Следы, что я нашел в тайге, не принадлежат ни зверю, ни человеку.
Лес для меня — не просто деревья и мох. Это книга, которую я читаю всю свою жизнь. Я охотник, как и мой отец, и мой дед. Я знаю язык ветра, я понимаю, о чем шепчутся листья, я могу по сломанной ветке рассказать, кто здесь проходил и с какими мыслями. Каждая тропа, каждый овраг в нашей тайге мне знаком, как морщины на собственном лице. Я думал, что в этой книге не осталось для меня непрочитанных страниц.
Я никогда так не ошибался.
Все началось вчера, на рассвете. Ночь была дождливой, и влажная земля жадно хранила каждый след. Я проверял силки на куницу у дальнего кордона, за Медвежьим логом. Места там глухие, нехоженые. И вот там, на влажной глине у ручья, я увидел их.
Сначала я подумал, что мне мерещится. Что это следы нескольких разных зверей, сошедшихся на водопой. Но цепочка была одна. Она тянулась из чащи, пересекала ручей и уходила вглубь бурелома. Я присел на корточки, и холодок, не имеющий ничего общего с утренней прохладой, пополз по моей спине.
Следы были свежими, четкими. Три звериных. Одна лапа — широкая, с пятью пальцами и когтями, как у небольшого медведя. Вторая — поменьше, аккуратная, кошачья, определенно рысья. Третья — вытянутая, волчья. А четвертый след...
Четвертый след был от босой человеческой ступни.
Не отпечаток обуви. Не лапоть. Голая, правая человеческая ступня. С четким сводом, с пятью пальцами. Она была чуть меньше моей, но, без сомнения, принадлежала человеку.
Я простоял над этой цепочкой минут десять, пытаясь найти логическое объяснение. Может, раненый браконьер, который потерял обувь и подобрал себе палку, на конце которой были привязаны лапы животных? Бред. Может, какой-то сумасшедший отшельник? Но ни один человек не сможет так передвигаться, опираясь на три разные точки и одну ногу. Походка была рваной, асимметричной. Существо, оставившее эти следы, не шло. Оно спотыкалось. Хромало на всю свою невозможную, противоестественную суть.
Я охотник. Любопытство и азарт у меня в крови. Но в тот момент я не чувствовал ни того, ни другого. Я чувствовал страх. Глубокий, первобытный страх перед чем-то неправильным, перед тем, чего не должно быть в этом мире. Но я также понимал, что не могу просто развернуться и уйти. Это моя земля. И если по ней бродит нечто, я должен знать, что это.
Я пошел по следу.
Чем глубже я уходил в лес, тем сильнее менялось все вокруг. Замолчали птицы. Даже наглые сойки, которые обычно сопровождают любого путника, исчезли. Тишина стала густой, зрячей. Казалось, сам лес затаил дыхание и наблюдает за мной. Воздух стал холоднее, пахло озоном и сырым, потревоженным мхом.
Следы вели меня через непролазный бурелом. Существо не искало легких путей. Оно ломилось напролом, оставляя за собой сломанные ветки и глубокие борозды в земле. И я заметил еще одну странность: на сломанных ветках не было ни клочка шерсти. Ни единого волоска.
Через час я вышел на небольшую поляну. И то, что я там увидел, заставило меня замереть. Посреди поляны лежал лось. Вернее, то, что от него осталось. Он не был съеден. Он был... разобран. Как старый механизм. Ноги были аккуратно отделены от туши и сложены рядом. Голова лежала чуть поодаль, и ее большие, печальные глаза смотрели в серое небо. Внутренности были вынуты и развешаны на нижних ветках ближайшей ели, словно гирлянды.
Это не была работа хищника. Волк или медведь рвали бы плоть, оставляя кровавое месиво. Это была работа... безумного мясника. Или существа, которое отчаянно пыталось вспомнить, как это делается, но его животная природа брала верх над остатками человеческого разума.
Я стоял и смотрел на это жуткое подношение, и вдруг услышал звук. Он доносился из-за скального выступа на краю поляны. Это был не рык и не вой. Это был тихий, жалобный скулеж, который перемежался с глухими, отчаянными всхлипами. Будто плакал раненый зверь и потерявшийся ребенок одновременно.
Я медленно, стараясь не хрустнуть веткой, начал обходить поляну, прячась за деревьями. Я заглянул за скалу.
Оно сидело ко мне спиной, сгорбившись над чем-то. Я видел его тело — длинное, тощее, покрытое редкой, клочковатой шерстью бурого цвета. Сквозь нее просвечивала бледная, почти белая кожа. Три лапы — медвежья, рысья, волчья — упирались в землю. А четвертая конечность, человеческая нога, была неестественно вывернута и поджата под себя.
Оно что-то делало своими руками. Руки у него были человеческие. Длинные, с тонкими, узловатыми пальцами. Ими оно пыталось сложить из камней что-то вроде маленького домика. Камни не слушались, падали, и тогда существо издавало этот жалобный, разрывающий душу скулеж.
Я поднял ружье. Прицелился ему в затылок. Один выстрел — и этот кошмар закончится. Мои пальцы уже легли на спусковые крючки.
И в этот момент оно медленно повернуло голову и посмотрело на меня.
Я не выстрелил. Я не смог.
Потому что на меня смотрели не глаза зверя. На меня смотрели человеческие глаза. Голубые, выцветшие, полные такой бездонной, вековой муки и тоски, что у меня самого навернулись слезы. Это были глаза старика, который прожил сто жизней, и каждая из них была адом.
Я опустил ружье. Мы смотрели друг на друга целую вечность. Я видел его — уродливое, неправильное, сотканное из обрывков разных жизней. А оно видело меня. И в его взгляде не было ни злобы, ни угрозы. Только узнавание. И мольба.
Я вспомнил старую легенду, которую мне в детстве рассказывал дед. О жадном охотнике, который убил в этом лесу больше, чем ему было дозволено. И тогда Лесной Хозяин не убил его, а «пересобрал». Он взял по части от каждого убитого им зверя — лапу медведя, лапу рыси, лапу волка — и вшил их в его тело. А одну ногу и глаза оставил человеческими. Чтобы он никогда не забывал, кем был. Чтобы вечно бродил по лесу, гонимый голодом, который не мог утолить, и тоской, от которой не мог избавиться. Спотыкаясь на каждом шагу.
Оно медленно, с хрустом, поднялось. Встало на свои три лапы и одну ступню. И, не отрывая от меня своих мученических глаз, захромало в чащу.
Я не пошел за ним. Я вернулся домой. Я молчал два дня. Жена думала, что я заболел. А я просто не мог говорить.
Я больше не хожу за Черный ручей. Иногда по ночам, когда ветер дует со стороны леса, мне кажется, что я слышу тихий, жалобный скулеж. Я знаю, что это он, Спотыкач. Он все еще бродит там, в своей вечной тюрьме из плоти и костей, пытаясь сложить из камней домик, который никогда не построит.
Я все еще охотник. Но теперь, прежде чем нажать на спуск, я всегда смотрю зверю в глаза. Я ищу в них тот самый отблеск человеческой тоски.
Я больше не хозяин в этом лесу. Я просто гость. И я знаю, что у этой книги есть страницы, которые человеку лучше никогда не читать. #ДмитрийRAY. Страшные истории источник
Аномалии мистика и не только
Я охотник.
Следы, что я нашел в тайге, не принадлежат ни зверю, ни человеку.
Лес для меня — не просто деревья и мох. Это книга, которую я читаю всю свою жизнь. Я охотник, как и мой отец, и мой дед. Я знаю язык ветра, я понимаю, о чем шепчутся листья, я могу по сломанной ветке рассказать, кто здесь проходил и с какими мыслями. Каждая тропа, каждый овраг в нашей тайге мне знаком, как морщины на собственном лице. Я думал, что в этой книге не осталось для меня непрочитанных страниц.
Я никогда так не ошибался.
Все началось вчера, на рассвете. Ночь была дождливой, и влажная земля жадно хранила каждый след. Я проверял силки на куницу у дальнего кордона, за Медвежьим логом. Места там глухие, нехоженые. И вот там, на влажной глине у ручья, я увидел их.
Сначала я подумал, что мне мерещится. Что это следы нескольких разных зверей, сошедшихся на водопой. Но цепочка была одна. Она тянулась из чащи, пересекала ручей и уходила вглубь бурелома. Я присел на корточки, и холодок, не имеющий ничего общего с утренней прохладой, пополз по моей спине.
Следы были свежими, четкими. Три звериных. Одна лапа — широкая, с пятью пальцами и когтями, как у небольшого медведя. Вторая — поменьше, аккуратная, кошачья, определенно рысья. Третья — вытянутая, волчья. А четвертый след...
Четвертый след был от босой человеческой ступни.
Не отпечаток обуви. Не лапоть. Голая, правая человеческая ступня. С четким сводом, с пятью пальцами. Она была чуть меньше моей, но, без сомнения, принадлежала человеку.
Я простоял над этой цепочкой минут десять, пытаясь найти логическое объяснение. Может, раненый браконьер, который потерял обувь и подобрал себе палку, на конце которой были привязаны лапы животных? Бред. Может, какой-то сумасшедший отшельник? Но ни один человек не сможет так передвигаться, опираясь на три разные точки и одну ногу. Походка была рваной, асимметричной. Существо, оставившее эти следы, не шло. Оно спотыкалось. Хромало на всю свою невозможную, противоестественную суть.
Я охотник. Любопытство и азарт у меня в крови. Но в тот момент я не чувствовал ни того, ни другого. Я чувствовал страх. Глубокий, первобытный страх перед чем-то неправильным, перед тем, чего не должно быть в этом мире. Но я также понимал, что не могу просто развернуться и уйти. Это моя земля. И если по ней бродит нечто, я должен знать, что это.
Я пошел по следу.
Чем глубже я уходил в лес, тем сильнее менялось все вокруг. Замолчали птицы. Даже наглые сойки, которые обычно сопровождают любого путника, исчезли. Тишина стала густой, зрячей. Казалось, сам лес затаил дыхание и наблюдает за мной. Воздух стал холоднее, пахло озоном и сырым, потревоженным мхом.
Следы вели меня через непролазный бурелом. Существо не искало легких путей. Оно ломилось напролом, оставляя за собой сломанные ветки и глубокие борозды в земле. И я заметил еще одну странность: на сломанных ветках не было ни клочка шерсти. Ни единого волоска.
Через час я вышел на небольшую поляну. И то, что я там увидел, заставило меня замереть. Посреди поляны лежал лось. Вернее, то, что от него осталось. Он не был съеден. Он был... разобран. Как старый механизм. Ноги были аккуратно отделены от туши и сложены рядом. Голова лежала чуть поодаль, и ее большие, печальные глаза смотрели в серое небо. Внутренности были вынуты и развешаны на нижних ветках ближайшей ели, словно гирлянды.
Это не была работа хищника. Волк или медведь рвали бы плоть, оставляя кровавое месиво. Это была работа... безумного мясника. Или существа, которое отчаянно пыталось вспомнить, как это делается, но его животная природа брала верх над остатками человеческого разума.
Я стоял и смотрел на это жуткое подношение, и вдруг услышал звук. Он доносился из-за скального выступа на краю поляны. Это был не рык и не вой. Это был тихий, жалобный скулеж, который перемежался с глухими, отчаянными всхлипами. Будто плакал раненый зверь и потерявшийся ребенок одновременно.
Я медленно, стараясь не хрустнуть веткой, начал обходить поляну, прячась за деревьями. Я заглянул за скалу.
Оно сидело ко мне спиной, сгорбившись над чем-то. Я видел его тело — длинное, тощее, покрытое редкой, клочковатой шерстью бурого цвета. Сквозь нее просвечивала бледная, почти белая кожа. Три лапы — медвежья, рысья, волчья — упирались в землю. А четвертая конечность, человеческая нога, была неестественно вывернута и поджата под себя.
Оно что-то делало своими руками. Руки у него были человеческие. Длинные, с тонкими, узловатыми пальцами. Ими оно пыталось сложить из камней что-то вроде маленького домика. Камни не слушались, падали, и тогда существо издавало этот жалобный, разрывающий душу скулеж.
Я поднял ружье. Прицелился ему в затылок. Один выстрел — и этот кошмар закончится. Мои пальцы уже легли на спусковые крючки.
И в этот момент оно медленно повернуло голову и посмотрело на меня.
Я не выстрелил. Я не смог.
Потому что на меня смотрели не глаза зверя. На меня смотрели человеческие глаза. Голубые, выцветшие, полные такой бездонной, вековой муки и тоски, что у меня самого навернулись слезы. Это были глаза старика, который прожил сто жизней, и каждая из них была адом.
Я опустил ружье. Мы смотрели друг на друга целую вечность. Я видел его — уродливое, неправильное, сотканное из обрывков разных жизней. А оно видело меня. И в его взгляде не было ни злобы, ни угрозы. Только узнавание. И мольба.
Я вспомнил старую легенду, которую мне в детстве рассказывал дед. О жадном охотнике, который убил в этом лесу больше, чем ему было дозволено. И тогда Лесной Хозяин не убил его, а «пересобрал». Он взял по части от каждого убитого им зверя — лапу медведя, лапу рыси, лапу волка — и вшил их в его тело. А одну ногу и глаза оставил человеческими. Чтобы он никогда не забывал, кем был. Чтобы вечно бродил по лесу, гонимый голодом, который не мог утолить, и тоской, от которой не мог избавиться. Спотыкаясь на каждом шагу.
Оно медленно, с хрустом, поднялось. Встало на свои три лапы и одну ступню. И, не отрывая от меня своих мученических глаз, захромало в чащу.
Я не пошел за ним. Я вернулся домой. Я молчал два дня. Жена думала, что я заболел. А я просто не мог говорить.
Я больше не хожу за Черный ручей. Иногда по ночам, когда ветер дует со стороны леса, мне кажется, что я слышу тихий, жалобный скулеж. Я знаю, что это он, Спотыкач. Он все еще бродит там, в своей вечной тюрьме из плоти и костей, пытаясь сложить из камней домик, который никогда не построит.
Я все еще охотник. Но теперь, прежде чем нажать на спуск, я всегда смотрю зверю в глаза. Я ищу в них тот самый отблеск человеческой тоски.
Я больше не хозяин в этом лесу. Я просто гость. И я знаю, что у этой книги есть страницы, которые человеку лучше никогда не читать.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник