Сегодняшняя цель: не опоздать на самолёт, пройти через все стойки регистрации, границы и таможни, не потерять посадочный талон, паспорт, вовремя сесть на оба самолёта… И, главное, не потеряться самой: меня взяли работать!!!
Экипаж:
⦁ Вождь – наш режиссёр и генеральный директор. ⦁ Птица – сценарист, интервьюер. ⦁ Бабка – репортёр, переводчик и будущий писатель.
--- Время 03:29 – мы упихиваемся в такси. Я – под грудой чемоданов: как обычно что-то не рассчитали, а неприятности только у меня. В любой другой командировке я бы, конечно, возмутилась, но только не сегодня: ведь мы летим в Париж, а ради такого я готова хоть весь день сидеть под чемоданами.
Вождь и Птица здороваются с водителем, я – тоже. Мы очень вежливые люди. Птица и Вождь, поздоровавшись, сразу же утыкаются в экраны – я не осуждаю их, ведь в этих экранах так много всего важного и не понятного… Бабки тяжело сходятся с новейшими технологиями.
Тем не менее, некоторыми из них я всё же пользуюсь: например, я слушаю музыку в беспроводных наушниках, читаю электронную книгу и пишу книги на компьютере. Вот и сейчас я включаю собранный за несколько месяцев до этого столь долгожданного для меня дня плейлист под названием «Paris».
Вообще-то, эта поездка должна была выглядеть совсем иначе. Мои многоуважаемые коллеги Лось и Абизяна должны были лететь вместе с нами, а в аэропорт мы должны были мчаться на нашей быстрокрылой Ласточке. Но вот какая незадача: неделю назад из посольства Франции к нам в бюро прибежал курьер, которого мы ждали, кажется, целую вечность. Все уже было обрадовались, а Вождь уже сел выискивать авиабилеты, но в белом конверте были обнаружены паспорта с пустыми страницами и бумага с не терпящей возражений надписью: «Réfus de visa» - отказ… Видимо, французский консул посчитал, что рога, копыта и хвост не являются документами, удостоверяющими личность наших операторов. Правда, им было предложено полететь в багажном отделении, если их вес не превышает установленной авиакомпанией нормы, но наш Лось, к сожалению, никак не вписывался в эти самые нормы, а Абизяна сразу заявил, что на такое он не согласится ни за какие коврижки.
Вы спросите, что же стало с Белкой, нашим бессменным доныне репортёром? Тут всё гораздо проще: он застрял в дупле. Я, конечно, была очень удивлена, что такой маленький и шустрый зверь, как Белка, может застрять в дупле, подобно Винни-Пуху, но ничего предпринять я не могла. Так я стала репортёром.
В моём рюкзаке на этот раз ничего лишнего – только ноутбук, ридер, маленькая книжка Набокова, мой верный друг и товарищ – заяц по имени Санкт-Петербург, плюшевая мышь с лаконичным именем ЗТ и секретная тетрадь для записи наблюдений. Вождь выразил свои требования предельно ясно и чётко: никаких толстых книг, гор платьев и всего остального, без чего можно обойтись.
Такси подъезжает к зданию аэропорта, водитель помогает нам выгрузить багаж. С собой у нас два чемодана, по которым разложен реквизит: стойки и блины-платформы для музейных ограждений, бархатные канаты, две рамы для картин… Всё это издаёт характерное побрякивание. При входе нас ожидает досмотр: мы честно отправляем всю нашу поклажу на ленту рентгеновского аппарата. Девушка, просматривающая через экран компьютера содержимое чемоданов, рюкзаков и сумок, строго спрашивает Вождя:
- Мужчина, это ваша сумка?
Наверное, она имеет в виду наш чемодан – его многие принимают за сумку, потому что он не имеет характерной для большинства чемоданов прямоугольной формы. Вот она, жестокость нашего мира: если ты хоть чуть-чуть выделяешься на фоне общей массы, тебя сразу начинают подозревать в чём-то противозаконном.
- Да, это мой чемодан, - поправляет свирепую девушку Вождь.
- Что у вас там за палки? – с прежним напором спрашивает девушка.
- Стойки для музейных ограждений, - невозмутимо отвечает храбрый Вождь.
Переглянувшись со своим напарником, девушка всё-таки отпускает нас вместе с нашим подозрительным чемоданом, который похож на сумку.
Стойки для музейных ограждений и две картинные рамы – это наш реквизит. Почему-то считается, что делать документальное кино просто, но поверьте моему опыту: если ваш Вождь любит красоту, то налегке путешествовать не придётся.
Дальше – регистрация на рейс. Я гордо протягиваю ещё одной доблестной сотруднице аэропорта «Внуково» свой новенький заграничный паспорт с Шенгенской визой, то же самое делают и Вождь с Птицей. Спустя некоторое время наши чемоданы, получив свои собственные посадочные талоны в виде наклеек на бок, покидают нас. Нам вручают билеты на два самолёта – из Москвы в Тбилиси и из Тбилиси в Париж. У меня внутри всё сжимается: у меня в руках билет в мечту всей моей жизни… Но мне нужно сохранять серьёзность – я на работе, а порядочным бабкам при исполнении не пристало показывать свои истинные чувства.
Дальше – граница. Очень приятного вида женщина с чёлкой смотрит на меня добрыми глазами из своей стеклянной конуры. На стекле нарисованы отметки: 051, 061, 071, 081… и так до 012. Женщине из конуры, наверное, они видны правильно, а вот к нам повёрнуты не той стороной.
Женщина заглядывает в наши паспорта, на всякий случай переводит взгляд на наши лица, сверяя их с фотографиями, и стучит пальцами по клавишам компьютера.
- Это ваша бабка? – спрашивает она у Вождя и Птицы.
- Конечно наша – мы бы чужую бабку с таким характером красть не стали, - фыркает в ответ Вождь.
- Счастливого пути! – с улыбкой говорит женщина, отдавая мне мой билет в мечту.
- Спасибо! – говорим мы и отправляемся в зону досмотра.
Там ничего особенно интересного не происходит, и я опять мысленно уплываю далеко-далеко – туда, где мы, надеюсь, окажемся уже сегодня днём. Вождь призывает меня к благоразумию и напоминает, что я в командировке – мне приходится спуститься на землю, так как мой богатейший жизненный опыт подсказывает, что иногда стоит на время покинуть страну грёз и окунуться в бренность бытия, чтобы в конце концов вернуться туда надолго.
Около получаса мы ждём посадки на наш рейс. Пожилая грузинка, сидящая напротив, что-то спрашивает у Птицы на грузинском. У нашей Птицы очень много достоинств, и одно из них это, безусловно, открытость для общения, причём не важно, на каком языке.
- Я не говорю по-грузински! – весело отвечает Птица, как будто это повод для особенной радости. – Что вы говорите? Да-да, в Тбилиси! Вместе полетим!
Я, прячась за экраном ноутбука и поглаживая ЗТ по мягкой спине, улыбаюсь пожилой грузинке, и она улыбается мне в ответ: мы друг друга поняли… Всё же я предпочитаю общаться без слов.
- Как вы можете русский не знать? Вы же человек Советского Союза! – возмущается женщина по виду значительно моложе нашей новой грузинской подруги, и со скорбным видом добавляет:
- Вернее, бывшего Советского Союза.
Но её скорбь остаётся неразделённой, потому что грузинская бабушка не понимает ни слова из этой пламенной речи.
Наконец мы заходим в самолёт… Меня переполняет трепет, но я стараюсь держать лицо. Наверное, это очень непрофессионально, вот так вот прерывать повествование, когда оно достигло точки наивысшего психологического напряжения – кульминации, но я думаю, читатель простит меня: мне ещё нужно привыкнуть к репортёрскому ремеслу. Итак, до встречи в городе моей мечты – Париже!
Спустя девять часов
Самолёт Тбилиси-Париж, аплодируя сам себе клапанами крыльев, приземляется. В течение полёта нас почти не кормили: единственное, что нам удалось ухватить, это сэндвичи с сыром и ветчиной. Для меня это обстоятельство было особенно досадным, потому что я, как и большинство других бабок, весьма привередлива в еде, и хлеб с ветчиной и сыром мне противопоказаны. Тем не менее, в полёте я съела около шести ужасно калорийных пшеничных булок, пожертвовав сыр и ветчину Вождю с Птицей, потому что сейчас я не просто Бабка, а Бабка при исполнении: на работе воротить нос не престало, нужно есть, что дают – особенно если ты летишь в Париж.
Я зачарованно смотрю в иллюминатор: когда колёса коснулись посадочной полосы, я забыла и о голоде, и о смене часовых поясов, и о целом дне, проведённом в узком кресле самолёта компании «Georgian Airways». Вождь и Птица не так оптимистичны, как я, но и на их лицах тоже невольно появляется улыбка.
Мы выходим из самолёта – аэропорт Charles de Gaulle встречает нас плакатами с надписью «Paris vous aime!» - «Париж вас любит!». Я радостно тыкаю Птицу в бок, и она усмехается, указывая мне вперёд.
Впереди нас ждёт очередь, хвост которой змейкой вьётся вдоль лент-ограждений. Где-то слышен отчаянный детский плач, в очереди грузины – наши соседи по самолёту, американцы в ушках Микки-Мауса, британцы, китайцы, африканцы… Не каждой бабке посчастливится увидеть такое разнообразие, так что мне нравится даже эта толкотня в очереди. А вот Вождя с Птицей, кажется, таким уже не удивишь: они стоят хмурые и не выказывают никакого интереса. Что с них возьмёшь – молодёжь!
Спустя некоторое время мы приближаемся к стеклянным домикам доблестных французских пограничников. Monsieur интересуется у нас, говорим ли мы по-французски: мы с птицей гордо киваем, а наш Вождь сурово смотрит на него исподлобья.
После небольшой перепалки с девушкой-офицером пограничной службы, которая заподозрила, что мы хотим проникнуть в ее Францию, чтобы там нелегально остаться на совсем, к нам на помощь приходит шеф полиции – очень милая француженка со светлыми волосами и в бронежилете. Как мама-утка своих непутёвых утят, она ведёт нас прямо в секретную дверь с пин-кодом – бюро полиции. Я продолжаю восхищённо глазеть по сторонам, а наш раздражительный Вождь, судя по выражению его лица, не очень доволен происходящим.
Птица взяла на себя роль дипломата – впрочем, как всегда. За стеклянной перегородкой седой мужчина в круглой шапочке, по-восточному широко улыбаясь, пытается на языке жестов объясниться с парижским полицейским, а его скромная спутница сидит, вжавшись в угол дивана. Мы с Вождём садимся рядом. Вождь сразу утыкается в телефон, разруливая какие-то чрезвычайно важные дела, а я продолжаю наблюдать. Скоро нас вызывают в соседнюю комнату, где Птица уже радостно щебечет с шефом полиции. Шеф обращается к нам – разумеется, по-французски:
- Вы работаете?
Мы с Птицей сразу понимаем смысл вопроса, а вот Вождю приходится переводить. После небольшой, но очень напряжённой паузы мы все втроём отрицательно мотаем головами.
- То есть как, - удивляется шеф, - совсем нет работы?
Мы, облегчённо выдохнув, смеёмся, и Птица объясняет, что работа у нас, разумеется, есть, но в Москве. И это сущая правда: ведь на работу ради этой поездки устроили даже меня – а устроить на работу бабку в наше время очень непросто, особенно если до этого она нигде не числилась. Теперь я ношу почётное звание корреспондента и переводчика. Дальше Птица немного лукавит, сообщая шефу, что в Париже мы всего-навсего туристы, но шеф этого не замечает и, пожелав нам «bon voyage!», что значит «счастливого путешествия!», распахивает дверь прямо в холл парижского аэропорта Шарль де Голь. У Вождя наконец-то получается заказать такси, и мы, следуя указателям, сначала забираем наш багаж, который почему-то едет на ленте под вывеской «Хельсинки», а потом спускаемся на парковку.
Я немного рассеяна, но ничего не могу с собой поделать, потому что впервые за свою долгую жизнь моё ухо, вернее оба уха, слышат вокруг столько французской речи. Я улавливаю отрывки разговоров и рассматриваю мелькающие передо мной лица. Когда приезжает наше такси, мы здороваемся с водителем: я очень стараюсь, потому что это первый француз, с которым мне посчастливилось поговорить на территории Франции. Наш Вождь, везде сражающийся за свою независимость, хочет положить чемоданы в багажник – в этом мы с ним похожи. Водитель вежливо останавливает его и говорит, что справится сам. Я про себя восхищаюсь таким сервисом и сажусь в машину, а Вождь говорит Птице:
- Это он просто боится, что я поцарапаю ему бампер!
Птица, кажется, соглашается, а я в недоумении наблюдаю за тем, как водитель загромождает нашими чемоданами багажник и мысленно говорю Вождю и Птице, что нельзя так плохо думать о людях. Вообще-то, такое обычно говорят мне, но в Париже я почему-то сразу чувствую, что становлюсь другим человеком – не каждой бабке выпадает такое счастье!
Водитель занимает своё место, и мы отправляемся. Я набираюсь храбрости и спрашиваю, нет ли у него где-нибудь зарядки для телефона – кажется, ничего не перепутала, потому что водитель отвечает «Bien sûr!» и протягивает мне заветный чёрный проводок. Наша общительная Птица заводит разговор о погоде – я слушаю и впитываю каждое слово. Постепенно от погоды мы переходим к событиям общественной и культурной жизни: я говорю «мы», потому что мысленно тоже участвую в беседе.
За окном проносятся Пежо и Рено, разбавленные разными другими марками, как два стакана воды стаканом гречки. Шоссе ограждено бетонными стенами, изрисованными граффити, и я стараюсь прочитать каждое слово. Наверное, обыкновенные туристы, приезжая в Париж, разочаровываются, встретившись лицом к лицу с реальностью, но только не я – у меня нет совершенно никаких иллюзий, меня интересует всё.
Первый съёмочный день у нас назначен не в Париже, а в Лавале – городе в трёхстах километрах от него. Поэтому нам нужна машина.
Ответственный Вождь, конечно, уже всё продумал – сегодня вечером мы должны встретиться с нашей машиной рядом с Эйфелевой башней. Я в предвкушении следую хвостиком за Птицей и Вождём, восхищённо рассматривая всё вокруг – и даже голод уже почти не чувствуется. Говорят, что с возрастом бабки реже едят и меньше спят – может быть, именно это со мной и происходит?
Впрочем, желудки моих юных и неопытных спутников не столь выносливы, как мой, и поэтому по пути мы всё-таки обедаем самой традиционной французской едой – луковым супом и confit de canard – утиным конфи, и остаёмся весьма довольны, после чего, наконец, настаёт время отправляться на поиски машины.
Начинается дождь, и мы с Птицей достаём зонты. Она и Вождь с недовольными лицами прячутся под одним, а я – с совершенно счастливым – под другим: ведь уже через несколько минут я впервые в жизни, на старости лет, можно сказать, увижу Эйфелеву башню!
Вот она уже мерцает золотистыми огнями вдали, словно осыпанная новогодними блестящими конфетти. Я сразу же прошу сфотографировать меня, и Вождь с Птицей со вздохом берутся за фотоаппараты в своих телефонах.
Прямо перед нами, на перекрёстке, стоит очень странный монумент – сначала я подумала, что это Олимпийский огонь, установленный по случаю прошедшей недавно в Париже Олимпиады, но Птица объясняет мне, что это – точная копия пламени факела, который держит в своей мощной руке Статуя Свободы. По роковому стечению обстоятельств здесь, рядом с мостом Альма погибла в автокатастрофе принцесса Диана, и с тех пор этот памятник стали отождествлять именно с ней.
А вот, кажется, и наша машина – ждёт нас прямо перед памятником. Птица стучится в окошко, оно ползёт вниз, и из него выглядывает порядком измотанный молодой человек – наверное, у него был тяжёлый день. Птица дружелюбно начинает разговор, а я вслушиваюсь в каждое слово и, к своей превеликой радости, всё понимаю. Правда, когда Вождь предъявляет уставшему мёсьё свои права, поводов для радости становится гораздо меньше, потому что какая-то не очень умная телефонная программа говорит мёсьё, что права недействительны. В глубине души я чувствую гордость: так и знала, что ум человека никогда не заменить машиной, как её ни называй – хоть калькулятором, хоть искусственным интеллектом. Настоящий интеллект всегда будет востребован, потому что только он способен к самой высшей, на мой взгляд, деятельности – сотворению искусства из пустоты.
Но победе человеческого разума над искусственным интеллектом, кажется, искренне радуюсь только я – Птица и Вождь наверняка предпочли бы, чтобы в десятом часу вечера под дождём он поработал вместо их заполненных работой и житейскими неприятностями голов.
Наша Птица только на первый взгляд кажется такой милой и дружелюбной – на самом же деле её спокойствие вовсе не несокрушимо: когда разговор с мёсьё в десятый раз возвращается туда же, откуда начался, Птица требует, чтобы он звонил начальству. Кажется, мёсьё достаточно сообразителен, чтобы понят, что с рассерженной Птицей лучше не вступать в полемику, и поэтому поспешно набирает номер своего шефа. «Надо же, - думаю я, - уже во второй раз нас будут обслуживать не простые сотрудники, а начальники – в некоторой степени высокопоставленные лица!»
Но даже разговор с начальником не приносит никакого облегчения: права, выданные в России, которые все эти годы считались вполне международными и годными для аренды авто в Европе, система упорно отказывается валидировать. Мёсьё, кажется, заметил, что с неба накрапывает, и поэтому любезно приглашает нас в машину. У нашей Птицы, как и у большинства других птиц, имеются весьма обширные связи по всему земному шару – и сейчас нам это очень кстати. Птица принимается обзванивать всех своих парижских знакомых, у которых свободной машины подходящего нам размера не оказывается, но которые, в свою очередь, дают ей номер парижского армянина, у которого, быть может, машина найдется. Когда Птица уже занесла свои коготки над клавиатурой телефона, чтобы писать совершенно незнакомому нам парижскому армянину, говорящему по-русски, у Вождя заканчивается терпение: как видите, наш Вождь немного терпеливее Птицы, но самая терпеливая из нас всех, конечно же, я, потому что у любой бабки терпения так много, что хватило бы на десятерых. Но я отвлеклась. Итак, Вождь в отчаянии закричал:
- Звони Варану!
Вот теперь, кажется, пришло время поведать о том, кто такой Варан. Это французский оператор, старый друг и коллега Птицы, с которой они сняли ни один фильм. Именно Варану выпала участь работать с нами вместо Лося и Абизяны.
Варан отвечает Птице удивительно быстро для представителя рода рептилий: кажется, это совершенно уникальный Варан. Птица вкратце рассказывает ему о наших злоключениях, а Вождь на всякий случай звонит в офис компании, в которой арендовал машину. Находится этот офис не где-нибудь, а в самой Америке, так что Вождю приходится напрячь последние силы и переключиться на английский.
Спасение приходит неожиданно: через каких-то десять минут Варан перезванивает и сообщает, что забронировал машину в сервисе со смешным названием «Авис». Мы спасены! Вождь поспешно телефонирует в Америку и сообщает, что всё утряслось – уж не знаю, как ему удалось выразить это по-английски, а Птица смотрит на всех, не исключая бедного мёсьё, так гордо, как будто это она нашла нам новую машину. Мы садимся в метро, и я снова читаю названия станций, написанные над дверью, улыбаясь на знакомых и стараясь запомнить те, которые вижу впервые, но многочасовой полёт и джетлаг, кажется, всё-таки дают о себе знать, и я засыпаю, прислонившись головой к грохочущей стене вагона.
Выстрела
Запись №15. Бортовой журнал Б̶е̶л̶к̶и̶ Бабки
Сегодняшняя цель: не опоздать на самолёт, пройти через все стойки регистрации, границы и таможни, не потерять посадочный талон, паспорт, вовремя сесть на оба самолёта… И, главное, не потеряться самой: меня взяли работать!!!Экипаж:
⦁ Вождь – наш режиссёр и генеральный директор.
⦁ Птица – сценарист, интервьюер.
⦁ Бабка – репортёр, переводчик и будущий писатель.
---
Время 03:29 – мы упихиваемся в такси. Я – под грудой чемоданов: как обычно что-то не рассчитали, а неприятности только у меня. В любой другой командировке я бы, конечно, возмутилась, но только не сегодня: ведь мы летим в Париж, а ради такого я готова хоть весь день сидеть под чемоданами.
Тем не менее, некоторыми из них я всё же пользуюсь: например, я слушаю музыку в беспроводных наушниках, читаю электронную книгу и пишу книги на компьютере. Вот и сейчас я включаю собранный за несколько месяцев до этого столь долгожданного для меня дня плейлист под названием «Paris».
Вообще-то, эта поездка должна была выглядеть совсем иначе. Мои многоуважаемые коллеги Лось и Абизяна должны были лететь вместе с нами, а в аэропорт мы должны были мчаться на нашей быстрокрылой Ласточке. Но вот какая незадача: неделю назад из посольства Франции к нам в бюро прибежал курьер, которого мы ждали, кажется, целую вечность. Все уже было обрадовались, а Вождь уже сел выискивать авиабилеты, но в белом конверте были обнаружены паспорта с пустыми страницами и бумага с не терпящей возражений надписью: «Réfus de visa» - отказ… Видимо, французский консул посчитал, что рога, копыта и хвост не являются документами, удостоверяющими личность наших операторов. Правда, им было предложено полететь в багажном отделении, если их вес не превышает установленной авиакомпанией нормы, но наш Лось, к сожалению, никак не вписывался в эти самые нормы, а Абизяна сразу заявил, что на такое он не согласится ни за какие коврижки.
Вы спросите, что же стало с Белкой, нашим бессменным доныне репортёром? Тут всё гораздо проще: он застрял в дупле. Я, конечно, была очень удивлена, что такой маленький и шустрый зверь, как Белка, может застрять в дупле, подобно Винни-Пуху, но ничего предпринять я не могла. Так я стала репортёром.
В моём рюкзаке на этот раз ничего лишнего – только ноутбук, ридер, маленькая книжка Набокова, мой верный друг и товарищ – заяц по имени Санкт-Петербург, плюшевая мышь с лаконичным именем ЗТ и секретная тетрадь для записи наблюдений. Вождь выразил свои требования предельно ясно и чётко: никаких толстых книг, гор платьев и всего остального, без чего можно обойтись.
Такси подъезжает к зданию аэропорта, водитель помогает нам выгрузить багаж. С собой у нас два чемодана, по которым разложен реквизит: стойки и блины-платформы для музейных ограждений, бархатные канаты, две рамы для картин… Всё это издаёт характерное побрякивание. При входе нас ожидает досмотр: мы честно отправляем всю нашу поклажу на ленту рентгеновского аппарата. Девушка, просматривающая через экран компьютера содержимое чемоданов, рюкзаков и сумок, строго спрашивает Вождя:
- Мужчина, это ваша сумка?
Наверное, она имеет в виду наш чемодан – его многие принимают за сумку, потому что он не имеет характерной для большинства чемоданов прямоугольной формы. Вот она, жестокость нашего мира: если ты хоть чуть-чуть выделяешься на фоне общей массы, тебя сразу начинают подозревать в чём-то противозаконном.
- Да, это мой чемодан, - поправляет свирепую девушку Вождь.
- Что у вас там за палки? – с прежним напором спрашивает девушка.
- Стойки для музейных ограждений, - невозмутимо отвечает храбрый Вождь.
Переглянувшись со своим напарником, девушка всё-таки отпускает нас вместе с нашим подозрительным чемоданом, который похож на сумку.
Стойки для музейных ограждений и две картинные рамы – это наш реквизит. Почему-то считается, что делать документальное кино просто, но поверьте моему опыту: если ваш Вождь любит красоту, то налегке путешествовать не придётся.
Дальше – регистрация на рейс. Я гордо протягиваю ещё одной доблестной сотруднице аэропорта «Внуково» свой новенький заграничный паспорт с Шенгенской визой, то же самое делают и Вождь с Птицей. Спустя некоторое время наши чемоданы, получив свои собственные посадочные талоны в виде наклеек на бок, покидают нас. Нам вручают билеты на два самолёта – из Москвы в Тбилиси и из Тбилиси в Париж. У меня внутри всё сжимается: у меня в руках билет в мечту всей моей жизни… Но мне нужно сохранять серьёзность – я на работе, а порядочным бабкам при исполнении не пристало показывать свои истинные чувства.
Дальше – граница. Очень приятного вида женщина с чёлкой смотрит на меня добрыми глазами из своей стеклянной конуры. На стекле нарисованы отметки: 051, 061, 071, 081… и так до 012. Женщине из конуры, наверное, они видны правильно, а вот к нам повёрнуты не той стороной.
Женщина заглядывает в наши паспорта, на всякий случай переводит взгляд на наши лица, сверяя их с фотографиями, и стучит пальцами по клавишам компьютера.
- Это ваша бабка? – спрашивает она у Вождя и Птицы.
- Конечно наша – мы бы чужую бабку с таким характером красть не стали, - фыркает в ответ Вождь.
- Счастливого пути! – с улыбкой говорит женщина, отдавая мне мой билет в мечту.
- Спасибо! – говорим мы и отправляемся в зону досмотра.
Там ничего особенно интересного не происходит, и я опять мысленно уплываю далеко-далеко – туда, где мы, надеюсь, окажемся уже сегодня днём. Вождь призывает меня к благоразумию и напоминает, что я в командировке – мне приходится спуститься на землю, так как мой богатейший жизненный опыт подсказывает, что иногда стоит на время покинуть страну грёз и окунуться в бренность бытия, чтобы в конце концов вернуться туда надолго.
Около получаса мы ждём посадки на наш рейс. Пожилая грузинка, сидящая напротив, что-то спрашивает у Птицы на грузинском. У нашей Птицы очень много достоинств, и одно из них это, безусловно, открытость для общения, причём не важно, на каком языке.
- Я не говорю по-грузински! – весело отвечает Птица, как будто это повод для особенной радости. – Что вы говорите? Да-да, в Тбилиси! Вместе полетим!
Я, прячась за экраном ноутбука и поглаживая ЗТ по мягкой спине, улыбаюсь пожилой грузинке, и она улыбается мне в ответ: мы друг друга поняли… Всё же я предпочитаю общаться без слов.
- Как вы можете русский не знать? Вы же человек Советского Союза! – возмущается женщина по виду значительно моложе нашей новой грузинской подруги, и со скорбным видом добавляет:
- Вернее, бывшего Советского Союза.
Но её скорбь остаётся неразделённой, потому что грузинская бабушка не понимает ни слова из этой пламенной речи.
Наконец мы заходим в самолёт… Меня переполняет трепет, но я стараюсь держать лицо. Наверное, это очень непрофессионально, вот так вот прерывать повествование, когда оно достигло точки наивысшего психологического напряжения – кульминации, но я думаю, читатель простит меня: мне ещё нужно привыкнуть к репортёрскому ремеслу. Итак, до встречи в городе моей мечты – Париже!
Спустя девять часов
Самолёт Тбилиси-Париж, аплодируя сам себе клапанами крыльев, приземляется. В течение полёта нас почти не кормили: единственное, что нам удалось ухватить, это сэндвичи с сыром и ветчиной. Для меня это обстоятельство было особенно досадным, потому что я, как и большинство других бабок, весьма привередлива в еде, и хлеб с ветчиной и сыром мне противопоказаны. Тем не менее, в полёте я съела около шести ужасно калорийных пшеничных булок, пожертвовав сыр и ветчину Вождю с Птицей, потому что сейчас я не просто Бабка, а Бабка при исполнении: на работе воротить нос не престало, нужно есть, что дают – особенно если ты летишь в Париж.
Я зачарованно смотрю в иллюминатор: когда колёса коснулись посадочной полосы, я забыла и о голоде, и о смене часовых поясов, и о целом дне, проведённом в узком кресле самолёта компании «Georgian Airways». Вождь и Птица не так оптимистичны, как я, но и на их лицах тоже невольно появляется улыбка.
Впереди нас ждёт очередь, хвост которой змейкой вьётся вдоль лент-ограждений. Где-то слышен отчаянный детский плач, в очереди грузины – наши соседи по самолёту, американцы в ушках Микки-Мауса, британцы, китайцы, африканцы… Не каждой бабке посчастливится увидеть такое разнообразие, так что мне нравится даже эта толкотня в очереди. А вот Вождя с Птицей, кажется, таким уже не удивишь: они стоят хмурые и не выказывают никакого интереса. Что с них возьмёшь – молодёжь!
Спустя некоторое время мы приближаемся к стеклянным домикам доблестных французских пограничников. Monsieur интересуется у нас, говорим ли мы по-французски: мы с птицей гордо киваем, а наш Вождь сурово смотрит на него исподлобья.
После небольшой перепалки с девушкой-офицером пограничной службы, которая заподозрила, что мы хотим проникнуть в ее Францию, чтобы там нелегально остаться на совсем, к нам на помощь приходит шеф полиции – очень милая француженка со светлыми волосами и в бронежилете. Как мама-утка своих непутёвых утят, она ведёт нас прямо в секретную дверь с пин-кодом – бюро полиции. Я продолжаю восхищённо глазеть по сторонам, а наш раздражительный Вождь, судя по выражению его лица, не очень доволен происходящим.
- Вы работаете?
Мы с Птицей сразу понимаем смысл вопроса, а вот Вождю приходится переводить. После небольшой, но очень напряжённой паузы мы все втроём отрицательно мотаем головами.
- То есть как, - удивляется шеф, - совсем нет работы?
Мы, облегчённо выдохнув, смеёмся, и Птица объясняет, что работа у нас, разумеется, есть, но в Москве. И это сущая правда: ведь на работу ради этой поездки устроили даже меня – а устроить на работу бабку в наше время очень непросто, особенно если до этого она нигде не числилась. Теперь я ношу почётное звание корреспондента и переводчика. Дальше Птица немного лукавит, сообщая шефу, что в Париже мы всего-навсего туристы, но шеф этого не замечает и, пожелав нам «bon voyage!», что значит «счастливого путешествия!», распахивает дверь прямо в холл парижского аэропорта Шарль де Голь. У Вождя наконец-то получается заказать такси, и мы, следуя указателям, сначала забираем наш багаж, который почему-то едет на ленте под вывеской «Хельсинки», а потом спускаемся на парковку.
Я немного рассеяна, но ничего не могу с собой поделать, потому что впервые за свою долгую жизнь моё ухо, вернее оба уха, слышат вокруг столько французской речи. Я улавливаю отрывки разговоров и рассматриваю мелькающие передо мной лица. Когда приезжает наше такси, мы здороваемся с водителем: я очень стараюсь, потому что это первый француз, с которым мне посчастливилось поговорить на территории Франции. Наш Вождь, везде сражающийся за свою независимость, хочет положить чемоданы в багажник – в этом мы с ним похожи. Водитель вежливо останавливает его и говорит, что справится сам. Я про себя восхищаюсь таким сервисом и сажусь в машину, а Вождь говорит Птице:
- Это он просто боится, что я поцарапаю ему бампер!
Птица, кажется, соглашается, а я в недоумении наблюдаю за тем, как водитель загромождает нашими чемоданами багажник и мысленно говорю Вождю и Птице, что нельзя так плохо думать о людях. Вообще-то, такое обычно говорят мне, но в Париже я почему-то сразу чувствую, что становлюсь другим человеком – не каждой бабке выпадает такое счастье!
Водитель занимает своё место, и мы отправляемся. Я набираюсь храбрости и спрашиваю, нет ли у него где-нибудь зарядки для телефона – кажется, ничего не перепутала, потому что водитель отвечает «Bien sûr!» и протягивает мне заветный чёрный проводок. Наша общительная Птица заводит разговор о погоде – я слушаю и впитываю каждое слово. Постепенно от погоды мы переходим к событиям общественной и культурной жизни: я говорю «мы», потому что мысленно тоже участвую в беседе.
За окном проносятся Пежо и Рено, разбавленные разными другими марками, как два стакана воды стаканом гречки. Шоссе ограждено бетонными стенами, изрисованными граффити, и я стараюсь прочитать каждое слово. Наверное, обыкновенные туристы, приезжая в Париж, разочаровываются, встретившись лицом к лицу с реальностью, но только не я – у меня нет совершенно никаких иллюзий, меня интересует всё.
Первый съёмочный день у нас назначен не в Париже, а в Лавале – городе в трёхстах километрах от него. Поэтому нам нужна машина.
Ответственный Вождь, конечно, уже всё продумал – сегодня вечером мы должны встретиться с нашей машиной рядом с Эйфелевой башней. Я в предвкушении следую хвостиком за Птицей и Вождём, восхищённо рассматривая всё вокруг – и даже голод уже почти не чувствуется. Говорят, что с возрастом бабки реже едят и меньше спят – может быть, именно это со мной и происходит?
Впрочем, желудки моих юных и неопытных спутников не столь выносливы, как мой, и поэтому по пути мы всё-таки обедаем самой традиционной французской едой – луковым супом и confit de canard – утиным конфи, и остаёмся весьма довольны, после чего, наконец, настаёт время отправляться на поиски машины.
Начинается дождь, и мы с Птицей достаём зонты. Она и Вождь с недовольными лицами прячутся под одним, а я – с совершенно счастливым – под другим: ведь уже через несколько минут я впервые в жизни, на старости лет, можно сказать, увижу Эйфелеву башню!
Вот она уже мерцает золотистыми огнями вдали, словно осыпанная новогодними блестящими конфетти. Я сразу же прошу сфотографировать меня, и Вождь с Птицей со вздохом берутся за фотоаппараты в своих телефонах.
Прямо перед нами, на перекрёстке, стоит очень странный монумент – сначала я подумала, что это Олимпийский огонь, установленный по случаю прошедшей недавно в Париже Олимпиады, но Птица объясняет мне, что это – точная копия пламени факела, который держит в своей мощной руке Статуя Свободы. По роковому стечению обстоятельств здесь, рядом с мостом Альма погибла в автокатастрофе принцесса Диана, и с тех пор этот памятник стали отождествлять именно с ней.
А вот, кажется, и наша машина – ждёт нас прямо перед памятником. Птица стучится в окошко, оно ползёт вниз, и из него выглядывает порядком измотанный молодой человек – наверное, у него был тяжёлый день. Птица дружелюбно начинает разговор, а я вслушиваюсь в каждое слово и, к своей превеликой радости, всё понимаю. Правда, когда Вождь предъявляет уставшему мёсьё свои права, поводов для радости становится гораздо меньше, потому что какая-то не очень умная телефонная программа говорит мёсьё, что права недействительны. В глубине души я чувствую гордость: так и знала, что ум человека никогда не заменить машиной, как её ни называй – хоть калькулятором, хоть искусственным интеллектом. Настоящий интеллект всегда будет востребован, потому что только он способен к самой высшей, на мой взгляд, деятельности – сотворению искусства из пустоты.
Но победе человеческого разума над искусственным интеллектом, кажется, искренне радуюсь только я – Птица и Вождь наверняка предпочли бы, чтобы в десятом часу вечера под дождём он поработал вместо их заполненных работой и житейскими неприятностями голов.
Наша Птица только на первый взгляд кажется такой милой и дружелюбной – на самом же деле её спокойствие вовсе не несокрушимо: когда разговор с мёсьё в десятый раз возвращается туда же, откуда начался, Птица требует, чтобы он звонил начальству. Кажется, мёсьё достаточно сообразителен, чтобы понят, что с рассерженной Птицей лучше не вступать в полемику, и поэтому поспешно набирает номер своего шефа. «Надо же, - думаю я, - уже во второй раз нас будут обслуживать не простые сотрудники, а начальники – в некоторой степени высокопоставленные лица!»
Но даже разговор с начальником не приносит никакого облегчения: права, выданные в России, которые все эти годы считались вполне международными и годными для аренды авто в Европе, система упорно отказывается валидировать. Мёсьё, кажется, заметил, что с неба накрапывает, и поэтому любезно приглашает нас в машину. У нашей Птицы, как и у большинства других птиц, имеются весьма обширные связи по всему земному шару – и сейчас нам это очень кстати. Птица принимается обзванивать всех своих парижских знакомых, у которых свободной машины подходящего нам размера не оказывается, но которые, в свою очередь, дают ей номер парижского армянина, у которого, быть может, машина найдется. Когда Птица уже занесла свои коготки над клавиатурой телефона, чтобы писать совершенно незнакомому нам парижскому армянину, говорящему по-русски, у Вождя заканчивается терпение: как видите, наш Вождь немного терпеливее Птицы, но самая терпеливая из нас всех, конечно же, я, потому что у любой бабки терпения так много, что хватило бы на десятерых. Но я отвлеклась. Итак, Вождь в отчаянии закричал:
- Звони Варану!
Вот теперь, кажется, пришло время поведать о том, кто такой Варан. Это французский оператор, старый друг и коллега Птицы, с которой они сняли ни один фильм. Именно Варану выпала участь работать с нами вместо Лося и Абизяны.
Варан отвечает Птице удивительно быстро для представителя рода рептилий: кажется, это совершенно уникальный Варан. Птица вкратце рассказывает ему о наших злоключениях, а Вождь на всякий случай звонит в офис компании, в которой арендовал машину. Находится этот офис не где-нибудь, а в самой Америке, так что Вождю приходится напрячь последние силы и переключиться на английский.
Спасение приходит неожиданно: через каких-то десять минут Варан перезванивает и сообщает, что забронировал машину в сервисе со смешным названием «Авис». Мы спасены! Вождь поспешно телефонирует в Америку и сообщает, что всё утряслось – уж не знаю, как ему удалось выразить это по-английски, а Птица смотрит на всех, не исключая бедного мёсьё, так гордо, как будто это она нашла нам новую машину.
Мы садимся в метро, и я снова читаю названия станций, написанные над дверью, улыбаясь на знакомых и стараясь запомнить те, которые вижу впервые, но многочасовой полёт и джетлаг, кажется, всё-таки дают о себе знать, и я засыпаю, прислонившись головой к грохочущей стене вагона.