11 июня родился Виссарион Белинский.

Виссарио́н Григо́рьевич Бели́нский (30 мая (11 июня) 1811, крепость Свеаборг, Великое княжество Финляндское — 26 мая (7 июня) 1848, Санкт-Петербург) — русский мыслитель, писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.
Значение Белинского и его влияние в русской литературе было очень велико. Он не только указал тот путь, по которому должна идти литература, чтобы стать общественной силой, но явился учителем и руководителем молодого поколения писателей, — плеяды 1840-х годов. Как литературный критик Белинский выдвинул и обосновал теорию реализма, на много лет вперед определив пути развития русской литературы. Его статьи-монографии о творчестве А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, А. С. Грибоедова, М. Ю. Лермонтова содержали ряд новых эстетических принципов и положений, ставших ключевыми при оценке литературного произведения, — народность, соответствие действительности, верность характеру героя, современность. Художественная точка зрения всегда сочеталась у него с исторической и социальной.
Плеханов считал Белинского «самым глубокомысленным из наших критиков», обладавшим «чутьём гениального социолога».
Восторженная оценка Белинского, характерная для русского революционного движения и советского периода, сочетается в русской культуре с критическим подходом к его фигуре и философии. Например, высоко оценённый Белинским Достоевский в «Дневнике писателя» критически отнёсся к его социально-реформаторским взглядам:
« Белинский был по преимуществу не рефлективная личность, а именно беззаветно восторженная, всегда, во всю его жизнь. (…) Выше всего ценя разум, науку и реализм, он в то же время понимал глубже всех, что одни разум, наука и реализм могут создать лишь муравейник, а не социальную «гармонию», в которой бы можно было ужиться человеку. Он знал, что основа всему — начала нравственные. В новые нравственные основы социализма (который, однако, не указал до сих пор ни единой, кроме гнусных извращений природы и здравого смысла) он верил до безумия и безо всякой рефлексии; тут был один лишь восторг. Но, как социалисту, ему прежде всего следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма. Ему надо было низложить ту религию, из которой вышли нравственные основания отрицаемого им общества. Семейство, собственность, нравственную ответственность личности он отрицал радикально. Без сомнения, он понимал, что, отрицая нравственную ответственность личности, он тем самым отрицает и свободу её; но он верил всем существом своим (гораздо слепее Герцена, который, кажется, под конец усомнился), что социализм не только не разрушает свободу личности, а, напротив, восстановляет её в неслыханном величии, но на новых и уже адамантовых основаниях. »
Весьма отрицательно оценил Белинского Юлий Айхенвальд, поставивший под сомнение и безошибочность его эстетического вкуса, и последовательность его критических оценок, и искренность его политических убеждений.
#Белинский, наряду с Герценом и Чернышевским совершили действительную литературную революцию в России.
АН СССР высоко признавала заслуги Белинского и учредила литературную премию его имени. Первоначально премия вручалась за работы, связанные с наследием критика, позже стала вручаться за книги, в которых рассматривался труд других революционных писателей; после распада СССР премия не вручается.
«Наш век кастратский и подлый в высшей степени»
Виссарион Белинский критикует все
11 июня исполняется 210 лет со дня рождения Виссариона Белинского — главного русского критика, фактически придумавшего канон русской литературы и одновременно объявившего, что никакой литературы у нас нет. Анастасия Ларина перечитала его статьи и письма и выяснила, чего еще у нас нет и как без этого жить
1
Я все боялся, что с летами буду умирать — выходит наоборот. Я во всем разочаровался, ничему не верю, ничего и никого не люблю, и однако ж интересы прозаической жизни все менее и менее занимают меня, и я все более и более — гражданин вселенной.
2
Чтобы наслаждаться жизнию, надо иметь в запасе несколько холодности и презрения к ней, и спешить на ее призывы и обольщения, как ехать с визитом к человеку, который очень нужен и важен для тебя со стороны внешних обстоятельств, но с которым у тебя нет ничего общего, которого ты не любишь и не уважаешь за личный характер.
3
Гадки они — этот идеализм и романтизм.
4
Да и о чем писать? О выборах? Но у нас есть только дворянские выборы, а это предмет более неблагопристойный, чем интересный. О министерстве? Но ни ему до нас, ни нам до него нет дела, притом же в нем сидит Уваров с православием, самодержавием и народностию (т.е. с кутьею, кнутом и матерщиною).
5
О движении промышленности, администрации, общественности, о литературе, науке? — но у нас их нет. О себе самих? но мы свои выучили уже наизусть страдания и страшно надоели ими друг другу. Итак — остается одно: будем желать поскорее умереть. Это всего лучше.
6
Осталось для меня в женщине только одно — роскошные формы, трепет и мление страсти, словом, осталась для меня только греческая женщина, а минна средних веков скрылась навсегда. Не чувствуя в себе самом способности не только к вечной страсти, но и к продолжительной связи с какою бы то ни было женщиною, я не верю уже той любви, которая еще так недавно была первым догматом моего катехизиса.
7
А брак — что это такое? Это установление антропофагов, людоедов, патагонов и готтентотов, оправданное религиею и гегелевскою философиею. Я должен всю жизнь любить одну женщину, тогда как я не могу любить ее больше году.
8
Рядом со мною живет довольно достаточный чиновник, который так оевропеился, что когда его жена едет в баню, он нанимает ей карету; недавно узнал я, что разбил ей зубы и губы, таскал ее за волосы по полу и бил липками за то, что она не приготовила к кофею хороших сливок.
9
Ученые профессоры наши — педанты, гниль общества; полуграмотный купец Полевой дает толчок обществу, делает эпоху в его литературе и жизни, а потом вдруг ни с того ни с сего позорно гниет и смердит.
10
Соединенные труды всех наших литераторов не произвели ничего выше золотой посредственности! Где же, спрашиваю вас, литература? <...> У нас нет литературы: я повторяю это с восторгом, с наслаждением.
11
Читаешь ли ты «Пчелу»? Превосходная политическая газета? Из нее тотчас (месяца через два) узнаешь, что у благородного лорда Пиля геморроидальные шишки увеличились; что при посещении такого-то города таким-то принцем была иллюминация и все жители громкими кликами изъявляли свою верноподданническую преданность; что королева Виктория на последнем бале была в страшно накрахмаленной исподнице и что по случаю новой беременности у ней остановились месячные и т.д.
12
Вообще вместе с удивительными и быстрыми успехами в умственном и литературном образовании проглядывает у нас какая-то незрелость, какая-то шаткость и неопределенность.
13
Вы занимаетесь критикою, и хоть настолько успешно, чтобы живо затронуть чужие мнения или пристрастия и нажить себе врагов: не думайте, чтобы ваши противники стали опровергать ваши положения, оспаривать ваши выводы. Нет, вместо всего этого, они начнут вам говорить, что, ничего не написавши сами, вы не имеете права критиковать других; что вы молоды, а между тем судите о произведениях людей, которые уже стары, и т.д.
14
Кстати о Шекспире: его «Генрих VI» мерзость мерзостью. Только гнусное национальное чувство отвратительной гадины, называемой англичанином, могло исказить так позорно и бесчестно высокий идеал Анны д’Арк.
15
В утешение наше (хоть это и плохое утешение) мы можем сказать, что хоть Гамлет (как характер) и ужасная дрянь, однако ж он возбуждает во всех еще больше участия к себе, чем могущий Отелло и другие герои шекспировских драм.
16
Был я недавно в Москве — преглупый город! Стыдно вспомнить, чем я там был! Там все гении, и нет людей; все идеалисты, и нет к чему-нибудь годных деятелей. Вид Москвы произвел на меня странное действие: ее безобразие измучило меня. Москва гниет в патриархальности, пиетизме и азиатизме. Там мысль — грех, а предание — спасенье. Там все Шевыревы.
17
О прислуге говорить нечего: в России нет хорошей прислуги, и надо дорожить не лучшею, а менее худшею.
18
Даже страшно подумать, какие мы все дряни, какое жалкое, несчастное, проклятое и отверженное поколение. Изо всех нас только на Каткове останавливаешься с радостию и гордостию.
19
Что ни говори — наш век кастратский и подлый в высшей степени.
20
Моя главная сторона — сила чувства, и если бы моя воля хоть сколько-нибудь соответствовала чувству, я, право, был бы порядочный человек. А то — дрянь, совершенная дрянь.
"Белинский — hate machine"
Как, кого и зачем проклинал великий литературный критик
Темперамент «Неистового Виссариона» не новость, но в полной мере оценить его ярость и желчь можно только после знакомства с корпусом писем Белинского. Все то, чего нельзя было сказать в подцензурных статьях, критик сообщал в посланиях ближайшим адресатам, не стесняясь в выражениях (советская цензура немало потрудилась, вымарывая из текстов бранные слова). Светлана Волошина рассказывает, кого и за что ненавидел Белинский.
Один из современников вспоминал, что как-то он шел по улице с Белинским, и встретившийся им Булгарин, глядя на молодого, но уже известного критика, спросил: «Так это бульдог-то, которого выписали из Москвы, чтобы травить нас?». Булгарин, имя которого было нарицательным и обозначало все возможные журналистские и человеческие пороки, оказался прав: он, как и все «торговое направление» журналистики того времени, был первым в очереди к «бульдогу».
«Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но, когда он чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль», — описывал «неистового Виссариона» Герцен. Сказанное справедливо было в отношении не только речей Белинского, но и его текстов.
Шум, ярость и нетерпимость были не просто сущностью Белинского, но и стержнем его лучших статей и писем, его программным подходом ко всем «сквернам» литературы, журналистики, а следовательно, и жизни. Впрочем, истинный размах темперамента и все обширные возможности Белинского-обличителя раскрывают не статьи — не позволяли цензура и формат, — а только письма.
Абсолютное большинство своих «ругательных» писем критик отправлял близкому другу — Василию Петровичу Боткину, человеку тонкому, умному и знавшему толк в хорошей жизни. Одной из основных мишеней Белинского было уже упомянутое «торговое направление», известный триумвират в журналистике: «сквернавцы и плюгавцы» О.И. Сенковский, Ф.В. Булгарин и Н.И. Греч — люди более чем прагматичные, воспринимавшие литературу с цинизмом карикатурного капиталиста, к тому же связанные с Третьим Отделением. В конце 1830-х годов к ним примкнул и Н.А. Полевой, ранее известный редакторством «Московского телеграфа». Поначалу Белинский хорошо относился к Полевому, его журнал он «читал, перечитывал… воспитывая себя его идеями», и предательства бывшего учителя, перешедшего к врагам — продажным издателям и идеологам официального патриотизма, — простить не мог.
Каждое упоминание Полевого в письмах Белинского неизменно сопровождается потоком брани: «Если бы я мог раздавить моею ногою Полевого, как гадину, — я не сделал бы этого только потому, что не захотел бы запачкать подошвы моего сапога. Это мерзавец, подлец первой степени: он друг Булгарина… бессовестный плут, завистник, низкопоклонник, дюжинный писака, покровитель посредственности, враг всего живого, талантливого. Знаю, что когда-то он имел значение, уважаю его за прежнее, но теперь — что он делает теперь? — пишет навыворот по-телеграфски, проповедует ту расейскую действительность, которую так энергически некогда преследовал… для меня уже смешно, жалко и позорно видеть его фарисейско-патриотические, предательские драмы народные… его дружба с подлецами, доносчиками, фискалами, площадными писаками, от которых гибнет наша литература, страждут истинные таланты и лишено силы все благородное и честное, — нет, брат, если я встречусь с Полевым на том свете, и там отворочусь от него, если только не наплюю ему в рожу. Личных врагов прощу, с Булгариным скорее обнимусь, чем подам ему руку от души».
«Не говори мне больше о нем, — горячился Белинский, — не кипяти и без того кипящей крови моей. Говорят, он недавно был болен водяною в голове (от подлых драм) — пусть заведутся черви в его мозгу, и издохнет он в муках — я рад буду».
На самого Булгарина — «центр» триумвирата — Белинский ополчался относительно редко, просто его имя для критика само по себе было площадным словом.
#русскаякультура #Книги #Чтение #Литература #День_в_истории #Белинский #11июня