Каменная Травница

– Бабушка! Бабушка-а!
– Да чего тебе, окаянная?
– А расскажи страшилок!
– Чего?
– Страшилок, ба! Понимаешь, у нас в лагере на всё конкурсы, я пока еще не выигрывала, а Светка из “Солнышек” уже четыре раза, а она противная – ужас просто. Ты не понимаешь, с ней на дискотеке Сашка уже три раза целых танцевал, она и возомнила! А я точно знаю, Сашке я нравлюсь, просто Светка популярная, вот с ней и танцуют все. Короче, у нас вечером костер и мы страшилки рассказывать будем. Кто круче всех расскажет, тот и выиграет. Ну расскажи, ба!
– Я думала, родительский день — это повидаться, поговорить, вкусненького привезти… Ты вот чего пирожки не ешь?
– Я не могу, меня от них разнесет, как корову, и так уже девчонки в раздевалке ржали.
– Что они понимают, лошади!
– Ба! Ну ба! Ну бабушкаа-а-а! Хорошо, я все-все пирожки съем! Честно! Вот ты рассказывай, а я есть буду!
– Ладно, неугомонная… Я ж уеду, а ты как спать будешь?
– Нормально буду, я уже не маленькая!
– Ну-ну…
Старая, но крепкая еще женщина уселась на траве поудобнее. Не нравилось ей это все, внучка всего год как перестала кричать по ночам после той аварии, что унесла жизни ее родителей и оставила девочке на память шрамы – три небольших на ноге, один на плече, еще большой, аккуратный, от операции на животе, и совершенно бесформенный, страшный – на душе. И зачем она только согласилась отправить ребенка в лагерь? Но классный руководитель так настаивала, чтобы девочка отвлеклась, ближе сошлась с классом, почувствовала вкус к жизни… Вроде, и правда ожила малехо… Но страшилки эти… Эх, ладно.
– В одном черном-черном городе была черная-черная улица… И вела эта черная-черная улица…
– Ну ба, ну это же отстой!
– Клавка!
– Прости, ба. В общем, это никуда не годится. И гроб на колесиках тоже. Поверь. Есть что поживее? Чтоб все прям визжали?
– Эх, Клавка… Ладно, расскажу, что маме твоей в свое время рассказывала. А мне вот моя бабушка рассказывала. А она от своей матери узнала… Помнишь, есть у нас такой Суворовский парк?
– Ну…
– Вы туда с родителями ездили, ты маленькая была, но тебе не понравилось. Очень сильно не понравилось, ты потом ногами топала и кричала, что больше не поедешь?
– Не помню, ба… – вздохнула Клавка и откусила пирожок.
– Ты там самокат потеряла.
– Ой! Да, это помню. Бррр… Жуткое место какое-то.
– Может, и жуткое. Тут уж как посмотреть. Про него многое сказывают, и про то что церковь там за одну ночь под землю ушла, и про духов всяких, что там водятся, и про русалок, что людей под воду утаскивают…
– Что, прям правда про церковь? Остальное-то сказки!
– Ну не знаю, я бы как раз сказала что про это правда, а про церковь сказки, ибо никто бы в здравом уме там церковь ставить и не стал бы. Место это серьезное, само себя охраняет, душу там полощет только так, но церкви там точно не место. Может, кто и хотел поставить, да объяснили ему, чем это кончится. Не знаю я. Что знаю – так это про Бабу Каменную.
– Про какую такую бабу? – Клавка забыла про пирожок в руке и на него заполз муравей. Так бы она с муравьем потом его и ела, если б бабушка, всегда внимательная к мелочам, легким движением муравья бы не смахнула.
– Слушай, значит. Давно дело было, еще никакой Москвы и рядом не стояло, да и Москва-река иначе называлась.
– А как?
– А ты чего, историю в школе вообще не учишь, чучело? Смородинкой она называлась. По ее берегам сморода росла.
– А красная или черная?
– Черная! Цыц, не сбивай меня больше!
– Прости, ба! – Клавка хлебнула воды из бутылки и приготовилась слушать очень-очень внимательно.
– Так вот. Давно было дело, жила одна семья в селении, на месте которого сейчас этот самый парк. В семье было семеро детей, остальные шесть ушли на тот свет младенцами. Мать этих детей пестовала, что птичка – кормила, от всех защищала, от бед укрывала. Непростая она была женщина, травница. Унаследовала дар от бабки своей, что по болотам травы собирала, заваривала, заговаривала, а потом этими травами людей лечила. Поговаривают, что могла и не вылечить, а наоборот, на тот свет отправить. Ну да я не верю. Редко люди разными ногами в разных мирах стоят, ты уж либо лекарь, либо убивец.
Как-то напал мор на деревню. Пришла болезнь невиданная, люди падали от нее и встать уже не могли. А после трех суток сильного жара да бессилия уходили они на тот свет. Ходила травница по домам, пыталась людям помочь. Спасти их пыталась. Но бессильна она была против хвори – в каждом доме потеряли кто детей, кто жен, кто матерей, кто отцов, кто братьев, кто сестер… В каждом. Но в доме травницы все было ладно – все семеро детей чувствовали себя отлично, отец их в поле трудился, не покладая рук, и на слабость не жаловался. Да и сама травница, хоть и ходила по домам с болезными – признаков хвори не ощущала.
Поначалу люди того не замечали – все думы были о хворых, о похоронах, да о себе самих. А как болезнь отступила от деревни, как перестали новые люди заболевать, да похоронили всех умерших – так сразу и стало всем очевидно, что смех да радость лишь в одном доме остались. В доме травницы. Обозлились люди. Обозлились так, что собрались всей деревней, да и подожгли дом ее со всеми домочадцами внутри, подперев снаружи дверь поленом…
– Но бабушка!
– Что, девонька?
– Это что, вправду так было?!
– Коли бы не было, люди б не говорили… А то знаешь, от боли зло какое иногда берет – страшно становится. Самое страшное зло – оно от боли.
– Но дети!
– И дети, милая. Не заболели, смеялись… Больно другим матерям было.
– Ты что, их оправдываешь?!
– Нет, что ты… Я просто объясняю. Оправданья такому нигде не сыщешь… Ладно, дальше-то будешь слушать?
– А что, дальше есть?
– А дальше как раз самое интересное…
Смогла наша травница выбраться-то, ибо в этот момент на кухне была да травы заваривала, тряпицей лицо закрыв. Кухни-то тогда отдельно от домов стояли. Да под кухонькой младшенькая ее спала, младенец еще. Подхватила, бедная, малышку, подвязала под грудью платком, кулаком рот себе заткнула, чтобы не выть в голос, да побегла в лес, спасать маленькую.
– А остальных?!
– А остальных спасти невозможно было, так бы и малышка погибла.
– Я бы не смогла, наверное…
– Ты того знать не можешь! – вдруг стал строгим тихий бабушкин голос. – Никто не может знать, как он себя поведет, когда самое страшное случится. Так что не гадай да не наговаривай, а просто учись быть человеком. Тогда не стыдно сказывать про тебя людям будет.
– А можно просто без беды, а?…
– Можно-то можно, да кто ж меня спрашивает…
Обе – старая и малая – ненадолго ушли в себя, проживая недавние события в их ставшей маленькой семье. Обе замерли, затихли, разрешая себе ненадолго стать слабыми. Слезы капнули из двух пар глаз – ярких, черных у девчушки, и светлых до полупрозрачности, голубых у бабушки.
– Так вот, – бабушка сглотнула слезы и прочистила горло. – Побегла она в лес, спасать малую… Несколько дней по лесам да болотам с ней пробиралась – места те тогда дикими были, поселений вокруг не сыскать – и уже окончательно выбилась из сил. Питалась она кореньями да ягодами, что находила в лесу, малышку кормила молоком своим. Стараясь идти вдоль ручьев, чтобы была чистая вода, она забрела в неизвестную ей часть леса. Все вокруг говорило, что рядом глухое болото. Однако же ручей стал шире, глубже, увереннее, и низина вокруг него была на удивление сухая. Присела отдохнуть малость под ель, малышку поудобнее переложила, платок перевязала. И вдруг слышит: “Помогите, помогите!”. Смотрит, а в ручье женщина бледная, синяя уже почти, без сил совсем, детей малых пытается на берег вытолкать, сама под воду уходя с головой. Бросилась травница детей-то спасать, метнулась в стремнину, а детей-то и нет. Морок. Еле выбралась из воды и тут поняла, что малышка ее захлебнулась…
– Бабушка! Ты зачем мне все это рассказываешь?!
– Ты просила страшилок, внучка. В этом и есть страшное. А во всем прочем страшного и нет, запомни.
– Почему она пошла туда?
– Так морок, милая. Морок… Когда человек слаб, морок силен.
– А кто морок навел?
– Так русалка… Русалочьи места были, русалочьи проделки…
– Но зачем? За что?! Ей что, мало было?!
– Так откуда русалке знать ее историю-то? Ты дальше слушай, может, поймешь чего.
Даже плакать не была способна женщина.
Уселась она на прежнее место, отвязав дочку от груди, и смотрела она незрячими глазами на воду. Из воды вновь выглянула женщина с длинными волосами. Теперь-то она понимала, что то была русалка, но было ей все равно. Ничего не осталось от травницы, лишь сама она.
– Я правда детей потеряла, – вдруг подала голос русалка.
Травница лишь кивнула в ответ.
– Я за ними бросилась, а глядь – нету их. Лесной дух увел. Так больше никогда и не видела. Прости. Понимаю я тебя. Но иначе не могу.
Травница вновь кивнула.
– Не держи на меня зла, – продолжала русалка. – Не держи. Я тебе огонь путеводный дам. И защиту. Ты найдешь своих. Там, за чертой, они тебя ждут. Я сейчас это вижу. Пойдешь?
Ничего не сказала травница. Не шевелясь сидела. Ни одной мысли не было у нее в голове. Как вдруг она снова услыхала: “Помогите!”. То шепот был. Это леший зазывал ее в чащу поглубже. Травница встала и пошла. Ничего у нее не осталось, кроме себя. А она по сути своей была помощница, спасительница. Пока жива – пойдет спасать. Увидела это русалка, вынырнула, накинула на нее сеть и начала колдовать. Сколько колдовала – того не знаю. Но стала с тех пор травница сильной и крепкой, как камень. Крест на ней наложен был.
– Крест? Русалкой? Она ж нечисть!
– Не перебивай! Сколько тебя учу! Не простой крест, косой. Тот что указует путь и дает мудрость. Только не видела больше ничего травница слепыми каменными глазами. И потому никакой морок ее больше не брал… С тех пор стала она охранять те места, людей от нечисти спасать, а нечисть от людей.
– А нечисть от людей спасать надо, что ли?
– А то! Видишь, все те места Москва под собой погребла. А Кунцевское городище так и стоит. Не смеет его никто трогать. И нечисти там место осталось. И хранительнице – Каменной Бабе. Правда, саму Бабу уже очень давно никто не видел. Но поверь, она там. Не было б ее там, не было бы уже и городища… Все бы застроили люди, затоптали бы. А так – страх держит их в отдалении. И лишь изредка кто понимающий может пройти в места эти заповедные. Их Баба пропускает. Ну что, годится эта страшилка для твоего конкурса?
– Знаешь, ба… Ну его, этот конкурс…
– Вот и правильно. Спать-то будешь после эдаких рассказов?
– Ну ба… Буду, конечно. Слушай, а все-таки, почему про это не все знают?
– Да про то молчат…
– Ба, а почему она всех спасала, когда… ну, когда у самой такое горе?
– Понимаешь, внучка, тот готов отдавать, кто сам горе изведал. А кто не изведал – тот и не поймет другого. Вот и выходит, если горе испытал, да цельным остался, то силы будут другим помогать.
– Это вот про это говорят “Что нас не убивает, делает нас сильнее?”
– И про это тоже. Сила – она в духе в первую очередь.
– И что, она так всем и помогает?
– Так и помогает. Куда ж она денется. Дружбу теперь водит с лешим. С русалкой, правда, не очень выходит. Да все равно если что – всегда на помощь придет.
– Бабушка… а ты все-таки откуда все это знаешь?
– Дак откуда я упомню-то… Знаю. Всю жизнь, почитай, знаю.
– Бабушка, а ты никуда не денешься?
– Да куда ж я денусь? С тобой буду.
– Всегда-всегда?
– Сколько надо будет, столько и буду, уж поверь.
– А ты раньше, ну… раньше, когда… в общем, раньше почему не приезжала?
– Так у вас своя семья, что ж я лезть-то буду. Молодые – они должны сами жить. Ладно, заговорились мы с тобой. Беги-ка на свои страшилочьи посиделки, чучело! Вон, три раза объявляли, что родителей просят покинуть территорию лагеря.
– Тебе можно и остаться.
– Может и можно, но нужно ли? Беги давай, к костру опоздаешь!
– Пока, ба! Я тебя люблю!
Девочка прижалась к бабушке, чмокнула ее в щеку, подхватила последний пирожок и помчалась в сторону корпусов. Старая, но еще вполне бодрая женщина легко поднялась на ноги, отряхнула платье и двинулась в сторону выхода из лагеря, на ходу вынимая из воротника какую-то травинку. Она раскрошила травинку в пыль в своей сухой руке и сдула ее в воздух, чему-то улыбаясь.
А мимо тек ручей, который еще немного – и вольется в Москву-реку, что когда-то звалась Смородиновкой.
#filinsha@diewelle0