоминает она, – но вредная, харАктерная. Ходила с клюкой и до конца жизни курила «козью ножку» – самокрутку, сворачивая её из газеты и набивая табаком -самосадом».
Наверное, в Новотравном было много тех, кто прошёл фронты I мировой и гражданской войн. Во всяком случае, обороняли село по всем правилам боевого искусства. В роще за деревней был оборудован наблюдательный пост – следы от окопов видны были и спустя несколько десятилетий. Проулки, по которым неприятель мог ворваться в деревню, перекрывались ощетинившимися с двух сторон боронами – такими своеобразными предшественниками противотанковых ежей. Регулярные части Красной Армии трижды пытались взять Новотравное, но им это не удавалось. Крестьяне даже разработали хитрую тактику заманивания противника в ловушку: завидев отряд, наблюдатели сообщали в село о его приближении. Жители прятались в погреба и подполы. Убирали бороны и пропускали красноармейцев в деревню. Как только враг доходил до центра села, крестьяне открывали перекрёстный огонь, разумеется, перед этим перекрыв пути к отступлению.
Надо ли говорить о том, что Новотравное было бельмом на глазу у армейского командования.
Ожесточенные бои с регулярными частями Красной армии шли во всех концах Тюменской губернии, но травнинская операция выделялась настолько, что подробное ее описание вошло в аналитический доклад командира 85-й стрелковой бригады Н.Н. Рахманова помглавкому по Сибири В.И. Шорину «Операция по подавлению повстанческого движения в Тюменской губернии за время с 10 февраля по 24 марта 1921 года», составленный 14 апреля 1921 года.
«17 февраля… В деревне Травное бандиты оборонялись, будучи окруженными нашей пехотой и кавалерией. Приходилось с боем брать, бомбами и поджогами, каждый дом. После нескольких часов боя помкомполка Лушников был убит, наши части понесли сильные потери убитыми и ранеными до 120 человек, был выбит почти весь комсостав, много красноармейцев обморозилась. В результате части не выдержали и отошли. При отходе конница бандитов отрезала путь отступления двум ротам 256-го полка…
(Добавлю, что помкомполка Лушников был личностью почти героической –неделей раньше он спас от повстанцев Ишим, когда туда ворвались войска Народной армии: его конница порубила и рассеяла повстанцев – авт.)
21 февраля при наступлении на Новотравное повторяется прежняя картина: вошедшие в деревню части обстреливаются буквально из каждого дома, сарая, крыш. Наши части бомбами выбивали бандитов из каждого дома, поджигали дома, артиллерией разбивали каменные постройки, но сломить сопротивление не удалось, и наши части пробывшие в цепях целый день и понесшие потери обмороженными, отошли в исходное положение».
Телеграмма Помглавкома по Сибири В.И. Шорина
командиру 85-й стрелковой бригады
г. Омск 22 февраля 21г.
Во избежание излишнего кровопролития при взятии деревни Травное приказываю:
1. Установить имеющиеся у вас орудия на близких дистанциях и прямой наводкой метким огнём разрушать каменные строения, где засели бандиты.
2. Из числа охотников, наиболее отважных, организовать команды, которым поручить производить взрывы домов при помощи ручных гранат;
3. организовать команды, которым поручить при помощи горючего материала производить поджоги домов.
По выполнении тщательной предварительной подготовки решительно атаковать деревню, стремясь окружить её со всех сторон.
Помглавком Шорин, начштасиб Афанасьев.
«Наступление 24 февраля, – пишет Рахманов, – под командой комбата-2 253-го полка т. Аболина на д. Травное также закончилось неудачно. Артиллерия стреляла с близких дистанций. Банды не допустили наших цепей до села и встретили сильнейшим ружейным и пулеметным огнем. Наши орудия и пулеметы испортились. Мороз был так силен, что цепи стали редеть за выбытием обмороженных. И снова были отведены в исходное положение».
Михаилу Мефодьевичу Агаркову в 1921 году было семь лет. Он запомнил последний бой за деревню, после которого крестьянский бастион пал. Произошло это 2 марта 1921 года, после того, как красные подтянули артиллерию. Били прямо по домам, нимало не думая о том, что там прячутся женщины и дети. Когда в деревню ворвалась кавалерия, какой-то отчаянный смельчак, забравшись на церковную колокольню, ударил в набат.
Не выдержав натиска, мужики дрогнули и побежали. Они бежали тем самым проулком, где стоял разбитый снарядом дом Агарковых. Семью спасло лишь то, что незадолго до решающего штурма они спрятались в доме родственника, служившего в Красной Армии. Когда ослеплённые кровью солдаты ворвались в дом, мать маленького Миши, словно иконой, прикрывала детей фотографией зятя - красноармейца. Кстати, старший брат Михаила Мефодьевича был комсомольцем. Когда началось восстание, он взял коня и ушел из дома. Больше его никто не видел.
«Много народу погибло на перевулку, – вспоминает Михаил Мефодьевич, – кругом лежали мёртвые. Как их красные гнали, так они и лежали…».
Оставшихся в живых травнинских мужиков, тех, кто не успел скрыться, собрали в колонну и в сопровождении отряда красноармейцев отправили в Ишим. До города, впрочем, они не дошли. В Синицынском бору, в семи километрах от уездного центра, на высоком берегу маленькой речушки со смешным названием Дятель, установили пулеметы. Крестьян, а по свидетельствам очевидцев, их было больше ста человек – построили на противоположном берегу…
Снег пропитался кровью настолько, что по весне, рассказывали свидетели, когда речушка вышла из берегов и залила низкий берег, вода в ней была красной…
Долгое время было неизвестно, где похоронены расстрелянные повстанцы из деревни Травное. Вера Даниловна Коровина, которой в 1921 году было восемь лет, запомнила, как тела, погруженные на сани, везли через деревню Симаново в Синицынский бор. Она и показала место захоронения. Ее слова подтвердила жительница деревни Синицыно Евдокия Яковлевна Смагина, знавшая о могиле от непосредственного участника тех событий.
По архивным данным, в бою за село Травное погибло более 200 красноармейцев… Но за двадцать пять дней февраля в Ишимском уезде погибли 3 тысячи повстанцев. И не удивительно: красноармейские отряды, по сути, превратились в отряды карательные.
(…Осенью 2007 года съемочная группа ГТРК «Регион-Тюмень» снимала фильм «Генерал мужицкой рати», посвященный событиям 21-го года. По сценарию, написанному автором этих строк, научный сотрудник Ишимского музея Надежда Проскурякова должна была рассказывать о расстреле на речке Дятель. Речка уже почти полностью была скована льдом, лишь посередине узкая полоска воды еще не поддавалась наступающей зиме. Стоя на маленьком мостике, Надежда Проскурякова начала печальный рассказ. Она лишь произнесла слово «расстрел», как вдруг откуда-то сверху, оттуда, где берет свое начало Дятель, скорбно затрещал лед, и этот звук покатился вниз, по всему течению. Такое впечатление, что спустя десятилетия мы услышали отзвуки пулеметных выстрелов. На видеозаписи хорошо слышен этот треск и видно, как в недоумении споткнулась на слове «расстрел» рассказчица, бросила в недоумении взгляд на режиссера, стоявшего напротив. Жаль, этот почти мистический кадр так и не вошел в фильм).
Или смерть, или победа
Крестьяне пытались решить вопрос мирным путем. Пытались достучаться до сердца и разума власть имущих.
Готопутовское волостное собрание сельских советов 2 февраля 1921 года вынесло постановление: «…Несмотря на наши ходатайства об удовлетворении нас продовольствием, как голодающих, получили категорический отказ, ввиду чего ясно обрисовалась картина голодной смерти в недалеком будущем, что и вынуждает нас оградить себя от упомянутой смерти. И потому решили произвести между собой сплоченную организацию для защиты своих человеческих прав и весь имеющийся хлеб в общественных амбарах сдать вновь избранным повстанческим органам».
В ответ на обращения отчаявшихся крестьян губернский продовольственный комиссар Гирш Самуилович Инденбаум в своих приказах объявлял беспредел нормой жизни. Еще 18 декабря 1920 года в телеграмме № 4009 он писал: «… При посещении села … должна быть самая беспощадная расправа вплоть до объявления всего наличия хлеба деревни конфискованным…».
Гирш Инденбаум – фигура для крестьянского восстания знаковая. Я бы даже сказала – одиозная. Его фамилия высечена в камне – на памятнике Борцам революции в Тюмени, и уже одно это говорит о том, насколько верно он служил коммунистической власти. Можно по - разному относиться к тем, кто лежит под той могильной плитой – в конце концов, все они приняли мученическую смерть, но то, что именно эти люди развязали на территории Тюменской губернии жесточайший красный террор, не подлежит сомнению.
В одном из воззваний повстанцев есть такие строчки: «Всем известная ЧК, ни с чем не сообразная разверстка … все это нашу жизнь обратило в ад, превратило нас в рабов случайных выскочек – мальчишек с сомнительным прошлым и настоящим. Вот и губернский продкомиссар Гирш Инденбаум – из числа таких «мальчишек». Главному продразверстчику Тюменской губернии в 21-м году не исполнилось еще и двадцати шести лет. Откуда в нем такая уверенность в своей безумной правоте? Откуда в нем такая безудержная жестокость?..
А постарался Инденбаум на славу. Именно он отвечал за выполнение продразверстки. Именно ему принадлежат самые бесчеловечные приказы по усмирению восставшего крестьянства.
Например, в селе Окунево Уктузской волости уполномоченный губпродкома (читай – подчиненный Инденбаума) Абабков приказал дать три залпа в толпу женщин и детей – хорошо, что поверх голов, но страху-то натерпелись! Людей били прикладами, многих арестовали. Среди зимы отняли у них теплую одежду. Бесчинства эти привели к тому, что народ взбунтовался, взялся за вилы, так что продотряд предпочел отступить из села.
Начальник милиции 4-го района докладывал в политбюро Ишимского уезда: «… 49 человек из Уктузской, Пегановской, Дубынской, Бердюжской волостей – арестованные избиты и видны следы побоев… Лично сам видел, как Абабков бил граждан, также били другие уполномоченные и красноармейцы; били прикладами, пинали ногами, ударяли кулаками…».
Спустя несколько дней по распоряжению Инденбаума в волость направили две карательные роты – это против мирного-то населения, а затем еще 70 штыков «для окончательного водворения порядка».
Приказ №9 Ишимского уисполкома от 9 февраля 1921 года гласил:
#3. За произведение убийства коммунистов и советских работников в тех обществах, где таковые произойдут, за каждого одного расстреливать 10 человек местных крестьян.
#5. …Всякое противодействие будет подавляться безо всякой пощады, вплоть до уничтожения целых деревень с применением пулеметов и орудийного огня.
Ему вторил приказ № 10: «... Деревни, которые примут участие в восстании против Советской власти или хотя бы будут поддерживать бунтовщиков, в чем бы эта поддержка не выражалась, понесут тягчайшую ответственность… вплоть до поголовного уничтожения деревень, а взятые заложники и пленные будут расстреляны».
6 января 1921 года Инденбаум телеграфировал в Москву об успешном выполнении разверстки в Тюменской губернии – было собрано 6,6 млн. пудов хлеба, 102% от запланированного количества. Отличившихся продработников наградили костюмами, а красноармейцев – бельем и красными знаменами. Такие же знамена получили волости, сдавшие хлеб без сопротивления.
На этом все могло бы закончиться, и тогда удалось бы избежать тысяч и тысяч жертв, но в середине января в губернии была объявлена семенная разверстка.
В Тюмени был создан губернский комитет посевной площади (разумеется, в него входил Г.С. Инденбаум), который издал приказ:
– «В целях увеличения посевных площадей, чтобы победить голод, и для обеспечения всех семенным материалом, чтобы сохранить семенной материал, весь семенной материал, находящийся в отдельных хозяйствах, подлежит изъятию и ссыпке-складке в общественные хлебохранилища, для чего производится разверстка по уездам, волостям, селам и отдельным хозяйствам.
Весь причитающийся по разверстке семенной хлеб граждане обязаны сдать в течение трех дней в общественные амбары.
За несвоевременно или не полностью сданный семенной хлеб в общественные амбары или употребление такового на продовольствие, а также за полную сохранность хлеба отвечает круговой порукой все общество; у виновных будут конфискованы все семена, живой и мертвый инвентарь, а засеянные поля поступают в пользу государства.
Вся разверстка по изъятию семенного хлеба должна начаться с 25 января и окончиться не позднее 10 февраля».
Кстати, Тюменская губерния относилась к числу территорий, где Совнарком рекомендовал использовать метод бронирования семян, т.е. оставления у крестьян под расписку. Но губком пошел по другому пути, чем резко осложнил политическую обстановку. Уж очень товарищу Инденбауму хотелось выслужиться перед властью. 26 января он телеграфирует в Москву лично председателю Совнаркома тов. Ленину: «Ваше боевое задание по погрузке хлеба в количестве пятнадцати продмаршрутов в Екатеринбург выполнено. Приступил к погрузке второго боевого задания хлеба в 250 000 пудов в Москву… Погрузку мяса в счет восьми продмаршрутов заканчиваю…
Возмездие настигло неугомонного губпродкомиссара. О том, как он погиб, достоверно неизвестно. Рассказывали, что повстанцы, в чьи руки попал главный продразверстчик губернии, вспороли ему живот и заполнили его зерном – чтобы досыта наелся сибирского хлебушка. Но тело Инденбаума не было найдено, могила его неизвестна, и обстоятельства гибели долго оставались лишь домыслами. Известный тюменский краевед Александр Петрушин пишет в очерке «Хлебное место. Чекистские истории»: «В одну из поездок по губернии губпродкомиссара Инденбаума остановили на Тобольском тракте. Кучера Конева застрелили, а солидного пассажира раздели и закололи штыком. Расследования убийства Инденбаума не проводилось. А про то, как «повстанцы глумились над губпродкомиссаром: распороли живот и набили его зерном, резали со спины ремни...», сочинили к 40-летию Октябрьской революции. Тогда же, в 1957-м, по рисунку тюменского скульптора Герасимова из крашеного гипса отлили скульптурную группу – вооруженных рабочего и крестьянина под красным знаменем – и поставили на площади, названной площадью Борцов революции. На постаменте этого памятника, отлитого уже в 1967-м из чугуна, есть надпись: 1921 год. Зверски замучен кулаками губпродкомиссар Инденбаум».
В письме Михаила Яковлевича Курбатова, чей брат был убит в деревне Ильинке, озвучена другая версия: «Губернский продкомиссар, имени не знаю, в феврале 10-го числа 21года был приведен на реку Ишим, завязаны были сзади руки, пропущен под руки шест и на веревке его опускали в прорубь при 20-градусной температуре. Он обледенел. После этого его распилили поперечной пилой и частями бросили в прорубь. Течением его унесло неизвестно куда. Это мне рассказывала моя мама Евдокия Георгиевна Курбатова и другие, а также сестра моя, Александра Яковлевна, бывшая воспитателем детского сада в 1920 - 21 году».
У тюменского искусствоведа Александра Валова в архиве сохранились дневники художника Вениамина Барашева. В 1921 году он работал телеграфистом на тюменском почтамте, а потому имел непосредственный доступ к информации разного рода. Вот, что писал Барашев 13 февраля 1921 года: «Тюменский губернский продовольственный комиссар Инденбаум, который даже с измоткой выполнил хлебно-мясную и прочие разверстки и грозивший в каждом почти своем распоряжении арестом, судом подчиненным своим и крестьянам, не желающим подчиниться, убит около Покровского. По одной версии мужики его обмолотили цепями, другие утверждают, что его пороли плетьми и потом, как сноп сена, на вилы вздернули, причем бабы поминали ему и шерсть, и мясо, и зерно, и все то добро, которого лишились благодаря разверстке. Два дня лежал Инденбаум в больнице в Покровском и на третьи сутки выпустил душу из тела».
Семья Инденбаума после его гибели срочно покинула Тюмень, вполне справедливо опасаясь мести со стороны тех, кто пострадал от ретивости продкомиссара, перебралась в Екатеринбург и даже поменяла фамилию. По крайней мере, есть такая легенда…
Дорога жизни
В центре привокзальной площади станции Голышманово, что в трех часах езды от Тюмени, высится небольшая пирамидка под звездой, выкрашенная в традиционный для русских кладбищ голубой цвет. Здесь покоятся останки тридцати восьми коммунистов и краноармейцев, погибших в яростные февральские дни 1921 года.
Станция Голышманово играла особую роль в событиях 21-го года. Железная дорога – вот единственная ниточка, связывавшая голодающую Россию с сытой Сибирью. И сохранение этой ниточки, в полном смысле слова, стало вопросом жизни и смерти для Советского государства. Понимали это большевики, но понимали и повстанцы.
Восстание в Голышмановской волости вспыхнуло 6 февраля и, без сомнения, было явлением отнюдь не стихийным. Об этом говорит хотя бы тот факт, что события в разных деревнях разворачивались по одному сценарию: в Евсино, в Усть-Ламенке, в деревне Голышманово в восемнадцати верстах от железной дороги в тот вечер самодеятельные артисты давали спектакли – начинался поход за организацию культурного досуга трудящихся. Поход, окончившийся кровью… В разгар действа раздались выстрелы, погас свет, началась паника… В ту же ночь была арестована и расстреляна большая часть коммунистов. В Усть-Ламенке из двенадцати членов партии чудом уцелели только пятеро.
6 февраля штаб Голышмановской народной повстанческой армии выпустил приказ №1: «Способные носить оружие … для свержения власти, не отвечающей потребности народа… явиться с оружием на общий сборный пункт в с. Голышманово. Все прибывшие на сборный пункт будут скомплектованы в отдельные команды и направлены к линии железной дороги». Не дать вывезти зерно – в этом состояла одна из стратегических задач мятежников.
7 февраля повстанцы заняли станцию Голышманово. В момент, когда вооруженная кольями и берданками толпа растекалась по улицам поселка, от станции ушел последний поезд Тюмень – Омск…
Голышмановская продконтора была организована еще в начале 1920 года. Под нее было выделено здание на ул. Центральной (бывшее здание райвоенкомата на ул. Ленина). Для хранения зерна и его отгрузки были созданы специальные склады в оградах домов и на железной дороге. Хранился хлеб и в железнодорожном пакгаузе. Теперь все это богатство попало в руки восставших.
Позже, подводя черту под кровавыми событиями февраля – марта 21-го, советская власть подсчитает убытки: «разграблено минимум 800 000 пудов хлеба». Насчет разграбления – очередная пропагандистская ложь. Даже председатель губчека Студитов признавал: «… Ссыпные пункты охранялись исправно, на складах овес и сено выдавались по ордерам воинским частям повстанцев». Поэтому переиначим фразу: именно такое количество изъятого у крестьян зерна вернулось к законным владельцам. Чтобы через некоторое время вновь стать изъятым. В еще больших количествах.
Но повстанцы не только захватывали ссыпные пункты и раздавали хлеб. Они разбирали железнодорожные пути, увозили рельсы, рубили телеграфные столбы и рвали провода. И небезуспешно.
В первые же дни восстания блокирована дорога в районе ст. Голышманово – Вагай, взорван путь между некоторыми другими станциями, захвачен участок дороги на Омск.
Сводка штаба повстанческой армии Ражевского района
Ишимского уезда. 14 февраля 1921 г.
Омутинское направление: занят разъезд №31. Желдорожные пути разобраны в двух местах.
Пастуховское направление: желдорожные пути … разрушены. Захвачен поезд с командой коммунистов – 12 человек. Взята станция Мамлютка. Захвачено пленных 150 человек с винтовками».
В Москву на имя В.И.Ленина уходит телеграмма: «… Производятся нападения на желдорогу и спиливаются телеграфные столбы… Отдан приказ, возлагающий ответственность за целость ж.д. пути на население в 10-верстовой полосе… Берутся заложники, которые отвечают за целостность дороги. Председатель Сибревкома Смирнов». Своих подчиненных Смирнов «подстегивает» другими телеграммами: «Всякий день перерыва желдорожного сообщения обостряет положение в Москве и Петрограде, окрыляет белогвардейцев по всей Сибири и вносит смуту в широкие слои населения».
15 февраля выходит приказ Н.Н. Рахманова, начальника вооруженных сил участка Тюмень – Омск: «Взять из каждой деревни заложников из кулаков и предупредить местное население деревни, что, в случае повторения порчи желдорожного полотна и телеграфа заложники будут без суда расстреляны…».
Гражданская власть не отстает в своей жестокости. Ишимский уездный исполком издает свой приказ: «К 12 часам дня 10 февраля … предоставить … заложников по наиболее зажиточной части крестьянства, каковые в случае дальнейшей порчи пути будут расстреляны. За непредоставление заложников к указанному сроку деревни, прилегающие к линии желдороги, будут обстреляны орудийным огнем. За произведение убийства коммунистов и совработников за каждого одного расстреливать десять человек местных крестьян».
Несмотря на жестокие расправы, повстанцам на протяжении 3-х недель удавалось удерживать контроль за железной дорогой. Москва и Петербург не дополучили 2600 вагонов политого кровью отборного сибирского зерна.
Неудивительно, что перед руководителями советских вооруженных сил ставилась задача скорейшего очищения железной дороги от повстанцев. Н.Н. Рахманов докладывал в Омск: «С самого начала Голышмановский район был особо активен. Руководство приняли бывшие офицеры… (которые) направили усилия на перерыв желдорожного движения, захвата станции. Наши части впервые встретили в районе дер. Голышманово окопы, телефоны на заставах бандитов, всевозможные укрепления. Численность действующих банд исчислялась до 4000 человек. … Бандитами в нескольких местах был разобран путь на ст. Голышманово». Обратите внимание на эту цифру – четыре тысячи человек! Она уже говорит о степени недовольства народом властью, о том, что речь шла об истинно народном восстании. И это только в одной волости!
10 февраля из Ишима выдвинулся отряд в составе двух рот полка, полуэскадрона, одной бронеплощадки и двух орудий. Перед отрядом стояла задача: пробить Голышмановскую «пробку» и установить железнодорожное сообщение в сторону Тюмени. Впереди отряда шел бронепоезд «Красный сибиряк» с десантом и двумя пулеметами. Выдержав четырнадцать боев и столкновений с повстанцами, 11 февраля отряд прибыл на станцию Голышманово. Спустя еще неделю, после кровопролитных боев, красные войска ворвались в село Голышманово. При взятии села и примыкающих к нему деревень все трудоспособное мужское население ушло с повстанцами…
26 февраля 1921 года начальник штаба сибирских восстановительных отрядов В.М. Бажанов доложил в Москву председателю совнаркома В. И. Ленину о том, что путь Омск – Тюмень очищен от мятежников.
Коммунисты – честные, но наивные ребята
Историограф крестьянского восстания В.И. Шишкин дает следующую оценку событий мятежного февраля: «В обоих лагерях были свои герои и трусы, сердобольные и садисты, идеалисты и негодяи, люди, предпочитавшие смерти в бою дезертирство или сдачу в плен. Жестокость также проявляли обе стороны. Однако пальму первенства в этом вопросе все же нужно отдать коммунистам. Об этом, прежде всего, говорят цифры потерь повстанцев и их соотношение с потерями советских войск. По авторитетному свидетельству председателя Сибревкома И.Н.Смирнова, относящемуся к середине марта 1921 г., к тому времени в Петропавловском уезде было убито около 15 тысяч, а в Ишимском – около 7 тысяч крестьян. Соотношение потерь красноармейцев и повстанцев составляло 1 к 15… Если со стороны мятежников террор и насилие носили преимущественно “выборочный” характер – например, против коммунистов, продработников, чекистов, – то совершенно иначе вел себя противник. Приказы советского командования содержали требования расстреливать на месте без суда всех, захваченных с оружием в руках, брать и расстреливать заложников за разрушение железнодорожной линии и телеграфной связи, за оказание помощи повстанцам, сжигать и уничтожать артиллерийским огнем целые деревни, поддерживавшие мятежников или оказывавшие упорное сопротивление. Кроме того, широкое распространение в советских и особенно в коммунистических частях получили безсудные расстрелы мирных жителей. Отсюда такие колоссальные потери среди местного населения».
В протоколе № 6 секретного заседания Сиббюро ЦК РКП(б), состоявшегося в Омске 11 февраля 1921 года, то есть в дни, когда огонь восстание полыхал по всей территории Тюменской губернии, есть такие строчки: «… Действиями продкомиссаров в декабре и январе хозяйства разорены конфискациями. Крестьян садят в холодные амбары. При 30-градусном морозе обливали водой, ставили к стенке якобы для расстрела. Мн