Сказ о том, как Бабманя в бомжи подалась (все события вымышлены, почти все герои реальны)

Просветление пришло ко мне со дна бутылки. Вернее, бутылька́. Я остановилась у помойки, сделала последний глоток и выбросила тару из-под благородного настоянного боярышника в урну. В животе немедля растеклась благость, даже солитёр Валера утих и перестал меня терзать.
Как было в том старом стишке: "У Полли жил огромный глист, он выползать умел на свист?" Мой не выползет.
Я скосоебенилась, в очередной раз пообещала себе больше не пить, и побрела прочь со двора: мне предстояло шагать семь километров до старой заброшки, где я иногда ночевала, а солнце клонилось к закату.
Хорошо, что сейчас лето и сумерки длинные. И жара, да. С тех пор, как стала бомжом, пардон, фриганом, я полюбила жару. В ближайшие пару месяцев смерть от замерзания мне не грозит.
Я зацепилась взглядом за выкинутый кем-то старый рваный диван и призадумалась — а стоит ли идти так далеко? Постель — вот она, под боком, можно поспать, пока дворник или патруль не прогонят.
Местный дворник Михалыч был из наших, из люмпенов, пока в его голове однажды что-то не "щёлкнуло" и он не устроился в жэк — мести дворы за мзду малую. Ему и койко-место где-то выделили, в какой-то задрипанной конуре. Потом он там прописался и перестал быть нашим. На бывших друзей смотрел с прищуром, разговаривал через губу и не упускал случая огреть чем-нибудь тяжёлым.
Допрыгаешься, голубь стрёмный, не посмотрю, что ты мужик с лопатой. Вспомню, как двадцать лет занималась рукопашкой, и отоварю как следует.
К слову сказать, на улице моё рукопашное прошлое не раз меня выручало: пусть грязная и перманентно под действием, я всё ещё была жива и относительно невредима.
Относительно, да. Всё, что не смогли отобрать уличные хулиганы, понемногу забирал возраст. Шестой десяток, как-никак.
Я закашлялась, с горсткой зелёной слизи сплюнув кровавый сгусток, и подумала, что смерть от холода мне не грозит ещё и потому что я сдохну раньше.
Голова закружилась, я добрела до вожделенного сломанного дивана и рухнула на него. Котомка моя осталась лежать на земле — у меня не было сил, чтобы даже поднять её.
Я сидела так очень долго. Давно зашло солнце и зажглись окна домов, а я всё пялилась на мусорный бак, который стоял рядом. Черная когтистая тварь, которую я иногда улавливала задворками сознания и краем глаза, выскользнула из тени и уселась неподалёку, выжидающе глядя на меня.
Шизунья, подруга дней моих последних. Бомжур, блядь.
По тропинке прошли припозднившиеся жильцы соседнего дома: мама и маленький мальчик с разрисованным листком бумаги в руках. Было видно, что он очень устал, потому что малец капризничал, ноя на одной ноте: "Не хочу, не хочу, не хочууууууу!" Мама тащила его за руку с силой и было видно, что она очень зла. В какой-то момент она выпустила его и почти прокричала:
— Ну и не иди! Оставайся на улице! — тут она заметила меня. — Будешь как эта тётя! Хочешь так? Хочешь?
Пацан не хотел. Он посмотрел на мою рваную одежду и грязные ноги, испуганно пискнул и спрятался за мать. На земле остался лежать оброненный им рисунок.
Я не знаю, каким вырастет этот ребёнок, но его мать точно никогда не будет такой, как я.
Я никогда не ставила чужое горе в пример того, как не надо жить.
Пусть мне было больно, я встала с диванчика и подобрала листок. Зрение моё было очень "не очень", последние очки разбились недавно, и чтобы разглядеть, что на нём нарисовано, мне пришлось поднести рисунок близко к глазам.
Серые треугольники с белыми вершинами, синие облака и низко висящее солнце, узенькая полоска зелёного леса внизу. Детские каляки-маляки очень живо передали горы.
Я смотрела, смотрела на эти почеркушки и в голове моей вихрем неслись воспоминания: первые восхождения на уральские вершины: Серебрянку, Конжак, Иремель. Мечты об Эльбрусе и Казбеке, затем о Гималаях.
Я вспомнила, как мониторила цены на снарягу для восхождения на Эверест. Тогда, в далёком две тысячи шестнадцатом, восхождение на "крышу мира" обходилось в миллионы рублей: от пяти до девяти.
Помню, я едва не плакала от обиды, когда осознала, что мечте моей не сбыться. Ни ипотека, ни работа не отпустили бы меня ни-ког-да.
Никогда.
А сейчас у меня — ни ипотеки, ни работы, ни жилья. И свободного времени завались. Что мне мешает выйти на Трассу и стопарнуть попутку? Ничего не мешает.
Если я в две тысячи девятом проехала автостопом от Екатеринбурга до Санкт-Петербурга и обратно, а потом ещё несколько раз выбиралась до соседних мегаполисов — что я, теперь не смогу таким же макаром доехать хоть до Кавказа?
Смогу.
Я торопливо порылась в котомке, достала смену чистых вещей и кусок мыла. Достала старый драный рюкзак, и грязные вещи затолкала в него: постираю в дороге. Затем сходила на колонку, вымыла волосы и решительно зашагала в сторону улицы. Повезло, что промзона совсем рядом, а там и выезд на Трассу.
Рисунок я аккуратно свернула вчетверо и положила в карман.
Когда солнце выглянуло из-за леса, я уже была на выезде из города, ловила первую попутку на Запад, в Уфу. Первый большой город в пути на Кавказ.
Я знала, что скорее всего не взойду на Эльбрус, но увидеть его, хоть издали — чем не прекрасное завершение жизни, какой бы никчёмной она ни была? Я буду ехать, идти, ползти или даже лежать в направлении этой старой мечты, пока могу.
Потому что иного у меня не осталось.
Автор: Мария Зверева
#рассказы