«Чаю-чаю накачаю…»

Из глубин моей памяти всплывают отдельные сценки, где мне годика четыре. Эти счастливые воспоминания связаны не с городом, где родился, и тем более не с советским детским садом, который я терпеть не мог, а с деревней, где проводил все лета маленькой жизни.
Один из самых первых и ярких эпизодов – баня. Жарища. Темнота. Дышать нечем. Кажется, это конец, тут я и умру. А выедающее глазёнки мыло! Почему оно тогда казалось таким жгучим? Только когда берут медный ковшик и начинают в тазу готовить воду, чтобы окатиться, понимаю, что, может, ещё выберусь отсюда живым.
Помню много раз произнесённый шёпотом заговор-молитву:
– Как водичка, матушка Божья, всё смывает, смой с раба Божьего Артемия всю болезнь душевную и телесную, чтобы не было отныне и во веку веков. Аминь.
В прохладном предбаннике, где пьяняще пахнет зверобоем, мятой и ещё кучей каких-то травок, я хочу остаться жить. Как здесь хорошо! Но меня быстро заворачивают, как бабочку-кокон, в пелёнку и несут в избу.
Бабушка Саня, приговаривая «Чаю-чаю накачаю, сахару нагрохаю-ю-ю», кладёт добрую горсть заварки прямо в литровую банку, где только что кипятильник закончил гнать пузыри. Бу́хает, не жалея песка и приправляет всё пахучим смородиновым листом.
Сегодня от моей первой в жизни баньки остался один сруб, крыша давно упала. Рядом с развалинами печи каким-то чудом вырос здоровенный куст чёрной смороды. Может, это внучок той самой смородины, с которой брала листочки бабушка? Куст перебрался с огорода – ведь в баньке, пусть и без крыши, расти ягоде теплее...
Держу в руках тот самый медный ковшик. Ручная работа: заклёпки, неровно изогнутый край... Делал дед или даже прадед. Значит, ковшу лет сто, не меньше. Его не украли, когда мародёры шерстили деревни в голодные девяностые годы и не гнушались даже алюминиевыми ложками. Ковшик завалился в бане за лавку – спрятался от лихого глаза, да так и выжил.
Теперь он на почётном месте – тоже в бане, только современной, дачной, где печь железная, а не сбитая из глины. И всё другое: яркий свет, мёртвый запах металлической печи, а вот ковшик – старый…
Второе детское воспоминание тоже деревенское. Я иду от баньки к дому в матросской бескозырке «Северный флот», которую дал поносить дядя Лёня. Он был на Соловках юнгой самого первого призыва. Дядя Лёня никогда не рассказывал о войне, а мы особо и не спрашивали. Это сейчас известно, что у Соловецких юнгашей первого призыва, безусых мальчиков, даже землянок не было – они их сами копали.
И вот на эту бескозырку – большую для моей маленькой головёнки – садится птичка. Я иду – она сидит. Не улетает. Наверное, решила на мне проехаться. И это видят мои родные, улыбаются.
– Это ведь знак… – говорит тихо тётя Рита, но её слова всерьёз не воспринимают.
Где сейчас та бескозырка? После смерти дяди Лёни племянник продал дом вместе со всеми вещами. Нет больше исторического головного убора.
Недавно в городском краеведческом музее посетил новую выставку, посвящённую предметам советской эпохи. Экспонаты в музей приносили жители. Среди разных вещей увидел часы – точь-в-точь, как у бабушки Сани на комоде в деревне. За трудовые успехи их подарил на бабушкино пятидесятилетие председатель совхоза: она была ветеринаром – уважаемым человеком.
Часы тоже привезены в город, стоят на видном месте. Завожу… Их мерное «тик-так» словно переносит меня в деревенскую избу и в то время. Говорят, что звуки и запахи больше всего способны вернуть в прошлое.
– Если у вас в семье есть такие вещи, приносите в музей, – возвращает меня в действительность энергичный экскурсовод.
– Нет, ни за что! – отвечаю так громко и отчётливо, что ко мне оборачиваются все посетители.
Эти часы много лет каждый день заводила бабушка. Крутила ключ и думала: «Завтра надо встать в четыре, чтобы успеть на ферму пораньше. Что-то телята беспокойные… Потом в контору. Ещё надо успеть…» Ну как отдать эти часы!?
Уверен, вещи хранят в себе энергию родных. Не запах нафталина, а теплоту рук, прикосновений, мыслей, чувств. Такое не купить ни за какие деньги. Для меня бабушкины часы дороже самого ценного в мире музейного экспоната.
Автор : Попов Артём