Режиссёр: Юлий Райзман. Сценаристы: Анатолий Гребнев, Юлий Райзман. * "СОВЕТСКИЙ ЭКРАН", ноябрь 1973. Ракетный крейсер, входящий в порт. Взмывшие ввысь государственные флаги. Артиллерийский салют, медь оркестра, почетный караул, замерший по команде «смирно»... Визит вежливости, который наносят военные корабли в чужой порт, предполагает свой строжайший этикет. В этом церемониале есть своя красота. Именно так начинается фильм «Визит вежливости». За чисто официальной частью визита следует вторая, более непринужденная. Эта вторая часть тоже протекает по установленной программе — знакомство моряков с городом, осмотр достопримечательностей, посещение корабля местными жителями. Но тут возникают особые обстоятельства. Один из офицеров, принимавших участие в экскурсии в Помпеи, оказался еще и писателем. Известная со школьной скамьи история гибели Помпеи приобрела для него здесь, на месте, глубоко личную актуальность. Отчасти потому, что в эту по-новому открывшуюся теперь историю причудливым образом начинает вписываться его чувство к девушке-гиду, которое внешне никак не реализуется, но внутренне все более усложняется. И потому, что постепенно оживающая в воображении героя картина последних дней обреченного города уж очень явственно сопряглась вдруг с отзвуками тревожных сигналов, предупреждающих людей об опасности, о возможности титанических катастроф в современном мире. Для капитан-лейтенанта Глебова визит вежливости заканчивается тем, что он начинает писать пьесу. О древнем городе у подножия вулкана, жителей которого обманули и предали. О властолюбии и цинизме, о растленности и легкомыслии. О себе я девушке, которую надо спасти. Так в фильме возникает второй план: пьеса, постепенно складывающаяся в потоке стройных корабельных будней, под сигналы учебных тревог и отбоев. Начинается процесс претворения неясных видений и черновых подмалевок в плоть образов, эпизодов, картин, процесс трансформации прообразов с их полной жизненной суверенностью в жизнь персонажей, выверенную по главной идее... И теперь — из ночной тишины и прибранности офицерской каюты, с палубы, грохочущей листовой сталью, из корабельных отсеков, с причалов южного порта — мы то и дело будем переноситься в жизнь совсем другого, давно исчезнувшего города. Из мира ракетных комплексов, пеленгов, индикаторов — в быт, где расплачиваются сестерциями, собираются на форуме, играют на кифаре. Те люди, которых мы видим сквозь «магический кристалл» капитан-лейтенанта Глебова, страсти, их обуревающие, мотивы, движущие их поступками, до странности напоминают тех людей, те события, с которыми вчера еще столкнула его реальная жизнь. В «помпейских» эпизодах фильма они возникают как «характер-двойник», «конфликт-двойник», повторенный в ином обличье, в условиях иного уклада и нравов. Это подчеркнуто тем, что одна и та же актриса, Любовь Альбицкая, играет Лючию — неаполитанскую спутницу Глебова и Лючию из древних Помпеи. Современную Лючию, отчужденно и решительно отводящую все попытки Глебова посеять в ней недовольство жизнью, разбудить в ней живую душу. Лючию — добровольную пленницу этой жизни, птицу в клетке, уже, кажется, и не желающую освобождения. И рабыню, обратившую язвительную хулу на своего освободителя Чужестранца: как посмел он, нищий и никому не ведомый бродяга, чужак, перекупить ее у богатого римлянина, зачем нужна ей свобода, если в неволе живется куда сытней и безбедней? Слепое, нигилистически отчаянное бунтарство итальянских «ультралевых», «синистра-синистра» семидесятых годов прямо проецируется в даль ушедших времен, и длинноволосый юнец в сандалиях и тоге, житель Помпеи, сын префекта Валерий, в яростном исступлении призывает погибель на город и мир, в котором все прогнило до основания, погрязло во лжи, закоренело в пороке. И когда, возлежа на подушках в столовой-триклинии, вновь избранный Правитель Помпеи обнаружит перед Чужестранцем всю казуистику лукавого ума, ума, кичащегося своей растленной искушенностью, в этой блистательно сыгранной В. Стржельчиком роли прожженного циника и изнеженного себялюбца мы безошибочно угадаем нечто знакомое, «сегодняшнее», пусть в отличие от Лючии и Валерия Правитель Помпеи и не имеет прямого, конкретного прообраза в «реальном» пласте фильма. Внутри сценария А. Гребнева и Ю. Райзмана существует «пьеса Глебова», имеющая, как и положено, завязку, кульминацию, финал. Несмотря на то, что по ходу фильма авторами выстроена хитроумная система заграждений, страхующих пьесу от возможных критических укоров, она все-таки уязвима для критики. Порой слишком насильственны заключенные в ней аналогии, слишком прямолинейно очерчены некоторые персонажи. Быть может, авторам следовало бы снимать все сцены, связанные с древними Помпеями, в более условной манере, подчеркнуть изобразительно, а не только сюжетно, что вся эта древнепомпейская действительность, эти толпы на площади, мужчины в тогах, женщины с корзинами, воины, рабыни, базарные торговцы — плод фантазии начинающего писателя, проба пера, первые наметки пьесы, герои которой живут не совсем по тем же законам, что и герои всего этого подробного, реалистического, очень точного в деталях, в житейских и психологических нюансах фильма. И все же именно с существованием «пьесы Глебова» связано, мне кажется, то значительное, что делает «Визит вежливости» заметным явлением киноискусства. Помпеи, первый век. Предназначенный к гибели город, еще ничего не знающий о том, что ждет его в ближайшее полнолуние... ...Не знала своей судьбы и Герника, не знала своей судьбы Лидице, не знала своей судьбы Хиросима. Правда, когда горела и рушилась Герника, холодный помпейский пепел давно уже превратился в почтенный археологический раритет. Правда, причины, породившие трагедию Помпеи и трагедию Хиросимы, так бесконечно далеки, так несопоставимы, что кажется, только очень подвижное, очень возбудимое воображение отважится их сблизить. Или — воображение, необычайно отзывчивое к чьей-то незащищенности, к трагическому неведению неосторожных, незрячих. Но, видно, для того, кто наделен таким воображением, это становится главным. Тогда несопоставимое сближается. И тогда на музейные развалины Помпеи падает живая, кровоточащая тень Лидице. А может быть, здесь дело не столько в живости воображения, сколько в нравственных качествах личности. Благодаря «пьесе Глебова» мы узнаем героя фильма, капитан-лейтенанта Глебова. Морской офицер, склонившийся над рукописью. Казалось бы, по крепко установившейся традиции мы должны были ожидать, что и писать он будет о флоте. А он пишет... о последних днях Помпеи. Но в этом нет никакой писательской «измены» флоту. Потому, что в пьесе он хочет говорить о самом главном в себе — в своей профессии. О самом заветном, что и делает его человеком флота, военным моряком, солдатом. О том, что связывает его с товарищами узами, превращающими сослуживцев в братьев. В нем живет одна резко выраженная и неистребимая черта — осознанная как непреложный нравственный долг, потребность быть защитником, заступником, спасителем. Человек, по-военному сдержанный и немногословный, в жизни он не стал бы распространяться на эти темы. В пьесе же так называемые воображаемые обстоятельства, в которые он ставит Чужестранца, своего двойника, заставили Глебова дать по-человечески единственно возможный для него ответ на вопрос: что сделал бы ои, капитан-лейтенант Глебов, в подобных обстоятельствах? Если бы пришлось пожертвовать собой, но этим отвести угрозу смерти от далекого, чужого города... Если бы, рискуя жизнью, пришлось стучаться в запертые двери легкомысленных, растленных, равнодушных... Если бы любимая женщина звала забыть о долге, о тех, кто нуждается в защите, ждет помощи... Пронизывая весь фильм, идет эта широко развернутая «косвенная» характеристика героя параллельно с характеристиками «прямыми». Прямые характеристики сдержанны и будничны. Средний возраст, простая биография, не останавливающая внимания внешность; облик Б. Гусакова, играющего главную роль, свободен от всего традиционно «актерского» да и, пожалуй, от всего традиционно «морского», «офицерского». В «прямых» характеристиках нет ни одного громкого, ни одного напряженно звучащего слова. Они почти что ординарны, если не считать двух-трех, словно бы и «необязательных». Так вдруг и без всякой видимой в том необходимости станет известно, что отец Глебова, адмирал с искалеченной рукой, только что похоронен им в тихом сухопутном городе Борисоглебске... Что есть женщина, официантка Аллочка, отношения с ней давние и, наверное, прочные, хотя никогда, ни разу эта женщина не явилась, подобно Лючии, в видениях Глебова. В этой «необязательности», в этом вольном отходе от стандартов заключена особая правда, за этим открывается непринужденность жизни, непригнанностъ ее по ранжиру. Но что же все-таки «пьеса Глебова»? Можно ли добавить что-либо к тем упрекам на ее счет, что были предвидены и парированы авторами в заключающей фильм «театральной» части? Если отнестись к пьесе только исключительно как к способу характеристики взращиваемого одновременно в двух планах центрального образа, то при всей интересности открывшихся здесь возможностей не слишком ли громоздок, «крупногабаритен» этот способ?.. Отказав «пьесе Глебова» в самостоятельном значении и ценности, мы к этому неминуемо подойдем..... Отнестись ли к ней «всерьез»? Тогда не насильственны ли все же заключенные в ней аналогии, нет ли прямолинейности в настойчивом утверждении мысли о том, что «все повторяется», что, пользуясь словами Александра Блока, «узоры человеческих жизней расшиваются по вечной канве»?.. Смотреть ли на нее как на предысторию творения, рассказ о том, как непосредственные жизненные впечатления плавятся, уплотняются, трансформируются в сознании художника? Что ж, эта задача решается изобретательно, остроумно, достаточно интересно. Однако не более интересно, чем бывало это сделано уже прежде — в фильме «Дневные звезды», в фильмах о Чехове, Чайковском, Пиросмани... Как бы то ни было, закончив свою пьесу, Глебов отнес ее в театр. И начиная с этого момента новая тема приходит на экран, еще одна часть сложно построенного, многолинейного фильма. Это не прославленный, периферийный театр, живущий насущными заботами о кассе, о сборах, вынужденный ежемесячно обновлять репертуар, прельщая зрителя броскими афишами. Это «театральный роман» Глебова... Бестолочь и мука репетиций, где молодежь самонадеянна и снисходительна, а «заслуженные» чопорны и въедливо дотошны; запах переваренных сосисок из буфета; фамильярность режиссера, капризы театрального премьера, непонятность театрального жаргона... Это совершенная, абсолютная точность ироничных и любовных зарисовок закулисного быта. И это хвала и слава театру, пропетая кинематографом. Кроме всего, здесь полноправно празднует свое торжество талант актрисы А. Демидовой. Она появляется в этой части впервые, в спектакле, который готовит театр, ей предстоит сыграть роль Лючии. Входит, близоруко щурясь, жуя недоеденный бутерброд, нескладная, плохо причесанная, нелепо одетая женщина — Актриса. И это она-то — Лючия?! Куда-то спешащая с хозяйственной сумкой в руках, считающая мелочь в кошельке, считающая минуты, пока не закончился перерыв в репетициях и не начался перерыв в «Гастрономе»... Пока не пришел ее час. Пока не открылся театральный занавес. Пока можно позволить себе оставаться такой. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...» И во всем этом — в том, что кинематограф, «современнейшее из искусств», захотел и сумел воздать такую щедрую дань театру, искусству древнему, а по мнению многих, и вовсе устаревающему,— есть настоящее великодушие, ест) почти рыцарское благородство. Может быть, именно потому так и хороша эта часть, оставляющая впечатление большего, чем то, что на поверхности, впечатление дополнительной глубины, скрытой за жанровыми, комедийными эпизодами. ...У автобусной остановки под дождем прощаются Глебов и героиня А. Демидовой Актриса. Выпущен и вот-вот сойдет, уже сходит со сцены спектакль «Чужестранец и Лючия». Сойдет со сцены и, наверное, сотрется из памяти зрителей, как и весенние ливни смоют с афиш название пьесы. И уже со ступенек автобуса Актриса спросит у Глебова: «А вы меня в «Испанском священнике» видели? Посмотрите...» Это финал картины. Так же, как и прощальная, великолепная по психологической наполненности реплика Актрисы, он изящен и точен. Он органически заключает собой «театральную» линию картины. Но если вспомнить, что он же увенчивает собой картину в целом, тогда, пожалуй, финал этот покажется неожиданно камерным, уводящим действие в узкое русло. Слишком многое осталось за его рамками, слишком многое снято изящной непринужденностью финального хода. При всей своей виртуозности финал оставляет чувство «недостаточности», «неполноты». Прежде всего, вероятно, чувство «неполноты» в развитии линии современной. Именно здесь эта сложно задуманная, талантливая, очень своеобразная картина таила, казалось, богатые обещания. Обещания, оставшиеся выполненными не до конца, не в полную меру авторских возможностей. Т. Иванова В ролях: Борис Гусаков — капитан-лейтенант Глебов Любовь Альбицкая — Лючия Николай Рачинский — офицер Леонид Тарабаринов — командир корабля Владимир Носик — Казицкий Владислав Стржельчик — префект Александр Вокач — Пансо Роман Филиппов — Пансо-младший Олег Шкловский — Валерий Иван Соловьёв — мудрец Николай Горлов — раб в харчевне Феликс Яворский — адмирал Вадим Грачёв — Сабинин Виктор Борцов — офицер Алла Демидова — Нина Сергеевна Алексей Эйбоженко — Виктор Александрович Борис Химичев — Веселовский Людмила Селянская — Римма Михайловна и другие... ОТЗЫВЫ # никеша Я был ещё ребёнком, когда в кинотеатрах шёл этот фильм, помню, что его анонсировали в Советском Экране, а потом, как-то... сгинул, что-ли?, Как будто и не было его. Ни по телевизору не повторяли, нигде не упоминали, хотя это Райзман снял. Странная история... Скачал, посмотрел... Какой-то там скрытый подтекст чувствуется, видимо критики тогдашние это тоже уловили. В Неаполь прибывает с визитом вежливости советский ракетный крейсер класса Грозный. (Хорошо помню эти крейсера 58-го проекта, даже серия марок тогда вышла с их изображениями. Красивые то были корабли, потом их пустили на иголки, причём один в Лиепае, уже не российской, а совсем даже анти...) Главный герой капитан лейтенант Андрей Глебов знакомится с прекрасной Лючией, русской по-происхождению, усталой от жизни, слегка циничной экскурсоводшей и влюбляется в неё. Влюбляется ли Лючия - остаётся неясно, во всяком случае Глебов на это надеется и Лючия незримо присутствует в картине до самого финала. Это, так сказать, его Муза. Ведь Глебов ещё и пишет. Рассказы, пьесу... Вдохновлённый посещением Помпей, он сочиняет поучительную историю о том, как некий человек прибывает в этот город за несколько дней до извержения Везувия и пытается предупредить его обитателей о надвигающейся угрозе. Однако каждый занят там своим делом, мало кто прислушивается к Чужестранцу (так его назвал Глебов в своей пьесе), наиболее ловкие ребята из местной финансово-политической верхушки обогащаются на слитой им информации - продают недвижимость, делают карьеру в местных органах власти и так далее. Некоторые диссиденствующие горожане бегают с криками СПАСАЙСЯ КТО МОЖЕТ, ИЗВЕРЖЕНИЕ БЛИЗКО, но их быстренько отправляют на нары, чтобы не будоражили общество. И абсолютно ВСЕМ безразлично, что над ними уже занесён меч Судьбы, и что скоро уже, скоро... И вот пишет наш Глебов такую пьесу и ставят её в севастопольском (тогда ещё не незалэжном) театрике, заметьте - на русском языке. Действие вообще происходит - либо в Помпея, либо в Неаполе, либо в открытом море, под рёв стартующих с крейсера ракет, либо в бывшем граде бывшей русской славы Севастополе. Попробовать бы рассказать всем этим севастопольцам из массовки, что произойдёт с их городом, страной и всеми этими грозными крейсерами через тридцать лет!.. Войти в город этаким Чужестранцем, прийти в местные партийные и советские органы, к руководству Черноморским Флотом, к начальнику Севастопольского Управления торговли, к различным чиновникам из других ведомств, к местной интеллигенции (выступить перед ней в том самом театрике), к трудовым коллективам и сказать - надвигается Нечто, вы будете стёрты с лица земли, даже сам язык ваш запретят, вас самих забудут и вычеркнут из памяти, ваши корабли продадут и хорошо наварят, а ваши садики-огородики снесут к чёрту и возведут там - где мечеть, где виллу нового укра, где Мак Дональдс, а в Балаклаве будет американская база, богатые негры с которой будут любить за смешные деньги ваших внучек... Чем не сюжетец для продолжения райзмановской фантазии? Что бы сделали горожане с Чужестранцем? Психушка? Нары? И о чём вообще тот старый фильм? Там ведь много полунамёков - матросик, выбравший не пыльную работёнку экспедитора вместо консерватории. рассуждения старшего товарища Глебова - определись парень, не тем ты занимаешься, странные недоговорённости таинственной Лючии - у меня в Феодосии тётя, хотя это... Не ощущение ли авторов надвигающегося НЕЧТО подвигло их на эту работу? Хотя, должен сказать, что впоследствие на пятом съезде кинематографистов интересную роль играл некто Гребнев... Читайте его мемуары!" # Надик Отличный фильм. Актуальный и сегодня. Глебов пишет пьесу не историческую, а современную. Даже актеры, режиссер театра это поняли. Для чего, зачем? Ведь Андрей Глебов мог бы написать пьесу о флоте. Может быть пьесой-притчей можно быстрей достучаться до сердец людей? И если извержение вулкана предотвратить нельзя, то ядерную войну мы сможем недопустить? Так почему же Андрею не уйти с флота ? Заняться творчеством? На этот вопрос актрисы Андрей отвечает - А кто же вас защищать будет? -А вы думаете, что это понадобится? - Как знать. Пока что, к сожалению, ракетный крейсер звучит намного убедительнее, чем любая пьеса. К сожалению, через 44 года после выхода фильма 'Визит вежливости', ракетный эсминец и военное вооружение звучит гораздо убедительнее, чем любые мирные предложения.
Старые Редкие Кино Фильмы
«Визит вежливости» — фильм 1972 года.
Режиссёр: Юлий Райзман. Сценаристы: Анатолий Гребнев, Юлий Райзман.
*
"СОВЕТСКИЙ ЭКРАН", ноябрь 1973.
Ракетный крейсер, входящий в порт. Взмывшие ввысь государственные флаги. Артиллерийский салют, медь оркестра, почетный караул, замерший по команде «смирно»... Визит вежливости, который наносят военные корабли в чужой порт, предполагает свой строжайший этикет. В этом церемониале есть своя красота. Именно так начинается фильм «Визит вежливости».
За чисто официальной частью визита следует вторая, более непринужденная. Эта вторая часть тоже протекает по установленной программе — знакомство моряков с городом, осмотр достопримечательностей, посещение корабля местными жителями. Но тут возникают особые обстоятельства. Один из офицеров, принимавших участие в экскурсии в Помпеи, оказался еще и писателем. Известная со школьной скамьи история гибели Помпеи приобрела для него здесь, на месте, глубоко личную актуальность. Отчасти потому, что в эту по-новому открывшуюся теперь историю причудливым образом начинает вписываться его чувство к девушке-гиду, которое внешне никак не реализуется, но внутренне все более усложняется. И потому, что постепенно оживающая в воображении героя картина последних дней обреченного города уж очень явственно сопряглась вдруг с отзвуками тревожных сигналов, предупреждающих людей об опасности, о возможности титанических катастроф в современном мире.
Для капитан-лейтенанта Глебова визит вежливости заканчивается тем, что он начинает писать пьесу. О древнем городе у подножия вулкана, жителей которого обманули и предали. О властолюбии и цинизме, о растленности и легкомыслии. О себе я девушке, которую надо спасти.
Так в фильме возникает второй план: пьеса, постепенно складывающаяся в потоке стройных корабельных будней, под сигналы учебных тревог и отбоев. Начинается процесс
претворения неясных видений и черновых подмалевок в плоть образов, эпизодов, картин, процесс трансформации прообразов с их полной жизненной суверенностью в жизнь персонажей, выверенную по главной идее... И теперь — из ночной тишины и прибранности офицерской каюты, с палубы, грохочущей листовой сталью, из корабельных отсеков, с причалов южного порта — мы то и дело будем переноситься в жизнь совсем другого, давно исчезнувшего города. Из мира ракетных комплексов, пеленгов, индикаторов — в быт, где расплачиваются сестерциями, собираются на форуме, играют на кифаре.
Те люди, которых мы видим сквозь «магический кристалл» капитан-лейтенанта Глебова, страсти, их обуревающие, мотивы, движущие их поступками, до странности напоминают тех людей, те события, с которыми вчера еще столкнула его реальная жизнь. В «помпейских» эпизодах фильма они возникают как «характер-двойник», «конфликт-двойник», повторенный в ином обличье, в условиях иного уклада и нравов. Это подчеркнуто тем, что одна и та же актриса, Любовь Альбицкая, играет Лючию — неаполитанскую спутницу Глебова и Лючию из древних Помпеи. Современную Лючию, отчужденно и решительно отводящую все попытки Глебова посеять в ней недовольство жизнью, разбудить в ней живую душу. Лючию — добровольную пленницу этой жизни, птицу в клетке, уже, кажется, и не желающую освобождения. И рабыню, обратившую язвительную хулу на своего освободителя Чужестранца: как посмел он, нищий и никому не ведомый бродяга, чужак, перекупить ее у богатого римлянина, зачем нужна ей свобода, если в неволе живется куда сытней и безбедней? Слепое, нигилистически отчаянное бунтарство итальянских «ультралевых», «синистра-синистра» семидесятых годов прямо проецируется в даль ушедших времен, и длинноволосый юнец в сандалиях и тоге, житель Помпеи, сын префекта Валерий, в яростном исступлении призывает погибель на город и мир, в котором все прогнило до основания, погрязло во лжи, закоренело в пороке.
И когда, возлежа на подушках в столовой-триклинии, вновь избранный Правитель Помпеи обнаружит перед Чужестранцем всю казуистику лукавого ума, ума, кичащегося своей растленной искушенностью, в этой блистательно сыгранной В. Стржельчиком роли прожженного циника и изнеженного себялюбца мы безошибочно угадаем нечто знакомое, «сегодняшнее», пусть в отличие от Лючии и Валерия Правитель Помпеи и не имеет прямого, конкретного прообраза в «реальном» пласте фильма.
Внутри сценария А. Гребнева и Ю. Райзмана существует «пьеса Глебова», имеющая, как и положено, завязку, кульминацию, финал. Несмотря на то, что по ходу фильма авторами выстроена хитроумная система заграждений, страхующих пьесу от возможных критических укоров, она все-таки уязвима для критики. Порой слишком насильственны заключенные в ней аналогии, слишком прямолинейно очерчены некоторые персонажи. Быть может, авторам следовало бы снимать все сцены, связанные с древними Помпеями, в более условной манере, подчеркнуть изобразительно, а не только сюжетно, что вся эта древнепомпейская действительность, эти толпы на площади, мужчины в тогах, женщины с корзинами, воины, рабыни, базарные торговцы — плод фантазии начинающего писателя, проба пера, первые наметки пьесы, герои которой живут не совсем по тем же законам, что и герои всего этого подробного, реалистического, очень точного в деталях, в житейских и психологических нюансах фильма.
И все же именно с существованием «пьесы Глебова» связано, мне кажется, то значительное, что делает «Визит вежливости» заметным явлением киноискусства.
Помпеи, первый век. Предназначенный к гибели город, еще ничего не знающий о том, что ждет его в ближайшее полнолуние...
...Не знала своей судьбы и Герника, не знала своей судьбы Лидице, не знала своей судьбы Хиросима. Правда, когда горела и рушилась Герника, холодный помпейский пепел давно уже превратился в почтенный археологический раритет. Правда, причины, породившие трагедию Помпеи и трагедию Хиросимы, так бесконечно далеки, так несопоставимы, что кажется, только очень подвижное, очень возбудимое воображение отважится их сблизить. Или — воображение, необычайно отзывчивое к чьей-то незащищенности, к трагическому неведению неосторожных, незрячих. Но, видно, для того, кто наделен таким воображением, это становится главным. Тогда несопоставимое сближается. И тогда на музейные развалины Помпеи падает живая, кровоточащая тень Лидице.
А может быть, здесь дело не столько в живости воображения, сколько в нравственных качествах личности. Благодаря «пьесе Глебова» мы узнаем героя фильма, капитан-лейтенанта Глебова.
Морской офицер, склонившийся над рукописью. Казалось бы, по крепко установившейся традиции мы должны были ожидать, что и писать он будет о флоте. А он пишет... о последних днях Помпеи. Но в этом нет никакой писательской «измены» флоту. Потому, что в пьесе он хочет говорить о самом главном в себе — в своей профессии. О самом заветном, что и делает его человеком флота, военным моряком, солдатом. О том, что связывает его с товарищами узами, превращающими сослуживцев в братьев. В нем живет одна резко выраженная и неистребимая черта — осознанная как непреложный нравственный долг, потребность быть защитником, заступником, спасителем.
Человек, по-военному сдержанный и немногословный, в жизни он не стал бы распространяться на эти темы. В пьесе же так называемые воображаемые обстоятельства, в которые он ставит Чужестранца, своего двойника, заставили Глебова дать по-человечески единственно возможный для него ответ на вопрос: что сделал бы ои, капитан-лейтенант Глебов, в подобных обстоятельствах? Если бы пришлось пожертвовать собой, но этим отвести угрозу смерти от далекого, чужого города...
Если бы, рискуя жизнью, пришлось стучаться в запертые двери легкомысленных, растленных, равнодушных...
Если бы любимая женщина звала забыть о долге, о тех, кто нуждается в защите, ждет помощи...
Пронизывая весь фильм, идет эта широко развернутая «косвенная» характеристика героя параллельно с характеристиками «прямыми». Прямые характеристики сдержанны и будничны. Средний возраст, простая биография, не останавливающая внимания внешность; облик Б. Гусакова, играющего главную роль, свободен от всего традиционно «актерского» да и, пожалуй, от всего традиционно «морского», «офицерского». В «прямых» характеристиках нет ни одного громкого, ни одного напряженно звучащего слова. Они почти что ординарны, если не считать двух-трех, словно бы и «необязательных».
Так вдруг и без всякой видимой в том необходимости станет известно, что отец Глебова, адмирал с искалеченной рукой, только что похоронен им в тихом сухопутном городе Борисоглебске... Что есть женщина, официантка Аллочка, отношения с ней давние и, наверное, прочные, хотя никогда, ни разу эта женщина не явилась, подобно Лючии, в видениях Глебова. В этой «необязательности», в этом вольном отходе от стандартов заключена особая правда, за этим открывается непринужденность жизни, непригнанностъ ее по ранжиру.
Но что же все-таки «пьеса Глебова»? Можно ли добавить что-либо к тем упрекам на ее счет, что были предвидены и парированы авторами в заключающей фильм «театральной» части?
Если отнестись к пьесе только исключительно как к способу характеристики взращиваемого одновременно в двух планах центрального образа, то при всей интересности открывшихся здесь возможностей не слишком ли громоздок, «крупногабаритен» этот способ?.. Отказав «пьесе Глебова» в самостоятельном значении и ценности, мы к этому неминуемо подойдем.....
Отнестись ли к ней «всерьез»? Тогда не насильственны ли все же заключенные в ней аналогии, нет ли прямолинейности в настойчивом утверждении мысли о том, что «все повторяется», что, пользуясь словами Александра Блока, «узоры человеческих жизней расшиваются по вечной канве»?..
Смотреть ли на нее как на предысторию творения, рассказ о том, как непосредственные жизненные впечатления плавятся, уплотняются, трансформируются в сознании художника? Что ж, эта задача решается изобретательно, остроумно, достаточно интересно.
Однако не более интересно, чем бывало это сделано уже прежде — в фильме «Дневные звезды», в фильмах о Чехове, Чайковском, Пиросмани...
Как бы то ни было, закончив свою пьесу, Глебов отнес ее в театр. И начиная с этого момента новая тема приходит на экран, еще одна часть сложно построенного, многолинейного фильма.
Это не прославленный, периферийный театр, живущий насущными заботами о кассе, о сборах, вынужденный ежемесячно обновлять репертуар, прельщая зрителя броскими афишами.
Это «театральный роман» Глебова...
Бестолочь и мука репетиций, где молодежь самонадеянна и снисходительна, а «заслуженные» чопорны и въедливо дотошны; запах переваренных сосисок из буфета; фамильярность режиссера, капризы театрального премьера, непонятность театрального жаргона...
Это совершенная, абсолютная точность ироничных и любовных зарисовок закулисного быта.
И это хвала и слава театру, пропетая кинематографом.
Кроме всего, здесь полноправно празднует свое торжество талант актрисы А. Демидовой. Она появляется в этой части впервые, в спектакле, который готовит театр, ей предстоит сыграть роль Лючии. Входит, близоруко щурясь, жуя недоеденный бутерброд, нескладная, плохо причесанная, нелепо одетая женщина — Актриса.
И это она-то — Лючия?! Куда-то спешащая с хозяйственной сумкой в руках, считающая мелочь в кошельке, считающая минуты, пока не закончился перерыв в репетициях и не начался перерыв в «Гастрономе»... Пока не пришел ее час. Пока не открылся театральный занавес. Пока можно позволить себе оставаться такой. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...» И во всем этом — в том, что кинематограф, «современнейшее из искусств», захотел и сумел воздать такую щедрую дань театру, искусству древнему, а по мнению многих, и вовсе устаревающему,— есть настоящее великодушие, ест) почти рыцарское благородство. Может быть, именно потому так и хороша эта часть, оставляющая впечатление большего, чем то, что на поверхности, впечатление дополнительной глубины, скрытой за жанровыми, комедийными эпизодами.
...У автобусной остановки под дождем прощаются Глебов и героиня А. Демидовой Актриса. Выпущен и вот-вот сойдет, уже сходит со сцены спектакль «Чужестранец и Лючия». Сойдет со сцены и, наверное, сотрется из памяти зрителей, как и весенние ливни смоют с афиш название пьесы.
И уже со ступенек автобуса Актриса спросит у Глебова: «А вы меня в «Испанском священнике» видели? Посмотрите...» Это финал картины. Так же, как и прощальная, великолепная по психологической наполненности реплика Актрисы, он изящен и точен. Он органически заключает собой «театральную» линию картины.
Но если вспомнить, что он же увенчивает собой картину в целом, тогда, пожалуй, финал этот покажется неожиданно камерным, уводящим действие в узкое русло. Слишком многое осталось за его рамками, слишком многое снято изящной непринужденностью финального хода. При всей своей виртуозности финал оставляет чувство «недостаточности», «неполноты».
Прежде всего, вероятно, чувство «неполноты» в развитии линии современной. Именно здесь эта сложно задуманная, талантливая, очень своеобразная картина таила, казалось, богатые обещания. Обещания, оставшиеся выполненными не до конца, не в полную меру авторских возможностей.
Т. Иванова
В ролях:
Борис Гусаков — капитан-лейтенант Глебов
Любовь Альбицкая — Лючия
Николай Рачинский — офицер
Леонид Тарабаринов — командир корабля
Владимир Носик — Казицкий
Владислав Стржельчик — префект
Александр Вокач — Пансо
Роман Филиппов — Пансо-младший
Олег Шкловский — Валерий
Иван Соловьёв — мудрец
Николай Горлов — раб в харчевне
Феликс Яворский — адмирал
Вадим Грачёв — Сабинин
Виктор Борцов — офицер
Алла Демидова — Нина Сергеевна
Алексей Эйбоженко — Виктор Александрович
Борис Химичев — Веселовский
Людмила Селянская — Римма Михайловна
и другие...
ОТЗЫВЫ
#
никеша
Я был ещё ребёнком, когда в кинотеатрах шёл этот фильм, помню, что его анонсировали в Советском Экране, а потом, как-то... сгинул, что-ли?, Как будто и не было его. Ни по телевизору не повторяли, нигде не упоминали, хотя это Райзман снял. Странная история... Скачал, посмотрел...
Какой-то там скрытый подтекст чувствуется, видимо критики тогдашние это тоже уловили.
В Неаполь прибывает с визитом вежливости советский ракетный крейсер класса Грозный. (Хорошо помню эти крейсера 58-го проекта, даже серия марок тогда вышла с их изображениями. Красивые то были корабли, потом их пустили на иголки, причём один в Лиепае, уже не российской, а совсем даже анти...)
Главный герой капитан лейтенант Андрей Глебов знакомится с прекрасной Лючией, русской по-происхождению, усталой от жизни, слегка циничной экскурсоводшей и влюбляется в неё. Влюбляется ли Лючия - остаётся неясно, во всяком случае Глебов на это надеется и Лючия незримо присутствует в картине до самого финала. Это, так сказать, его Муза. Ведь Глебов ещё и пишет. Рассказы, пьесу... Вдохновлённый посещением Помпей, он сочиняет поучительную историю о том, как некий человек прибывает в этот город за несколько дней до извержения Везувия и пытается предупредить его обитателей о надвигающейся угрозе. Однако каждый занят там своим делом, мало кто прислушивается к Чужестранцу (так его назвал Глебов в своей пьесе), наиболее ловкие ребята из местной финансово-политической верхушки обогащаются на слитой им информации - продают недвижимость, делают карьеру в местных органах власти и так далее. Некоторые диссиденствующие горожане бегают с криками СПАСАЙСЯ КТО МОЖЕТ, ИЗВЕРЖЕНИЕ БЛИЗКО, но их быстренько отправляют на нары, чтобы не будоражили общество. И абсолютно ВСЕМ безразлично, что над ними уже занесён меч Судьбы, и что скоро уже, скоро... И вот пишет наш Глебов такую пьесу и ставят её в севастопольском (тогда ещё не незалэжном) театрике, заметьте - на русском языке. Действие вообще происходит - либо в Помпея, либо в Неаполе, либо в открытом море, под рёв стартующих с крейсера ракет, либо в бывшем граде бывшей русской славы Севастополе.
Попробовать бы рассказать всем этим севастопольцам из массовки, что произойдёт с их городом, страной и всеми этими грозными крейсерами через тридцать лет!.. Войти в город этаким Чужестранцем, прийти в местные партийные и советские органы, к руководству Черноморским Флотом, к начальнику Севастопольского Управления торговли, к различным чиновникам из других ведомств, к местной интеллигенции (выступить перед ней в том самом театрике), к трудовым коллективам и сказать - надвигается Нечто, вы будете стёрты с лица земли, даже сам язык ваш запретят, вас самих забудут и вычеркнут из памяти, ваши корабли продадут и хорошо наварят, а ваши садики-огородики снесут к чёрту и возведут там - где мечеть, где виллу нового укра, где Мак Дональдс, а в Балаклаве будет американская база, богатые негры с которой будут любить за смешные деньги ваших внучек... Чем не сюжетец для продолжения райзмановской фантазии? Что бы сделали горожане с Чужестранцем? Психушка? Нары?
И о чём вообще тот старый фильм? Там ведь много полунамёков - матросик, выбравший не пыльную работёнку экспедитора вместо консерватории. рассуждения старшего товарища Глебова - определись парень, не тем ты занимаешься, странные недоговорённости таинственной Лючии - у меня в Феодосии тётя, хотя это... Не ощущение ли авторов надвигающегося НЕЧТО подвигло их на эту работу?
Хотя, должен сказать, что впоследствие на пятом съезде кинематографистов интересную роль играл некто Гребнев... Читайте его мемуары!"
#
Надик
Отличный фильм. Актуальный и сегодня. Глебов пишет пьесу не историческую, а современную. Даже актеры, режиссер театра это поняли. Для чего, зачем? Ведь Андрей Глебов мог бы написать пьесу о флоте. Может быть пьесой-притчей можно быстрей достучаться до сердец людей? И если извержение вулкана предотвратить нельзя, то ядерную войну мы сможем недопустить?
Так почему же Андрею не уйти с флота ? Заняться творчеством? На этот вопрос актрисы Андрей отвечает - А кто же вас защищать будет? -А вы думаете, что это понадобится?
- Как знать. Пока что, к сожалению, ракетный крейсер звучит намного убедительнее, чем любая пьеса.
К сожалению, через 44 года после выхода фильма 'Визит вежливости', ракетный эсминец и военное вооружение звучит гораздо убедительнее, чем любые мирные предложения.