Долина теней часть 3

ДИКОЙ
(сдавленно)
Эй, козёл! Занято тут! Чё те надо?!
На несколько секунд всё затихает. Даже дождь, но крупные капли, собираясь в ветвях, где-то над головой, падают на плечи внезапно, словно хищные птицы, заставляя ДИКОГО вздрагивать и втягивать голову в плечи. Секунды тянутся бесконечно, Дикой чувствует бешеное напряжение времени, дрожь снова охватывает его. Он цепляется испачканными смолой руками в шершавые ветви, словно надеется приклеиться к ним намертво.
Тишина в ушах лопается с громким щелчком и брызгает во все стороны. Шелест, скрежет, мягкие удары внизу сливаются в одну частую безостановочную мешанину звуков. ДИКОЙ зажимает уши ладонями резким жестом. Ветвь под ним упруго изгибается и подбрасывает ДИКОГО в воздух. Он теряет ориентацию, а потом что-то резко, рывком тянет его вверх. Острая боль под мышками подсказывает ему, что он свалился со своего насеста и повис на верёвке, которой предусмотрительно обвязался с вечера. ДИКОЙ шумно и с облегчением выдыхает, и вдруг вновь обращает внимание на звуки внизу. Колени мгновенно взлетают к животу, руки тянутся вверх, петля вдруг ползёт по плечам, тело чуть скользит вниз. ДИКОЙ успевает раскинуть руки, согнуть в локтях, втаскивая длинное тощее тело в петлю. Ему кажется, что узел «пополз», ДИКОЙ задыхается и торопливо ощупывает узел непослушными, онемевшими от напряжения пальцами.
Что-то внизу хватает ДИКОГО за ногу и тянет вниз. Страх удесятеряет его угасающие силы. Он резко подтягивается, бросая тело вверх. Руки цепляются за спасительную ветвь. Через четверть секунды ДИКОЙ уже лежит в своём гнезде, прижимаясь щекой к влажной и шершавой коре. В лёгких свистит, в горле клокочет
ДИКОЙ
О, мать твою! О, мать твою! О, мать твою!
ДИКОЙ не слышит себя. Скребуче-шелестящие звуки пронзают барабанные перепонки, шаркая по мозгам, словно кто-то водит напильником по черепу. Сознание гаснет, как уголек, подергиваясь пеплом тут же срываемым очередной порцией зловещих звуков. Губы шевелятся, но голос звучит все тише, тише. Кажется, возня внизу затихает тоже.
ЗТМ.
НАТ. ДЕРЕВО-НОЧЛЕГ ДИКОГО УТРО
Едва брезжит, сырая мгла еще лежит в низинах плотно, озерцами стоячей воды, густо усыпанной палой хвоей. ДИКОЙ просыпается. Вид у него измождённый, глаза мутные. Движения скованы, словно тело стало деревянным. Дикой с хрустом потягивается и замирает. Взгляд разом проясняется. Дикой садится и смотрит вниз. Ржавый ковер хвои тёмный от сырости и, кажется, распух, опавшие веточки сложились затейливым узором. Кедрач - место чистое, не заросшее плотным кустарником, черемухой, не загаженный болтливой осиной с кисло-горьким ароматом мокрой коры, тонкой и шершавой как одноразовые китайские туфли из салона ритуальных услуг...
Дикой осматривается, опасаясь найти возмутителя ночного спокойствия - не торчать же на дереве до конца жизни, - но все тихо, ни единого движения. Можно спускаться. ДИКОЙ нащупывает рюкзак. Тщетно роется на дне в поисках табачной трухи. Потом сплёвывает вонючую слюну и замечает внизу, за деревом ногу в кирзовом сапоге и брезентовой штанине. Кто-то сидит, привалившись спиной к стволу, согнув ноги в коленях.
ДИКОЙ
(злым шепотом)
Ах, ты, тварь! Ну, щас…
ДИКОЙ дёргает с сучка вещмешок, пальцы рвут непослушный плотный узел, еще более затянутый давешним падением. Шея наливается багровым, злость за свой ночной детский страх щиплет глаза. Позабыв об осторожности и, что шум может разбудить вахлака, лишив возможности утолить жажду мщения, Дикой начинает спускаться. Занятие посложнее, чем взобраться наверх. Обхватив ствол коленями, царапая подошвами сапог жесткую кору, ДИКОЙ цепляется корявыми пальцами так, словно хочет продавить древесину. Рюкзак болтается на спине из стороны в сторону. Дикой пыхтит, закусывает губу и, сантиметр за сантиметром, опускается к цели. Примерно на последней трети спуска Дикой ощущает под ладонями какие-то влажные ошмётья, смотрит удивленно - ладонь выпачкана красным, между пальцев что-то застряло: вязкие ошмётья. Правая нога вдруг едет вниз, и Дикой срывается. Он падает на спину под стеклянный хруст и барахтается как перевернутое насекомое в сивушном облаке. Банка самогона в рюкзаке разбилась.
ДИКОЙ
Тварь!
Он перекатывается на четвереньки, путаясь в лямках рюкзака, разворачивается. Человек не шевелится. Дикой все время видит это краем глаза, держит картинку, злясь на себя за неуклюжесть, что придется сейчас бежать вприпрыжку за этим лохом. Каждую секунду своего барахтанья он ждёт, что сидящий подскочит и ломанет по тайге, как заяц, и каждую секунду злость становится сильнее. ДИКОГО трясёт от предвкушения, когда он приближается к неподвижной фигуре, обходя чуть правее и ощущая зуд в правой ноге, которой намеревается устроить побудку.
Под деревом сидит Лёха и смотрит прямо перед собой. Одним глазом. Левый закрыт полностью, здоровенная «гуля» на скуле перекосила физиономию, губы в струпьях, правое ухо разбухло, как оладья. Взгляд ЛЁХИ неподвижен, устремлён в одну точку, куда-то в грудь Дикому. ДИКОЙ спотыкается под этим взглядом, словно сам получает под вздох штангой магнитометра.
ДИКОЙ
(радостно, с облегчением)
ЛЁХА, мать твою за ногу, живой!
Из приоткрытого рта Лёхи выползает жучок и замирает на нижней губе, пошевеливая лапками над красно-коричневой коростой. ЛЁХА не шевелится, глаз его так же неподвижно и мутно смотрит ДИКОМУ в грудь. Всегдашний влажный блеск подернут матовой плёночкой, сухой и тонкой, как плесень на глади «цветущей» воды. У Дикого слабеют колени, и мгновенно пересыхает во рту. Тишина давит на плечи, пригибая к земле. В раскрытом ворохе ЛЁХИНОЙ куртки ДИКОЙ видит синюшные пятна, особенно заметные на желтой восковой коже. Круг такого же цвета, словно синяк окружает правый глаз. ДИКОЙ с трудом отворачивается, но всё равно видит, что Лёха раскинул руки по бокам тела, ладонями вверх и с ними что-то не так, словно он напялил мохнатые красно-бурые перчатки, протертые на кончиках пальцев до дыр, в которых проглядывает желтое. Вязкий комок подкатывает к горлу Дикого, вязкий и липкий - не сглотнуть. Он давит и лишает возможности дышать. Ботинки. ДИКОЙ смотрит на ботинки Лёхи. Подошва с внутренней стороны выпачкана смолой, и ошметки коры налипли на янтарные наплывы. Жесткие брезентовые штаны на коленях с внутренней стороны в трухе, как будто, как будто...
Взгляд Дикого начинает метаться от одного к другому, старательно избегая неподвижного тела. Серое небо в просветах ветвей, ободранный ствол, утоптанный участок земли - в углублениях крохотные лужицы. Две глубокие борозды пропахавшие хвойный ковер от самого дерева туда, за стройные ряды кедров, в ту сторону откуда пришел ДИКОЙ, бросив труп ЛЁХИ в овраге у ручейка...
ДИКОЙ бежит, резко взяв с места, позабыв сидор, что лежит под ногами раздавленным дождевым грибом. Хвоя пружинит, отталкивая жесткие подошвы сапог с желтыми глазками гвоздей. ДИКОЙ запрокидывает голову, словно лось, глаза налиты кровью, ноздри раздуваются. Деревья качаются перед ним из стороны в сторону, словно сознательные граждане в толпе, возбужденной криком «Держи вора!». Они норовят подставить ножку толстенными корнями, зацепить сучковатыми руками веток или вовсе - на американский манер, - ударить плечом.
Наконец поваленное дерево, мшистое, под плотным слоем растительности валит ДИКОГО с ног. Он пролетает метра три, вытянув руки, но все-таки ударяется грудью о землю так, что перед глазами, которые и так застилает пот, все плывёт красным. ДИКОЙ не может вздохнуть, кровь бьёт в виски, но даже сквозь этот шум он слышит хруст и шелест, ждёт внезапной тяжести, что обрушится на спину и все равно станет неожиданной. Плечи вздрагивают, в груди клокочет…
Еловая шишка, сорвавшись с ветки, ударяет сзади о корни, слева, совсем близко. ДИКОЙ отталкивается руками, мышцы трясутся как желе, нервные окончания, казалось, выдавило на поверхность кожи через капилляры и они отозвались на негромкий щелчок ударом тока. Дикой сучит ногами еще в прыжке, не касаясь земли. Потом подошвы взметают в воздух ошмётья влажной хвои, Дикой толкает тело вперед-вверх, чудом минует корявую березу и несётся по склону вниз, разгоняясь...
НАТ. КАРАНАКОВО ДЕНЬ
На выходе из распадка ДИКОЙ останавливается и вдруг начинает смеяться. Почти как ЛЁХА. Нет, не зря на карте ДОЦЕНТА «Каранаково» была отмечена, как нежилая деревня... или село. Врала его интуиция.
Вот оно, Каранаково, перед ним в полукилометре. Здесь жили… лет двадцать назад. Деревня перед ним - дворов на семьдесят-сто, - заброшена и походит на мощи - высохшая, почерневшая. Дороги муравеют, и улицы едва узнаются по остаткам заборов. Воздух звенит. На горке, за селом, высится церквушка с покосившейся, чешуйчатой маковкой, словно склонилась в скорби и поминальной молитве над покинутым человеческим обиталищем.
Каранаково катится ДИКОМУ под ноги, по склону, россыпью черных остовов, некогда наполненных живым теплом, мыслями, чувствами, желаниями, теперь обратившимися в прах, как и большинство людей живших здесь. Дикой длинно сморкается. Заходить на это «кладбище» он не собирается. Солнце стоит высоко, последние клочки тумана тают в самых глубоких овражках, и единственное желание Дикого - убраться подальше.
Он и сюда то вышел случайно. Вряд ли его безудержный галоп по тайге можно считать осмысленным передвижением, но сейчас, сориентировавшись, он понимает, насколько длинный крюк по тайге они дали накануне в попытках найти это место. Дикой вертит головой, прикидывая в какой стороне раскоп и последняя жилая деревенька ими ограбленная. Старушенция, отправившая их сюда, заведомо зная, что здесь они не найдут не то, что самогона или медовухи, но и заплесневелого сухаря.
ДИКОЙ
Ничо, бабулька, посчитаемся. Загляну на огонёк.
Дикой перематывает портянки. Роется по карманам, перетряхивая содержимое. Курева нет. Притопнув сапогами, ДИКОЙ берёт в обход деревни, надеясь, что крюк выйдет небольшой.
НАТ. ТАЙГА ЧЕТЫРЕ ЧАСА СПУСТЯ ДЕНЬ
ДИКОЙ едва не сваливается в яму. Давнишнюю, густо заросшую травой, но еще достаточно глубокую, что бы сломать ногу или руку. На дне валяются трухлявые, заплесневелые доски. Отряхивая одежду, Дикой с интересом разглядывает дно. Для ловушки, пожалуй, мелковато. Потом смотрит вперёд. Прямопуток его снова ползёт в горку, на склон очередного холма, густо заросшего травой.
Через несколько метров ДИКОЙ таки проваливается в другую яму. Он успевает матюгнуться и получает скользящий удар по скуле прежде, чем ударяется о дно: травянистое, мягкое, пахнущее сырой землей. Он зажмуривается и шипит от боли, теплая влага течёт по щеке. Слегка оглушенный, ДИКОЙ поднимается на ноги, ощупывает себя. Перелом – означает медленную и мучительную смерть. ДИКОЙ осторожно дотрагивается до лица, ладонь окрашивается кровью. Щеку саднит. ОН нащупывает длинный рваный порез от челюсти и почти до виска. Дикой кроет матом еще раз. Только этого не хватало! Смотрит под ноги. На дне ямы - трухлявое крошево: остатки досок, ржавый гвоздь хищно торчит из обломка.
Цепляясь за корни, ДИКОЙ выползает наверх. Он отдувается и кряхтит, кожа на шее воспалена, мошка роится над головой, кровь обильно течёт за ворот. На горке, в просвете между деревьев ДИКОЙ вдруг замечает черный гриб покосившейся церковной маковки. Грязное, небритое лицо вытягивается. Брови сходятся у переносицы.
ДИКОЙ
(бормочет)
Это что ещё?.. Скит?
ДИКОЙ осторожно трогает раненую щеку и морщится. Кое-как утерев шею, он замечает в сторонке крест. Почерневший, как и купол церкви над ним, православный, с табличкой у перекрестья, на которой уже ничего нельзя прочесть. Дикой приближается к нему и видит поодаль еще один. И еще...
ДИКОЙ
Кладбище… Тогда, погоди…
ДИКОЙ оборачивается в сторону ямы, из которой только что вылез, машинально дотрагивается до повреждённой щеки, губы шевелятся.
ДИКОЙ
Могилы!… Куда это меня занесло-то?
ДИКОЙ бредёт среди крестов, как сомнамбула, церковь надвигается на него, нависая покореженные срубом. Остатки звонницы, раскатанной по бревнышкам, плесневеют в кустах боярышника дико разросшегося без людского надзора. ДИКОЙ задумчиво морщит лоб.
Вот еще одна разоренная могила, отброшенный крест, трухлявые доски... и кости, беспорядочно раскиданные окрест. Дикой останавливается, на кости животного не похоже. Он замечает на костях глубокие царапины и сколы. Сустав расплющен в щепу, острые края обнажают ноздреватую сердцевину. Сколы недавние, чего нельзя сказать о костях...
Дикой отступает от могилы, бочком-бочком, в обход церкви, что кажется теперь нелепой и ненужной, не от места сего. ДИКОЙ затравленно озирается. Нет, не скит это. Не скит. Шелест листьев под дуновением ветерка напоминает зловещий шепот и бормотание, собственные шаги, раньше почти не слышные, грохочут, как барабанный бой. Дикой ступает на цыпочках, но кажется, что эхо его шагов способно разбудить и мертвого. ДИКОЙ кривенько улыбается. Улыбка похожа на оскал.
Чуть позже ДИКОЙ выходит на тропу. По всем признакам - тропа звериная. Утоптанная в землю трава, пожухлая и пожелтевшая, тоннель в плотной растительности и лучше всего для ДИКОГО или любого другого человека передвигаться по ней на четвереньках. ДИКОЙ шевелит ноздрями, но не слышит звериного запаха, не видит клочков шерсти на толстых стеблях осота и полыни. Не видит он и следов. Тропа ведёт в обход церквушки туда же, куда направляется ДИКОЙ. Он идёт дальше, раздвигая спутанные верхи стеблей грудью, сухие метелки роняют колючее семя в распахнутый ворот куртки, стебли оплетают руки вязкими жгутами, сковывают движения. Дикой наваливается, словно тянет бечеву, торопясь выйти из зябкой тени на солнечный свет. Солнце - белое, совсем не осеннее, бьёт в глаза. Дикой прикрывается ладонью и застывает с раскрытым ртом.
Вниз по склону, засохшим языком ползёт мертвое село. Кажется, он узнаёт распадок, в начале которого стоял несколько часов назад.
«Каранаково», - плывёт в небе жалким одиноким облачком.
«Каранаково», - складываются проваленные крыши, обломки столбов и едва заметные линии заборов.
«Каранаково», - выводит в густой, нехоженой траве, невидимая и, так похожая на звериную, тропа.
«Карр-р-р-анаково», - одинокий ворон кричит с церковной маковки, хлопает крыльями и роняет помет на церковное крыльцо.
Ветер ударяет тугой волной, с тяжким скрипом приоткрывается створка церковной двери и бьёт с оттягом - глухо и безжизненно, истлевшим эхом колокольного звона. ДИКОЙ вздрагивает и опускает руку.
ДИКОЙ
Быть не может!
Всё внизу внушает отвращение. Что-то омерзительное таится в мёртвой тишине, загаженной птицами и зверьём церкви, раззявленных проёмах окон и дверей. Каранаково напоминает разрытую могилу с осквернёнными останками. Оставаться здесь нельзя.
ДИКОЙ слегка клонится вперёд, словно хочет сорваться с места, даже руки немного сгибаются в локтях, но вдруг тело его обмякает. Он обессилено, в несколько приёмов, складываясь, словно плотницкий метр опускается на землю. Роняет голову на грудь и замирает в неподвижности. Поза его выражает бесконечную усталость и отчаяние. Время сочится с неба солнечными лучами, и белый шар, теряющий свою невесомость, начинает клониться к кромке тайги и темнеть, словно свет, испускаемый им, уносит и жизнь умирающего светила.
ЗТМ.
НАТ. КАРАНАКОВО ВЕЧЕР
Жажда всё-таки гонит ДИКОГО вниз, в село. Идёт он, словно через силу, беспрестанно облизывая потрескавшиеся губы. По мере спуска сильнее сутулятся плечи, голова клонится, словно пригибает её к земле. Он бросает по сторонам затравленные взгляды.
Заколоченный дом в таёжной деревне - первый знак, что начался некроз и этот процесс можно задержать, но уже нельзя остановить. Оставленное человеком жилище выглядит таинственно. В Каранаково все выглядит зловеще. ДИКОЙ боится заходить во дворы и тем более в дома. Кто знает, кто там хозяйничал все это время? И сейчас? Тропа эта... нехорошая. Дикой несколько раз пересекает её, а время от времени идёт. Всякий раз его пробирает дрожь, словно он входил в студеный ключ. Немного погодя ДИКОЙ натыкается на полуразвалившийся колодезный сруб. Верхние бревна - венца три или два, - отсутствуют. Нет ни ворота, ни цепи, ни остатков «журавля». Оставшиеся брёвна сруба в три или четыре венца, замшелые и осклизлые таятся в траве, словно в засаде. ДИКОЙ заглядывает в черный провал и отшатывается. Со дна поднимается холодный смрад, как будто в колодец побросали всех жителей деревни и они гниют там, слишком долго разлагаясь в ключевой воде. ДИКОЙ облизывает сухие губы. Озирается.
Нагретый воздух дрожит над травами. Церковь колышется в этом мареве, словно заходится в судороге, как живое существо - больное, замученное. ДИКОЙ отворачивается от этого зрелища. Он ощущает кожей уходящее время, нарастающее беспокойство и нервозность, но не может ни на что решиться. Высоко в небе кричит канюк.
ДИКОЙ вновь приближается к тропе. Больше всего она напоминает кабанью, но зверь обычно сторонится человеческого жилья, даже брошенного.
Конец улицы близок и упирается в тайгу. Последний дом привлекает внимание ДИКОГО, может быть тем, что стоит наособицу. ДИКОЙ приближается к завалившемуся забору. Он шевелит пальцами опущенных рук, потирает ладони о грубую ткань брюк, словно они чешутся. Кажется, зуд возникает в пальцах и затем распространяется по всему телу, затихая глубоко в костях.
От ворот остались столбы с проржавевшими петлями. Двор заросший, как и остальные, но сам дом выглядит лучше прочих строений в деревне. Шифер на крыше. Несколько листов сорвано, обрешетка обнажена, словно ребра на последнем приеме у патологоанатома, но это все равно не так бросается в глаза, как жалкие остовы других крыш с ошмётками рубероида, высушенного солнцем, словно полуистлевшая шкура убитого животного.
Отсюда всё село походит на обломки кораблекрушения, качающиеся на жёлтых травяных волнах, но этот дом явно бросили последним, как будто капитан сошёл с тонущего судна.
Изба не выглядит большой, но массивна, основательна. Крыльцо тяжело попирает землю, а столбики вздымаются вверх, без труда поддерживая навес. У угла дома, под водостоком ДИКОЙ замечает ржавую столитровую бочку с влажным боком. Вода!
Он устремляется к ней внутрь двора. Вода отдаёт металлом и тиной, но ДИКОЙ долго и с наслаждением пьет. Освежает лицо, моет шею. Осматривается.
Вопреки обыкновению, надворных построек практически нет, кроме завалившегося сарайчика, что годится разве что для хранения садово-огородного инструмента. Напившись, ДИКОЙ подходит к крыльцу, рука ложится на сухое дерево перил, с которых время уже стерло полировку прикосновений. Вновь ему слышится слабый гул, где-то рядом, и низкочастотные вибрации, сотрясающие кости. Ветер качает ставни на окне, словно дом моргает подслеповатым глазом, рассматривая повнимательнее непрошеного гостя. Толстый слой пыли на стекле делает этот взгляд мутным, как у мертвого ЛЁХИ.
ДИКОЙ отворачивается и поднимается на крыльцо. Каблуки стучат глухо, короткое эхо под ступенями бубнит в такт шагам. Грубо сколоченная дверь не заперта, в запорных петлях нет замка. Суковатая палка прислонена к перилам. Лишённая коры, она выглядит гладкой, цветом напоминает кости на разорённом кладбище.
Воздух темнеет, усилившийся северный ветер нагоняет стада серых облаков, сбивая их в косматые тучи. Долговязая фигура Дикого на крыльце горбится, словно все тело наливается непомерной тяжестью.
Дикой смотрит на незапертую дверь. Кажется, в пустые дома нельзя входить просто так, надо спрашивать разрешения, уважить. Чёрная щель между входной дверью и коробкой, кажется, спрашивает.
ГОЛОС
Кто?
ДИКОЙ
Раб божий, обшит кожей…
Он ухмыляется и толкает ладонью широкие плахи.
Черный проем дышит затхлостью и кислым холодом. Узкие сени - до стены не больше полутора метров. С потолка свисают многочисленные пучки пересохших травок, почерневшие метёлки, скукожились. Гирлянды сушеных и уже окаменевших грибов провисают ниже и тянутся вправо, в темноту. ДИКОЙ пригибает голову. Стоит коснуться всего этого великолепия и оно осыплется колючей трухой ему на плечи. Сапог задевает суковатую палку, и Дикой машинально подхватывает ее, словно звук ее падения тоже мог вызвать обвал пересохшего сора с потолка. Движение выходит неловким, палка ударяется о ладонь чувствительно, ДИКОЙ дёргает локтем и получает внушительный укол по нервному узлу. Сердце бьётся неровно, ДИКОЙ кривится, суставы пальцев белеют, кажется, вот-вот послышится треск крошащейся древесины.
ДИКОЙ
(в тёмные сени)
Эй!
Он вытягивает шею, так и не переступив порог, заглядывает направо, где, судя по всему, должна находиться дверь в избу. Отсюда её не видно, но он замечает несколько громоздких кадок с заплесневелыми боками. Крышки придавлены валунами. От кадок исходит тот самый холодный, немного кисловатый смрад.
ДИКОЙ потирает локоть, на лбу вдруг выступают крупные капли пота. Несколько срывается и падает на грудь. ДИКОЙ вытирает рукавом остальные. Его знобит. С удивлением он поднимает руку и смотрит на палку, которою так и не выпустил. Чуть помедлив, ДИКОЙ пожимает плечами, выбрасывает деревяшку на двор и уверенно шагает в темноту.
ИНТ. КОМНАТА В БРОШЕНОЙ ИЗБЕ ВЕЧЕР
Грязный, серый свет сочится из окон, роняя бледные квадраты на пыльный, голый пол. Закопченная печь громоздится чуть левее и немного впереди, в простенок рядом втиснуты ряды полок, едва прикрытых грязно-лилового цвета занавеской в линялый цветочек, на полках пыльные склянки, разнокалиберные банки, мутно отливающие стеклом, закрытые пленкой, тряпками, подвязанные веревочками, перетянутые резинками. Полотняные мешочки, распираемые неведомым содержимым, вперемешку с теми же пучками окостеневшей травы.
Дикой поворачивает голову. Справа на стене громоздится наростами ворох одежды, едва угадываемой, под лавкой, не менее полуметра шириной - ряд непонятной обувки и только валенок закопченной трубой бодро торчит к потолку, поблескивая мутным глянцем галоши. В простенке меж окон, распятая деревянными колышками в подобии порядка, висит женская одежда. Юбку Дикой угадывает точно, а выше - не то жакет, не то еще что-то старомодное, чье название только вертится на языке, забытое за ненужностью, вызывающее в памяти картинки из каких-нибудь фильмов о дореволюционных временах вроде "Тени исчезают в полдень", "Угрюм река"...
Под этим великолепием стоит сундук, такой огромный, что, пожалуй, и самого Дикого можно туда запихнуть. Медные оковки позеленели, почернели, длинный язык запорной петли завернулся на конце, кокетливой трубочкой. Стол чуть поодаль - под стать сундуку: завален каким-то хламом, тряпицами. Ступка с торчащим пестиком у самого края. Кажется, качни столешницу, и она полетит на пол с тяжким бронзовым грохотом, рассыпая содержимое едким облачком толченой трухи.
ДИКОЙ приближается к столу, вздымая пыль с половиц.
Слабая тень от колченогого подсвечника с двумя оплывшими свечками тянется к нему, переползая по страницам старинной книги в деревянном окладе. Края страниц неровные с коричневатой каймой. Лужица воска склеила края в верхнем углу переплета. Черные строчки неизвестной Дикому вязи ползут по страницам, рассыпаясь в диковинные значки. Пучки сушеных травок лежат и на столе, рядом с инструментами назначение которых ДИКОМУ неизвестно. Круглые очочки в коричневой оправе, склеенной тряпичной изоляционной лентой в переносье, выпукло отражают фактуру старой бумаги потрепанной тетради с загнутыми уголками обложки, на которой кроме типографской надписи «тетрадь» нет больше никаких пометок.
ДИКОЙ хочет потрогать очки, но вытянутая рука безвольно опускается. Его пошатывает. Кажется ДИКОЙ близок к обморочному состоянию. Едва слышный скрип выводит ДИКОГО из оцепенения. Он тревожно осматривается. Очевидно, дом бросили последним, никто ведь не стащил ничего из бесхозных вещей, не прибрал. Не заколотил дом. Или обитательница избы, вообще, была последней живой душой здесь? ДИКОЙ трёт виски. Кажется, он только что забрался в склеп.
ДИКОЙ
(шепотом)
Но где тогда?..
Угол за печью отгорожен длинной занавесью, до самого пола. Разглядывая пыльные складки, Дикой приближается к занавеске и отдергивает заскорузлую от многолетних наслоений пыли ткань. Истлевшая веревка обрывается от сильного рывка, и занавесь опадает жесткими складками под ноги ДИКОМУ, прикрыв грязные кирзачи серым саваном.
Дикой задерживает дыхание. Пыль кружится в слабом свете.
В нише нечто вроде крохотной спальни. В метре от занавеси - грубый топчан с периной и маленькой подушкой, сшитой из разноцветных лоскутков. Некоторые лоскуты с рисунками, вроде неуместно-игривых, желтых утят с красными выцветшими лапками, или желтобрюхих пчелок.
Четкий отпечаток человеческого тела виден на постели. Тела, пролежавшего неподвижно, долго и тяжело, словно его вдавливали в перину прессом. ДИКОЙ трогает пальцем постель. Все слежалось и почти закаменело. Пегие пряди волос присохли к подушке. У ДИКОГО слабеют ноги. Воздух вибрирует от слабого гула и наливается сумраком. ДИКОЙ прикладывает ладонь к затылку.
Снаружи грохочет, пока еще тихо, на пределе слышимости.
ЛЁХА
(голос за кадром)
Ызыл Кара'н Даг, Ызыл Кара'н Даг… Долина теней. Место неупокоенных душ, хе-хе-хе…
ДИКОЙ мотает головой. Пошатываясь, пятится к лавке, бессильно опускается на неё. Привычно ссутулившись, ДИКОЙ замирает, глаза полуприкрыты припухшими веками с белесыми поросячьими ресницами. Звуки катятся в голове, как валуны. Катятся, катятся...
Сгустившаяся было темнота начинает светиться, словно сам воздух слабо мерцает. Очертания комнаты и предметов явственно проступают вокруг. Щели между половиц четко очерчены, словно их нарисовали карандашом с широким, мягким грифелем. Даже железное кольцо в полу, в крышке подпола, кажется, потеряло часть своей ржавчины.
Валуны катятся, но теперь Дикой различает и другие звуки: мерный, глуховатый стук, как будто чем-то твердым бьют в пол; визгливое уханье, не то совы, не то филина; тяжелое недоброе ворчание, словно старая деревянная шестерня со скрипом, цепляясь иссохшими зубьями, катится по зубастой рейке, которой бабы стирают белье; железное бряканье передвигаемых чугунков.
На периферии зрения слоняются неясные тени, мерцают багровые отсветы, что-то меняется и только крышка подпола с железным кольцом остаётся четкой и ясно различимой.
ДИКОЙ чувствует щипки и толчки в плечо, словно кто-то пытается разбудить его или спихнуть с лавки, но он не обращает на это внимания потому, что крышка подпола чуть приподнимается, и щель по краю, с одной стороны становится шире, намного шире. Он наблюдает за ней с нарастающим смятением, но взгляд против воли опускается на колени, где черным, мохнатым клубком свернулся невесть откуда приблудившийся кот.
ГОЛОС В СТОРОНЕ
(скрипучий, блеющий)
Хиловат он против Крылатихи…
Кот на коленях ДИКОГО приоткрывает один глаз с вполне человеческим зрачком, потягивается, выгибая спину. Смотрит задумчиво на лапу. Открывает пасть.
КОТ
Силу поднял, значит - годится. Тебе не всё равно?
КОЗЛИНЫЙ ГОЛОС
(ворчливо)
Тогда учи скорее! Солнце село…
ДИКОЙ
(неуверенно)
Кыш!
Кот равнодушно облизывает лапу красным аккуратным язычком, когти плавно вылезают из подушек, блестящие словно ножи на столе лучшего в мире шеф-повара. Заглядывает ДИКОМУ в глаза.
КОТ
Ну, что? Начнём? Запоминай! Сейчас это главное. Чтобы защититься от заложного покойника, надо…
КОТ вдруг замолкает и отворачивается. ДИКОЙ видит, как спина его выгибается, шерсть дыбится, хвост поднимается мохнатой палкой. КОТ шипит и чёрной молнией отпрыгивает в сторону.
ДИКОЙ вскрикивает, закрываясь руками. Ноги затекли, и он их почти не чувствует, вскакивая. Всё вокруг исчезло в плотной тьме. ДИКОЙ тяжело дышит, саднит порез на щеке, ватная тишина окутывает все, глухо стучит сердце, и шумно стучала в виски кровь. Осторожное потрескивание, поскрёбывание доносится до него явственно, но он никак не может определить направление на звуки.
Снаружи полыхает молния. Ослепительно синие блицы выхватывают из темноты окружающее стробоскопическими вспышками. Снаружи грохочет, словно кто-то там, наверху, мнёт огромный лист полиэтилена.
ДИКОЙ кричит.
Синие вспышки вновь и вновь освещают полуоткрытую крышку подпола; острые локти, обтянутые морщинистой кожей; длинные кисти с корявыми пальцами, ногти на которых подобны ножам; жидкие пряди волос над низким вырезом нательной ночной рубахи и двумя морщинистыми ошметками кожи в нем; черный провал безгубого рта и ищущий, сухой язык.
ДИКОЙ стремительно и сильно швыряет своё тело в окно за спиной. С грохотом и звоном разлетается застекленная рама.
НАТ. ДВОР НОЧЬ
В вихре щепок и осколков ДИКОЙ вылетает наружу и, падая, ударяет телом во что-то мягкое, холодное, сбивает наземь изрезанными предплечьями. Тело инстинктивно группируется, Дикой мягко падает на землю, перекатывается, но что-то тут же хватает его за ногу - цепко и сильно.
ДИКОЙ рвётся, сапог слетает с ноги. Поднимаясь, он смотрит через плечо, глаза вытаращены. ДИКОЙ видит ЛЁХУ с распухшим синюшным лицом, мутным глазом и сапогом Дикого в скорченных пальцах.
ДИКОЙ бежит со двора, больше не оглядываясь.
Портянка разматывается на бегу. Ориентируется он рефлекторно, темнота кругом кромешная. Выбегая со двора, ДИКОЙ задевает плечом воротный столб и ржавая петля разрывает мышцы плеча. ДИКОЙ не чувствует боли и продолжает бежать, роняя тяжелые капли в сухую траву.
НАТ. КАРАНАКОВО НОЧЬ
Вновь колкие толстые стебли цепляются за одежду, хватают за руки, ноги, словно Дикой бежит по грудь в воде. Портянка давно свалилась и босой ногой ДИКОЙ наступает на гвоздь, пропоров ногу и еще долго бежит, припадая, но не останавливаясь, а деревянная планка чуть длиннее его ступни, звонко пришлепывает по пятке.
НАТ. ЦЕРКОВНОЕ КРЫЛЬЦО КАРАНАКОВО НОЧЬ
ДИКОЙ падает на церковном крыльце. Сил на то, чтобы спрятаться внутри, не осталось. Темная громада нависает над головой, едва угадываемая, молчаливая и даже не обещающая спасение. В невидимом небе грохочет. Холодный дождь хлещет в спину, Дикой закрывает глаза, но и сквозь сомкнутые веки, видит ослепительные синие блики молний. Остро пахнет озоном, дыхание рвётся сквозь стиснутые зубы. Дикой ползёт по скользким ступеням, гвоздь рвёт ступню, боль подобная разрядам тока пронизывает ДИКОГО до самой макушки всякий раз, когда деревяшка задевает за что-нибудь.
Дикой со стоном поднимается на ноги. Боль теперь отрезвляет его, словно к носу поднесли нашатырного спирта. Он вновь кричит от безысходности и бессилия, запрокидывая лицо. Дождь хлещет с такой силой, словно хочет выбить глаза. Дикой стоит на крыльце, покачиваясь, и чернильные тени уже сгущаются перед ним, как будто то, что надвигается, толкает ночь перед собой.
Вновь сверкает молния. Тени у крыльца рвутся. ДИКОЙ видит прямо перед собой когтистые пальцы, безгубый рот, мокрые пегие пряди, тело, вытянувшееся в прыжке.
Руки ДИКОГО дергаются, как у куклы в руках пьяного кукловода. Он успевает отшатнуться и закричать, каблук сапога цепляет ступень выше, но упасть он не успевает.
Темнота сшибает его с ног, наваливается зловонной тяжестью, голову сдавливает как тисками. ДИКОЙ слышит треск собственных костей. Выпученные глаза его видят за морщинистым серым плечом лицо мёртвого ЛЁХИ.
ЗТМ.
Что-то лопается, плещет влажным, и крик обрывается.
НАТ. КАРАНАКОВО НОЧЬ
Небо продолжает с треском рваться над бывшим храмом, и громовые раскаты заглушают темноту, в которой скребёт, рвётся и чавкает.
© Copyright: #АндрейСенников, 2014
Свидетельство о публикации №214061400875