Электричка

"Самая стабильная в мире вещь? Пейзажи летнего юга."
Да, так бы я и ответила. Вот только никто никогда не спрашивал. Но я смотрела сквозь пыльные окна электрички и стремительно превращала мимолётную мысль в твёрдое убеждение.
Слева горы, справа поля с зубочистками линий электропередач. Столбы изо всех сил пытались казаться обособленными и независимыми, но провода, тонкие и гулкие, выдавали с потрохами.
Ещё было солнце. Вечное солнце июньского вечера, зависшее под идеальным углом в сорок пять градусов относительно поезда. Оно смотрело прямо на меня и протягивало лучи, но через облака, тепло и мутные стёкла кончики пальцев ловили лишь тонкие нити вместо бесконечного потока. В этом и была суть вечности. Никакого времени не хватило бы, чтобы бережно смотанный солнечный клубок оказался в моих руках. Каждая попытка переманить свет заканчивалась неудачей, но одна всё-таки стала решающей.
Я то и дело смотрела по сторонам в надежде увидеть на горизонте искрящуюся кромку моря. Но чуда не было уже полтора часа, и приходилось забивать чем-то голову, чтобы скрасить ожидание. Мысли были разные, в основном шальные. Электричку потряхивало, и я невольно вспомнила "Ласточку" до Адлера.
Конечно, хотелось бы навсегда о ней забыть. Вычеркнуть из памяти тот апрельский день и всё, что от него осталось. И до "Ласточки", и после.
Я навсегда запомнила, что адлерские городские автобусы — самый небезопасный вид транспорта. Ещё бы: пассажиры разве что на головах друг у друга не стояли, а кавказское лихачество на дорогах вообще вряд ли в ближайшем будущем поддастся искоренению. Мы с подругами, лелея предвкушение прогулки по центру Сочи, чудом протиснулись вглубь салона. Я не без труда дотянулась до поручня, вцепилась до белых костяшек. Тронулись.
Дорога была короткой: стоило проехать полторы остановки, как водитель дал по тормозам, а автобус качнулся от удара. В нас влетела легковушка. Я плохо помню, как получилось, что меня протянуло по салону, но остановил меня пластик панели, которая отгораживала водителя от салона. Рука же оставалась на поручне — болеть начала позже, когда мозг осознал, что конечность сочли бесполезной и решили оторвать. По крайней мере, все были живы и целы. Условно, но всё же. Нам хватило бесшабашности и острого дефицита времени, чтобы запрыгнуть в следующий автобус.
Мы гуляли и не вспоминали, что с нами случилось. Больше волновал, например, закрытый фуникулёр в Ривьере. Если учесть, что он был главной целью, печали не было предела.
Справиться с горем нам помогал сначала "гараж" — тогда в ходу был чайный, — а позже обед из хинкалей, хачапури по-аджарски и красного сухого. В середине весны пустовали все популярные сочинские места. Даже "Белые ночи". Мы смеялись, пили и дышали неуловимостью момента.
Вернуться в Адлер решили на "Ласточке". Сочетание времени отправления и стоимости нам идеально подходило. А уже от станции можно было доехать до отеля на автобусе. Девочки, наученные жизнью в Подмосковье и учёбой в Москве, ушли в отключку почти мгновенно. Я смотрела в окно. За ним было море. Тревожное, неспокойное в томительном ожидании грозы море. Мы даже могли бы поладить, если бы электричку не качнуло.
Любой взрослый человек сказал бы, что современные поезда безопасны, они не могут просто взять и рухнуть на бок, прикончив всех до единого пассажира. Но четыре года назад я не была взрослым человеком. Скорее подростком, напуганным секундной нестабильностью. Той самой секунды хватило, чтобы вспомнить и об утренней аварии, и о ноющей правой руке, и о пульсирующей боли в левом виске. Стало страшно.
Страх был гложущим, противоестественным и непреодолимым. Я сама не понимала, чего боялась, но отделаться от него не получалось. Не спасали ни абстрактные мысли, ни музыка. Тело пробивало мелкой дрожью, разжать стиснутые челюсти и крепкие кулаки было невозможно. Я боялась всего мира, самой себя, но сильнее всего — моря, которое тянуло к себе электричку.
Я объясняла себе, что всё хорошо, рядом свои и ничего не случится. Пыталась принять, что полчаса в пути никогда не станут бесконечным полётом через небытие. Знала, что всё закончится, даже чувство тотальной безнадёжности. Странно, конечно, когда ожидание конца становится единственной надеждой, но выбирать не приходилось. Но и легче тоже не стало.
Паническая атака длилась почти до утра. Я лежала клубком на полу гостиничного номера, не в силах шевелиться или говорить. Кое-как заставила себя написать другу: оставаться одной тоже было страшно, и я попросила его прийти. Не знаю, как у него хватило сил на спокойствие при виде этого жалкого зрелища. Именно тогда я узнала, что в стрессе начинаю картавить и шепелявить. А ещё боюсь смерти.
Я вынырнула из воспоминаний, насильно вернула себя в пыльную электричку. Моря по-прежнему не было, только поля по бокам да горы вдалеке. Солнечный клубок, который мне так и не удалось распустить, насмешливо уплывал за горизонт.
Самой стабильной в мире вещью оказались мои воспоминания. И стало ясно: пейзажи летнего юга будут главным катализатором. В наушниках на повторе пела Катя Павлова.
"Добраться только за лето бы до глубины твоего сердца"
А добираться было куда. Мне предстояло вспомнить многое.