Константин Генрихович, многие рисуют в детстве. Но не у всех этот путь заканчивается чем-то путним, уж простите за каламбур. Как Вы пришли в профессию? Как вела Вас судьба по творческой стезе?
А кто может мне гарантировать, что мой путь «путний»? Я не знаю. Хорошо ли я сделал? Никто же не выбирает, так случается и всё. Вот у меня случилось так, что я с кисточкой всю жизнь провёл. А путь это или нет, понятия не имею, не мне судить. Я не помню момент, когда понял, что быть художником – это моя судьба. Это так же, как объяснить, за что ты кого-то полюбил. Ну, полюбил и полюбил. Никто не выбирает, выбирает... судьба. В детстве я жил с бабушкой и дедушкой, они и воспитали меня. Помню, как-то меня посадили в ванночку мыть. В квартирах тогда печки были, дровами топились. И вот две табуретки, на них стоит ванночка, а в этой ванночке я сижу маленький, года два-три. Бабушка с дедушкой куда-то отвернулись А печка топится, и я смотрю на то, какая она ярко-красная, накалённая. Я из этой ванночки потянулся и руку прямо на печь положил (я же не понимал ещё). Конечно, дёрнулся, заорал так, что ванночку перевернул и меня ею накрыло вместе с мыльной водой. Я под ванной ору, бабушка с дедушкой прибегают, друг друга обвиняют, что внука убили. Я же мог уже оттуда, из этой истории не вернуться. Поэтому, что говорить о жизни? Жизнь вон какая длинная. Что угодно могло сто раз случиться, да и случалось. Родители мои не имели никакого отношения к творчеству. Обычные люди: мама Алла Ивановна была инженер, папа Андрей Геннадьевич был шахтер, распространённые профессии в нашем регионе. Учился рисовать в двух изостудиях. Одна была в Доме пионеров Кузнецкого района. Педагог Любовь Александровна Овсянкина, первая моя учительница. А вторая – во Дворце алюминщиков, там преподавала её мама Александра Петровна Овсянкина, недавно ушедшая из жизни. Я и там, и там успел немного позаниматься, но меня отовсюду выперли за нехорошее поведение (хулиган был, конкретная шпана). В 17 лет поплыл в никуда: уехал в Москву, ночевал там на скамеечках, на вокзалах. Почему именно Москва? Чёрт его знает. Почему все всегда едут в Москву? В России все едут в столицы – вот и я поехал. Молодое тщеславие, желание что-то увидеть, кем-то стать. Семь лет я прожил в Москве и понял, что это не мой город. Вернулся на родину, не жалею, не скучаю. Потом армия, служил на Дальнем Востоке в стройбате, в самых доблестных войсках наших. Палатки, тайга, вши и так далее… все радости жизни. Чему научился? Выживать. В армии выживанию учат прежде всего.
«Каток моего детства» (2004г., холст, масло)
Потом Вы долго работали оформителем на заводах. И вот наступил момент, когда решили уйти со стабильной зарплаты на вольные хлеба свободного художника.
Да, я работал на Кузнецком алюминиевом заводе, заводе РМК, заводе ЗБЗ, на шахте «Абашевской», ещё где-то по мелочи. И везде были лозунги и портреты Брежнева. Я в свое время километры изрисовал этих лозунгов «Слава КПСС», километры! Такой в те времена была работа оформителя. Когда началась перестройка и наступили новые времена, однажды я подошёл к директору завода ЗМЗ Анатолию Павловичу Катышеву, царство ему небесное, и говорю: -Слушай, я пишу заявление. Ухожу. -Куда? -Да в никуда. -Ты дурак, что ли? Куда ты пойдешь? Просто сиди, ничего не делай. -Не-не-не. А у меня там зарплата была 300 рублей советских денег. Но я ушёл – в никуда, в нищету, чёрт-те сколько лет непонятно, как выживал (впрочем, как и вся страна). Считаю, что правильно тогда сделал: у меня что-то внутри затеплилось, что надо порисовать, хватит уже этих лозунгов. Анатолий Павлович умер недавно. Мы с ним дружили до самой его смерти, всю нашу жизнь дружили.
Продолжите, пожалуйста, фразу: «Искусство это…»
Служение. Есть такая притча, что искусство – это своеобразные солнцезащитные очки. Человечество надевает эти очки себе на глаза, чтобы не ослепнуть от света истины. А истина состоит в том, что все мы смертны. И искусство нам немножко этот яркий свет гасит, не даёт ослепнуть и сойти с ума от этой простой мысли.
Серия портретов советских и российских деятелей (2024 г., холст, масло)
Есть ли такие темы в живописи, которые вы никогда не будете рисовать, которые неприкасаемы для Вас?
Когда были первые чеченские войны, многие видели (у кого хватало нервов это увидеть) видео, как чеченцы режут головы нашим солдатам. Вот это никогда нельзя изображать, это не может быть предметом искусства. Хотя это правда жизни, страшная, но правда. Или рисовать работу патологоанатома. Это не запретная тема, запретного в искусстве нет, просто это уже не про искусство речь, а про какую-то патологию. Не по-человечески. Да, искусство может разрушать, но всё-таки правильнее, если оно созидает. Пусть даже каким-то малоприятным языком, но надежда должна даваться человеку. Это, опять же, к вопросу о солнцезащитных очках.
«7 октября» (2023г., холст, масло)
Что послужило толчком для написания большого цикла произведений на библейскую тему? Некоторые зрители отмечают тяжелое ощущение, когда общаются с отдельными Вашими работами на библейскую тему («Каин и Авель», «Блудный сын»), на темы катаклизма и бедствия. Прежде чем выразить свой отклик на те или иные непростые события человеческой истории, Вы, как художник, неизбежно прорабатываете их в себе. Как Вы справляетесь с теми эффектами, что могут возникнуть и наверняка возникают при такой работе?
Я всю жизнь рисую эту серию библейскую. Нет, дедушка с бабушкой Библию не читали, советские люди были, абсолютно типичные. И вначале я рисовал, не зная Библии, просто это модно было, Христос же неплохой парень был. Потом, почитав Библию, особенно Ветхий Завет, ужаснулся: это ужасная книга, полный набор всех уголовных самых тяжелых статей. Почему Библия? Во-первых, это интересно, красиво. В лучших своих главах это большая поэзия. Христос светлый человек был. А то, что на него потом уже накручено, совсем другая история, это уже не о нём.
«Возвращение блудного сына» (2022 г., холст, масло)
Есть ли какая-то тема, кроме библейской, отдельная мысль, состояние, которую вы хотите передать своим зрителям, к которой вы постоянно возвращаетесь?
Любой художник возвращается к самому себе, и изображает прежде всего себя. Какой у него мир внутри – тот мир он и изображает. Я не хочу сказать, что вот это (показывает рукой на картины) у меня внутри. Но в каком-то смысле, да, этот ужас и во мне. Поэтому главная тема художника – это он сам. Любого художника, даже космических Шекспира или Данте, они все про себя говорили.
И каков он, Константин Дверин? Каков его авторский почерк?
Какой у меня почерк, какой я человек, откуда я знаю? Не самый плохой точно, но и не лёгкий.
«Притча о слепых». Из Библейского цикла (2022 г., холст, масло)
Что важнее для Вас: результат или процесс?
Процесс прежде всего, хотя и результат, конечно, важен. Тут нет зазора: важно и то, и то. Но всё же процесс важнее, потому что когда ты делаешь, ты счастлив. Прежде всего, ты сам себе должен нравиться, должен любить то, что ты делаешь, иначе ничего не сделаешь. А в результате ты можешь такого огрестись! Результаты разные бывают, как их оценить, кроме своего чувства? Высокий пример: Владимир Семёнович Высоцкий. Ему же не надо было (их и не было) ни рекламы, ни афиш. Он просто взял два кривых аккорда на гитаре, спел 2-3 песни первые, и через неделю его уже вся страна слушала, потому что качество материала такое, что не надо ничего никому доказывать. Нет какой-то единой линейки измерения, поэтому результат оцениваю по ощущениям, по пусть даже маленькому кругу знакомых. Если видишь, что у них в глазах «щёлкнуло», значит, что-то такое правильное ты сделал, тогда чувство появляется, чуйка, что вроде неплохо.
«Портрет Анатолия Кучерова» (2022 г., холст, масло)
Значит, зритель всё-таки важен? Доносится ли до Вас критика и если «да», то как реагируете?
Безусловно, зритель важен. Но не как конечный потребитель, а как… соучастник. Потребитель пришёл, хлеб купил, съел, потребил. Картины же съесть нельзя. Если ты не мимо прошёл, а хоть немного задержался, посмотрел, ты уже соучаствуешь. Искусство должно вибрировать со зрителем, со слушателем, с читателем. Нет вибрации – ничего нет, пустота! Шутка не моя, что критикам место на фонаре. Безусловно, они и не должны всё понимать: все люди разные, одного мнения и быть не может. Поэтому к критике отношусь спокойно, но если критика злобная, то могу и в морду дать. Если же мнение компетентное, человек понимает, о чём он говорит – тогда его и послушать можно, даже если ты или твоё творчество ему неприятны. А когда огульный какой-то лай… пусть ветер носит.
Какие черты характера помогают Вам в творчестве?
В творчестве ничего не помогает, творчество от нас мало зависит. Хотя, пожалуй, помогает здоровье. Когда есть здоровье, то что-то может и в творчестве получиться. Нет здоровья – ничего не будет, это фундамент.
«Чума» (2023 г., холст, масло)
Какой жанр живописи можете назвать любимым? Например, на Вашей выставке нет ни одного натюрморта – это о чём-то говорит либо просто случайность?
Натюрмортов разве нет? О, да, нет натюрмортов. Хотя посмотрите на мою «Чуму» – там столько всяких предметов – и чеснок, и палка, и шляпа, и фонарь горит – разве это не натюрморт? У меня в мастерской много натюрмортов. Вы, наверное, видели на моих выставках такие деревенские натюрморты: сапоги у печки, вёдра с картошкой, кастрюли. Строго говоря, у меня нет любимого жанра. Хотя точно есть то, чего я не принимаю – это абстракция. Ну не дано мне понять ни квадраты, ни треугольнички. Вот настолько я тёмен, что не смог этого понять, да и не смогу уже. Реализм тоже может быть разным – может быть и врубелевский реализм, совершенно изломанный, но гениальный. Так и в любом виде искусства. Джойс или Кафка в литературе – не моё. Мне нравится что-нибудь попроще. Рассказ «Каштанка» – вот это моё! Всё же, мне кажется, моё творчество больше про людей. Даже моя «Собака» – это не про собаку, это про нас, про меня после больницы.
«Собака» (2024 г., холст, масло
Вы рассказывали, что «Мастера и Маргариту» начали рисовать два года назад. А вообще долго картины пишете? Возвращаетесь к ним? Записываете, если понимаете, что работа не удалась? Бывает ли чувство, что если прямо сейчас не возьмёте кисточку в руки, то что-то ценное, важное уйдёт?
Да, я «Мастера и Маргариту» два года делал и только сейчас завершил, она буквально ещё полусырая. Сделал первую версию, отставил: что-то не так, отвернул к стене – и так она простояла два года. А сейчас достал, и раз, раз – переписал. Записывать неудачные работы приходится постоянно. Когда понимаешь, что ерунду нарисовал, просто руки оторвать вместе с головой. Но чтобы руки не отрывать, картину соскабливаешь, сверху что-нибудь пишешь. Вот, кстати, про уничтожение. Картина с чёрными конями здесь, на выставке – изначально была портретом. Помните, была у меня историческая серия (Пётр I, Сталин, Ленин). И кто-то из них там был нарисован, Ленин, наверно. Я его соскоблил, а на этом холсте зафигачил коней. Есть и обратный пример, когда за три месяца я галерею из шести десятков портретов видных российских и советских деятелей сделал. Это быстро? Конечно, быстро. Но это не имеет отношения к результату. Не в скорости дело, ведь творчество – это не бег на скорость. Вот хлеб пекут – там понятно, есть технология, строго 20 минут выпечки. А я в мае вышел из больницы после операции, меня ветром качало, 59 килограмм было. Меня же никто не заставлял их делать, а я сам себе втемяшил, что сделать надо. В планах у меня было 200 портретов, но что я физически успел за лето наковырять, наковырял. Никто не заставлял, просто начал делать, и всё. А ценно это или бесценно, судить не берусь.
«Мастер и Маргарита» (2024 г., холст, масло)
У Вас бывало такое, что вдруг на улице встречаете человека, которого хочется нарисовать — и Вы к нему обращаетесь?
Постоянно. Я так Ван Гога нарисовал. Бомжик у нас возле магазина всё лето тёрся. Однажды увидел его спящим и понял, что это прямо реинкарнация Ван Гога. Только у того было ухо замотано, а у этого нога. Я его сфотографировал и вот, нарисовал. И постоянно такие желания возникают.
«Спящий Ван Гог» (2022 г., холст, масло)
Творческий кризис приходилось переживать? Как справляетесь с такими периодами?
Я не знаю, что такое период кризиса. Вся жизнь – один период кризиса. Вот я три онкологии пережил, и каждый раз нога в могиле, потом доктора вытаскивают за одну ногу (а одна там до сих пор). Только что перенёс третью онкологию – это кризис или не кризис? Наверное, кризис, но жизнь не делится на какие-то периоды. А творческий кризис... Если бы я сказал, что не бывает у меня таких периодов, я бы обманул. Конечно, бывают, но я их не выделяю и не запоминаю. Не пишется, не думается – рыбалкой можно заняться, книжку почитать, музыку послушать. Но, как правило, стараюсь пахать, это просто физиологическая потребность что-то делать. Я же раньше охотник был вообще глухонемой и рыбак. Не вылезал ни из леса, ни с рек. Такие простые мужицкие хобби были всю жизнь. А потом с годами здоровье хуже, хуже, и в этом году я даже удочку не брал в руки.
«Отцовское болото» (2024 г., холст, масло)
Насколько в современном мире художнику важно уметь коммерциализировать, монетизировать своё искусство? Пишете ли Вы на заказ и от чего зависит стоимость работ?
Если я перед вами сижу живой, значит, я чего-то кушаю. Раз я кушаю, значит, где-то какие-то деньги я добываю. Деньги – это данность, их никто не отменил, никаким революционерам это не удалось. Да, я и на заказ пишу, и продажи бывают совсем редкие, но, в основном, живу как птичка божья – что Бог пошлёт. Меня же никто не заставляет, если мне претит какая-то работа. От чувства голода можно нарисовать заказ, но чувство голода должно быть жестким. Было и у меня такое много раз с голодухи.
«Без названия» (2022 г., холст, масло)
Отличается ли чем-то работа художником в Новокузнецке от работы в столичных городах России, в Европе или Америке?
Я не работал в столице художником, судить не могу. Я всю жизнь здесь рисую. Когда жил в Москве, был молодой пацан, занимался чем угодно, только не рисованием, хотя рисовал всегда, с детства. По моим ощущениям, я бы там не смог работать. В Италии мне предлагали: «Вот тебе дом, водитель с машиной, не надо даже языка знать, сиди на берегу моря и работай». Я сразу отказался, потому что я понимаю, что вот здесь я могу, а там, скорее всего, нет. Но судить наверняка сложно, потому что не пробовал.
«Бабушка» (2024 г., холст, масло)
Как Вы считаете, корочки Союза художников, наличие мастерской и прочие атрибуты – обязательные условия для продуктивной работы художника?
Когда Джона Леннона спросили: вот вы стали знаменитым и богатым, как вам теперь, он ответил: «Мы раньше сочиняли на жёсткой скамейке, а сейчас на мягком диване. Конечно, на диване приятнее». Поэтому так же и я отвечу про мастерскую. Большую часть жизни я на кухне рисовал, так сказать, на коленке. Но потом бывший мэр города Сергей Дмитриевич Мартин волевым решением выделил мне мастерскую. Я же не член никаких союзов, просто бродяга с улицы. Но он мне дал мастерскую, и я до сих пор в ней нахожусь. Конечно, в мастерской удобнее работать, чем на кухне! Хотя, когда я зашёл в мастерскую впервые, подумал, что там перед моим приходом бомбу взорвали. Это была мастерская покойного Виталия Карманова. Я бы ни за какие деньги туда не заехал, потому что там невозможно было находиться: в окнах щели шириной в ладонь, там ужас был. Но близкие друзья мне помогли: загнали туда бригаду, сделали так называемый евроремонт и говорят: «Заселяйся». Я заселился и лет 15, наверное, там – я там и живу, и работаю, два в одном. Там всё моё: цветочки, музычка, книжки и даже клетка с канарейками. Поют!
Сейчас в мастерской всегда идеальный порядок?
Да какой порядок!
«Дедушка» (2024 г., холст, масло)
В мастерской, когда Вы остаётесь наедине с белым холстом, что помогает настроиться на работу?
Первое, что сделал, проснувшись утром, ещё глаза не открыв – таблетки надавил, выпил и ещё день, даст Бог, проживёшь. Вот и весь ритуал. Здоровье нужно! А потом встаёшь к мольберту, к белому холсту. Конечно, есть лёгкая боязнь белого холста, потому что он абсолютен, совершенен. А ты можешь такого там наворотить! А белый он и есть белый.
Когда вы работаете, пишете, музыка вам мешает или помогает?
Всегда, почти всегда у меня в мастерской играет музыка. Я сам не музицирую, но слушать музыку очень люблю. Мне это необходимо как воздух, как книга. Направлений не выделяю, для меня музыка делится только на плохую и хорошую. Это банальность, но это так. С одинаковым удовольствием слушаю и хорошую классику, и хороший джаз, и хороший рок. Хотя рок всё меньше и меньше (своего шума в голове предостаточно). Недавно услышал Шнитке. У него есть пара виолончельных, скрипичных вещей, которые заходят прямо как родные. Хотя в массе своей его творчество абсолютно для меня непонятно. Или есть какой-нибудь композитор Губайдулина. Я даже знаю людей, которые лично с ней знакомы. Но она и по жизни мало вменяемый человек, и музыка мало вменяемая, хотя считается гениальной. Но я не могу, я не слышу. Кстати, сейчас стал чаще аудиокниги слушать вместо музыки. Воткнул в уши наушники – и читают тебе хорошими голосами.
«Рахманинов Сергей Васильевич» (2024 г., холст, масло)
В подмастерьях у кого из великих художников готовы были бы поработать? Назовите имена, которые Вас вдохновляют, у кого хотелось бы учиться?
О, я бы мечтал, но кто меня возьмёт, кому я нужен? Огромное количество мастеров, перед кем просто на колени становишься, я два дня буду вам имена называть. Все известные, начиная от древних греков и до наших дней. Много-много имён! Если, действительно, отправиться к кому-то в подмастерье, например, в Древнюю Грецию, то выбрал бы скульптора, мы же уже не знаем их живописцев. А если в эпоху Возрождения, то выше всего для меня, конечно, «Давид» Микеланджело. Я скульптуру видел во Флоренции, в Академии изящных искусств. Стоял, смотрел-смотрел, ничего не понял. Мне бы просто рядом с Микеланджело потолкаться, я понимаю, что он ядовитый гад был, но вот побыть бы с ним денёчек, даже не зная языка посмотреть на него, пылью мраморной крошки его подышать! А если взять Микеланджело как автора росписи – что тут обсуждать, он сам себя оценивал гораздо ниже как рисовальщика, чем как скульптора. Но ведь он был, как любой живой человек, а тем более художник, кокетка. Всё прекрасно понимал про себя – и какой он рисовальщик, и какой он живописец. Там не о чем говорить. Там боги, боги, боги!
«Многофигурная композиция из разных сюжетов» (2022 г., холст, масло)
Важен ли в искусстве пол?
Пол? Да, конечно. Я не знаю ни одного примера счастливой женской судьбы. Как художник женщина может состояться (Серебрякова, Мухина, Плисецкая, Уланова). Но счастливая женская судьба там исключена, её не может быть. Поэтому для женщины занятие искусством – это всегда личная трагедия. Такие виды занятий, как искусство, для женщин очень тяжелы, это почти как война. Может быть польза для искусства, но не для носителя. Мужчинам проще.
Вы жаворонок или сова?
Сова. Поздно ложусь, в шесть, в семь утра. Ночами приходят в голову гениальные мысли. А потом проснулся… и ничего в них гениального.
«Адриано Челентано» (2013 г., холст, масло)
Расскажите, пожалуйста, как Вы портрет Адриано Челентано в Италию возили.
Да, был такой забавный эпизод в жизни! Припёр картину к нему домой прямо. То есть я постоял у дверей… не в его квартиру, а у въезда в поместье. У него поместье огромное у знаменитого озера Комо, километров 60 от Милана. А у въезда стоит маленький домик двухэтажный, соседи живут, простые люди. Спрашивают нас (а у меня водитель, переводчик): «Что хотели?». Я отвечаю: «Хотел мистеру Челентано подарок из Сибири передать». «А что там?». Развернул, показываю. А как раз были выходные и они объясняют, что мистер Челентано на выходные уезжает, оставьте, мы передадим. А у меня же советская жаба недоверия. Жаль, у меня только фотография возле этих ворот и осталась. Наверное, надо было оставить, может бы, и вручили. Они же простые, обычные люди, просто соседи по территории с ним. Привёз я этот портрет обратно. Вот так и портрет Адриано Челентано, и портрет Анны Маньяни вместе со мной по Италии путешествовали. Удивительно, я портрет через все границы провёз без всяких бумаг, ничего вообще не было. Меня провожали олигархи московские, и они предупреждали: вот ты пройдёшь в зеленую зону, и там картину могут отобрать. А я прям подмышкой, небольшой чемодан вёз. «Что везём?». Отвечаю, что портрет Челентано. Я поклонник Челентано, ну мы все советские люди, все его любим. Вот и везу ему в подарок. «Да ну, покажите». Разворачиваю, показываю. «Ну, правда, проходи». Вот так, просто на дурака провёз. А вполне могли бы... Но уж такое имя Челентано волшебное, все его любят, к нему особое отношение. Наследие нестандартного итальянского кино, которое к нам как-то просачивалось.
Говорят, что красота в глазах смотрящего. Как, в виде чего, проявляется красота для Вас?
Откуда же я знаю? Всё, что вы видите, это часть той красоты, или уж не знаю чего, что у меня в глазах. Как можно о себе говорить в таких терминах: «красота» у меня или «не красота». Не знаю я, что у меня. То, что есть, то вы и видите.
«Андрей Тарковский» (2022 г., холст, масло)
Ну и наш традиционный блиц-опрос
Любимый цвет?
Такого нет. Все одинаково прекрасны. Есть, конечно, какие-то малоприятные, фиолетовые или кислотные, я их не очень люблю, мне бы поспокойнее что-нибудь. Но любимого нет.
Любимое время года?
Наверное, весна. Точно не лето, летом я от жары погибаю. Весна – рассвет, жизнь. Осень хороша. Да любое время, всё прекрасно: и весна, и зима, и осень, и даже лето. Всё прекрасно!
Любимый инструмент художника?
Кисточка, мастихином не работаю. Я понимаю, ценю, уважаю и преклоняюсь перед такими широкими мастерами. А я же человек не очень состоятельный с детства, такое бедное детство и, в общем, скудненькая жизнь – мне просто жалко краски. Я себя давно на этом поймал: как можно тюбик взять, выдавить, и за один присед размазать? У меня это внутри никак не срастается! Хотя, может, я и хотел бы так попробовать, но не могу, рука не поднимается.
Ваше любимое высказывание?
Главный вывод из прожитых мною лет: мир прекрасен, жизнь – чудо. И надо каждую секундочку понимать, что это чудо, что это подарок. И кайфовать, и радоваться.
О чём Вам хотелось бы сказать зрителям?
Да ничего зрителю я не хочу сказать, кто я такой, чтобы говорить. Говорить, а тем более публично – это другой жанр. Для этого есть сатира, эстрада, Жванецкий, Райкин и так далее. Художник должен рисовать, а говорить – это не его занятие.
Можно считать это советом начинающим художникам?
Какое я имею право советовать? Каждый сам себе советчик и сам себе режиссер. Никаких советов. А кто-то любит поговорить. Я знаю, есть такие – не остановишь, говорят и говорят. Я, что ли, не люблю поговорить? Тоже люблю, но за хорошим столом в хорошей компании. А они – глядя вот туда, в камеру.
«Бык судьбы» (2023 г., холст, масло)
Константин Генрихович, благодарим Вас за уделённое нам время, за интересную и подробную беседу. Спасибо, что приоткрыли дверку в Ваш мир. Пусть бык судьбы будет к Вам благосклонен, а жизнь подарит силы и возможности для воплощения всех Ваших творческих замыслов!
Новокузнецкий художественный музей
КАК ХУДОЖНИК ХУДОЖНИКУ...
КОНСТАНТИН ДВЕРИН
А кто может мне гарантировать, что мой путь «путний»? Я не знаю. Хорошо ли я сделал? Никто же не выбирает, так случается и всё. Вот у меня случилось так, что я с кисточкой всю жизнь провёл. А путь это или нет, понятия не имею, не мне судить. Я не помню момент, когда понял, что быть художником – это моя судьба. Это так же, как объяснить, за что ты кого-то полюбил. Ну, полюбил и полюбил.
Никто не выбирает, выбирает... судьба. В детстве я жил с бабушкой и дедушкой, они и воспитали меня. Помню, как-то меня посадили в ванночку мыть. В квартирах тогда печки были, дровами топились. И вот две табуретки, на них стоит ванночка, а в этой ванночке я сижу маленький, года два-три. Бабушка с дедушкой куда-то отвернулись А печка топится, и я смотрю на то, какая она ярко-красная, накалённая. Я из этой ванночки потянулся и руку прямо на печь положил (я же не понимал ещё). Конечно, дёрнулся, заорал так, что ванночку перевернул и меня ею накрыло вместе с мыльной водой. Я под ванной ору, бабушка с дедушкой прибегают, друг друга обвиняют, что внука убили. Я же мог уже оттуда, из этой истории не вернуться. Поэтому, что говорить о жизни? Жизнь вон какая длинная. Что угодно могло сто раз случиться, да и случалось.
Родители мои не имели никакого отношения к творчеству. Обычные люди: мама Алла Ивановна была инженер, папа Андрей Геннадьевич был шахтер, распространённые профессии в нашем регионе.
Учился рисовать в двух изостудиях. Одна была в Доме пионеров Кузнецкого района. Педагог Любовь Александровна Овсянкина, первая моя учительница. А вторая – во Дворце алюминщиков, там преподавала её мама Александра Петровна Овсянкина, недавно ушедшая из жизни. Я и там, и там успел немного позаниматься, но меня отовсюду выперли за нехорошее поведение (хулиган был, конкретная шпана).
В 17 лет поплыл в никуда: уехал в Москву, ночевал там на скамеечках, на вокзалах. Почему именно Москва? Чёрт его знает. Почему все всегда едут в Москву? В России все едут в столицы – вот и я поехал. Молодое тщеславие, желание что-то увидеть, кем-то стать. Семь лет я прожил в Москве и понял, что это не мой город. Вернулся на родину, не жалею, не скучаю.
Потом армия, служил на Дальнем Востоке в стройбате, в самых доблестных войсках наших. Палатки, тайга, вши и так далее… все радости жизни. Чему научился? Выживать. В армии выживанию учат прежде всего.
Да, я работал на Кузнецком алюминиевом заводе, заводе РМК, заводе ЗБЗ, на шахте «Абашевской», ещё где-то по мелочи. И везде были лозунги и портреты Брежнева. Я в свое время километры изрисовал этих лозунгов «Слава КПСС», километры! Такой в те времена была работа оформителя.
Когда началась перестройка и наступили новые времена, однажды я подошёл к директору завода ЗМЗ Анатолию Павловичу Катышеву, царство ему небесное, и говорю:
-Слушай, я пишу заявление. Ухожу.
-Куда?
-Да в никуда.
-Ты дурак, что ли? Куда ты пойдешь? Просто сиди, ничего не делай.
-Не-не-не.
А у меня там зарплата была 300 рублей советских денег. Но я ушёл – в никуда, в нищету, чёрт-те сколько лет непонятно, как выживал (впрочем, как и вся страна). Считаю, что правильно тогда сделал: у меня что-то внутри затеплилось, что надо порисовать, хватит уже этих лозунгов.
Анатолий Павлович умер недавно. Мы с ним дружили до самой его смерти, всю нашу жизнь дружили.
Продолжите, пожалуйста, фразу: «Искусство это…»
Служение. Есть такая притча, что искусство – это своеобразные солнцезащитные очки. Человечество надевает эти очки себе на глаза, чтобы не ослепнуть от света истины. А истина состоит в том, что все мы смертны. И искусство нам немножко этот яркий свет гасит, не даёт ослепнуть и сойти с ума от этой простой мысли.
Когда были первые чеченские войны, многие видели (у кого хватало нервов это увидеть) видео, как чеченцы режут головы нашим солдатам. Вот это никогда нельзя изображать, это не может быть предметом искусства. Хотя это правда жизни, страшная, но правда. Или рисовать работу патологоанатома. Это не запретная тема, запретного в искусстве нет, просто это уже не про искусство речь, а про какую-то патологию. Не по-человечески.
Да, искусство может разрушать, но всё-таки правильнее, если оно созидает. Пусть даже каким-то малоприятным языком, но надежда должна даваться человеку. Это, опять же, к вопросу о солнцезащитных очках.
Я всю жизнь рисую эту серию библейскую. Нет, дедушка с бабушкой Библию не читали, советские люди были, абсолютно типичные. И вначале я рисовал, не зная Библии, просто это модно было, Христос же неплохой парень был. Потом, почитав Библию, особенно Ветхий Завет, ужаснулся: это ужасная книга, полный набор всех уголовных самых тяжелых статей.
Почему Библия? Во-первых, это интересно, красиво. В лучших своих главах это большая поэзия. Христос светлый человек был. А то, что на него потом уже накручено, совсем другая история, это уже не о нём.
Любой художник возвращается к самому себе, и изображает прежде всего себя. Какой у него мир внутри – тот мир он и изображает. Я не хочу сказать, что вот это (показывает рукой на картины) у меня внутри. Но в каком-то смысле, да, этот ужас и во мне. Поэтому главная тема художника – это он сам. Любого художника, даже космических Шекспира или Данте, они все про себя говорили.
И каков он, Константин Дверин? Каков его авторский почерк?
Какой у меня почерк, какой я человек, откуда я знаю? Не самый плохой точно, но и не лёгкий.
Процесс прежде всего, хотя и результат, конечно, важен. Тут нет зазора: важно и то, и то. Но всё же процесс важнее, потому что когда ты делаешь, ты счастлив. Прежде всего, ты сам себе должен нравиться, должен любить то, что ты делаешь, иначе ничего не сделаешь. А в результате ты можешь такого огрестись! Результаты разные бывают, как их оценить, кроме своего чувства?
Высокий пример: Владимир Семёнович Высоцкий. Ему же не надо было (их и не было) ни рекламы, ни афиш. Он просто взял два кривых аккорда на гитаре, спел 2-3 песни первые, и через неделю его уже вся страна слушала, потому что качество материала такое, что не надо ничего никому доказывать.
Нет какой-то единой линейки измерения, поэтому результат оцениваю по ощущениям, по пусть даже маленькому кругу знакомых. Если видишь, что у них в глазах «щёлкнуло», значит, что-то такое правильное ты сделал, тогда чувство появляется, чуйка, что вроде неплохо.
Безусловно, зритель важен. Но не как конечный потребитель, а как… соучастник. Потребитель пришёл, хлеб купил, съел, потребил. Картины же съесть нельзя. Если ты не мимо прошёл, а хоть немного задержался, посмотрел, ты уже соучаствуешь. Искусство должно вибрировать со зрителем, со слушателем, с читателем. Нет вибрации – ничего нет, пустота!
Шутка не моя, что критикам место на фонаре. Безусловно, они и не должны всё понимать: все люди разные, одного мнения и быть не может. Поэтому к критике отношусь спокойно, но если критика злобная, то могу и в морду дать. Если же мнение компетентное, человек понимает, о чём он говорит – тогда его и послушать можно, даже если ты или твоё творчество ему неприятны. А когда огульный какой-то лай… пусть ветер носит.
Какие черты характера помогают Вам в творчестве?
В творчестве ничего не помогает, творчество от нас мало зависит. Хотя, пожалуй, помогает здоровье. Когда есть здоровье, то что-то может и в творчестве получиться. Нет здоровья – ничего не будет, это фундамент.
Натюрмортов разве нет? О, да, нет натюрмортов. Хотя посмотрите на мою «Чуму» – там столько всяких предметов – и чеснок, и палка, и шляпа, и фонарь горит – разве это не натюрморт? У меня в мастерской много натюрмортов. Вы, наверное, видели на моих выставках такие деревенские натюрморты: сапоги у печки, вёдра с картошкой, кастрюли.
Строго говоря, у меня нет любимого жанра. Хотя точно есть то, чего я не принимаю – это абстракция. Ну не дано мне понять ни квадраты, ни треугольнички. Вот настолько я тёмен, что не смог этого понять, да и не смогу уже. Реализм тоже может быть разным – может быть и врубелевский реализм, совершенно изломанный, но гениальный. Так и в любом виде искусства. Джойс или Кафка в литературе – не моё. Мне нравится что-нибудь попроще. Рассказ «Каштанка» – вот это моё!
Всё же, мне кажется, моё творчество больше про людей. Даже моя «Собака» – это не про собаку, это про нас, про меня после больницы.
Да, я «Мастера и Маргариту» два года делал и только сейчас завершил, она буквально ещё полусырая. Сделал первую версию, отставил: что-то не так, отвернул к стене – и так она простояла два года. А сейчас достал, и раз, раз – переписал.
Записывать неудачные работы приходится постоянно. Когда понимаешь, что ерунду нарисовал, просто руки оторвать вместе с головой. Но чтобы руки не отрывать, картину соскабливаешь, сверху что-нибудь пишешь. Вот, кстати, про уничтожение. Картина с чёрными конями здесь, на выставке – изначально была портретом. Помните, была у меня историческая серия (Пётр I, Сталин, Ленин). И кто-то из них там был нарисован, Ленин, наверно. Я его соскоблил, а на этом холсте зафигачил коней.
Есть и обратный пример, когда за три месяца я галерею из шести десятков портретов видных российских и советских деятелей сделал. Это быстро? Конечно, быстро. Но это не имеет отношения к результату. Не в скорости дело, ведь творчество – это не бег на скорость. Вот хлеб пекут – там понятно, есть технология, строго 20 минут выпечки. А я в мае вышел из больницы после операции, меня ветром качало, 59 килограмм было. Меня же никто не заставлял их делать, а я сам себе втемяшил, что сделать надо. В планах у меня было 200 портретов, но что я физически успел за лето наковырять, наковырял. Никто не заставлял, просто начал делать, и всё. А ценно это или бесценно, судить не берусь.
Постоянно. Я так Ван Гога нарисовал. Бомжик у нас возле магазина всё лето тёрся. Однажды увидел его спящим и понял, что это прямо реинкарнация Ван Гога. Только у того было ухо замотано, а у этого нога. Я его сфотографировал и вот, нарисовал. И постоянно такие желания возникают.
Я не знаю, что такое период кризиса. Вся жизнь – один период кризиса. Вот я три онкологии пережил, и каждый раз нога в могиле, потом доктора вытаскивают за одну ногу (а одна там до сих пор). Только что перенёс третью онкологию – это кризис или не кризис? Наверное, кризис, но жизнь не делится на какие-то периоды.
А творческий кризис... Если бы я сказал, что не бывает у меня таких периодов, я бы обманул. Конечно, бывают, но я их не выделяю и не запоминаю. Не пишется, не думается – рыбалкой можно заняться, книжку почитать, музыку послушать. Но, как правило, стараюсь пахать, это просто физиологическая потребность что-то делать.
Я же раньше охотник был вообще глухонемой и рыбак. Не вылезал ни из леса, ни с рек. Такие простые мужицкие хобби были всю жизнь. А потом с годами здоровье хуже, хуже, и в этом году я даже удочку не брал в руки.
Если я перед вами сижу живой, значит, я чего-то кушаю. Раз я кушаю, значит, где-то какие-то деньги я добываю. Деньги – это данность, их никто не отменил, никаким революционерам это не удалось.
Да, я и на заказ пишу, и продажи бывают совсем редкие, но, в основном, живу как птичка божья – что Бог пошлёт. Меня же никто не заставляет, если мне претит какая-то работа. От чувства голода можно нарисовать заказ, но чувство голода должно быть жестким. Было и у меня такое много раз с голодухи.
Я не работал в столице художником, судить не могу. Я всю жизнь здесь рисую. Когда жил в Москве, был молодой пацан, занимался чем угодно, только не рисованием, хотя рисовал всегда, с детства. По моим ощущениям, я бы там не смог работать.
В Италии мне предлагали: «Вот тебе дом, водитель с машиной, не надо даже языка знать, сиди на берегу моря и работай». Я сразу отказался, потому что я понимаю, что вот здесь я могу, а там, скорее всего, нет. Но судить наверняка сложно, потому что не пробовал.
Когда Джона Леннона спросили: вот вы стали знаменитым и богатым, как вам теперь, он ответил: «Мы раньше сочиняли на жёсткой скамейке, а сейчас на мягком диване. Конечно, на диване приятнее». Поэтому так же и я отвечу про мастерскую. Большую часть жизни я на кухне рисовал, так сказать, на коленке. Но потом бывший мэр города Сергей Дмитриевич Мартин волевым решением выделил мне мастерскую. Я же не член никаких союзов, просто бродяга с улицы. Но он мне дал мастерскую, и я до сих пор в ней нахожусь. Конечно, в мастерской удобнее работать, чем на кухне!
Хотя, когда я зашёл в мастерскую впервые, подумал, что там перед моим приходом бомбу взорвали. Это была мастерская покойного Виталия Карманова. Я бы ни за какие деньги туда не заехал, потому что там невозможно было находиться: в окнах щели шириной в ладонь, там ужас был. Но близкие друзья мне помогли: загнали туда бригаду, сделали так называемый евроремонт и говорят: «Заселяйся». Я заселился и лет 15, наверное, там – я там и живу, и работаю, два в одном. Там всё моё: цветочки, музычка, книжки и даже клетка с канарейками. Поют!
Сейчас в мастерской всегда идеальный порядок?
Да какой порядок!
Первое, что сделал, проснувшись утром, ещё глаза не открыв – таблетки надавил, выпил и ещё день, даст Бог, проживёшь. Вот и весь ритуал. Здоровье нужно!
А потом встаёшь к мольберту, к белому холсту. Конечно, есть лёгкая боязнь белого холста, потому что он абсолютен, совершенен. А ты можешь такого там наворотить! А белый он и есть белый.
Когда вы работаете, пишете, музыка вам мешает или помогает?
Всегда, почти всегда у меня в мастерской играет музыка. Я сам не музицирую, но слушать музыку очень люблю. Мне это необходимо как воздух, как книга.
Направлений не выделяю, для меня музыка делится только на плохую и хорошую. Это банальность, но это так. С одинаковым удовольствием слушаю и хорошую классику, и хороший джаз, и хороший рок. Хотя рок всё меньше и меньше (своего шума в голове предостаточно).
Недавно услышал Шнитке. У него есть пара виолончельных, скрипичных вещей, которые заходят прямо как родные. Хотя в массе своей его творчество абсолютно для меня непонятно.
Или есть какой-нибудь композитор Губайдулина. Я даже знаю людей, которые лично с ней знакомы. Но она и по жизни мало вменяемый человек, и музыка мало вменяемая, хотя считается гениальной. Но я не могу, я не слышу.
Кстати, сейчас стал чаще аудиокниги слушать вместо музыки. Воткнул в уши наушники – и читают тебе хорошими голосами.
О, я бы мечтал, но кто меня возьмёт, кому я нужен? Огромное количество мастеров, перед кем просто на колени становишься, я два дня буду вам имена называть. Все известные, начиная от древних греков и до наших дней. Много-много имён!
Если, действительно, отправиться к кому-то в подмастерье, например, в Древнюю Грецию, то выбрал бы скульптора, мы же уже не знаем их живописцев.
А если в эпоху Возрождения, то выше всего для меня, конечно, «Давид» Микеланджело. Я скульптуру видел во Флоренции, в Академии изящных искусств. Стоял, смотрел-смотрел, ничего не понял. Мне бы просто рядом с Микеланджело потолкаться, я понимаю, что он ядовитый гад был, но вот побыть бы с ним денёчек, даже не зная языка посмотреть на него, пылью мраморной крошки его подышать! А если взять Микеланджело как автора росписи – что тут обсуждать, он сам себя оценивал гораздо ниже как рисовальщика, чем как скульптора. Но ведь он был, как любой живой человек, а тем более художник, кокетка. Всё прекрасно понимал про себя – и какой он рисовальщик, и какой он живописец. Там не о чем говорить. Там боги, боги, боги!
Пол? Да, конечно. Я не знаю ни одного примера счастливой женской судьбы. Как художник женщина может состояться (Серебрякова, Мухина, Плисецкая, Уланова). Но счастливая женская судьба там исключена, её не может быть. Поэтому для женщины занятие искусством – это всегда личная трагедия. Такие виды занятий, как искусство, для женщин очень тяжелы, это почти как война. Может быть польза для искусства, но не для носителя. Мужчинам проще.
Вы жаворонок или сова?
Сова. Поздно ложусь, в шесть, в семь утра. Ночами приходят в голову гениальные мысли. А потом проснулся… и ничего в них гениального.
Да, был такой забавный эпизод в жизни! Припёр картину к нему домой прямо. То есть я постоял у дверей… не в его квартиру, а у въезда в поместье. У него поместье огромное у знаменитого озера Комо, километров 60 от Милана. А у въезда стоит маленький домик двухэтажный, соседи живут, простые люди. Спрашивают нас (а у меня водитель, переводчик): «Что хотели?». Я отвечаю: «Хотел мистеру Челентано подарок из Сибири передать». «А что там?». Развернул, показываю. А как раз были выходные и они объясняют, что мистер Челентано на выходные уезжает, оставьте, мы передадим. А у меня же советская жаба недоверия. Жаль, у меня только фотография возле этих ворот и осталась. Наверное, надо было оставить, может бы, и вручили. Они же простые, обычные люди, просто соседи по территории с ним. Привёз я этот портрет обратно. Вот так и портрет Адриано Челентано, и портрет Анны Маньяни вместе со мной по Италии путешествовали.
Удивительно, я портрет через все границы провёз без всяких бумаг, ничего вообще не было. Меня провожали олигархи московские, и они предупреждали: вот ты пройдёшь в зеленую зону, и там картину могут отобрать. А я прям подмышкой, небольшой чемодан вёз. «Что везём?». Отвечаю, что портрет Челентано. Я поклонник Челентано, ну мы все советские люди, все его любим. Вот и везу ему в подарок. «Да ну, покажите». Разворачиваю, показываю. «Ну, правда, проходи». Вот так, просто на дурака провёз. А вполне могли бы... Но уж такое имя Челентано волшебное, все его любят, к нему особое отношение. Наследие нестандартного итальянского кино, которое к нам как-то просачивалось.
Говорят, что красота в глазах смотрящего. Как, в виде чего, проявляется красота для Вас?
Откуда же я знаю? Всё, что вы видите, это часть той красоты, или уж не знаю чего, что у меня в глазах. Как можно о себе говорить в таких терминах: «красота» у меня или «не красота». Не знаю я, что у меня. То, что есть, то вы и видите.
Любимый цвет?
Такого нет. Все одинаково прекрасны. Есть, конечно, какие-то малоприятные, фиолетовые или кислотные, я их не очень люблю, мне бы поспокойнее что-нибудь. Но любимого нет.
Любимое время года?
Наверное, весна. Точно не лето, летом я от жары погибаю. Весна – рассвет, жизнь. Осень хороша. Да любое время, всё прекрасно: и весна, и зима, и осень, и даже лето. Всё прекрасно!
Любимый инструмент художника?
Кисточка, мастихином не работаю. Я понимаю, ценю, уважаю и преклоняюсь перед такими широкими мастерами. А я же человек не очень состоятельный с детства, такое бедное детство и, в общем, скудненькая жизнь – мне просто жалко краски. Я себя давно на этом поймал: как можно тюбик взять, выдавить, и за один присед размазать? У меня это внутри никак не срастается! Хотя, может, я и хотел бы так попробовать, но не могу, рука не поднимается.
Ваше любимое высказывание?
Главный вывод из прожитых мною лет: мир прекрасен, жизнь – чудо. И надо каждую секундочку понимать, что это чудо, что это подарок. И кайфовать, и радоваться.
О чём Вам хотелось бы сказать зрителям?
Да ничего зрителю я не хочу сказать, кто я такой, чтобы говорить. Говорить, а тем более публично – это другой жанр. Для этого есть сатира, эстрада, Жванецкий, Райкин и так далее. Художник должен рисовать, а говорить – это не его занятие.
Можно считать это советом начинающим художникам?
Какое я имею право советовать? Каждый сам себе советчик и сам себе режиссер. Никаких советов. А кто-то любит поговорить. Я знаю, есть такие – не остановишь, говорят и говорят. Я, что ли, не люблю поговорить? Тоже люблю, но за хорошим столом в хорошей компании. А они – глядя вот туда, в камеру.
#Новокузнецкийхудожественныймузей #Какхудожникхудожнику #КонстантинДверин #НХМ_интервью