Читаем.....

Георгий ИВАНОВ
(1894 – 1958)
* * *
В тринадцатом году, ещё не понимая,
Что будет с нами, что нас ждёт,-
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали - Новый Год.
Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы - их не замечаем мы...
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и счастье той зимы
Никто не позабыл, о, я уверен...
Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.
* * *
Заря поблекла, и редеет
Янтарных облаков гряда,
Прозрачный воздух холодеет,
И глухо плещется вода.
Священный сумрак белой ночи!
Неумолкающий прибой!
И снова вечность смотрит в очи
Гранитным сфинксом над Невой.
Томящий ветер дышит снова,
Рождая смутные мечты,
И вдохновения былого,
Железный город, полон ты!
Дрожат в воде аквамарины,
Всплывает легкая луна...
И времена Екатерины
Напоминает тишина.
Колдует душу сумрак сонный,
И шепчет голубой туман,
Что Александровской колонны
Еще не создал Монферран.
И плющ забвения не завил
Блеск славы давней и живой...
...Быть может, цесаревич Павел
Теперь проходит над Невой!..
Восторга слезы — взор туманят,
Шаги далекие слышны...
Тоской о невозвратном — ранят
Воспоминанья старины.
А волны бьются в смутной страсти,
Восток становится светлей,
И вдалеке чернеют снасти
И силуэты кораблей.
* * *
Поблекшим золотом, холодной синевой
Осенний вечер светит над Невой.
Кидают фонари на волны блеск неяркий,
И зыблются слегка у набережной барки.
Угрюмый лодочник, оставь свое весло!
Мне хочется, чтоб нас течение несло.
Отдаться сладостно вполне душою смутной
Заката блеклого гармонии минутной.
И волны плещутся о тёмные борта.
Слилась с действительностью лёгкая мечта.
Шум города затих. Тоски распались узы.
И чувствует душа прикосновенье Музы.
* * *
Стучат далёкие копыта,
Ночные небеса мертвы,
Седого мрамора, сердито
Застыли у подъезда львы.
Луны отвесное сиянье
Играет в окнах тяжело,
И на фронтоне изваянья
Белеют груди, меч, крыло...
Но что за свет блеснул за ставней,
Чей сдавленный пронесся стон?
Огонь мелькнул поочередно
В широких окнах, как свеча.
Вальс оборвался старомодный,
Неизъяснимо прозвучав.
И снова ничего не слышно —
Ночные небеса мертвы.
Покой торжественный и пышный
Хранят изваянные львы.
Но сердце тонет в сладком хладе,
Но бледен серп над головой,
И хочется бежать не глядя
По озаренной мостовой.
* * *
Китайские драконы над Невой
Раскрыли пасти в ярости безвредной.
Вы, слышавшие грохот пушек медный
И поражаемых боксёров вой.
Но говорят, что полночью, зимой,
Вы просыпаетесь в миг заповедный.
То чудо узревший – отпрянет, бледный,
И падает с разбитой головой.
А поутру, когда румянцем скупо
Рассвет Неву стальную озарит,
На плитах стынущих не видно трупа.
Лишь кровь на каменных зубах горит,
Да в хищной лапе с яростью бесцельной
Один из вас сжимает крест нательный.
* * *
Опять заря! Осенний ветер влажен,
И над землёю, за день не согретой,
Вздыхает дуб, который был посажен
Императрицею Елизаветой.
Как холодно! На горизонте дынном
Трепещет диск тускнеющим сияньем...
О, если бы застыть в саду пустынном
Фонтаном, деревом иль изваяньем!
Не быть влюблённым и не быть поэтом
И, смутно грезя мучившим когда-то,
Прекрасным рисоваться силуэтом
На зареве осеннего заката...
* * *
Мне всё мерещится тревога и закат,
И ветер осени над площадью Дворцовой;
Одет холодной мглой Адмиралтейский сад,
И шины шелестят по мостовой торцовой.
Я буду так стоять, и ты сойдёшь ко мне,
С лиловых облаков, надежда и услада!
Но медлишь ты, и вот я обречен луне,
Тоске и улицам пустого Петрограда.
И трость моя стучит по звонкой мостовой,
Где ветер в лица бьет и раздувает полы...
Заката красный дым. Сирены долгий вой.
А завтра новый день – безумный и весёлый.
* * *
На западе желтели облака,
Легки, как на гравюре запылённой,
И отблеск серый на воде зелёной
От каждого ложился челнока.
Ещё не глохнул улиц водопад,
Ещё шумел Адмиралтейский тополь,
Но видел я, о, влажный бог наяд,
Как невод твой охватывал Петрополь,
Сходила ночь, блаженна и легка,
И сумрак золотой сгущался в синий,
И мне казалось, надпись по–латыни
Сейчас украсит эти облака.
* * *
Фонарщик с лестницей, карабкаясь проворно,
Затеплил жёлтый газ над чёрною водой,
И плещется она размерно и минорно,
И отблеск красных туч тускнеет чередой.
Там Бирона дворец и парусников снасти,
Здесь бледный луч зари, упавший на панель,
Здесь ветер осени, скликающий ненастье,
Срывает с призрака дырявую шинель.
И вспыхивает газ по узким переулкам,
Где окна сторожит глухая старина,
Где с шумом городским, размеренным и гулким,
Сливает отзвук свой летейская волна.
* * *
Ещё с Адмиралтейскою иглой
Заря играет. Крашеные дамы
И юноши – милы и не упрямы, –
Скользя в туман, зелёной дышат мглой.
Иду средь них, такой же, как они,
Развязен вид, и вовсе мне не дики
Нескромный галстук, красные гвоздики...
Приказываю глазу: "Подмигни".
Блестит вода за вычуром перил,
Вот – старый сноб со мной заговорил.
"Увы, сеньор, – моя специальность – дамы!"
Отходит он, ворча: "Какой упрямый!"
Но что скажу при встрече с дамой я? –
"Сударыня, специальность не моя!"
* * *
Луна, как пенящийся кубок,
Среди летящих облаков.
Тоска томит не зло, не грубо,
Но легких не разбить оков.
Я пробовал – забыть томленье,
Портьерою закрыв луну,
Но знаю, – коль возьмусь за чтенье, –
Страницы не переверну.
Все помню: фонари на шторах...
Здесь – рот, глаза, дрожанье плеч
(И разноцветных писем ворох,
Напоминающий, – не сжечь!).
Вы где теперь – в Крыму ли, в Ницце!
Вы далеки от зимних пург,
А мне... мне каждой ночью снится
Ночной, морозный Петербург.
* * *
Снастей и мачт узор железный,
Волнуешь сердце сладко ты,
Когда над сумрачною бездной
Скрипя разводятся мосты.
Люблю туман светло–зелёный,
Устоев визг, сирены вой,
Отяжелевшие колонны
Столетних зданий над Невой.
Скользят медлительные барки,
Часы показывают три...
Уже Адмиралтейства арки
Румянит первый луч зари;
Уже сверкает сумрак бледный,
И глуше бьет в граниты вал...
Недаром, город заповедный,
Тебя Великий основал!
И ветры с Ладоги – недаром
Ломали звонкий невский лёд
Каким серебряным пожаром
Заря весенняя встает!
Светлеет небо над рекою,
Дробятся розы в хрустале,
И грозен с поднятой рукою
Летящий всадник на скале.
* * *
Там, над Невой зеленоватой,
На жёлтом небе сентября,
Несутся клочья жёлтой ваты
И дышит холодом заря.
О, эти снасти над рекою,
И гул толпы, и шорох вод!
С тревогой сладкой и тоскою
Встречаю осени приход!
Опять, опять чудесно слиты
И вещей тайною горды
Похолодевшие граниты,
Дворцы, каналы и сады.
Опять волнует и тревожит
Очарованье волшебства,
И облетает в сладкой дрожи
На землю влажную листва.
Как позолота облетает,
И угасает навсегда,
И меркнет даль, сиянье тает,
Темнеет гулкая вода.
А он, Великий, он победный,
На сером камне, над Невой,
Глядит в просторы Всадник Медный,
Благословляя город свой.
* * *
Уже чугунную ограду
И сад в уборе сентября
Одела в дымную прохладу
Янтарно-алая заря.
Лучами красными одела
На финском камне тень Его,
И снизошла, и овладело
Столицей невской волшебство.
Колонны дряхлого Сената,
На дымном небе – провода,
В лучах холодного заката
И мост, и снасти, и вода.
Прислушайся к сирены вою
И к сердцу своему в груди!
Над Петроградом и Невою
В холодный сумрак погляди!
Какая тайна всё объемлет,
Какой простор закрыла синь,
Какая сила выше дремлет
Среди гранитов и твердынь.
Безмолвны сфинксы над Невою,
Тускнеет пламени игра,
Но торжествует над змеею
Рука Великого Петра.
И в сердце радость расцветает,
И верим утренней заре,
И все тревоги отлетают,
Как будто листья в сентябре.
* * *
Солдаты проходили, барабаня,
А я глядел в окно в старинном зале,
Как медленно в тускнеющем тумане
Их стройные шеренги исчезали.
Уже темнело небо Петрограда,
И месяц выплывал над Летним садом,
И мне сладка была моя отрада
Глядеть им вслед, благословляя взглядом.
Рождённые в глуши, в убогих хатах,
Теперь идут по рыцарскому следу,
Чтоб на полях и славных и проклятых
Узнать любовь, и муку, и обиду.
Таинственно деревья шелестели
Под лязг штыков и грохот барабана,
Но глохнул шаг, и улицы пустели
В холодной мгле осеннего тумана.
И думал я, благословляя взглядом
Ряды солдат: о, сохрани их Боже!
А месяц выплывал над Петроградом,
Над замком Павла и над Летним садом,
На розовое облако похожий...
* * *
Балтийское море дымилось
И словно рвалось на закат,
Балтийское солнце садилось
За синий и дальний Кронштадт.
И так широко освещало
Тревожное море в дыму,
Как будто ещё обещало
Какое–то счастье ему.
* * *
Январский день. На берегу Невы
Несётся ветер, разрушеньем вея.
Где Олечка Судейкина, увы!
Ахматова, Паллада, Саломея?
Все, кто блистал в тринадцатом году –
Лишь призраки на петербургском льду.
Вновь соловьи засвищут в тополях,
И на закате, в Павловске иль Царском,
Пройдет другая дама в соболях,
Другой влюблённый в ментике гусарском...
Но Всеволода Князева они
Не вспомнят в дорогой ему тени.
* * *
Ветер с Невы. Леденеющий март.
Площадь. Дворец. Часовые. Штандарт.
...Как я завидовал вам, обыватели,
Обыкновенные люди простые:
Богоискатели, бомбометатели,
В этом дворце, в Чухломе ль, в каземате ли
Снились вам, в сущности, сны золотые...
В чёрной шинели, с погонами синими,
Шёл я, не видя ни улиц, ни лиц.
Видя, как звёзды встают над пустынями
Ваших волнений и ваших столиц.
* * *
Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы...
И ветерок с Невы
Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждет.
Черёмуха в твоих руках цвела...
Вот наша жизнь прошла,
А это не пройдёт.
* * *
Это звон бубенцов издалека,
Это тройки широкий разбег,
Это чёрная музыка Блока
На сияющий падает снег.
...За пределами жизни и мира,
В пропастях ледяного эфира
Всё равно не расстанусь с тобой!
И Россия, как белая лира,
Над засыпанной снегом судьбой.
* * *
Распылённый мильоном мельчайших частиц
В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц,
Я вернусь – отраженьем – в потерянном мире.
И опять, в романтическом Летнем Саду,
В голубой белизне петербургского мая,
По пустынным аллеям неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.
* * *
Бороться против неизбежности
И злой судьбы мне не дано.
О, если б мне немного нежности
И вид на "Царское" в окно
На солнечную ту аллею,
Ту, по которой ты пришла.
Я даже вспоминать не смею,
Какой прелестной ты была
С большой охапкою сирени,
Вся в белом, в белых башмаках,
Как за тобой струились тени
И ветра ласковый размах
Играл твоими волосами
И теребил твой чёрный бант...
– Но объясни, что стало с нами
И отчего я эмигрант?
* * *
Ликование вечной, блаженной весны,
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.
Даже больше того. И совсем я не здесь,
Не на юге, а в северной, царской столице.
Там остался я жить. Настоящий. Я – весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится –
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.
...Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоем,
Вдоль замёрзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идём,
Как попарно когда–то ходили поэты.
____________________________
Иллюстрация:
портрет поэта Георгия Иванова, автор С.Малютин, 1915 год;
автор фото–картины Александр Алексеев.
Георгий Владимирович Иванов родился 29 октября (10 ноября) в Ковенской губернии в небогатой дворянской семье с военными традициями. Начальное образование получил дома, затем учился в кадетском корпусе. Здесь начал писать стихи. В 1910, окончив учёбу в корпусе, начинает печататься в разных изданиях: в журналах "Аполлон", "Нива", "Современник"...
В 1912 Иванов вступает в акмеистический "Цех поэтов", участвует во всех собраниях, кружках, изданиях, выступает как литературный критик акмеистического направления. В 1912 выходит его первая книга стихов - "Отплытие на остров Цитеру". Затем последовали сборники стихотворений: "Граница" (1914), "Памятник славы" (1915), "Вереск" (1916).
Революция 1917 года потрясла поэта. Внешне его жизнь не изменилась, но в душе произошел коренной духовный перелом. Иванов женится на молодой поэтессе Ирине Одоевцевой и готовится к эмиграции. В те времена он зарабатывал на жизнь литературным творчеством. Переводил тексты для нескольких издательств, был секретарем Союза поэтов. Итогом того, что поэт написал в России, стал сборник «Лампада».
Осенью 1922 Георгий Иванов уезжает за границу в командировку для составления репертуара государственных театров. Не возвращается в Советскую Россию, оставшись в Берлине вместе с супругой. В 1923 они поселяются во Франции, в Париже. Несколько лет Иванов не пишет стихов, проходит период "осмысления и накопления музыки".
В 1927 Иванов участвует в обществе "Зеленая лампа", сложившемся вокруг Мережковских, являясь его бессменным председателем. Печатается в крупнейших эмигрантских изданиях. В 1930 публикует сборник стихов "Розы", в котором звучит "новый голос" поэта – лиричный, простой, трагический. Его по праву именуют "первым поэтом" русской эмиграции. Георгий Иванов выступает и как прозаик: мемуары "Петербургские зимы" (1928, Париж), "Третий Рим" (1929, незаконченный роман). В 1938 – лирическая проза "Распад атома" (1938, Париж).
В 1943 – 46 годах Георгий Владимирович живет в Биаррице в бедности, почти в нищете. В 1953 поселяется в доме для престарелых в Иере, на юге Франции. В этом заведении поэт русской эмиграции прожил остатки своей жизни. Скончался Георгий в 1958 году. Спустя несколько месяцев после его смерти в Нью–Йорке опубликовали самую большую его книгу «1943 – 1958. Стихи». В ноябре 1963 года его прах перезахоронили на русском кладбище Сен–Женевьев–де–Буа.