Равки

По тундре шагают три чужака, брусника кровавит соком их резиновые подошвы, ломаются под широкими плечами хрупкие берёзовые веточки. Где прошли — следы заливает прозрачная вода, распрямляется ягель. Минута — и нет их, будто и не было тут никого сотни лет.
Чужаки эти: капитан третьего ранга Игорь Валентинович Волков, командир дивизиона выживания, Шумилов Виктор Юрьевич, командир группы гидроакустиков и Саня Виноградов, лейтенант, отчество ещё не выслужил. Куда идут, уже не знают. Вот знакомая сопка, а взобрался на неё, и будто калейдоскоп кто потряс: стекляшки те же, а порядок другой. Волков за пятнадцать лет службы в тридцать четвёртой дивизии атомных подводных лодок облазил окрестности Кесаево на три дня пути в глубину, тундру знал до камушка, до самого мелкого ручейка. Камушки были, ручейки были, но не там и не те. Весь день протопали, темнеть начинает, вокруг, насколько глаз видит — ни огонька
— Всё, привал! — объявил Волков. — обмозгуем, что дальше делать, котелок уже не варит.
Саня скинул рюкзак, бросил сверху ружьё и сразу растянулся на примятом папоротнике. Волков полез в свою поклажу, а Шумилов подошёл к молодому и пнул его в подошву сапога
— Едрён-матрён, лейтенант Виноградов, совсем берега потерял? Кто мне обещал, что будет "всё-всё-всё делать, только возьмите"?
Саня подскочил, улыбаясь во весь рот и отмахнул твёрдой ладонью от лба:
— Тащ капитан-лейтенант, разрешите приступить к исполнению?
— Не препятствую!
Саня достал примус и заправил его из маленькой канистры. Вскрыл брикетик индийского чая, раскидал по кружкам рафинад. Пока чайник закипал, Волков жестом подозвал Шумилова.
— Разбалуешь молодого до потери субординации, — тихо сказал он.
— Не, Валентиныч, не переживай. Саня — парень правильный. В первый день уработать незнакомого старшего по званию, может даже своего будущего командира — дорогого стоит. До сих пор челюсть болит. — Он потёр скулу. — Нас с училища помнишь? Ходили перед старшими офицерами, как две Магдалины перед апостолами.
— Ну смотри сам.
— Смотрю, Игорёх, смотрю в оба, и вижу, что хороший офицер вырастет, и надёжный товарищ.
И только он это сказал, появился Саня в своём обычном состоянии "рот до ушей", с двумя дымящими кружками в руках:
— Товарищи офицеры, чай. Осторожно, горячо.
Они приняли кружки, а молодой застыл, повернув голову в сторону чащи.
— Ты чего, Сань? — спросил Волков.
— Дым, вроде...
— Точно не от горелки?
— Не, дерево горит.
Охотники встали, повели носами.
— Вроде да, — сказал неуверенно Шумилов. — Оттуда тянет.
— Где дым — там люди. — Волков натянул на плечи рюкзак и подхватил ружьё. — Пошли, узнаем, где очутились. Сань, у тебя нос как у собаки, иди вперёд.
Виноградов без промедления нырнул в лес.
Шумилов знал молодого всего три дня. Тогда, утром, Виктор спустился в подвал ДОФа поколотить грушу — он любил тренироваться в пустом зале. В эти часы тут никогда никого не было, но сейчас в открытую дверь падал свет.
Возле груши боксировал белобрысый парень с широкой рязанской физиономией. Он не сразу заметил в проёме недовольного крепыша с тонкой полоской чёрных усов, а, как увидел, придержал раскачивающуюся грушу и сказал, извиняясь:
— Доброе утро! Зашёл вот размяться, ничего? — и поспешно добавил: — Если я вам мешаю, могу уйти.
— Оставайся, зал общий, — без удовольствия разрешил Шумилов и снял с крючка скакалку.
Парень продолжил истязать грушу, настороженно поглядывая на Виктора, но тот упёрся отрешённым взглядом в лампу под крашенной решёткой. Шумилов любил эти ранние утренние тренировки в пустом зале, считал его своим, и понимал, что не прав, но ничего не мог поделать. Он злился на парня и злился на себя за свою злость.
Хорошо разогревшись, Шумилов бросил ревнивый взгляд на занятую грушу и нырнул под канаты. Виктор боксировал с тенью, как с непрошенным гостем и не смотрел в его сторону, но слышал, что удары стали слабее и реже, потом вовсе затихли. Он отвлёкся от невидимого противника и заметил, что парень стоит за ограждением и внимательно следит за его движениями. Когда их взгляды пересеклись, молодой спросил:
— Не хотите спарринг?
На ринге чинов нет, но многие ли свежескроенные летёхи примут сразу эту истину? В том, что пацан только из училища, сомнений не было: его выдавали глаза. Через несколько лет службы на подплаве наивный блеск в очах потускнеет, и они примут вид привычно-удивлённый от бесконечной мудрости командования. В этих — наивных, серых — все ещё сияет жаркое небо Севастополя.
— Галоша? — ответил вопросом на вопрос Шумилов.
— Так точно! — с той же смущённой улыбкой ответил парень. — Лейтенант Виноградов. Направлен для прохождения службы в группе акустиков а-пэ-эл ка-двадцать тридцать четвёртой ди-пэ-эл.
— Ну-ну, вольно, не на мостике. Как зовут тебя, лейтенант Виноградов? — а сам с облегчением подумал: "Хорошо, не ко мне."
— Александр.
— А я Виктор. Залезай, вызов принят.
Они сошлись, коснулись перчатками. Его противник покачался на носочках, привыкая к покрытию и сразу хуком проверил оборону. Виктор закрылся, ответил тем же. Парень стремительно увернулся и ушёл влево. Единственная горящая в зале лампа оказалась за его спиной. Шумилов оценил, он с первых секунд понял, что просто не будет.
Парень улыбался так, будто танцевал с красивой девушкой, а не дрался с незнакомым офицером. Двигался он легко и точно, телом владел абсолютно, боксировал азартно и напористо, но каждый раз, когда Виктор пытался достать увлёкшегося противника, натыкался на жёсткую защиту, которая сменялась новой атакой. Шумилов сам был таким, но с годами набрал мощь и растерял лёгкость. Такого сильного противника у него ещё не было: у парня оба достоинства были на высоте. Шумилов улучил момент, когда парень в пылу атаки приоткрылся. Его прямой в голову был стремительным, но апперкот лейтенанта Виноградова был чуточку быстрее.
Через минуту лейтенант виновато заглядывал ему в глаза и протягивал граненый стакан с водой, а Виктор проверял языком зубы. Челюсть саднила: бились они без шлемов, но его это не беспокоило. Проигранный Виноградову поединок сулил новые бои: азартные, сложные, нескучные, — и Виктор был счастлив. Наверное, под влиянием этого радостного ожидания он и предложил лейтенанту пойти с ними на охоту. Валентиныч не одобрил, но отзывать приглашение офицеры не стали: недостойно как-то.
Лес поредел. Папоротник сменился белесым ягелем с кровавыми каплями брусники. Саня стоял на краю каменной скалы и тяжело дышал. Виктор остановился рядом, он удивлённо покосился на молодого и понял, что задыхается тот от восторга.
Он прибыл сюда сразу после севастопольского училища. Салага, думал, едет на советский север, а попал на другую планету. Из города раскалённых белых камней, пропитанных бензином и йодом, многолюдного, узкого, суетливого — в бескрайний простор тундры и холодного моря, где тот же йод, но приглушённый, смешанный с грибами, мокрым мхом, и ваксой с собственных ботинок. Он стоял на краю скалы, вдыхал отравленный севером воздух и гнал напитанную им кровь по венам в мышцы, пропитывался, врастал. Этот воздух только раз пусти в лёгкие и не забудешь никогда.
Сопка, на вершину которой они забрались, оказалась кратером, заполненным прозрачной водой. Дальний край озера терялся в дымке, а слева от них в озеро выдавался каменистый мыс. Спросил бы кто у лейтенанта Виноградова, был он в своей жизни счастливее, — ответит: "Пока нет".
Волков склонился к уху Шумилова и еле слышно прошептал:
— Провала нет.
— Какого провала? — так же тихо переспросил Виктор.
— Мы на Двуглавой, посередине должен быть провал. Мы его снизу видели. Где он? И откуда вообще вот это всё? Сопка не была такой большой, когда мы на неё поднимались.
Шумилов не ответил, и Волков задумчиво потёр переносицу.
— Ладно, чего гадать? — сказал он. — Дымом с этой стороны тянуло. Сань, дымы оттуда?
Саня кивнул и первым поскакал по валунам.
— Эй, архар, помедленнее! — зычно крикнул Шумилов. — Камни скользкие. Улетишь — тащи тебя потом на горбу!
Только сказал, как Саня покачнулся, взмахнул руками, хватаясь за воздух. Волков закатил глаза, Шумилов зло сплюнул. Лейтенант сверкнул крепкими зубами. "Всё штатно, товарищи офицеры!", — махнул он рукой и спрыгнул на следующий камень.
Дымом тянуло из-за мыса. Волков переломил ружьё и загнал в ствол недостающий патрон.
— Бережёного Бог бережёт, — сухо ответил он на удивлённый взгляд лейтенанта.
Шумилов потянул носом.
— Рыбу коптят, — сказал он.
У молодого громко заурчало в животе.
За краем скалы висела растянутая на кольях сеть с красными деревянными поплавками. Дальше, за ней, на сосновом пне в человеческий рост, торчал небольшой сруб с двускатной крышей.
— Это что за избушка на курьих ножках? — Саня в изумлении уставился на опытных товарищей.
— Лопарский лабаз, — разрушил сказку Волков и убрал ружьё за спину. — На свае, чтобы не отсыревало, и медведи не растащили. Идём, лопари народ мирный.
За амбаром на широком уступе под самой скалой стояла добротная бревенчатая изба, крытая дёрном. Таким же дёрном зеленела крыша низкого домика со скошенными стенами рядом. Посреди каменистой площадки горел костёр, а из маленького сарая за ним исходил восхитительный пряный запах копчёной рыбы.
— Ни собак, ни оленей, — задумчиво сказал Волков.
— А что, если лопарь, так обязательно олени должны быть? — спросил Саня.
— Те, кто оленей не разводит, Сань, давно в города перебрались. В Ловозере их много. Те, что остались в тундре — кочуют между пастбищами и зимовками, олени для них — вопрос выживания.
— А собаки тут — средство раннего оповещения о приближении противника в лице медведя, — добавил Шумилов. — Ладно, чего гадать? Нас уже заметили. Кто-то из окна выглянул.
И правда — скрипнула дверь и за порог шагнула женщина неопределённого возраста, так бывает с теми, кто живёт на природе. Ей могло быть и сорок, и шестьдесят. Огрубевшую сухую кожу покрывал сероватый загар. Ярко-голубые глаза смотрели на вооружённых чужаков без страха.
— Бог в помощь! — поприветствовал её Волков. — Мы охотники, заплутали, не знаем, как к посёлку выйти. Не подскажете?
— К посёлку? К какому посёлку? — улыбнулась она и стала ещё старше.
— Кесаево.
— Далеко посёлок, очень далеко. Муж раз в месяц туда ездит: ягоды отвозит, рыбу копчёную отвозит, чай, сахар привозит. День едет туда, там ночует, день едет обратно.
Она говорила протяжно, с незнакомым запинающимся акцентом.
— Кесаево?
— Не знаю. Может и Кесаево. Посёлок.
— А где муж ваш?
— Где муж? Рыбу ловит. Кумжа на нерест пошла. Зима скоро, запасы делаем. Вот где муж.
— Браконьерит, значит, муж ваш?
— А тебе какая забота, капитан? Ты не из рыбнадзора.
Женщина смотрела на него смеющимися глазами, слишком яркими на потемневшем лице. Ветер трепал меховую опушку на сине-красной шапке лопарки.
"Шамшура, — вспомнил Волков. — А ей лет сорок, не больше. Старит жизнь на природе".
— А почему капитан?
— Из лейтенантов вырос, до адмирала не дорос, кто ж ещё? Лейтенант из вас один вон. Молодой, голодный, отсюда слышу, как в животе бурчит.
Лейтенантский желудок выдал особенно звонкую трель, и лопарка рассмеялась, обнажив крепкие желтоватые зубы.
— Садитесь к костру, покормлю вас.
Она скрылась в доме и через несколько минут вернулась с тремя грубыми глиняными мисками.
— Соль кончилась, без соли ешьте, как предки наши ели. А муж мой не браконьер, не может он быть браконьером. Мы — коренной народ, это вы пришлые. Мы можем и рыбу ловить, и зверя бить, сколько надо. Это и в Москве понимают.
— Ну не сердись, хозяйка. Глупость сказал, — Волков принял из её рук плошку с копчёной рыбой, пересыпанной морошкой. Задрался обшитый красной каймой рукав лопарки и показалось плотное борцовское запястье, Кожа, более светлая, чем на узкой кисти, туго обтягивала небольшие крепкие мышцы.
"Красивая молодая была, — подумал Волков"
На тонкой талии её синюю рубаху стягивал витой красный шнур, а выше плоского живота, неясно, но упруго торчали холмики грудей. Над расшитым воротом грубоватая кожа ныряла в ложбинку, и рот Волкова вдруг наполнился слюной. Ветер сменился и бросил ему в лицо запах чужой женщины, её дублёной кожи, пропитанной горькой полынью, мхом, сырным ароматом грибов и росистой брусники. Он увидел под толстым сукном длинное тело, обвитое буграми мышц. Увидел, как она лежит на медвежьей шкуре возле каменного очага в жарко натопленной избе. Там пахнет, как в бане, и немного как в псарне, и почему-то от этих запахов он твердеет и плывёт, как в голодных снах курсантской юности. Она смеётся, тускло загораются отражённым огнём и гаснут влажные зубы, и смотрит на него счастливо и снисходительно, как умеют смотреть снизу-вверх только женщины на своих любимых.
Волков наткнулся на лукаво сощуренные глаза лопарки, смутился, и уставился в плошку с едой.
"Нет, лет шестьдесят, не меньше, — подумал он, стараясь отогнать наваждение".
Лопарка вложила вторую миску в протянутые руки Шумилова, последнюю протянула Виноградову. Он сразу набил полный рот рыбой с ягодами, от натуги на глаза выступили слёзы.
— Совсем мальчик. Большой, крепкий, красивый мальчик, — сказала она ласково и провела рукой по жёсткому ёжику светлых волос. — Зачем такому мальчику воевать? Ему надо отрастить волосы, любить красивых женщин, рожать красивых детей.
— Мы ни с кем не воюем, — подал голос Шумилов, а Волков, не чувствуя вкуса, механически пережёвывал еду и видел только руку лопарки на голове лейтенанта.
Виноградов ел, жмурясь от удовольствия, а лопарка стояла, касаясь его головы и задумчиво смотрела за его спину. Волков обернулся. К берегу озера причалила лодчонка с гордо задранным вверх носом. На берег выпрыгнул высокий худой мужчина и ловко притянул лодку концом к чахлой берёзке. Поднял туго забитый мешок со дна и без напряжения закинул его на плечо, в правой руке блеснула острога.
— Муж? — спросил Волков.
Лопарка кивнула.
— А как зовут вас, хозяйка?
— Наталья.
— А мужа как зовут?
— Михаил, — услышал сзади Волков.
Лопарь сильно припадал на левую ногу. Он шёл свободно, с прямой спиной, будто сочащийся озёрной водой мешок ничего не весил.
— Игорь. — Волков принял острогу и протянул руку. Михаил опёрся и легко запрыгнул на каменистую площадку. Левая рука, изуродованная артритными буграми, крепко сжимала горловину мешка. Лицо слева бороздили рваные шрамы, пересекали впалую глазницу и тянулись по морщинистой щеке до обвисшего угла рта.
— Медведь? — Волков без стеснения рассматривал изувеченное лицо.
Михаил кивнул:
— Хозяин. По весне голодный был.
— Серьёзно. Как спасся-то?
— Спасся? — ухмыльнулся Михаил правой стороной рта. Слева лицо так и осталось безжизненной маской. — Не спасся он. В тупе шкура лежит, у очага.
— Кровью чуть не истёк, но приволок... — Наталья уже выходила из дома с новой плошкой. — Волокуши собрал и приволок. Долго потом откармливать Мишу пришлось, всё лето не вставал.
Михаил принял еду из рук жены и сел на камень. Он жадно ел, засовывая ложку с правой стороны. Скаля зубы, тянул уголком рта воздух. Недожёванная рыба вываливалась слева через безжизненно обвисшую губу. Волков, поморщившись, отвернулся.
Наталья разложила мешок на большом плоском камне. Тяжёлым тесаком она пластала на ровные полоски мяса серебристые тушки лосося. Сбрасывала в деревянную лохань икру. Мелкие красные точки усеяли её лицо, и после каждого удара, когда отрубленная рыбья голова летела на землю, их становилось больше. Саня встал, потянулся, улыбаясь сквозь зевоту, и Волков заметил, каким долгим и жадным взглядом исподлобья впилась лопарка в его ладное тело.
Глупая ревность пощекотала ноздри. "Бабка молодого тела захотела", — зло подумал он. Михаил засунул в рот последний кусок рыбы и подмигнул Волкову здоровым глазом. Из левого уголка рта на синюю рубаху потянулась тонкая струйка слюны. Солнце опустилось ниже, корявые тени берёз доползли до сапог лопаря и извивались в остатках размякшего рыбьего мяса.
— Михаил, покажете в какой стороне посёлок, куда вы ездите? — спросил Волков.
— Там, — старик махнул рукой в сторону озера. В обход далеко, два дня идти будете. Лучше через озеро на тот берег. Тогда за день до посёлка доберётесь.
— А посёлок — Кесаево?
— Да кто его знает? Я не спрашиваю.
— А вы можете нас на тот берег переправить?
— Переправлю, чего уж, — легко согласился Михаил. — Только завтра. Устал я сегодня, руки болят.
— И то правда, — обрадовалась Наталья. — Я вам в веже постелю. Оставайтесь. Куда вам на ночь глядя?— Ночи ещё короткие, — слабо попытался возразить Волков, но посмотрел на своих товарищей, на их сытые осоловелые лица и умолк.
Наталья сразу убежала в дом, выскочила с охапкой выделанных шкур, занырнула в низкую дверь землянки со скошенными стенами.
— Михаил, а как озеро это называется?
— Это-то? — дёрнул плешивым затылком лопарь, — Нёлькъявр [голодное озеро -саам.].
Название Волкову ничего не говорило.
— И что это значит?
— Ничего, — пожал он плечами. — Нёлькъявр и всё.
— А море в какую сторону?
— Море? — удивился Михаил. — Нет тут никакого моря. Тундра кругом.
— Подожди, а посёлок, в который ты ездишь? Там что, нет моря?
— Нет. Пруд есть, дома, магазин, а моря нет. Откуда тут море? Вы, если хотите, можете идти сами, только долго это. Тут как сами решите, настаивать не буду.
Наталья у двери вежи, не дыша, смотрела на Волкова. Он вздохнул:
— Ну что, товарищи офицеры, располагаемся на ночлег.
Саня, потягиваясь и зевая, косолапо побрёл спать, а Игорь спустился к озеру и сел на круглый валун возле лопарской лодки. Он достал из кармана коробочку "Казбека" и задумчиво постучал папиросой по сжатому кулаку. Только прикурил, рядом умостился Шумилов.
— Дай папироску, Валентиныч, — попросил он.
Волков протянул ему раскрытую пачку, и они окутались густыми клубами дыма.
— Хорошо... — протянул Шумилов, махая рукой. — Весь гнус перетравим. Ну что ты, друг мой ситный, поведай, что тебя гложет?
— Ерунда, — отвернулся Волков. — Где Саня?
— Дрыхнет без задних ног. Залез в эту землянку и сразу кулём на лежанку бухнулся.
— Вежу, — поправил Волков.
— Да по хрену. А ты откуда столько про лопарей знаешь?
— Просто знаю.
— Колись, Валентиныч! — пихнул его локтем Шумилов. — Носом чую увлекательную историю.
— Да ну тебя, — отмахнулся Волков и прикурил новую папиросу. — Была у меня лопарка. Хозяйка чем-то её напомнила. Не возрастом, нет, та молодая была, скорей телом, повадками, бесстыжестью звериной. Видел, как она на Саню смотрела? Даже мужа не стеснялась. Та такая же была.
Шумилов украдкой посмотрел на друга. Волков морщил лоб и кривил губы, всем своим видом, показывая, как неважно всё, что он рассказывает, и голос звучал вразвалочку, как на какой-то застольной байке.
— И пахла похоже: дымом, горечью... Потом никогда не пахла, вот вообще никогда. Она мне много про свой народец рассказывала. Песни пела тихо, на ухо, чтобы никто не слышал. Я не понимал ни черта, но мне нравилось, как они звучат. Сказки их тоже рассказывала: про нижний мир, про отца их, оленя Мяндаша, который может в человека превращаться, про равков — вампиров-упырей лопарских, про нойдов, шаманов их.
— Шаманов? — удивился Шумилов. — Они ж не чукчи. По виду — обычные русские. На улице б встретил, не подумал, что лопари.
— Ну не шаманы, вроде знахарок наших. Да ну обычные сказки, как у любого народа. Пошли, наверно, спать, — сказал он, вставая.
— Не-не-не, погоди, — остановил его Шумилов. — Чем история-то закончилась? Где эта лопарка сейчас, почему расстались?
— А ничем. Она на хлебозаводе работала. Просто в один паршивый день на работу не вышла: пропала. На восток от посёлка, ты должен помнить, лопарский погост [поселение] стоял. Так они тоже снялись и ушли куда-то. Я пробовал её искать, но где? Тундра большая. Вот и всё, нет никакой истории. Идём, надо отдохнуть, завтра долгий переход. Знать бы, ещё куда...
В веже пахло сушёной травой и трухлявым деревом, пропитанным керосином, а теперь ещё резиной и портянками, развешенными на голенищах. Посередине, между лежаками, стоял грубый стол, на нём — лампа со снятым колпаком.
Лейтенант тихо сопел в темноте. Виктор чиркнул колёсиком зажигалки и запалил фитиль. Сопение стихло, Саня заворочался и сел, сонно хлопая глазами.
— Вы чего не спите? — спросил он.
— Курить ходили, — ответил Волков.
— А, я не курю.
— Ну и славно.
Саня взял со стола зажигалку Шумилова.
— Ого! — удивился он. — Из патрона. Это что за калибр?
— Семь девяносто два на пятьдесят семь, маузер. Это от немецкого пулемёта.
Саня придвинулся к столу, покрутил зажигалку под лампой.
— Тут что-то выцарапано...
— То и выцарапано: "Убийце костореза" и дата. Косторезами пулемёт MG-42 называли. Батя под Кёнигсбергом его одной гранатой подавил. Тогда умелец из его взвода сделал ему зажигалку из стреляной гильзы этого гадского пулемёта, на память. А надпись гвоздём выцарапал. Не было у них гравёров. Отец этой зажигалкой больше, чем медалями, гордится. Когда я на флот служить пошёл, подарил мне.
— Сколько ж ей лет, а блестит, как новенькая!
— Блестит, потому что чищу!
Шумилов забрал зажигалку и сунул в карман.— Всё, по койкам, подъём чуть свет! — сказал он и погасил лампу.
Ночью Шумилов, держа руками живот, выбрался из вежи. Ущербная луна светила скупо, тускло блестел влажный камень под ногами. Виктор огляделся. В хозяйском доме свет не горел, но пристраиваться в тёмный угол под скалой ему не хотелось. Он зябко передёрнул плечами и запахнул потуже лётную куртку: ночной ветер напоминал о скорой полярной ночи. Нетерпеливой рысью он потрусил за выступ сопки. Мягкий ягель глушил шаги. Под амбаром в густой тени кто-то шевелился. Шумилов притормозил и прислушался, и, только решился бежать за ружьём в вежу, как тихий голос Натальи сказал: "Ну чего ты?" и сразу зашуршала ткань.
Улыбаясь во весь рот, Виктор прокрался мимо страстно всхлипывающих любовников в темноту за сопкой и тихо застонал, уткнувшись лбом в каменный выступ. Оправившись, обошёл амбар подальше и вернулся в вежу по берегу озера. Когда он появился в проёме двери, Волков спросил:
— Ты где был?
— До ветру ходил.
Шумилов чиркнул зажигалкойи сразу погасил её.
— Ну ты смотри, а?! — весело воскликнул он.
— Ты чего?
— Мимо избушки на курьих ножках проходил — под ней сосётся кто-то. Думал, хозяева решили молодость вспомнить...
— Тьфу! На хрена ты мне это рассказываешь?
— А нет, ни фига. Это летёха наш безусый оголодал настолько, что на бабку полез.
Волков сел и угрюмо уставился на пустую лежанку лейтенанта.
— Его дело, — недовольно сказал он.
— Не скажи, Валентиныч. А если дед их застукает?
— Ну застукает — получит лейтенант Виноградов лопатой по голой жопе, в следующий раз головой думать будет. От меня ты чего хочешь? Идти его от бабы оттаскивать?
— Да не, не надо, спи. А я снаружи на вахте постою, на всякий пожарный.
— Делать тебе не хрен, — пробурчал Волков и натянул одеяло на голову.
В темноте лязгнуло переломленное ружьё.
— Ты воевать собрался? Совсем сдурел? — взвился Волков.
Он уже понял, что поспать не удастся: не шёл сон. Глупая ревность подкидывала картинки, одна жарче другой. Лейтенант и лопарка. Её руки на его груди, его руки на её спине, и глаза: страдающие, счастливые, жадные, синие глаза его пропавшей лопарки. Волков сел, вдавил до боли пальцами глазные яблоки.
— Не буду я ни в кого стрелять! За дурака меня держишь? — оскорбился Шумилов. — В воздух пальну для острастки, если надо будет и всего делов.
— Всего делов... — передразнил его Волков. — С тобой пойду, пока не наворотили делов этих.
Резко распахнулась дверь. В проёме стоял Виноградов. Он покачнулся и опёрся рукой об косяк.
— Ты пьяный, что ли? — спросил Шумилов. — Сань!
Виноградов что-то невнятно промычал и, шатаясь, протиснулся к своей койке.
— Талант! Любимец женщин и богов! — Шумилов отставил ружьё и упал на свою лежанку. — Валентиныч, ты понял? Бабка его напоила в слюни и воспользовалась. Вот старая шлёндра!
— Отстань от него, пусть спит, — угрюмо сказал Волков.
— Да я чего? Он завтра будет головой страдать.
— Его беда.
В тишине заклокотало из угла Виноградова, громко булькнуло, Саня закашлялся, запахло мокрой медью.
— Эй, молодой! — окрикнул злым шёпотом Виктор. — Если плохо — иди на улицу. Спать потом в твоей вони...
Молодой не ответил, а уже через минуту тихо и размеренно засопел.
— Пить не умеет, а туда же!
— Хватит бубнить, сам таким не был, что ли? — одёрнул его Волков. — Тоже доблесть: бухать и не падать. Всё, отбой!
От мысли, что лейтенант пьян ему почему-то стало легче, но заснуть не получалось. Темнота в веже была хоть глаза выколи. Кисловатый запах оленьего меха тревожил душу и будил воспоминания, в которых не было места ни сну, ни покою.
"Примитивное ты существо, Волков", — с чувством сказал он себе. Столько лет крыл шаровой душу, замазывал образ проклятой девчонки, а пахнуло от незнакомой бабы чем-то дымно-травным, и вот оно: ничего не потухло, и лезет образ пропавшей лопарки, как ржавчина сквозь свежую краску.
Он провёл кончиками пальцев по много раз пройденному пути, по мягкому ёжику оленьего меха, который вот-вот должен кончиться и смениться прохладной, нежной кожей: знакомой, дымной, полынной... Но за краем меха была шершавая деревяшка, а сушёные травы исчезли в запахе пота, сырой резины и керосина. Игорь понял, что ещё один вдох и он задохнётся.
Он выскочил наружу, накинув на плечи куртку, и торопливо втянул ночной воздух. От свежести закружилась голова. Небо слабо светилось сиреневым, струи тумана тихо ползли над неподвижным озером, влажный ягель холодил босые ноги. Волков привычно полез в карман за картонной коробкой "Казбека", но сунул обратно.
Сзади плеснуло и тихо забурлило, будто босая нога ступила на пропитанный водой мох. Он обернулся. За вежей стояла тень, неверная, как все тени в сумерках: не поймёшь, есть там кто-то или это слепое пятно в глазах. Не чувствуя ни холода, ни страха, он шагнул. Тень повернулась спиной и медленно побрела к озеру. Лёгкий ветерок принёс тонкий аромат полыни и дыма.
Узнавание, гораздо более сильное, чем днём у костра, обрушилось на него. Волков бросился следом, спотыкаясь и оскальзываясь. Куртка осталась лежать возле двери в вежу. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел кожаную поддёвку, отороченную мехом, Светлые волосы с загнутыми внутрь концами скрывали лицо. Ноги в нюреньках [меховая обувь], похожих на лопарские крутоносые лодки, мягко и осторожно ступали по камню.
Волков мчался со всех ног, она шла очень медленно. Он не двигался с места, она уходила всё дальше по берегу озера — в сторону, где он ещё не был. В отчаянии он оттолкнулся от земли обеими ногами и полетел, и через мгновение она была совсем рядом, руку протяни. Он протянул, а она плавно увернулась, и он увидел, наконец, её лицо. Лицо, которое он несколько лет пытался забыть: острый подбородок, чуть вздёрнутый нос, ярко-синие глаза и две родинки под ними, почти симметричные, похожие на две слезы, застывшие на высоких скулах. Он не сказал о них Виктору, не захотел.
Волков хотел позвать её, но не вспомнил имя. Он хотел сказать: "Малыш", но это было так пошло. Она улыбнулась, смущённо и грустно, и пошла вперёд, он рядом, теперь шаг в шаг, не отставая.
— Где ты была?.. — он опять со жгучим стыдом запнулся, не зная, как её назвать.
— Не можешь вспомнить, как меня зовут? — сказала она тихо. — Не пытайся, у меня больше нет имени. Почему ты один, Игорь?
Волков посмотрел за спину. Туман накрыл лодку Михаила, вершина берёзки торчала голыми сучьями из белесого облака. Его призрачные струйки текли над берегом к веже, больше ничего не шевелилось Кусты и деревья, озёрная вода казались плоскими и бесцветными.
— Мне никто не нужен, — глухо сказал Волков.
— Плохо, что ты сюда пришёл.
Она отвернулась, её голос вяз в подобравшемся тумане, он стал плоским и чужим.
— Почему?
— Потому что ты вернёшься сюда, и останешься навсегда, Сашенька.
— Я — Игорь, — Волков попытался заглянуть ей в лицо, скрывшееся под светлыми прядями.
— Саша, — упрямо повторила она.
Волков протянул руку и оторопел. Это была не его рука: крупную кисть с набитыми костяшками покрывали светлые волоски.
— Сашенька... — прошептала его лопарка, и вдруг возникла прямо перед ним, только лицо другое. Исчезли родинки под глазами, загрубевшую кожу изрезали морщины. Перед ним стояла Наталья с жадными, нетерпеливыми глазами. — Торопись, Саша, я жду. Я приготовлю тебе мягкую постель. Я разожгу для тебя огонь и положу вокруг него три камня: один согретый солнцем, один омытый водой, один сокрытый землёй. Вокруг я поставлю шатёр из оленьих шкур. Ты выйдешь из него чистым и будешь любить меня, и будешь кормить меня, и будешь жить со мной… До весны.
Туман гасил эхо, обрывал звуки, и всё сказанное сразу исчезало без следа. За спиной у лопарки туман добрался до каменного склона сопки, он кружился медленным беззвучным водоворотом, а в центре, в его плывущих прозрачных клочьях, чернели кресты под двускатными крышами.
Волков открыл глаза, над головой — косой потолок вежи с вениками сушёных трав. В распахнутую дверь вливался холодный утренний свет. За столом качалась белобрысая макушка Виноградова.
— Сань, ты чего там делаешь? — шёпотом спросил Волков.
Тот обернулся с виноватым видом и поднял руку с тряпкой.
— Ясно, — усмехнулся Волков, — драишь палубу.
Молодой умоляюще вскинул брови и вернулся к своему занятию.
Снаружи туман заполнил всю впадину с озером. Он клубился и разбухал, медленно вползая на заросший можжевельником склон сопки. На дальнем берегу в плотной пелене тонули прозрачные верхушки елей. В мутном небе светило вполнакала низкое солнце. Тишина стояла, будто не осталось ничего, кроме кусочка тундры в тумане и Игоря Волкова, и роста в нём сейчас было метров пять, не меньше, если верить звуку своих шагов.
На замшелом скате вежи Волков заметил шкуру со слипшимся мехом и усмехнулся: прополоскало молодого. Ничего, походит на подплаве, неразбавленный спирт пить научится. Он осторожно спустился по камням на берег озера и пошёл вдоль кромки, ровно по тому пути, где гнался во сне за своей пропавшей лопаркой.
Он шёл долго, вроде кресты уже должны появиться, а их нет. И озера нет, сопки нет, звука, цвета — ничего. Кругом туман, над головой — небо, белесое, как брюхо камбалы, ползёт над бледной рванью, внизу — снежный ягель сплошным узорчатым ковром.
Чтобы не потерять ориентацию, Волков повернулся направо через плечо и пошёл отсчитывать шаги. Десять, двадцать, уже должна скала под ногами оборваться в озеро, а нет, ничего не меняется, будто на месте марширует. Вернулся в исходную точку, хотя была ли она исходной, он уже уверен не был. Отработал команду "налево", и только зашагал в сторону, где должна быть сопка, туман впереди потемнел, сгустился, и очень близко к нему возникло злое лицо Натальи. От неожиданности Волков отшатнулся. Лопарка склонилась к нему, колюче глядя в глаза и зашептала скороговоркой:
— Куда идёшь, капитан? Что ты там забыл? Предки там наши захоронены, родные лежат, нечего тебе там делать, мёртвых беспокоить, иди отсюда!
Наталья раскинула руки и выпятила небольшую грудь, как куропатка между песцом и гнездом. Она ничем больше не напоминала его пропавшую любимую: ни запахом, ни глазами. Простая деревенская тётка: крепкая, жилистая, высушенная.
— Что принюхиваешься, морда волчья? — Она злобно оскалилась. — Не чуешь ничего? Иди отсюда и глаза не таращь, не страшно.
И снова Волков увидел в её глазах ехидное знание, как за подглядыванием его застала. Он стушевался и отступил на шаг.
— Извини, хозяйка, я ухожу. Не хотел тебя обидеть.
Лопарка победно подбоченилась, задрав подбородок:
— Нечего чужим по кладбищу без дела ходить! — и сразу расслабилась, почти улыбнулась: — Пойдём, капитан, покормлю перед дальней дорогой. Твои-то встали уже?
— Наверное...
— Пойдём, пойдём!
Волков кинул тоскливый взгляд в туман за ее спиной. Иногда, казалось, из белой мглы выглядывали ровные черты крестов под двускатными крышами, как в его сне, но в тумане ни в чём нельзя быть уверенным.
— А ты крещёная, хозяйка? — неожиданно спросил он.
— Крещённая, а как же? У нас все крещённые, как жить без Бога в сердце, на кого надеяться? А тебе какой с того интерес, капитан?
— Да никакого. Просто любопытно.
Наталья косо посмотрела на него.
— Знаешь, что такое суесловие? Ты вопросы задаёшь, а ответы мои тебе без надобности. Вот тебе и суесловие, а оно грех. Праздность в словах, от неё — праздность в мыслях, делах. Всё от жизни тёплой и уютной. От горячей воды в кране, газовой плиты, холодильника. Что смотришь? Думал, к первобытным людям попал?
Волков и впрямь удивился. Как-то забылось, что где-то рядом, а не на другой планете, летают самолёты, ходят поезда, уходят в море подлодки.
— Да ладно, вижу я. Давно живу, — без обиды сказала Наталья. — Смотри, капитан. Твои собрались уже.
Туман медленно утягивало на большую воду. Появился бревенчатый угол хозяйской тупы, камни, крытые оленьими шкурами, вокруг очага. Языки пламени лизали дно котелка, обрастая персиковым пушком в висячей водяной пыли. По ту сторону огня сидели Шумилов с Виноградовым. Три туго набитых рюкзака стояли рядом.
— Валентиныч! — крикнул Шумилов, как только увидел Игоря. — Скажи ты молодому. Выдвигаться надо, а он не ест ничего.
Голос был тихим и плоским, как сквозь заложенные уши. Молодой поднял тоскливый взгляд на Волкова и снова уронил голову.
— Отстань от него, Вить. Аппетита нет у человека. Хозяйка! Есть у тебя, куда еды завернуть?
— Не надо ничего заворачивать, — зачастила Наталья. — Я всё вам уже собрала: и рыбки копчёной, и ягод, и грибочки свежие и квашеные.
Волков покосился на лопарку. Только что говорила она с ним нормальным человеческим языком, а теперь снова — бабка-бабкой из глухой деревни. Он поймал себя на мысли, что надоели ему до смерти эти "представители малых народов севера". Ничего ему не хотелось больше, чем оказаться среди типовых пятиэтажек родного посёлка.
— Спасибо, хозяйка, Что муж ваш, не передумал? Свезёт нас на тот берег?
— Михаил-то? Не передумал, как можно? Если он пообещал, обязательно сделает. Уже лодку готовит, место для вас освобождает. Сядь, капитан, чайку попей, поешь на дорогу.
Она вынесла из тупы плошку с неизменной рыбой. Волков подсел к Шумилову. Тот сидел с кружкой и, сдувая пар, мелкими глоточками отхлёбывал отвар.
— Попробуй, Валентиныч! Это, конечно, не чай, но варево отменное.
Волков из-за спины Виктора посмотрел на молодого. Саня сидел с полной миской еды и смотрел в огонь под котелком. Губы его сжались, как у маленького ребёнка, готового вот-вот разрыдаться.
— Летёха наш за всё утро слова не сказал. В глаза не смотрит. Видно вспомнил свои ночные приключения, — весёлым гундосым шёпотом поделился на ухо Шумилов.
— Расскажешь кому-то в посёлке, я тебе своими руками язык вырву, — тем же тоном ответил ему Волков.
— Догони сначала, — тихо хохотнул Шумилов. — Ну ты чего, Игорёнь? Что было в тундре — останется в тундре. Я — могила.
— Верю, давай выдвигаться.
— Чаю-то попей.
Волков встал.— Не хочу. Ничего не хочу, только домой, на лодку — и в море. Надоели: и тундра, и её обитатели, — сказал он, не глядя на Наталью
Дед грёб, не зная усталости, а на все предложения его подменить только мотал головой. Здоровая правая и скрюченная левая гребли одинаково. Вёсла опускались, экономно загребали воду и взмывали в воздух, роняя тяжёлые капли. Виноградов сидел на носу, за спиной лопаря. Положив подбородок на торец форштевня, он смотрел на приближающийся берег. Волков выглянул за борт. За его тёмным лицом с глубокими тенями под глазами мягко светилось небо цвета раздавленной голубики. По нему летели назад перистые облачка, а за ними просвечивали грузные, поросшие мхом камни. Шумилов дёрнул его за руку. Туман к середине истончился, раздался в стороны, и оказалось, что они плывут через узкую часть озера, по самому краю, а простирается оно на многие километры на север. Так далеко, что другого берега не видно.
— Вам туда не надо. — Михаил заметил их потрясённые взгляды. — Там голая тундра на много-много километров. Ваш берег вон: рукой подать, а оттуда — точно на восток. Компас есть-то?
Волков молча кивнул. Он перебрал в голове все большие озёра Кольского полуострова и не вспомнил ни одного, к которому они могли пешком дойти меньше чем за сутки. Да даже за трое.
Михаил подождал, пока его незваные гости скрылись в лесу и погрёб обратно. Наталья ждала его на берегу. Она ловко подхватила конец и притянула лодку к берёзе.
— Ушли, — сказал Михаил, вылезая из лодки. — Готовь ему лёжку и баню собери.
* * *
Шумилов убежал вперёд. От зевания болела челюсть, и чёрные неуловимые точки роились перед глазами. Он шёл быстро, дёргано, бил кулаками берёзы и пинал грибы. Ему казалось, сбавь он темп, и ослабнут колени., а папоротник под ногами был таким мягким. Собрать бы его в кучу, да поспать минут шестьсот под уютный шум в ушах.
Волков усталости не чувствовал, он на ходу беспокойно поглядывал на широкую спину Виноградова. Лейтенанта всё ещё не отпустили ночные приключения с возлияниями. Он брёл неуверенно, на негнущихся ногах. Иногда он резко останавливался и, вытянув шею, вглядывался в лес за спиной Волкова. Тот оборачивался, но позади ничего не было, кроме папоротника среди кривых берёз. Ожидание в глазах лейтенанта сменялось разочарованием, губы, которые за весь день он не разомкнул ни разу, оплывали, и в этот миг бравый лейтенант Краснознамённого Северного Флота выглядел маленьким ребёнком, которого мама не забрала из детского сада.
С каждым разом Волков становился смурнее. Пока Саня, покачиваясь, брёл вперёд, он аккуратно вытащил ремень и намотал его на кулак.
Саня снова остановился, но оборачиваться не стал. Он повернул голову вполоборота и втянул воздух. Волков понял, чего ждал Виноградов, какой запах он пытался уловить в воздухе. За схожим запахом он сам рванул бы, не глядя под ноги, а товарищи потом поймут, но тут его быть не могло… Крылья Саниного носа задрожали, на щеках появились ямочки. Он улыбался.
Волков развернулся кругом, выставив сжатые кулаки, но там так же никого не было. Лязгнул металл о металл и в спину Волкову врезалось что-то тяжёлое и угловатое. Он пошатнулся, сапог поехал по примятому мокрому папоротнику и с воплем: «Витя! Лови его!», Волков рухнул на землю. Вбок и назад, врезаясь в берёзы и спотыкаясь, убегал лейтенант Виноградов.
Шумилов обернулся, увидел Волкова, выбирающегося из лямок рюкзака, и Саню, тяжёло топающего туда, откуда они пришли. Разбираться в странностях не стал, просто бросился в погоню. Раньше он, может, и не догнал бы молодого и ловкого лейтенанта, но того мотало из стороны в сторону, он хватался руками за стволы берёз, удерживал кое-как равновесие, и летел к следующему стволу. Этот неуклюжий бег был похож на бесконечное падение, которому постоянно что-то мешало. В несколько прыжков Шумилов догнал беглеца, он вывернулся, отшатнулся к следующему дереву. Тогда Виктор прыгнул и сбил его с ног. Подбежал задыхающийся Волков. Он размотал ремень и связал Виноградову руки.
— Что происходит, может объяснишь? — спросил Шумилов.
Саня извивался, ломал коленями зелёные стебли, но двинуться не мог. Он замер ненадолго, собирая остатки сил, рванулся всем телом, но Виктор навалился на плечи. Саня уронил голову и обмяк, тихо и обиженно мыча.
— Объясню, когда сам пойму! — отрывисто бросил Волков. — Переворачиваем!
Они перекатили Виноградова.
— Держи его голову! — Волков достал охотничий нож.
— Что ты собираешься делать? — Шумилов испуганно смотрел, то на Игоря, то на рыдающего лейтенанта с судорожно сжатыми челюстями.
— Глотку ему перережу! — разозлился Виктор. — Что ты вылупился? Рот ему открою! Голову держи!
Шумилов недоверчиво посмотрел на Волкова, но всё же упёрся в лоб Сани обеими руками. Игорь сильно вдавил пальцы в щёки заливающегося слезами Виноградова и тупой стороной ножа начал разжимать челюсти. Саня вдруг перестал сопротивляться и уставился в небо. Челюсти разжались.
— Матерь Божья... — сдавленно прошептал Шумилов, а Игорь сплюнул и обессиленно упал рядом с лейтенантом.
— Это как? — Шумилов стоял на коленях, вытаращив в ужасе глаза.
Он разводил руками, не зная куда их деть. Саня, не глядя на них, потихоньку отползал к ближайшей берёзке.
— Ты знал? — взорвался Шумилов.
— Не знал… Подозревал, — угрюмо ответил Волков.
Обдирая сапогами мох, лейтенант дополз до дерева. Выгибаясь спиной, затылком, ногами, умостился. Шумилов хотел ему помочь, взял парня за плечо, но тот сбросил его руку, что-то зло и жалобно мыча сквозь стиснутые зубы. Он не смотрел товарищам в глаза: закинул голову и то жмурился, то смотрел в небо, а по щекам текли крупные слёзы.
Волков устало рухнул на траву рядом. Шумилов сел перед ним на корточки. Он пытался прогнать из головы жуткую картину, но перед глазами так и стоял куцый обрубок языка с рваными краями и зубы с засохшей в промежутках кровью.
— Игорь, Игорь, посмотри на меня, друг! — Виктор потеребил колено Волкова. —Объясни, что я сейчас видел!
— Ему отгрызли язык, — ответил тот, не открывая глаз.
— Кто?
— А кто мог, как думаешь?
— Не понимаю, зачем? И как он выжил? Почему не истёк кровью? Как он ходит ещё? Куда он пытался бежать?
Волков приподнялся на локте и устало посмотрел на Шумилова.
— Тебе на какой из этих вопросов ответить? Хотя, без разницы. Ответ одинаковый: "Не знаю!". Давай предположим, что, когда он сосался с лопаркой, их нашёл дед и врезал лопатой, и, от неожиданности, чёртова баба отхватила ему язык под корень. Такой вариант тебя устроит?
Шумилов обалдело уставился на Волкова.
— Ни фига себе у тебя фантазия...
— Нормальная командирская фантазия! В самый раз хватает своих чингачгуков в рапортах отмазывать.
— А на самом деле?
— А что там на самом деле, друг мой ситный, будет разбираться военная прокуратура. У нас задача номер раз: доставить раненого товарища в ближайший лазарет и подготовить свой филей к долгой и страстной порке.
Глаза Шумилова затуманились, челюсть поехала в сторону в богатырском зевке. Он замотал головой.
— От нервов, что ли... Голова мутная.
— Я в порядке, — Волков поднялся на ноги. — Соберись, Вить. Надо идти. На ночёвку встанем, когда стемнеет, лады?
Он подошёл к Сане, обеими руками взял его задранную голову и потянул вниз, пока их глаза не встретились. В серых глазах лейтенанта было столько тоски и безнадёжности, что у Волкова перехватило дыхание.
— Саша, — сказал он с вымученным спокойствием. — Я не буду спрашивать, что произошло. Сейчас важно другое. Нам нужно как можно быстрее доставить тебя к врачу. Саш, они что-то придумают. Советская медицина —лучшая в мире. Сделают протез, пришьют новый язык. Я не знаю, что, но они помогут. А потом мы вместе вернёмся к этим лопарям и разъясним, как так получилось. Кивни, Саш, что ты меня понял.
Не сводя глаз с Волкова, Саня неуверенно кивнул.
— Чем больше времени пройдёт, тем труднее будет врачам. Понимаешь?
Саня снова кивнул.
— Я не хочу тебя связывать и нести на горбу. Пообещай мне, что ты не будешь больше убегать.
Саня затряс головой, разбрызгивая слёзы.
— В конце концов ничего такого ужасного не случилось. Руки-ноги на месте, голова тоже. Нашим бойцам в немецком плену и похуже доставалось. Терпели, приспосабливались и жили дальше: работали, женились, детей рожали. А ты нюни распустил. Не стыдно?
Саня зажмурился, посидел минуту, глубоко дыша. Когда он открыл глаза, они ещё блестели нештатной влагой, но взгляд был твёрдым. Волков развязал его и помог встать.
Несколько часов они шли без происшествий. И, вроде, если верить Михаилу, посёлок должен уже показаться, но его всё нет и нет. Солнце сползло за сопки позади, лес давно кончился, а впереди была только тёмная тундра и ни единого огонька. Волков сбросил рюкзак и сказал:
— Всё, амба! Ночуем тут.
На плешивой каменистой вершине с парой чахлых берёз они поставили палатку. Когда сложили дрова для костра, Шумилов полез в карман, потом во второй, чертыхнулся.
— Ты чего, Вить? — спросил Волков.
— Да ну едрён-матрён! — Шумилов обхлопал бока и взялся за рюкзак. Вещи, припасы полетели на землю. — Зажигалка пропала!
— Батина?
— Ну а чья ещё?
— Вить, не психуй! Когда последний раз её видел?
Шумилов застыл, вперив взгляд в пустоту.
— Когда… — задумался он. — Ночью в землянке была.
— А в лодке?
— Да не помню я! Может там, где мы Саню… — он осёкся, бросил косой взгляд на лейтенанта, но тот не смотрел в его сторону. — Братцы, пожалуйста, — взмолился Шумилов, — давайте вернёмся, поищем! Мне это очень важно!
— Вить, в себя приди! У нас товарищ ранен, а мы будем зажигалку искать?
Шумилов беспомощно посмотрел на Волкова.
— Что я бате скажу?
— Батю ты увидишь только летом. До тех пор десять раз успеем туда сходить и поискать. Лады? — Волков протянул ему коробок спичек. — Три крайних банки тушняка осталось. Что-то не тянет меня на лопарскую рыбу.
Берестяной короб так и остался неоткрытым. Волков разогрел в костре тушёнку, протянул одну банку Виноградову, он нерешительно её взял и сел ко всем спиной. Виктор с Игорем понимающе отвернулись. Лейтенант зачерпнул горячего мяса и сунул в рот. Тут же плечи его передёрнулись, он согнулся и пальцами, кашляя, начал выталкивать еду на землю. Потом, поднялся, не поднимая головы, и ушёл в темноту.
— Хрен его знает, как есть с таким... — Шумилов запнулся. — Во рту.
Волков нашёл лейтенанта на краю сопки. Он сидел, свесив ноги и смотрел вниз.
— Только ноги переломаешь, —тихо сказал Игорь и сел рядом. Лейтенант со вздохом отвернулся. — Потерпи, Саш, — попросил Волков. — Не ради себя, так ради мамы, ради нас с Витькой. Доставим тебя в госпиталь, врачи что-нибудь придумают.
Саня отрицательно помотал головой, и Волкову стало стыдно за свою пошлую ложь. Они посидели молча, глядя, как среди облаков плывёт узкий серпик луны, пока за их спинами не раздался львиный храп Шумилова.
— Спать пора, уснул бычок, — с усмешкой сказал Волков. — И нам пора.
Волков перелёз через храпящего Виктора и завернулся в плащ-палатку. Он не сводил глаз с чёрной тени Виноградова на слабо светящемся пологе. Тот сидел под стенкой, обхватив колени руками и не шевелился.— Сань, ты чего? — прошептал Волков. — Надо что? Есть? Пить? До ветру?
Виноградов не ответил. Волкову было тревожно, но усталость победила и он заснул. Когда выровнялось и его дыхание, Саня подполз к Шумилову и сел перед ним на пятки.
Он натянул капюшон комбинезона на голову и туго затянул завязки. Лейтенанту было плохо. Во рту, онемевшем и сухом стоял железистый вкус крови, крепкие мышцы сейчас были набиты ватой, руки не слушались. Саня долго сидел над Шумиловым, обхватив руками голову и качаясь вперёд и назад. Он хмурил брови и беззвучно шевелил покрасневшими от крови губами. Снова открылось кровотечение и рот наполнился кровавой слюной. В глубине саднило, и было пусто, там где пусто быть не должно. Пустота жгла, ныла и шумела в ушах. В шум вплетался низкий женский голос, очень знакомый. Он пел на незнакомом тягуче-спотыкающемся языке. Саня не понимал ни слова, но точно знал, о чём эта песня, он видел её.
Тундра: голая, бесцветная, как на старой киноплёнке — чёрный камень, белый ягель, белесые тучи в чёрном небе, чёрные точки мошек среди белых хлопьев снега, и река из края в край. Речная вода багровая, как кровь, она и есть кровь, она пахнет парным мясом. Где-то далеко слева, так далеко, что очертания его теряются в дымке, лежит на боку олень: эта река течёт из его распоротого брюха.
Голос в ушах становится выше, следом за ним на край ближней сопки выходит старый волк. Он стоит, раздувая плешивые бока, острые рёбра торчат сквозь истончившуюся шкуру, голова бессильно опущена. Поющий голос опускается ниже, и он идёт вниз по склону, тяжело и нерешительно прыгая с камня на камень. Вместо левой передней ноги — давно заживший огрызок. У берега отнимаются его задние ноги, и он ползёт на запах крови, роняет длинную морду в поток. Кровь набегает буруном на его нос. Серая шерсть вокруг глаз чернеет и скатывается сосульками. Он лежит, закрыв глаза, кровь вливается в ослабевшие челюсти, струится между сточенными клыками. Он открывает мутные полуслепые глаза, приподнимает морду и пьёт, жадно загребая языком. Захлёбывается, кашляет, дёргая головой. Алый туман вылетает из его пасти и растворяется в белом пару над горячим потоком. Он снова, по глаза погружает пасть и глотает кровь, угрожающе взрыкивая на каждом глотке.
Пока он пьёт, зарастают проплешины на его боках. Он скулит от боли, его бьёт крупная дрожь, пока удлиняется огрызок лапы, из него растёт плечо, запястный сустав, белую кость заливает кровь, она застывает, обрастает мехом, тянется, разрастается фалангами. Волк уже стоит на всех четырёх лапах: передняя левая дрожит, она очень тонкая, плешивая, но целая. Из пальцев, прорывая кожу, вылезают чёрные когти и скребут по камню. Волк стоит, шатаясь, огромное пузо, полное крови, висит за торчащими рёбрами. Новая нога подгибается, и он падает на бок, тяжело дыша. Волчий язык вывалился изо рта и лежит кровавым пятном на белоснежном оленьем мху.
Олень с распоротым брюхом приподнимает морду, он ревёт, и по его затихающему рёву ясно, что крови в нём осталось немного. Волк поднимается, лапы его разъезжаются, как у новорожденного оленёнка. Тяжело, качая надутым пузом, он трусит к сопке и скрывается за её каменным боком. Голос становится ещё ниже, он усиливается, толкает, требует, умоляет. Надо торопиться: пока кровь есть, надо заполнить пустоту там, где её не должно быть, и там снова вырастет то, что должно быть.
Саня падает на колени перед потоком, втягивает носом запах мокрой меди, свежего мяса, оленьей крови. Кровь течёт перед ним по руслу реки, как по вене, вене с тонкой стенкой. Ему надо сделать только несколько глотков. Олень ревёт, ещё слабее и жалостнее, так ревут подводные лодки, уходя в море. Это звук уходящей надежды.
Виноградов склонился ниже. Ему не нужен свет: он слышит шум великой красной реки, чувствует движение воздуха там, где волны бьются в тонкие стены, видит горячее русло и тысячи его притоков. Шумилов спит, кадык торчит скалой между потоками: кипящими, яркими, и более прохладными тёмными. Виноградов замер в раздумье, но горячий поток потянул к себе сильнее, и голос ласково одобрил его выбор. Лейтенант потянулся к потоку, и чем ниже он склонялся, тем нестерпимее становилась боль во рту. Он задрал верхнюю губу и обнажил зубы в пятнах запёкшейся крови.
Лейтенант только коснулся зубами самой широкой и горячей реки и даже не успел прокусить тонкую стенку, отделяющую его от исцеления, как в лоб врезалась твёрдая ладонь. Он упал назад, стенка палатки спружинила, но устояла. Волков нашарил коробок и чиркнул спичкой. Яркий свет ослепил его, потом, среди чёрных плавающих пятен появилось лицо лейтенанта. Губы и подбородок лаково блестели свежей кровью. Он вскинул выгоревшие брови и замотал головой. С мольбой в глазах он тыкал пальцем в свои губы и показывал на Шумилова, потом, с всхлипом и бульканьем вдохнул, обхватил живот руками и тоскливо завыл.
Шумилов вскинулся.
— Ты чего? — сонно спросил он.
Волков посмотрел на трясущиеся плечи молодого и ответил:
— Ничего, Вить, Саньку дурной сон приснился, спи!
— Угм... — бормотнул Шумилов и сразу уснул, а Волкову не спалось.
Почти до самого рассвета смотрел он на поникшие плечи Виноградова, на его макушку, затянутую в капюшон, а потом глаза закрылись, и он провалился в сон, похожий на обморок. Когда проснулся, увидел Шумилова. Виктор сидел посреди палатки и держался за голову, а молодого не было.
— Где Виноградов? — сразу спросил Волков.
— Да чёрт его знает, отлить, наверное, пошёл. — Шумилов с остервенением тёр виски. — Башка трещит так, будто бутыль самогона перед сном уговорил. Так не пили ж ничего, вроде.
— Может на тебя чаёк лопарский так действует? Ты один его хлебал.
Волков перелез через Витины ноги и выглянул из палатки. Впервые с тех пор, как они покинули Кесаево, небо было чистым, и тундра лежала перед ними яркая и голая, до самого горизонта. За соседнюю сопку справа уходила узкая асфальтированная дорога, из-за склона торчал бетонный угол КПП, а немного дальше, в излучине реки стояли белые пятиэтажки.
— Это как так? — удивился Волков и получил чувствительный толчок сзади.
— Вылезай, все ноги отдавил...
Ворча и ругаясь, Шумилов выбрался из палатки и бурчание оборвалось на полуслове, как только он поднял голову.
— Чертовщина какая-то. Там же не было вчера ни хрена.
Волков, попробовал найти рациональное объяснение:
— Светомаскировка, может. Что за город, знаешь?
— Не-ет, — протянул с сомнением Шумилов. — Хотя... Он отбежал левее и вытянул шею. — Памятник вон, вроде, с оленями. Может, Ловозеро?
— Сдурел, что ли? От Кесаево до Ловозера по прямой почти двести километров!
— Ну хрен его знает. А где молодой-то?
— Сбежал молодой, — мрачно сказал Волков.
— Куда?
— Думаю, что назад, к лопарям.
— Зачем? Мстить?
— Да не знаю я! — взорвался Волков. — Чуйка!
— А может туда, в город?
— В город он с нами бы пошёл, зачем убегать?
— Ну не знаю... — Видно было, что Виктору нестерпимо хотелось вниз, к людям, а возвращаться к странным лопарям-отшельникам совсем не хотелось. — Может, сходим туда сначала, узнаем, не появлялся ли парень без языка? А, Игорёх?
Волков покачал головой:
— Ты как хочешь, Вить, а я без Виноградова туда не пойду. Получается, мы его в беде бросили. Твой батя такое одобрил бы?
Удар был ниже пояса. Виктор со сдержанным вздохом окинул взглядом дома с горячей водой и телефонами, застеклённый универсам, и даже ГАЗик комендатуры показался ему вдруг таким родным. Он натянуто улыбнулся:
— Ну, чего топчемся? Пошли! Заодно и зажигалку мою найдём!
— Угу, — согласился Волков, — и пару гнилых кочанов отстрелим. Руки чешутся.
Они двинулись обратно. Виктор с компасом шёл впереди, Игорь следом туристическим топориком метил деревца. Веры не было больше ни глазам, ни картам. Вот-вот должно было показаться озеро, которое лопари называли Нёлькъявр, но его не было. За прошедшую ночь лес затопило, и офицеры брели по щиколотку в воде среди чахлых кривых берёз, а берега видно не было. Когда вода дошла до колена, Шумилов поднял руку:
— Валентиныч, стоп машина! Вплавь его пересекать я не согласен. Идём в обход и забираем выше, где мельче. Если верить старику, нам ещё ночёвка на берегу предстоит. Я под водой спать не умею.
Они свернули влево, выбрались из затопленного леса на невысокую сопку осмотреться. Шумилов присвистнул:
— Ничего себе его расплескало! — Он завертел головой, потом ткнул рукой в сторону дальнего берега. — Вон их изба стоит, а вон землянка. Мы на верном пути.
— Что-то я сомневаюсь. Эта на самом краю озера, а там до берега полста метров было.
— Ну... Озеро разлилось. — Виктор округло развёл руками. — Лес-то тоже не затопленный был, когда мы уходили. С чего бы только?
— Знаешь, — сказал он, — я для себя решил: ни о чём не думать и ничему не удивляться. Действуем по обстановке, потом разбираться будем. — Волков прищурился, разглядывая дальний берег. — А изба та, да, и вежа. Берёзка вон из воды торчит, к которой Михаил лодку привязывал. А вон там, правее, видишь?
— Кладбище?
— Я его во сне видел, а утром хотел туда сходить, а по пути на меня Наталья налетела, не пустила, но я видел в тумане верхушки крестов. То это место, точно.
— Только, нет там никого, по-моему.
— На месте разберёмся.
Озеро сужалось, затопленные леса кончились, пошли крутые сопки по обоим берегам. На одной из них к ночи офицеры разбили палатку. Волков спал беспокойно. Их поход сильно затянулся, в Кесаево сейчас переполох, прочёсывают тундру. О том, что будет, если они вернутся без Виноградова и думать не хотелось. Сгноят к чёртям обоих в самой гнилой дыре. А молодой ушёл с пустыми руками: ни припасов, ни ружья, раненый. Много ли у него шансов добраться до лопарского погоста живым?
Утром Волков выбрался из палатки с дурной головой. До противоположного берега было метров пять, вода под ногами уже не была такой спокойной. Она двигалась, закручивая пенные буруны вокруг валунов, как в горной речке а где-то дальше по берегу гудел водопад.
По колено в воде они перебрались через поток, стараясь держаться подальше от обрыва. Там, на глубине метров десяти, лежала заболоченная долина, и она тоже была Волкову совершенно незнакома. К полудню, взмокшие и усталые, замороченные угасающим к зиме солнцем, они вышли к лабазу. Столб, на котором он стоял, обломился и сгнил. Излом был старым. Сам сруб лежал на земле грудой трухлявых брёвен.
— Ты что-нибудь понимаешь?
Шумилов протянул Волкову ладонь, обсыпанную древесной пылью. Волков не ответил.
От кострища ничего не осталось, о том месте, где он был, напоминали валуны, выложенные по кругу. Они сидели на них, подложив оленьи подстилки, когда Наталья раздавала плошки с едой. Но это не могло быть всего две ночи назад: обрывки истлевшего меха валялись на земле.
Хозяйская тупа покосилась, окна были пусты, за ними торчали обломки провалившейся крыши. Волков заглянул внутрь. Перед каменным очагом валялась облезлая медвежья шкура. Он вспомнил похотливые, страстные глаза Натальи, её голое, тёмное, звериное тело на этой шкуре и не почувствовал ничего. В тупе было сыро, пахло тленом, плесенью и влажной землёй. Волков с облегчением выбрался на свежий воздух. Никого живого тут давно не было.
Шумилов руками растаскивал обвалившуюся вежу. Волков подошёл к берегу, разглядел на стволе берёзки обрывок истлевшей верёвки. Чуть дальше в прозрачной воде чернел остов затонувшей лодки.
— Нашёл! — завопил Шумилов. Он выбрался из вежи и подбежал в Волкову, тряся кулаком. — Нашёл! Представляешь? Под лежанку упала и провалилась в щель. Там под полом ещё яма метра в полтора глубиной и миска расколотая. Возле неё и лежала.
— Похоже на тюрьму, — угрюмо сказал Волков.
— Только она вот... — стих Шумилов и разжал пальцы.
Фитиль зажигалки сгнил, латунный корпус покрыли зелёно-рыжие пятна коррозии, но выцарапанные буквы "...це кост..." в одном из просветов не оставляли сомнений: это та самая зажигалка, которую потерял Виктор всего две ночи назад. Волков сжал кулак друга, чтобы скрыть зажигалку.
— Осмотрим кладбище и уходим, — сказал он.
— А как же Саня? — растерялся Шумилов.
— Нет тут Сани. Тут никого нет уже лет сто. Идём!
Они поднялись на невысокий холмик. На вершине его торчали два креста под двускатными крышами: старые, выбеленные временем, сколоченные ржавыми гвоздями с большими неровными шляпками. Ещё один, поменьше, стоял на склоне у озера. Вместо оградок — выложенные овалом камни. Волков достал нож и встал на колени перед ближним крестом. Он соскрёб мох с основания. Шумилов заглянул через плечо друга и увидел грубо вырезанный женский портрет. Голова на портрете клонилась влево, уголки глаз страдальчески опущены вниз, черты едва обозначены бороздами в старом дереве. Волков перешёл ко второму кресту. Там подо мхом был мужской портрет, тоже склонённый влево. У этого вырезанный рот уходил вниз, а щёку пересекали три глубоких черты. Вместо левого глаза резчик остриём ножа проковырял ямку.
— Узнаёшь?
— Михаил? — потрясённо спросил Шумилов.
Волков ткнул ножом в сторону первого креста.
— А там Наталья, видимо. Пошли на третий посмотрим.
Они спустились ниже. Третий крест был совсем свежий. В свежеструганных осиновых брусках блестели ровные рифлёные шляпки фабричных гвоздей. Внизу тоже было вырезано склонённое влево лицо. Волков провёл пальцами по стриженной чёлке, глазам. Ниже, на скулах темнели две симметричные точки, похожие на слёзы. Он ткнулся лбом в шершавое дерево. Где-то в глубине, над нёбом разгорелся огненный шар, лицо на кресте дёрнулось и потекло. Пропавшая безымянная лопарка снизу вверх смотрела ему в глаза.
— Игорь, — тихо позвал его Шумилов. — посмотри...
Волков поднял голову и сморгнул предательски выступившие слёзы. Ещё один почти упавший крест чернел под водой у их ног, дальше, правее, левее чернели кресты затопленного кладбища. Шумилов протянул руку: далеко, в сотне метров, из воды торчал ещё один дощатый скат.
— Сколько же их?..
Волков не ответил. Он поднялся на вершину и ухватил за перекладину крест Михаила.
— Помоги мне, — попросил он.
Шумилов без разговоров достал лопатку и начал расшатывать слежавшиеся камни. Крест подался, Волков бросил его на землю. В самом низу, ниже лица Михаила был вырезан крест, перевёрнутый вверх ногами.
— Что это? — спросил Шумилов.
— Нойд, — ответил Волков. — Шаман. Михаил был нойдом.
— И откуда ты всё это знаешь?
— Ты знаешь, откуда. Крещёный нойд терял силу и больше не мог спускаться в нижний мир: крест не пускал, и они в противовес вырезали перевёрнутый. А ещё она рассказывала, что после смерти нойд может стать равком: упырём-людоедом
Шумилов скривился:
— Это же сказки.
Потом посмотрел на свой кулак со сгнившей зажигалкой и замолчал.— Уходим!
Волков плюнул на могилу Михаила и пошёл вдоль берега. Шумилов побрёл за ним.
На вершине сопки стояли Михаил и Наталья, между ними лейтенант Виноградов. Он был одет в длинную синюю рубаху с красным воротом, обшитым бисером, опоясан витым красным шнуром. На ногах — меховые востроносые нюреньки.
Над озером снова заклубился туман, его жадные языки поползли к сопке. По берегу уходили вдаль Шумилов и Волков. Виноградов с тоской смотрел, как исчезают в тумане широкие спины товарищей. Наталья ласково коснулась его плеча, и он вздрогнул.
— Сынок, у тупы крыша прохудилась, сходи, почини. Потом ужинать будем.
— Да, что-то я проголодался, — кивнул Михаил.
Виноградов, робко оглянулся на лопарей и пошёл вниз к стоящей под склоном тупе, крепкой и справной.
— Хороший у нас сын, — тихо сказала Наталья. — Красивый, послушный, молчаливый.— И крепкий, — согласился Михаил. — До весны хватит.
#СергейМельников