Сегодняшняя цель: снять Париж, один из красивейших городов земли.
Экипаж: ⦁ Вождь – режиссёр и предводитель. ⦁ Птица – самый организованный и незаменимый член команды, переводчик. ⦁ Бабка – я. Всё ещё репортёр и всё ещё будущий писатель. ⦁ Варан – оператор и знаток тайных закоулков Парижа
--- Вот и наступил мой второй день в Париже – но прохлаждаться никому не дозволяется. Поэтому сразу после уже ставших традицией утренних круассанов и других вкусных сдобных вещей, которые я с гордостью самолично купила в Patisserie, мы отправляемся к Варану.
Из кармана моего пальто заинтересованно выглядывает остренький нос мышки ЗТ, а у меня в рюкзаке спрятался, как в шляпе фокусника, заяц Санкт-Петербург. Прибыл он ко мне, как не сложно догадаться, из Санкт-Петербурга, а точнее – из Академии художеств. Зная, как сильна моя любовь к этому городу, мне его привезли в подарок Вождь и Птица, которые снимали там фильм «Академия больших историй» - очень уж этот заяц напомнил им меня, Бабку. Вообще-то, это заяц женского пола в платье и вязаном берете, но имя я ей дала величественное, звучное и, наверное, не самое популярное среди зайцев женского пола.
По дороге Вождь излагает нам план съёмок на сегодня. План, как всегда, внушительный: в первой половине дня мы должны успеть снять Лувр и Сену с pont Neuf, по-русски – Новый мост, а потом сесть в машину, предварительно установив в ней нашу знаменитую музейную стойку с алым бархатным канатом (по правде сказать, я так и не поняла, каким образом Вождь собирается это сделать), потом высадиться в каком-нибудь не самом туристическом районе и поснимать настоящие улицы Парижа, чтобы наш зритель увидел не красивую открытку, а реальную жизнь – и тогда, кто знает, может быть, он полюбит этот город так же, как я, а может быть, наоборот, будет плеваться, как Вождь: это уже нас не касается, наше дело – показать. Потом мы отправимся к Нотр-Даму – собору Парижской Богоматери, – и к Эйфелевой башне, чтобы всё-таки немного разбавить суровую реальность архитектурными красотами.
И тут мы сталкиваемся с очередной неприятностью: оказывается, сам президент Франции, Эммануэль Макрон, в этот день решил осчастливить официальным визитом один из главных музеев мира – Лувр, который мы, в свою очередь, намереваемся запечатлеть в позолоченном окошке нашей рамы. И вот, выехав на набережную Сены, мы встали в чудовищную пробку – и всё бы ничего, вот только время нам ужасно дорого: если верить прогнозу погоды (а у нас нет оснований ему не верить), с минуты на минуту должен начаться дождь. Машину нам оставить негде, так как большая часть парковок ликвидирована в пользу велосипедистов – таким образом парижское правительство надеется оздоровить своих граждан. И если меня эта идея приятно изумляет и даже вдохновляет, то Вождь явно больше озабочен своими личными съёмочными планами, нежели спасением планеты от загрязнения выхлопными газами.
Варан, кажется, не очень хорошо выспался, потому что его спокойные, как у всех рептилий, глаза моргают так медленно, что кажется, будто он вот-вот уснёт. Но допустить этого никак нельзя – ведь Варан за рулём… Вот она, разница менталитетов: вчера, когда мы возвращались из Лаваля, я сквозь сон услышала, как Варан осторожно просит Вождя не вести машину «как русский» - ведь во Франции очень жёсткие ограничения по скорости даже на больших шоссе. Вождь вчера вечером отшутился: «Русские так не водят, просто в незнакомой местности я езжу как дагестанец!».
Теперь же от весёлости и резвости Вождя не осталось и следа: он уныло наблюдает в окно машины за тем, как свет с каждой минутой становится всё хуже и хуже, поглощаемый серыми тучами, а ведь свет – самая важная вещь в искусстве кинематографии… Чего стоит один только вчерашний «Рембрандтовский свет»!
Птица, почуяв всеобщее уныние, кажется, решила немедленно нас всех развеселить рассказом о том, как они с Вождём узнали о существовании нашей вчерашней героини, Анн. И всё бы ничего, только вот делать ей это приходится на двух языках – а шутка, рассказанная дважды, как известно, уже не шутка. Чтобы хоть как-то помочь ей, я беру на себя обязанности синхронного переводчика с французского на русский, чтобы Вождь имел счастье в который раз послушать историю, участником которой был сам – Птица считает, что это ему ужасно нравится, а я – всего лишь скромная пенсионерка на птичьих, так сказать, правах, если вы позволите мне этот каламбур.
- Полгода назад мы были… Ты даже не можешь представить себе, где! – попыталась заинтриговать Варана Птица. Варан, медленно разлепив глаза, честно попытался изобразить если не заинтересованность, то хотя бы удивление.
- Мы были в Бенине! – торжественно воскликнула Птица. – Снимали фильм про реституцию объектов искусства. И там, как ты понимаешь, все говорят на французском, в единственном супермаркете французские продукты, а в отеле за завтраком крутят французское телевидение. Вот там-то мы и увидели Анн Берне! Представляешь, сидя в Бенине, мы наткнулись на какую-то католическую передачу, где она рассуждала о Боге и Дьяволе в современном мире.
Впрочем, рассказ Птицы неожиданно производит положительный эффект на Вождя: он встрепенулся, перестал понуро созерцать пробку и тучи за окном и включился в разговор, требуя, чтобы мы с Птицей переводили: он рассказывал о жизни в Бенине. Тут пробка каким-то волшебным образом стала рассасываться, а тучи на небе потихоньку расползаться.
Взбодрённые беседой о благосостоянии Бенина, навьюченные камерами, штативами и, в довершение всего, рамой, которой не нашлось лучшего места, чем на моей шее, мы отправляемся на pont Neuf. Как вы можете догадаться, люди поглядывают на нас опасливо – в особенности на меня, потому что я со своей рамой напоминаю одновременно «живую» статую, которых особенно много в прекрасном городе Вене, и средневекового преступника, заключённого в деревянные кандалы и посаженного в назидание окружающим посреди площади. При любых других обстоятельствах я, Бабка характера весьма скверного, непременно бы возмутилась и ни за что не стала бы расхаживать по городу в подобном виде, но, дорогие читатели, вы должны понять меня… Париж – город, в котором я мечтала побывать всю свою долгую жизнь, а когда судьба награждает тебя исполнением заветной мечты, не стоит роптать на мелкие неудобства – уж поверьте моему богатейшему опыту. Так что вместо возмущения я искромётно шучу:
- Ещё немного, и мне станут давать деньги.
Моя шутка оказывается весьма успешной: Птица и Вождь, настроение у которых значительно улучшилось, весело смеются.
А вот, кажется, и pont Neuf. Прямо под нами – дворец Правосудия, возле которого почему-то толпами проносятся лёгким бегом люди атлетического телосложения в спортивном снаряжении по последнему писку моды. Птица с ноткой восхищения и – совсем немного – зависти говорит:
- Интересно, куда они все бегут посреди рабочего дня – им что, совсем заняться нечем?
«Вот оно, советское воспитание – не терпит тунеядства», - думаю я. Варан и Вождь тем временем устанавливают камеру и раму на штативы. Вождь выучил множество французских слов, и теперь то и дело вставляет их в свою речь, чем вызывает умиление со стороны Варана. Вот и сейчас, когда Варан попросил его утвердить выстроенный им кадр, Вождь радостно воскликнул:
- Parfait!
Итак, съёмка начинается: сквозь раму мы снимаем Сену, воды которой, мягко говоря, не отличаются кристальной чистотой и прозрачностью. Вождь не может сдержать злорадства и объясняет мне:
- А это, Бабка, река Сена, после заплыва в которой во время Олимпиады всех спортсменов вывернуло наизнанку!
Но даже такие подробности не могут испортить мне впечатление от города мечты: Сена мне очень нравится, а плавать лично я не очень-то люблю и на реки предпочитаю смотреть с берега.
Cамое интересное – Лувр – возвышается за нашими спинами, а вдалеке, если присмотреться, можно различить ажурное окно Нотр-Дама и две тоненькие башни, как рога. Рога, кажется, ещё не до конца отреставрированы: над ними заботливо навис подъёмный кран, и кое-где ещё не убраны строительные леса. Не в силах сражаться с «синдромом туриста» я фотографирую всё вокруг, а потом, когда Вождь отвлекается от камеры, прошу его запечатлеть меня на фоне Лувра и грязной, но от этого не менее величественной Сены.
Варан, на минуту оторвавшись от камеры, указывает на Птицу и говорит:
- Ты в этом платке как настоящая baboushka russe!
Птица смеётся, а Вождь возражает и кивает в мою сторону:
- Нет, Бабка у нас вот!
У прохожих мы вызываем неподдельный интерес: каждый второй подходит к камере поближе и заглядывает через плечо Варана в окошко рамы. Птица шепчет мне на ухо:
- Чего ты стоишь? Делай фотографии для БЖБ!
- Людей? Но это же неприлично, - изумляюсь я.
- Но какой кадр! Где ты ещё увидишь китайца, раскорячившегося посреди улицы и заглядывающего в камеру?
Ох уж эти журналисты – ни малейшего понятия о такте и личных границах! Но под давлением Птицы мало кому удаётся выстоять, так что, дорогие читатели, мне всё же пришлось запечатлеть несчастного китайца – надеюсь, он на меня не в обиде.
Мы вызываем интерес не только у туристов, но и у коренных парижан: вот, например, проезжающий мимо нас велосипедист в шлеме и наколенниках тоже остановился и заглянул в камеру. Вдоволь насмотревшись, он подходит к нам с Птицей и спрашивает, говорим ли мы по-французски – я, опережая её, первая с гордостью даю ему положительный ответ. С приятным удивлением отметив, насколько хорош мой французский, он спрашивает, что мы снимаем – Птица, видимо, решила дать мне насладиться этим звёздным часом, так что я уже хочу начать подробный рассказ о реституции объектов Бенинского искусства, но тут Вождь, непонятно каким образом научившийся распознавать и понимать французскую речь, заслоняет меня собой и радостно говорит на своём превосходном английском, что мы делаем кино о французской культуре. Явно удивлённый такой реакцией велосипедист спрашивает, откуда мы, и тут вступает самый смелый член нашей команды – Птица. Она как ни в чём не бывало сообщает, что мы из России – тогда растерянный велосипедист, почему-то перейдя на английский, говорит, что «Russia – it is very nice» и спешит откланяться.
- Вот видишь, - с укором говорю я Вождю, - а ты всё ворчал, что во Франции не любят русских!
Я уверена, что, если бы Вождь не вмешался со своей французской культурой и дал мне рассказать про Бенин, велосипедист не покинул бы нас так внезапно.
Но вот Варан сообщает, что Лувр, Сена, набережная и бегуны сняты – можно отправляться дальше. Мы решаем больше не рисковать и оставляем машину на парковке, а на следующую точку отправляемся своим ходом. Следующая точка – Нотр-Дам.
По пути мы то и дело останавливаемся, чтобы снять парижскую жизнь. Вообще-то, Вождь, конечно, хотел снять её где-нибудь подальше от Нотр-Дама и Лувра, но жизнь – она такая, вечно диктует свои правила. Варан снимает на камеру, а Вождь, воровато оглядываясь, направляет на заинтересовавшие его объекты малыша Осмо. Варан краем глаза следит за ним и, когда он простодушно и совершенно не таясь снимает французский флаг, развевающийся на каком-то красивом и величественном здании, просит меня передать ему, что это – отдел полиции, и что если Вождь продолжит его снимать, то вон те люди в форме с большой вероятностью проявят к нам интерес. Я, в тайне радуясь, что мне выпала честь передать, можно сказать, жизненно важную для нас информацию, спешу сообщить всё это Вождю.
- Смотри, какая очередь, - говорит мне тем временем Птица.
Я смотрю туда, куда она указывает, и действительно вижу толпу людей, начало которой скрывается где-то за стеклянными дверями отделения полиции.
- Наверное, это МФЦ, - шучу я, вспоминая свои приключения в этом чудесном во всех отношениях месте: у каждой уважающей себя бабки, скажу я вам по секрету, должно быть своё отделение МФЦ, так же, как и у каждой женщины – маленькое чёрное платье.
Но моя шутка оказывается истинной правдой – когда мы спрашиваем у Варана, куда так стремятся все эти люди, он подтверждает наши догадки.
Наконец мы приближаемся к Нотр-Даму – я уже издалека вижу его острые шпили и разноцветные витражи. По пути Вождь видит идеальную картину реальной парижской жизни: человек с табличкой «Je cherche le travail» - «Я ищу работу» на фоне витрины какого-то брендового магазина – практически христоматийная сцена «Же не манж па сис жур» из советской комедии. И пока Варан снимает шпиль Нотр Дама в перспективе, Вождь, вооружившись Осмо, сообщает Птице, что хочет снять человека с табличкой.
- Только, пожалуйста, сделай это незаметно. Хочешь, мы тебя прикроем? – с сомнением говорит она.
Но наш самоуверенный Вождь решительно отказывается и говорит, что справится сам. Пока он снимает что-нибудь на Осмо, наша главная задача – не смотреть на него, чтобы не привлекать внимание прохожих – так объяснила мне Птица. Конечно, я изо всех сил стараюсь не смотреть в сторону Вождя, но получается у меня, мягко говоря, не всегда хорошо – ведь бабки ужасно любопытны.
А дальше, как в замедленной съёмке, мы с Птицей наблюдаем картину, которая, будь она эпизодом комедии, непременно была бы смешной – но режиссёру, к сожалению, никогда не попасть в собственный фильм. Вождь идёт прямо на человека с табличкой, в прямом смысле этого слова, целясь в него объективом малыша Осмо. Человек, явно этим возмущённый, вскакивает, отбрасывая свою табличку в сторону, и бросается вслед за убегающим Вождём, выкрикивая французские gros mots, перевод которых мне, к сожалению, - а может быть, и к счастью, - ещё не известен.
Когда Вождю всё же удаётся оторваться от человека, в пылу погони лишившегося своей таблички, мы с Птицей облегчённо выдыхаем. Вождь, очень довольный тем, как подробно ему удалось снять настоящую парижскую жизнь, радостно объявляет нам:
- Он за мной погнался!
Вскоре Варан с камерой в руке догоняет нас, и все вместе мы наконец-то достигаем конечной точки нашего маршрута – площади перед Нотр Дамом. Но и здесь нас ждут непредвиденные трудности – на площади слишком людно и шумно: туристы толпами следуют за своими экскурсоводами, громко разговаривающими на перебой друг другу в микрофоны и размахивающими флажками, чтобы никого не потерять.
Кое-как нам удаётся установить камеру на мосту au Double (или мост Двойного Денье). Мало того, что со всех сторон наступают туристы, так ещё и с неба начинает накрапывать – я раскрываю над Вараном и камерой зонт, а Вождь фотографирует нас.
На нас надвигается группа китайских туристов – Вождь говорит Варану, что их непременно нужно снять. Варан кивает, вот только туристы, завидев нас, как по команде останавливаются и создают огромную человеческую пробку. Варан машет им рукой, приговаривая со смешным французским акцентом: «Go, go!» - и тогда, улыбаясь ему и кивая, проходят мимо камеры, а некоторые даже заглядывают в объектив.
Всё это, конечно, хорошо, только вот красивого плана с Нотр Дамом у нас по-прежнему нет: всюду люди. В очередной раз к нам на выручку приходит Варан.
- Я знаю, откуда можно снять – нужно спуститься под мост, - говорит он.
Вождь с сомнением смотрит на крутую каменную лестницу, ведущую вниз – своей отвесностью она отпугивает даже туристов, так что под мостом действительно совершенно пусто. После минутных колебаний Вождь говорит: «Идём!» - и мы, подхватив камеру и штативы, отправляемся под мост.
И пускай преодолеть лестницу действительно оказалось непросто, спустившись, мы сразу же понимаем, что не зря – Нотр Дам, как избушка Бабы Яги, как будто повернулся к нам нужным боком.
- Как ты узнал про это место? – восхищённо спрашиваем мы у Варана в один голос.
Варан со скромной улыбкой говорит:
- Когда восстанавливали Нотр Дам, я приезжал делать репортаж. Я забирался на крышу и на строительные леса, брал интервью у реставраторов. Там были не только французы – люди собрались со всего мира, и были даже мусульмане. Я спросил у одного из них, почему он поехал восстанавливать католический храм, и он ответил мне, что для таких значимых для человечества и искусства вещей, как Нотр Дам, нет религиозных, национальных и других различий. А общий план мы снимали здесь, под этим мостом.
И я сразу представила, как бесстрашный Варан, зацепившись гибким зелёным хвостом за хлипкую балку, отважно интервьюирует мудрого мусульманина-реставратора.
Пока Варан и Вождь увлечены съёмкой, я наблюдаю за белыми, серыми, сизыми и пятнистыми голубями, которых тут пруд пруди. Французы называют их «pigeons», а голубок – «colombes». Птица тоже наблюдает за своими французскими сородичами, и в этих их переглядываниях есть что-то заговорщицкое.
Но вот снят и Нотр Дам – мы действуем как никогда оперативно. Дальше по плану Вождя следует Tour Eiffel – Эйфелева башня. Я чувствую себя настоящим туристом – не каждой бабке при исполнении удастся за один рабочий день увидеть все красоты Парижа!
От Нотр Дама до Эйфелевой башни идти пешком слишком долго, так что мы всё-таки рискуем и решаем добраться дотуда на машине, а заодно и воплотить в жизнь задумку Вождя с планом города, мелькающего в окне автомобиля.
Меня наконец-то освобождают от моего бремени – рамы: она отправляется в багажник. Но я слишком важный сотрудник, чтобы мои бесценные качества пропадали даром – так что Вождь сразу же находит мне новое применение. Я сажусь на переднее сиденье, Вождь – за руль; Варан вручает мне одну из стоек для музейных ограждений, бархатный канат от которой прикрепляют к подголовнику водительского кресла, всё это закрывают шелестящим облаком целлофана. Итак, от меня зависит весь кадр: ведь именно мои ноги уверенно стоят на железном блине – основании музейной стойки. Всё это мне объяснил по-французски Варан, и я настолько горда тем, что поняла каждое его слово и даже смогла вступить в диалог, что на повороте чуть не роняю стойку.
Мы проезжаем мимо Panthéon, Hôtel des Invalides, Pont Alexandre III, Grand Opéra, скрытую из-за ремонта от посторонних глаз огромным плакатом, Café de la paix, в котором любил посидеть с бокалом шампанского мой любимый Оскар Уайльд. Варан, не выпуская камеру из рук, проводит для меня экскурсию, потому что мои знания об истории Парижа очень скудны – в моих учебниках по французскому были тексты про метро, мигрантов и безработицу…
Когда Варан рассказывает про Пантеон, я с надеждой в голосе спрашиваю:
- А Антуан де Сент-Экзюпери тоже похоронен там?
- Нет… Там в основном военные, политики, учёные и философы, - несколько растерянно отвечает Варан.
И всё-таки мне очень жаль, что Экзюпери не похоронили в Пантеоне – я считаю, что он сделал для человечества гораздо больше, чем какой-нибудь политик или пузатый генерал.
Рассказывая об «Инвалидах», как их для краткости называют и французы, и Вождь с Птицей, Варан как-то чересчур восторженно отзывается о Наполеоне. Но, если память мне не изменяет (а с бабками такое случается), Наполеон был диктатором с манией империализма, и я решительно не понимаю, как современные французы с их идеями могут по-прежнему с теплом говорить об этом варваре-захватчике.
- У меня создалось впечатление, что для французов Наполеон – то же самое, что для русских – Ленин, - с сомнением высказываюсь я: Ленина я тоже не очень жалую.
Варан смеётся и отвечает:
- Ну, Ленин для нас скорее Робеспьер!
А вот мост Александра III как символ русско-французской дружбы мне пришёлся очень по душе: никаких военных, политиков, революционеров – только античные герои. В общем, не хватает только Экзюпери.
Конечно, отдельным поводом для восторга для меня стали те несколько секунд, когда мы проезжали мимо Гранд Опера: ведь, помимо всего прочего, я – ещё и балерина (у бабок это сейчас очень модно). К сожалению, мне практически ничего не удалось увидеть из-за плаката и быстроты, с которой мы пронеслись мимо Гранд Опера: видимо, Макрон уже уехал из Лувра… Но зато я успела сфотографировать Café de la paix – причём так чётко, что даже видно название.
Итак, мы объехали и сняли почти весь центр, так что теперь с чистой совестью можем ехать к Эйфелевой башне. Правда, свет от минуты к минуте становится всё хуже, но мы надеемся, что в сиянии огней Tour Eiffel будет особенно прекрасна.
Мне снова доверяют раму, углы которой за два дня странствий немного покосились. Я тоже, так сказать, не в лучшей форме: ноги мои гудят, но я не подаю виду – не для того меня сюда взяли, чтобы я рассказывала о своих старческих болячках. Мы шагаем по Марсовому полю, и я мысленно подбадриваю себя, бормоча под нос подряд все стихотворения, которые знаю наизусть – бабкам очень полезно учить стихи, чтобы не пришла коварная деменция. А уж когда мы подходим близко-близко к Эйфелевой башне, я забываю и о раме, и об усталости, и обо всём на свете: во мне снова просыпается оголтелый и совершенно неутомимый турист, так что я принимаюсь фотографировать саму башню, себя на фоне башни, светящуюся вершину, людей, копошащихся на смотровых площадках… Потом Варан снова ведёт нас куда-то, откуда Эйфелева башня будет особенно красиво смотреться в кадре. Полушёпотом он поясняет нам:
- Но, вообще-то, ходить там пешком запрещено, так что давайте постараемся пройти побыстрее и понезаметнее!
- Я не узнаю того Варана, который вчера просил меня не водить как русский на французских дорогах! – шутит Вождь.
- Мы только и делаем, что всякие запрещённые вещи, - примирительно подмигивает Птица.
И оно действительно стоит того: на переднем плане проносится, выныривая из-под земли на мост, поезд метро, в стороне светятся панорамные окна небоскрёбов, а в центре – она, Эйфелева башня, уже сияющая золотыми огнями, как рождественская ёлка. Снова начинается дождь, но мы даже рады ему, и я с готовностью раскрываю над Вараном и камерой зонт, а когда дождь заканчивается, прошу Вождя устроить мне фотосессию с зонтом и в пальто – у бабок свои причуды.
Выстрела
Запись №19. Бортовой журнал Бабки
Сегодняшняя цель: снять Париж, один из красивейших городов земли.
Экипаж:
⦁ Вождь – режиссёр и предводитель.
⦁ Птица – самый организованный и незаменимый член команды, переводчик.
⦁ Бабка – я. Всё ещё репортёр и всё ещё будущий писатель.
⦁ Варан – оператор и знаток тайных закоулков Парижа
---
Вот и наступил мой второй день в Париже – но прохлаждаться никому не дозволяется. Поэтому сразу после уже ставших традицией утренних круассанов и других вкусных сдобных вещей, которые я с гордостью самолично купила в Patisserie, мы отправляемся к Варану.
Из кармана моего пальто заинтересованно выглядывает остренький нос мышки ЗТ, а у меня в рюкзаке спрятался, как в шляпе фокусника, заяц Санкт-Петербург. Прибыл он ко мне, как не сложно догадаться, из Санкт-Петербурга, а точнее – из Академии художеств. Зная, как сильна моя любовь к этому городу, мне его привезли в подарок Вождь и Птица, которые снимали там фильм «Академия больших историй» - очень уж этот заяц напомнил им меня, Бабку. Вообще-то, это заяц женского пола в платье и вязаном берете, но имя я ей дала величественное, звучное и, наверное, не самое популярное среди зайцев женского пола.
По дороге Вождь излагает нам план съёмок на сегодня. План, как всегда, внушительный: в первой половине дня мы должны успеть снять Лувр и Сену с pont Neuf, по-русски – Новый мост, а потом сесть в машину, предварительно установив в ней нашу знаменитую музейную стойку с алым бархатным канатом (по правде сказать, я так и не поняла, каким образом Вождь собирается это сделать), потом высадиться в каком-нибудь не самом туристическом районе и поснимать настоящие улицы Парижа, чтобы наш зритель увидел не красивую открытку, а реальную жизнь – и тогда, кто знает, может быть, он полюбит этот город так же, как я, а может быть, наоборот, будет плеваться, как Вождь: это уже нас не касается, наше дело – показать. Потом мы отправимся к Нотр-Даму – собору Парижской Богоматери, – и к Эйфелевой башне, чтобы всё-таки немного разбавить суровую реальность архитектурными красотами.
И тут мы сталкиваемся с очередной неприятностью: оказывается, сам президент Франции, Эммануэль Макрон, в этот день решил осчастливить официальным визитом один из главных музеев мира – Лувр, который мы, в свою очередь, намереваемся запечатлеть в позолоченном окошке нашей рамы. И вот, выехав на набережную Сены, мы встали в чудовищную пробку – и всё бы ничего, вот только время нам ужасно дорого: если верить прогнозу погоды (а у нас нет оснований ему не верить), с минуты на минуту должен начаться дождь. Машину нам оставить негде, так как большая часть парковок ликвидирована в пользу велосипедистов – таким образом парижское правительство надеется оздоровить своих граждан. И если меня эта идея приятно изумляет и даже вдохновляет, то Вождь явно больше озабочен своими личными съёмочными планами, нежели спасением планеты от загрязнения выхлопными газами.
Варан, кажется, не очень хорошо выспался, потому что его спокойные, как у всех рептилий, глаза моргают так медленно, что кажется, будто он вот-вот уснёт. Но допустить этого никак нельзя – ведь Варан за рулём… Вот она, разница менталитетов: вчера, когда мы возвращались из Лаваля, я сквозь сон услышала, как Варан осторожно просит Вождя не вести машину «как русский» - ведь во Франции очень жёсткие ограничения по скорости даже на больших шоссе. Вождь вчера вечером отшутился: «Русские так не водят, просто в незнакомой местности я езжу как дагестанец!».
Теперь же от весёлости и резвости Вождя не осталось и следа: он уныло наблюдает в окно машины за тем, как свет с каждой минутой становится всё хуже и хуже, поглощаемый серыми тучами, а ведь свет – самая важная вещь в искусстве кинематографии… Чего стоит один только вчерашний «Рембрандтовский свет»!
Птица, почуяв всеобщее уныние, кажется, решила немедленно нас всех развеселить рассказом о том, как они с Вождём узнали о существовании нашей вчерашней героини, Анн. И всё бы ничего, только вот делать ей это приходится на двух языках – а шутка, рассказанная дважды, как известно, уже не шутка. Чтобы хоть как-то помочь ей, я беру на себя обязанности синхронного переводчика с французского на русский, чтобы Вождь имел счастье в который раз послушать историю, участником которой был сам – Птица считает, что это ему ужасно нравится, а я – всего лишь скромная пенсионерка на птичьих, так сказать, правах, если вы позволите мне этот каламбур.
- Полгода назад мы были… Ты даже не можешь представить себе, где! – попыталась заинтриговать Варана Птица. Варан, медленно разлепив глаза, честно попытался изобразить если не заинтересованность, то хотя бы удивление.
- Мы были в Бенине! – торжественно воскликнула Птица. – Снимали фильм про реституцию объектов искусства. И там, как ты понимаешь, все говорят на французском, в единственном супермаркете французские продукты, а в отеле за завтраком крутят французское телевидение. Вот там-то мы и увидели Анн Берне! Представляешь, сидя в Бенине, мы наткнулись на какую-то католическую передачу, где она рассуждала о Боге и Дьяволе в современном мире.
Впрочем, рассказ Птицы неожиданно производит положительный эффект на Вождя: он встрепенулся, перестал понуро созерцать пробку и тучи за окном и включился в разговор, требуя, чтобы мы с Птицей переводили: он рассказывал о жизни в Бенине. Тут пробка каким-то волшебным образом стала рассасываться, а тучи на небе потихоньку расползаться.
Взбодрённые беседой о благосостоянии Бенина, навьюченные камерами, штативами и, в довершение всего, рамой, которой не нашлось лучшего места, чем на моей шее, мы отправляемся на pont Neuf. Как вы можете догадаться, люди поглядывают на нас опасливо – в особенности на меня, потому что я со своей рамой напоминаю одновременно «живую» статую, которых особенно много в прекрасном городе Вене, и средневекового преступника, заключённого в деревянные кандалы и посаженного в назидание окружающим посреди площади. При любых других обстоятельствах я, Бабка характера весьма скверного, непременно бы возмутилась и ни за что не стала бы расхаживать по городу в подобном виде, но, дорогие читатели, вы должны понять меня… Париж – город, в котором я мечтала побывать всю свою долгую жизнь, а когда судьба награждает тебя исполнением заветной мечты, не стоит роптать на мелкие неудобства – уж поверьте моему богатейшему опыту. Так что вместо возмущения я искромётно шучу:
- Ещё немного, и мне станут давать деньги.
Моя шутка оказывается весьма успешной: Птица и Вождь, настроение у которых значительно улучшилось, весело смеются.
А вот, кажется, и pont Neuf. Прямо под нами – дворец Правосудия, возле которого почему-то толпами проносятся лёгким бегом люди атлетического телосложения в спортивном снаряжении по последнему писку моды. Птица с ноткой восхищения и – совсем немного – зависти говорит:
- Интересно, куда они все бегут посреди рабочего дня – им что, совсем заняться нечем?
«Вот оно, советское воспитание – не терпит тунеядства», - думаю я. Варан и Вождь тем временем устанавливают камеру и раму на штативы. Вождь выучил множество французских слов, и теперь то и дело вставляет их в свою речь, чем вызывает умиление со стороны Варана. Вот и сейчас, когда Варан попросил его утвердить выстроенный им кадр, Вождь радостно воскликнул:
- Parfait!
- А это, Бабка, река Сена, после заплыва в которой во время Олимпиады всех спортсменов вывернуло наизнанку!
Cамое интересное – Лувр – возвышается за нашими спинами, а вдалеке, если присмотреться, можно различить ажурное окно Нотр-Дама и две тоненькие башни, как рога. Рога, кажется, ещё не до конца отреставрированы: над ними заботливо навис подъёмный кран, и кое-где ещё не убраны строительные леса. Не в силах сражаться с «синдромом туриста» я фотографирую всё вокруг, а потом, когда Вождь отвлекается от камеры, прошу его запечатлеть меня на фоне Лувра и грязной, но от этого не менее величественной Сены.
- Ты в этом платке как настоящая baboushka russe!
Птица смеётся, а Вождь возражает и кивает в мою сторону:
- Нет, Бабка у нас вот!
- Чего ты стоишь? Делай фотографии для БЖБ!
- Людей? Но это же неприлично, - изумляюсь я.
- Но какой кадр! Где ты ещё увидишь китайца, раскорячившегося посреди улицы и заглядывающего в камеру?
Ох уж эти журналисты – ни малейшего понятия о такте и личных границах! Но под давлением Птицы мало кому удаётся выстоять, так что, дорогие читатели, мне всё же пришлось запечатлеть несчастного китайца – надеюсь, он на меня не в обиде.
- Вот видишь, - с укором говорю я Вождю, - а ты всё ворчал, что во Франции не любят русских!
Я уверена, что, если бы Вождь не вмешался со своей французской культурой и дал мне рассказать про Бенин, велосипедист не покинул бы нас так внезапно.
Но вот Варан сообщает, что Лувр, Сена, набережная и бегуны сняты – можно отправляться дальше. Мы решаем больше не рисковать и оставляем машину на парковке, а на следующую точку отправляемся своим ходом. Следующая точка – Нотр-Дам.
По пути мы то и дело останавливаемся, чтобы снять парижскую жизнь. Вообще-то, Вождь, конечно, хотел снять её где-нибудь подальше от Нотр-Дама и Лувра, но жизнь – она такая, вечно диктует свои правила. Варан снимает на камеру, а Вождь, воровато оглядываясь, направляет на заинтересовавшие его объекты малыша Осмо. Варан краем глаза следит за ним и, когда он простодушно и совершенно не таясь снимает французский флаг, развевающийся на каком-то красивом и величественном здании, просит меня передать ему, что это – отдел полиции, и что если Вождь продолжит его снимать, то вон те люди в форме с большой вероятностью проявят к нам интерес. Я, в тайне радуясь, что мне выпала честь передать, можно сказать, жизненно важную для нас информацию, спешу сообщить всё это Вождю.
Я смотрю туда, куда она указывает, и действительно вижу толпу людей, начало которой скрывается где-то за стеклянными дверями отделения полиции.
- Наверное, это МФЦ, - шучу я, вспоминая свои приключения в этом чудесном во всех отношениях месте: у каждой уважающей себя бабки, скажу я вам по секрету, должно быть своё отделение МФЦ, так же, как и у каждой женщины – маленькое чёрное платье.
Но моя шутка оказывается истинной правдой – когда мы спрашиваем у Варана, куда так стремятся все эти люди, он подтверждает наши догадки.
Наконец мы приближаемся к Нотр-Даму – я уже издалека вижу его острые шпили и разноцветные витражи. По пути Вождь видит идеальную картину реальной парижской жизни: человек с табличкой «Je cherche le travail» - «Я ищу работу» на фоне витрины какого-то брендового магазина – практически христоматийная сцена «Же не манж па сис жур» из советской комедии. И пока Варан снимает шпиль Нотр Дама в перспективе, Вождь, вооружившись Осмо, сообщает Птице, что хочет снять человека с табличкой.
- Только, пожалуйста, сделай это незаметно. Хочешь, мы тебя прикроем? – с сомнением говорит она.
Но наш самоуверенный Вождь решительно отказывается и говорит, что справится сам. Пока он снимает что-нибудь на Осмо, наша главная задача – не смотреть на него, чтобы не привлекать внимание прохожих – так объяснила мне Птица. Конечно, я изо всех сил стараюсь не смотреть в сторону Вождя, но получается у меня, мягко говоря, не всегда хорошо – ведь бабки ужасно любопытны.
А дальше, как в замедленной съёмке, мы с Птицей наблюдаем картину, которая, будь она эпизодом комедии, непременно была бы смешной – но режиссёру, к сожалению, никогда не попасть в собственный фильм. Вождь идёт прямо на человека с табличкой, в прямом смысле этого слова, целясь в него объективом малыша Осмо. Человек, явно этим возмущённый, вскакивает, отбрасывая свою табличку в сторону, и бросается вслед за убегающим Вождём, выкрикивая французские gros mots, перевод которых мне, к сожалению, - а может быть, и к счастью, - ещё не известен.
Когда Вождю всё же удаётся оторваться от человека, в пылу погони лишившегося своей таблички, мы с Птицей облегчённо выдыхаем. Вождь, очень довольный тем, как подробно ему удалось снять настоящую парижскую жизнь, радостно объявляет нам:
- Он за мной погнался!
Вскоре Варан с камерой в руке догоняет нас, и все вместе мы наконец-то достигаем конечной точки нашего маршрута – площади перед Нотр Дамом. Но и здесь нас ждут непредвиденные трудности – на площади слишком людно и шумно: туристы толпами следуют за своими экскурсоводами, громко разговаривающими на перебой друг другу в микрофоны и размахивающими флажками, чтобы никого не потерять.
На нас надвигается группа китайских туристов – Вождь говорит Варану, что их непременно нужно снять. Варан кивает, вот только туристы, завидев нас, как по команде останавливаются и создают огромную человеческую пробку. Варан машет им рукой, приговаривая со смешным французским акцентом: «Go, go!» - и тогда, улыбаясь ему и кивая, проходят мимо камеры, а некоторые даже заглядывают в объектив.
Всё это, конечно, хорошо, только вот красивого плана с Нотр Дамом у нас по-прежнему нет: всюду люди. В очередной раз к нам на выручку приходит Варан.
- Я знаю, откуда можно снять – нужно спуститься под мост, - говорит он.
Вождь с сомнением смотрит на крутую каменную лестницу, ведущую вниз – своей отвесностью она отпугивает даже туристов, так что под мостом действительно совершенно пусто. После минутных колебаний Вождь говорит: «Идём!» - и мы, подхватив камеру и штативы, отправляемся под мост.
И пускай преодолеть лестницу действительно оказалось непросто, спустившись, мы сразу же понимаем, что не зря – Нотр Дам, как избушка Бабы Яги, как будто повернулся к нам нужным боком.
Варан со скромной улыбкой говорит:
- Когда восстанавливали Нотр Дам, я приезжал делать репортаж. Я забирался на крышу и на строительные леса, брал интервью у реставраторов. Там были не только французы – люди собрались со всего мира, и были даже мусульмане. Я спросил у одного из них, почему он поехал восстанавливать католический храм, и он ответил мне, что для таких значимых для человечества и искусства вещей, как Нотр Дам, нет религиозных, национальных и других различий. А общий план мы снимали здесь, под этим мостом.
И я сразу представила, как бесстрашный Варан, зацепившись гибким зелёным хвостом за хлипкую балку, отважно интервьюирует мудрого мусульманина-реставратора.
Пока Варан и Вождь увлечены съёмкой, я наблюдаю за белыми, серыми, сизыми и пятнистыми голубями, которых тут пруд пруди. Французы называют их «pigeons», а голубок – «colombes». Птица тоже наблюдает за своими французскими сородичами, и в этих их переглядываниях есть что-то заговорщицкое.
по плану Вождя следует Tour Eiffel – Эйфелева башня. Я чувствую себя настоящим туристом – не каждой бабке при исполнении удастся за один рабочий день увидеть все красоты Парижа!
От Нотр Дама до Эйфелевой башни идти пешком слишком долго, так что мы всё-таки рискуем и решаем добраться дотуда на машине, а заодно и воплотить в жизнь задумку Вождя с планом города, мелькающего в окне автомобиля.
Меня наконец-то освобождают от моего бремени – рамы: она отправляется в багажник. Но я слишком важный сотрудник, чтобы мои бесценные качества пропадали даром – так что Вождь сразу же находит мне новое применение. Я сажусь на переднее сиденье, Вождь – за руль; Варан вручает мне одну из стоек для музейных ограждений, бархатный канат от которой прикрепляют к подголовнику водительского кресла, всё это закрывают шелестящим облаком целлофана. Итак, от меня зависит весь кадр: ведь именно мои ноги уверенно стоят на железном блине – основании музейной стойки. Всё это мне объяснил по-французски Варан, и я настолько горда тем, что поняла каждое его слово и даже смогла вступить в диалог, что на повороте чуть не роняю стойку.
Когда Варан рассказывает про Пантеон, я с надеждой в голосе спрашиваю:
- А Антуан де Сент-Экзюпери тоже похоронен там?
- Нет… Там в основном военные, политики, учёные и философы, - несколько растерянно отвечает Варан.
И всё-таки мне очень жаль, что Экзюпери не похоронили в Пантеоне – я считаю, что он сделал для человечества гораздо больше, чем какой-нибудь политик или пузатый генерал.
Рассказывая об «Инвалидах», как их для краткости называют и французы, и Вождь с Птицей, Варан как-то чересчур восторженно отзывается о Наполеоне. Но, если память мне не изменяет (а с бабками такое случается), Наполеон был диктатором с манией империализма, и я решительно не понимаю, как современные французы с их идеями могут по-прежнему с теплом говорить об этом варваре-захватчике.
- У меня создалось впечатление, что для французов Наполеон – то же самое, что для русских – Ленин, - с сомнением высказываюсь я: Ленина я тоже не очень жалую.
Варан смеётся и отвечает:
- Ну, Ленин для нас скорее Робеспьер!
А вот мост Александра III как символ русско-французской дружбы мне пришёлся очень по душе: никаких военных, политиков, революционеров – только античные герои. В общем, не хватает только Экзюпери.
Мне снова доверяют раму, углы которой за два дня странствий немного покосились. Я тоже, так сказать, не в лучшей форме: ноги мои гудят, но я не подаю виду – не для того меня сюда взяли, чтобы я рассказывала о своих старческих болячках. Мы шагаем по Марсовому полю, и я мысленно подбадриваю себя, бормоча под нос подряд все стихотворения, которые знаю наизусть – бабкам очень полезно учить стихи, чтобы не пришла коварная деменция. А уж когда мы подходим близко-близко к Эйфелевой башне, я забываю и о раме, и об усталости, и обо всём на свете: во мне снова просыпается оголтелый и совершенно неутомимый турист, так что я принимаюсь фотографировать саму башню, себя на фоне башни, светящуюся вершину, людей, копошащихся на смотровых площадках… Потом Варан снова ведёт нас куда-то, откуда Эйфелева башня будет особенно красиво смотреться в кадре. Полушёпотом он поясняет нам:
- Но, вообще-то, ходить там пешком запрещено, так что давайте постараемся пройти побыстрее и понезаметнее!
- Я не узнаю того Варана, который вчера просил меня не водить как русский на французских дорогах! – шутит Вождь.
- Мы только и делаем, что всякие запрещённые вещи, - примирительно подмигивает Птица.
И оно действительно стоит того: на переднем плане проносится, выныривая из-под земли на мост, поезд метро, в стороне светятся панорамные окна небоскрёбов, а в центре – она, Эйфелева башня, уже сияющая золотыми огнями, как рождественская ёлка. Снова начинается дождь, но мы даже рады ему, и я с готовностью раскрываю над Вараном и камерой зонт, а когда дождь заканчивается, прошу Вождя устроить мне фотосессию с зонтом и в пальто – у бабок свои причуды.