Дом с коммунальными квартирами | Сергей Лактионов

– А-га-а-а!
Каждое утро в коммуналке начинается одинаково. С грохота кастрюль на кухне, с надрывного, прокуренного кашля безымянного деда из сорок седьмой комнаты – и с торжествующего вопля, который будит спящих и заставляет морщиться тех, кто уже проснулся. Семейство Светловых опять вышло на тропу войны.
– Оставила на ночь! – распинается мать семейства Светловых: худая, белокурая дама с остатками иссушенной красоты в чертах лица, в вытертом цветастом халатике и бигудях. – В два раза больше в пачке с вечера было! В два! Кто ночью отсы́пал, а? – она потрясает вскрытой пачкой макарон. На кухню вползают первые обитатели.
– Шо орёшь? – В проёме появляется виновница торжества: обитательница Черненко – дюжая, раздавшаяся тётка с крашенными в медно-рыжий растрёпанными локонами. – Совсем сказилась? Нащо кому твои макароны сдались?
– А-а! Скажешь, что не ты? Я метку поставила! – Светлова тычет ногтём в черту фломастером на пакете. – Совсем стыд потеряла!
– Шо? Я? – Черненко монументально упирает руки в боки. – Да я от тебя помирать буду – крошки не возьму, крыса белая!
– Дура крашеная!
Жильцы бряцают посудой и плещут водой в раковинах, демонстративно отворачиваясь – а всё-таки косясь исподтишка на представление.
– Мама! – умоляюще произносит Светлова-дочка, тощенькая девушка со светлыми волосами в хвостик и с очками на остром носике, входя на кухню с кружкой в руках. – Ну, пожалуйста, хватит…
– Доча, не лезь! Дусик, ну хоть ты скажи!..
«Дусик» – муж Светловой, хмурый и небритый, в трениках и майке навыпуск – с демонстративным молчанием заваривает кофе в ковшике. Исчерпав диалог, Светлова и Черненко отходят к плите, обмениваясь свирепыми взглядами. Плывут по кухне клубы пара, шаркают ноги в шлёпках и тапках, тянет подгорелой кашей. Жильцы расползаются по комнатам с мисками в руках. В полутёмном, завешанном ветошью коридоре с тазами на стенах дочка Светловой чуть не сталкивается с сыном мамаши Черненко – отпрянув, упирается спиной в стену. Бритоголовый парнишка в «адидасе» проходит мимо, даже не взглянув на неё.
Из комнаты сорок семь доносится глухой стук, оханье и стоны – больной дед снова свалился с кровати. Черненко ставит миску с кашей на тумбу у двери и скрывается в комнате: с бранью и причитаниями поднимает деда на ноги. Проходящая мимо Светлова с дымящимся окурком в губах украдкой тушит «бычок» в каше соседки.
Не успевают последние тётки домыть посуду в раковинах, как с лестницы доносятся новые голоса. Муж Черненко, явившись усталый и злой с ночной смены, не обнаружил в своём почтовом ящике любимой газеты «Советский Спорт» и немедленно заподозрил некстати вышедшего на лестницу покурить Светлова.
– Я те говорил, – хрипит Черненко, лысеющий здоровяк в перемотанных изолентой очках, напирая на Светлова обтянутым спецовкой пузом и грозно топорща чёрную бороду. – Я те говорил, что руки пообломаю, если ты ещё раз их к моей… крес-пан-денции сунешь? Или, скажешь, не ты? Э?
– А я тебе говорил, – с презрением цедит Светлов вместе с дымом через зубы, – что на туалетную бумагу зарабатываю, так что газета мне твоя не нужна. И вообще, поставь замок на ящик. Или сына попроси, если у самого руки не под то заточены, даром, что ли, он у тебя в техникуме?
– Клюв заплющь, соловей! Я те говорю, досвистишься!
Смертоубийство предотвращает непутёвый сосед из тридцать пятой – как оказалось, газету вновь по ошибке сунули в его ящик. Черненко разгоняет дым яростным сопением и проходит мимо Светлова; разочарованные жильцы расходятся по комнатам.
Чуть погодя, когда народ уже выдвинулся на работу, весь этаж начинает содрогаться от могучего храпа – Черненко завалился спать после смены. Светлова, прижимая к голове мокрое полотенце, выходит в коридор и яростно стучится в дверь к соседям.
– Сколько можно! – взывает она, заглушая храп. – Человеку с мигренью уже и поболеть нельзя?! Передай своему мужу, что либо пускай не храпит, либо!..
– Ага, ага! – радостно парирует «дура крашеная». – А твоей доньке, значит, по полдня на скрыпочке своей скрыпеть можно! Ета, значит, нормально, да! Етава… Страдеварю они растят!
– Моя дочь – культурная девочка! – вопит Светлова так, что тазы на стенах дребезжат. – Не то что твой дебил с политеху! Весь в папаню пойдет, такой же зэчара вырастет!..
В ярости она пинает шлёпки Черненко у двери; не удовлетворившись этим, мстительно запинывает их под груду хлама у стены.
В скором времени соседи устало вздыхают, когда коридор оглашают новые вопли, на сей раз – обитательницы Черненко, обнаружившей пропажу тапок. В кои-то веки исполнив давние угрозы, она вызывает участкового. К полудню две заклятых соседки в коридоре, яростно перебивая друг друга и потрясая руками, наперебой дают показания. Участковый тоскливо вздыхает и вспоминает, как когда-то пошёл в милицию, мечтая «быть как Жеглов»…
В сорок седьмой комнате раздаётся надсадный, как звук пилы, кашель. Безымянный дед надрывно харкает в смятое полотенце и слезящимися глазами смотрит на кровавые брызги на ткани.
***
Отгорел жаркий, пыльный день; вечерние сумерки окутали двор. Дом угомонился после ужина. В сорок седьмой квартире побывал вызванный врач – вышел, поджав губы и покачивая головой.
На кухне Светлова и Черненко хозяйничают у плиты, демонстративно не глядя друг на друга. «Дура крашеная» помешивает компот, «крыса белая» заваривает какой-то отвар в большой кружке. В ванной комнате «дусик»-Светлов скребёт подбородок бритвой; угрюмый Черненко ждёт своей очереди.
– Мам, я к Галине Мурадовне, репетировать! – заглядывает в кухню Светлова-дочка, в клетчатом платье и с футляром для скрипки в руке. Мать лишь отмахивается. Дочь легко сбегает по лестнице – но, выйдя из подъезда, почему-то сворачивает совсем не туда, где живёт учительница музыки.
– Бать, я гулять пошёл, поздно буду, – отрывисто бросает сын Черненко, проходя мимо ванной комнаты. Выйдя из дома, он оглядывается на окна, а потом зачем-то идёт за угол – к цветочному ларьку, где покупает три розы.
Светлова перебирает на столе какие-то травки в мешочках. Черненко-муж в ванной выгребает из кармана мелочь, пересчитывает и удручённо покачивает головой. В такие минуты им особенно ярко и болезненно вспоминается почти забытое, изгнанное из памяти – как когда-то на рассвете…
***
…На рассвете рокового дня две великих армии сошлись на выжженной равнине для последней битвы.
Тысячи копий, словно лес, колыхались над морем шлемов, плюмажей и рогов. Сотни знамён бились на ветру, и знамёна одной из армий были белы, как горние снега, и вышиты золотом, а знамёна другой армии – черны, как уголь, и исчерчены кровавыми рунами. Войско под белыми стягами сурово взирало через забрала шлемов; войско под знамёнами тьмы глумливо скалило клыки, сверкало кровавыми очами, чавкало рылами, щёлкало клювами и выкрикивало насмешки и хулу.
И во главе армий застыли их полководцы. Владычица Света, прекраснейшая из воительниц, стояла гордая и несгибаемая в своих белоснежных латах: трепыхались по ветру её золотые кудри, увенчанные золотым венком, – а шпага в руке её была подобна солнечному лучу. Муж её, грозный князь северных витязей в мехах и кольчуге, сжимал в руках верный боевой топор. А против них замер Повелитель Тьмы, огромный и подобный в своих чёрных доспехах башне мрака, опираясь на могучий двуручный меч, и его верная наложница, рыжекудрая Королева Боли в наряде из цепей и шипов, с кровожадной усмешкой на устах поигрывала боевым кнутом…
Но в тот миг, когда полководцы уже готовы были послать армии в бой, когда лучники наложили тысячи стрел на тетивы – тучи над полем битвы прорвал луч света и озарил оба войска. И голос откуда-то из небесной выси рёк:
– ОСТАНОВИТЕСЬ.
И дрогнули оба войска. Ибо никто не смел вмешаться в последнюю битву Света и Тьмы, кроме самого Миротворца. И обе армии, шеренга за шеренгой, склонились и пали ниц перед всевышним гласом. Лишь четверо полководцев преклонили колени, но не уткнулись лицами в пыль.
– ДОВОЛЬНО РАЗДОРА, – рёк голос, и каждый на этом поле слышал его как свой собственный, разве лишь громогласный. – КАК ДЕНЬ И НОЧЬ ВЕЧНО СМЕНЯЮТСЯ В МИРЕ МОЁМ – ТАК И ВАМ, СОЗДАНИЯМ СВЕТА И ТЬМЫ, НАЙДЕТСЯ СВОЁ МЕСТО В МИРЕ. ПУСТЬ КАЖДОМУ БУДЕТ ОТПУЩЕНО СВОЁ ВРЕМЯ. ОТНЫНЕ И ВО ВЕКИ ВЕКОВ – ДА БУДЕТ ТАК!
И все, кто был на поле брани, единым вздохом, что пронёсся по равнине, как ветер, повторили:
– Да будет так.
– Нет, о, вседержитель! – прозвучал единственный крик.
Владычица Света подняла голову и дерзновенно взглянула в небеса.
– Нет, так не будет! – повторила она. – Ибо я поклялась своей жизнью, и жизнями всех моих предков от зари мира, и всех потомков моих до заката его – что не обретёт покоя моя душа, доколе не будет повержен чёрный Враг мироздания! – Она указала клинком шпаги на окутанную мраком фигуру Повелителя. – Доколе род его не сгинет с лица земли, я не покорюсь твоему слову.
– Нет, о, миродержец, – громоподобным рыком вторил ей Повелитель Тьмы, и глаза его полыхнули огнём сквозь забрало шлема. – Ибо я поклялся семижды семью преисподними огненными и семижды семью преисподними ледяными, что дух мой не канет во мрак, доколе не погибнет убийца моего народа и детей моих! – Рука в чёрной перчатке ткнула в фигуру Владычицы. – Доколе не захлебнётся она кровью и слезами, втоптанная в грязь, я не покорюсь твоему слову.
Князь-воин упрямо встал рядом со своей женой; а госпожа боли прижалась к своему повелителю. И от их несгибаемой воли зашевелились поникшие было ряды, подняли головы, и в глазах их вновь начала разгораться былая ненависть…
– ХВАТИТ, – изрёк глас. Последовала пауза, что длилась, казалось, целую вечность.
– ВАША ВРАЖДА ПОГУБИТ ЭТОТ МИР, – прозвучали наконец слова. – Я НЕ ДОПУЩУ, ЧТОБЫ В СЛЕПОЙ НЕНАВИСТИ СВОЕЙ ВЫ РАЗРУШИЛИ МОЁ ТВОРЕНИЕ. ЗНАЙТЕ ЖЕ: ВЕЧНАЯ ВОЙНА ДА СТАНЕТ ВАШЕЙ УЧАСТЬЮ, ЕСЛИ ТОГО ЖЕЛАЕТЕ ВЫ. НО Я ДАРУЮ ВАМ ИНУЮ ЖИЗНЬ – ГДЕ ВАША ВРАЖДА НЕ КОСНЁТСЯ НИКОГО, КРОМЕ ВАС, И НИКОГО НЕ ПОГУБИТ. ДА БУДЕТ ТАК!
***
Светлова огорчённо закусывает губу, не найдя нужного ингредиента. Соседка принюхивается к отвару: немного помедлив, выходит из кухни – а вернувшись, молча протягивает «крысе белой» маленький пузырёк с красной жидкостью внутри. Светлова удивлённо смотрит на соседку, откупоривает пузырёк и добавляет каплю в кружку.
Потом они заходят с кружкой в сорок седьмую комнату. Выпив всё, дед изнеможенно откидывается на подушку, и вскоре засыпает. Женщины молча слушают, как дыхание его, хриплое и свистящее, понемногу выравнивается и становится всё чище и спокойнее. И лишь тогда молча выходят в коридор.
– Спасибо, – тихонько говорит Светлова.
– Да ладно, – бурчит Черненко. – Есть ещё порох в пороховницах… – И, не глядя друг на друга, они расходятся по комнатам. У себя Светлова садится на кровать, невольно улыбаясь. Теперь ей почти стыдно, что она, улучив момент, всыпала Черненко соли в компот.
В ванной «дусик»-Светлов, закончив бритьё и сполоснув лицо, отходит от раковины. Остановившись перед Черненко, молча достаёт из кармана смятую купюру и суёт соседу в руку.
– На, – тихо говорит он. – И нечего зыркать: я ж знаю, тебе начальство зарплату третий месяц торчит. Хоть замок поставишь уже, достал ты меня своей газетой.
– Должен буду, – отводя взгляд, бурчит Черненко. Светлов лишь кивает утомлённо – конечно, мол, будешь – и выходит. Черненко прячет деньги в карман пижамных штанов: теперь ему неловко… Впрочем, тут он замечает на зеркале забытый соседом гель для бритья – и, довольно хмыкнув, суёт его в карман к деньгам. И настроение его сразу улучшается.
И да будет так.
***
…А где-то на набережной, на скамейке, упоённо целуются девочка в клетчатом платье и мальчик в спортивном костюме. И, обнявшись, смотрят, как над рекой в сгустившихся облаках догорают последние пастельные мазки заката.
#АвторскиеРассказы