СЕРГЕЙ ПОПОВ-СОСНИН ДЕМИНСКИЕ ЗАПИСКИ Сергей ПОПОВ-СОСНИН ДЫМКА ГРУСТНОГО СЧАСТЬЯ В июне 1967 года мы переехали из Дёминки в районный городок Новоаннинский, где родилась и выросла моя мама и где проживали бабушка с дедушкой, дядя с семьёй и многие другие родственники. Мы поселились на Озёрном, вся окрестная детвора меня здесь уже знала, ведь каждое лето и зиму по неделе – по две, а то и подольше я жил у бабушки и играл с теми же ребятами. К гостям и новеньким по неписаному уговору у пацанов было особое внимание: в играх их сильно не вадили, никогда не задирали, а пендели (опять же по игре) отпускали вполсилы, для проформы. К новеньким прислушивались, поскольку они знали то, что не знали местные, спаянные одними событиями, одними кинофильмами и, скорее всего, одними мыслями и желаниями. Всё первое лето на новом месте жительства я ходил почти что героем: старая хуторская жизнь со всеми кличками, обидами и подзатыльниками от старших осталась в безвозвратном прошлом, ну а к новенькому, как я уже сказал, были почти что почтение и интерес. Мальчишки, как и все люди в мире, конечно же, группируются по интересам. С высоты взрослой жизни можно сказать, что их компанию создаёт, прежде всего, соседство, потом возраст, потом характер и, наконец, место, где в любое время можно собраться, где взрослых нет либо они так добры, что не вмешиваются в ребячью жизнь. Летнее вольготное времяпровождение цементирует всё это в особую привязанность, когда ты неосознанно, бросив всё, бежишь к друзьям и нуждаешься в них, как ни в ком другом. Казалось, отлучи тебя от них, запри на домашний замок – и ты умрёшь. Позднее всё это перерастает в дружбу, которая, впрочем, удачно складывается только у единиц, а у большинства людей ограничивается несколькими часами или днями задушевной беседы в отпуске – и всё. Таким двором, по крайней мере для меня, оказался двор моего двойного тёзки и одноклассника Серёги Фокина. Он жил с братом Лёшкой, на два года нас младше, у которого были свои друзья, что ещё более увеличивало нашу компанию. Их отец, дядя Яша, неторопливый и немногословный, рыхловатый в движениях, никогда не гонявший нас, работал на яйцебазе и развозил яйца по железной дороге почти что по всей стране. Так что его мы встречали не каждый день. Он мне запомнился одной удивительной по силе и житейской мудрости фразой, когда на наш вопрос «есть ли бог на земле и надо ли в него верить?» сказал: «Припрёт – поверишь». Мама Серёги, тётя Тая, сутки через двое дежурила на железной дороге, а потом, закрыв ставни, спала. Утром в девятом часу мы вставали, наскоро перекусывали зелёной окрошкой или картошкой с яичницей и бежали к Фокиным. Ещё через полчаса втроём-вчетвером босиком шлёпали к Бузулуку. Мы ходили одним и тем же путём, по переулку Максима Горького до конца, потом направо до реки на городской пляж. Я до сих пор отчётливо вижу, как шли мы, полузаспанные, но внимательно ставившие босую ногу меж камешков и склянок, чёрные от загара, крепкие и беспечные. На берегу в одночасье мы скидывали маечки и разом бросались в воду. Вода была теплее утреннего воздуха и принимала наши крепкие тела беспрепятственно. Мы плавали в реке и ныряли так же естественно, как дышали воздухом. Мы играли в салки, создавая буруны вокруг вадившего, и кричали ему «кто на новенького?» Наши клеточки были единым целым с «клеточками» реки, зелёной травы, прохладного воздуха и песка. Мы были единым целым с миром, ещё не додумались выделять себя из мира, и уже этим были счастливы, потому что как только человек отделяет себя от окружающего мира, он теряет что-то исключительно важное и становится менее счастливым, чем прежде. Дороги детства почему-то помнятся только идущими в одну сторону – вперёд, но не обратно. Но что же было в те дни далее? Мы возвращались домой к Серёге. Жарили картошку на подсолнечном масле и, умяв её со свежими огурцами, сидели, болтали, смеялись. Часам к двум мы снова оказывались на реке и, переплыв её с автомобильной камерой, доставали раков из нор. Раков носил в ведре Лёшка. Его же, иногда с подзатыльником, мы направляли домой варить их. Вечером все собирались на лавочку, и только глубокая ночь разводила нас по домам. В то же лето почти каждодневным нашим увлечением стала фотография. Родители купили нам по фотоаппарату «Смена». Конечно же, мы щёлкали всё без разбора: кота, дремавшего на заборе, себя с обязательным значком на рубашке, помятое закопчённое ведро с раками, улицу с девчонками, чертившими мелом классики. Когда кончалась плёнка, её проявляли, сушили и немедленно, не дожидаясь сумерек, приступали к печатанию фотографий. Снаружи закрывали ставни, с коек сволакивали одеяла и хитроумно прикрепляли их к окнам. Почти уткнувшись носом в кюветы с растворами, не замечая их едкого запаха, не дыша, мы ловили момент проявления. При красном фонаре, особенно когда надо было додержать, но и не зачернить фотобумагу, всё действо по печатанию фотографий казалось искусством. Мы знали, чем фотобром отличается от вялого униброма, а новобром – от бромпортрета и как задубить фотографии, чтобы они получились с сочным блеском и отскакивали от зеркала после сушки беспрепятственно. Пусть потом какие-то снимки оказывались зернистыми, передержанными или просто скучными – во время этого действа мы чувствовали себя если не первооткрывателями, то вдохновенными ожидателями чудесных превращений. Годом позже, всю зиму по воскресеньям отзанимавшись в фотокружке Дома пионеров с Александром Иосифовичем Курачом, будущим фотокорреспондентом местной газеты, отщёлкав всех родственников, кошек и весь класс на переменах и во время уроков, мы увлеклись пересъёмкой экзотичных для нас снимков с журналов. У нас появились летящие в прыжке неведомые балерины и падающий с заломленным микрофоном Шарль Азнавур, плачущая в кадре фильма «Война и мир» Людмила Савельева – Наташа Ростова и подающая для поцелуя мужчинам руку несравненная Элизабет Тэйлор. Желание наше смотреть на другой мир, на красивых женщин, пусть запечатлённых не нами, было страшно велико. Прежний мир уже не удовлетворял нас, и что-то новое начало переполнять наши тела и души, сделав нас к несчастью для родственников плохо управляемыми, а порой грубыми и жестокими. Однажды осенью, в восьмом классе, Серёга сказал, что его отвергли. Оказывается, он влюбился и с неделю каждый день ожидал у перекидного моста девушку из школы №1. После недели робких провожаний до дома, когда Серёга просто шёл рядом с нею и ничего не говорил, девушка прямо сказала Серёге, что она оставляет его и будет «ходить» с другим. Я не помню, как звали эту отвергнувшую его, но помню в подробностях, как тем же вечером Серёга потащил меня к её дому в переулке Карла Либкнехта. Уже в сумерках мы перелезли через невысокий забор и, спрятавшись, стали ждать под вишнями, когда Она выйдет. Не дождавшись, мы кругами ходили вокруг дома и час, и два, и три. Мне, следовавшему за ним неотступно, Серёга шептал, что, как только девушка выйдет, он спросит её, почему же она отвергла его ради другого. Почему-то нам и в голову не приходила мысль подождать до завтра и спросить девочку о том же после занятий в школе. Так пробирались мы вокруг дома, пока не погас свет, и наградой Серёге было увидеть между штор мелькнувшую девочку в домашнем халатике. К счастью, вышедший во двор её отец не заметил притаившихся у забора мальчишек и не вломил крепкой рукой непрошеным визитёрам. Ну а о грубом мире с матерщиной, с песенками про неведомую нам анашу, которую вёз степной караван, с рассказами «про это» – мы узнавали на пляже, где взрослые парни, собиравшиеся в армию или уже возвратившиеся со службы, откровенно и жёстко обсуждали, казалось, без начала и конца весёлую и разухабистую жизнь. – Окончание следует – На снимках: Река Бузулук и наш пляж. Дорога. Фото автора. ------------------------------— Из книги: Сергей Попов-Соснин. Дёминские записки. М.: У Никитских ворот, 2018. Фото книги из дом. библиотеки администратора группы
ПРОВИНЦИАЛЫ
Читаем современную отечественную прозу
СЕРГЕЙ ПОПОВ-СОСНИН
ДЕМИНСКИЕ ЗАПИСКИ
Сергей ПОПОВ-СОСНИН
ДЫМКА ГРУСТНОГО СЧАСТЬЯ
В июне 1967 года мы переехали из Дёминки в районный городок Новоаннинский, где родилась и выросла моя мама и где проживали бабушка с дедушкой, дядя с семьёй и многие другие родственники.
Мы поселились на Озёрном, вся окрестная детвора меня здесь уже знала, ведь каждое лето и зиму по неделе – по две, а то и подольше я жил у бабушки и играл с теми же ребятами. К гостям и новеньким по неписаному уговору у пацанов было особое внимание: в играх их сильно не вадили, никогда не задирали, а пендели (опять же по игре) отпускали вполсилы, для проформы. К новеньким прислушивались, поскольку они знали то, что не знали местные, спаянные одними событиями, одними кинофильмами и, скорее всего, одними мыслями и желаниями.
Всё первое лето на новом месте жительства я ходил почти что героем: старая хуторская жизнь со всеми кличками, обидами и подзатыльниками от старших осталась в безвозвратном прошлом, ну а к новенькому, как я уже сказал, были почти что почтение и интерес.
Мальчишки, как и все люди в мире, конечно же, группируются по интересам. С высоты взрослой жизни можно сказать, что их компанию создаёт, прежде всего, соседство, потом возраст, потом характер и, наконец, место, где в любое время можно собраться, где взрослых нет либо они так добры, что не вмешиваются в ребячью жизнь. Летнее вольготное времяпровождение цементирует всё это в особую привязанность, когда ты неосознанно, бросив всё, бежишь к друзьям и нуждаешься в них, как ни в ком другом. Казалось, отлучи тебя от них, запри на домашний замок – и ты умрёшь. Позднее всё это перерастает в дружбу, которая, впрочем, удачно складывается только у единиц, а у большинства людей ограничивается несколькими часами или днями задушевной беседы в отпуске – и всё.
Таким двором, по крайней мере для меня, оказался двор моего двойного тёзки и одноклассника Серёги Фокина. Он жил с братом Лёшкой, на два года нас младше, у которого были свои друзья, что ещё более увеличивало нашу компанию. Их отец, дядя Яша, неторопливый и немногословный, рыхловатый в движениях, никогда не гонявший нас, работал на яйцебазе и развозил яйца по железной дороге почти что по всей стране. Так что его мы встречали не каждый день. Он мне запомнился одной удивительной по силе и житейской мудрости фразой, когда на наш вопрос «есть ли бог на земле и надо ли в него верить?» сказал: «Припрёт – поверишь». Мама Серёги, тётя Тая, сутки через двое дежурила на железной дороге, а потом, закрыв ставни, спала.
Утром в девятом часу мы вставали, наскоро перекусывали зелёной окрошкой или картошкой с яичницей и бежали к Фокиным. Ещё через полчаса втроём-вчетвером босиком шлёпали к Бузулуку. Мы ходили одним и тем же путём, по переулку Максима Горького до конца, потом направо до реки на городской пляж. Я до сих пор отчётливо вижу, как шли мы, полузаспанные, но внимательно ставившие босую ногу меж камешков и склянок, чёрные от загара, крепкие и беспечные. На берегу в одночасье мы скидывали маечки и разом бросались в воду. Вода была теплее утреннего воздуха и принимала наши крепкие тела беспрепятственно. Мы плавали в реке и ныряли так же естественно, как дышали воздухом. Мы играли в салки, создавая буруны вокруг вадившего, и кричали ему «кто на новенького?» Наши клеточки были единым целым с «клеточками» реки, зелёной травы, прохладного воздуха и песка. Мы были единым целым с миром, ещё не додумались выделять себя из мира, и уже этим были счастливы, потому что как только человек отделяет себя от окружающего мира, он теряет что-то исключительно важное и становится менее счастливым, чем прежде.
Дороги детства почему-то помнятся только идущими в одну сторону – вперёд, но не обратно. Но что же было в те дни далее?
Мы возвращались домой к Серёге. Жарили картошку на подсолнечном масле и, умяв её со свежими огурцами, сидели, болтали, смеялись. Часам к двум мы снова оказывались на реке и, переплыв её с автомобильной камерой, доставали раков из нор. Раков носил в ведре Лёшка. Его же, иногда с подзатыльником, мы направляли домой варить их. Вечером все собирались на лавочку, и только глубокая ночь разводила нас по домам.
В то же лето почти каждодневным нашим увлечением стала фотография. Родители купили нам по фотоаппарату «Смена». Конечно же, мы щёлкали всё без разбора: кота, дремавшего на заборе, себя с обязательным значком на рубашке, помятое закопчённое ведро с раками, улицу с девчонками, чертившими мелом классики. Когда кончалась плёнка, её проявляли, сушили и немедленно, не дожидаясь сумерек, приступали к печатанию фотографий. Снаружи закрывали ставни, с коек сволакивали одеяла и хитроумно прикрепляли их к окнам. Почти уткнувшись носом в кюветы с растворами, не замечая их едкого запаха, не дыша, мы ловили момент проявления. При красном фонаре, особенно когда надо было додержать, но и не зачернить фотобумагу, всё действо по печатанию фотографий казалось искусством. Мы знали, чем фотобром отличается от вялого униброма, а новобром – от бромпортрета и как задубить фотографии, чтобы они получились с сочным блеском и отскакивали от зеркала после сушки беспрепятственно. Пусть потом какие-то снимки оказывались зернистыми, передержанными или просто скучными – во время этого действа мы чувствовали себя если не первооткрывателями, то вдохновенными ожидателями чудесных превращений.
Годом позже, всю зиму по воскресеньям отзанимавшись в фотокружке Дома пионеров с Александром Иосифовичем Курачом, будущим фотокорреспондентом местной газеты, отщёлкав всех родственников, кошек и весь класс на переменах и во время уроков, мы увлеклись пересъёмкой экзотичных для нас снимков с журналов. У нас появились летящие в прыжке неведомые балерины и падающий с заломленным микрофоном Шарль Азнавур, плачущая в кадре фильма «Война и мир» Людмила Савельева – Наташа Ростова и подающая для поцелуя мужчинам руку несравненная Элизабет Тэйлор. Желание наше смотреть на другой мир, на красивых женщин, пусть запечатлённых не нами, было страшно велико. Прежний мир уже не удовлетворял нас, и что-то новое начало переполнять наши тела и души, сделав нас к несчастью для родственников плохо управляемыми, а порой грубыми и жестокими.
Однажды осенью, в восьмом классе, Серёга сказал, что его отвергли. Оказывается, он влюбился и с неделю каждый день ожидал у перекидного моста девушку из школы №1. После недели робких провожаний до дома, когда Серёга просто шёл рядом с нею и ничего не говорил, девушка прямо сказала Серёге, что она оставляет его и будет «ходить» с другим. Я не помню, как звали эту отвергнувшую его, но помню в подробностях, как тем же вечером Серёга потащил меня к её дому в переулке Карла Либкнехта. Уже в сумерках мы перелезли через невысокий забор и, спрятавшись, стали ждать под вишнями, когда Она выйдет. Не дождавшись, мы кругами ходили вокруг дома и час, и два, и три. Мне, следовавшему за ним неотступно, Серёга шептал, что, как только девушка выйдет, он спросит её, почему же она отвергла его ради другого. Почему-то нам и в голову не приходила мысль подождать до завтра и спросить девочку о том же после занятий в школе. Так пробирались мы вокруг дома, пока не погас свет, и наградой Серёге было увидеть между штор мелькнувшую девочку в домашнем халатике. К счастью, вышедший во двор её отец не заметил притаившихся у забора мальчишек и не вломил крепкой рукой непрошеным визитёрам.
Ну а о грубом мире с матерщиной, с песенками про неведомую нам анашу, которую вёз степной караван, с рассказами «про это» – мы узнавали на пляже, где взрослые парни, собиравшиеся в армию или уже возвратившиеся со службы, откровенно и жёстко обсуждали, казалось, без начала и конца весёлую и разухабистую жизнь.
– Окончание следует –
На снимках: Река Бузулук и наш пляж. Дорога. Фото автора.
------------------------------—
Из книги: Сергей Попов-Соснин. Дёминские записки. М.: У Никитских ворот, 2018.
Фото книги из дом. библиотеки администратора группы