Ангелина Степанова, 1928-1935 гг С комментариями и предисловием Виталия Вульфа От издательства. Когда книга готовилась к изданию, пришла скорбная весть: 17 мая 2000 года на 95-м году жизни завершились земные дни Ангелины Иосифовны Степановой. 1928-1935 гг. Батум, Чаква, Цихис-Дзири, Ольге Алексеевне Ростовцевой — для А. О. Степановой. Мне было очень хорошо с Вами. Я никогда не забуду Ваших утренних появлений со стаканом чая в руках и Ваших таинственных исчезновений ночью, о которых я узнавал только на другой день. Я никогда не забуду Ваших слез и Ваших улыбок. Я никогда не забуду Харькова. Милая моя, длинноногая барышня, не грустите над своей жизнью. Мы были почти счастливы. А для таких людей, как мы с Вами, почти счастье — это уже очень большое счастье. Я не бывал в тех краях, где Вы сейчас отдыхаете, но, судя по адресу, «который очень красив», у Вас должно быть чудесно. Не грустите же, Лина. Смотрите подольше на море и улыбайтесь почаще так, как Вы улыбались какому-то ферту в харьковском ресторане. Николай. P.S. Сейчас получил записку, что нашу новую вещь не пропустила цензура, поэтому совершенно не знаю, смогу ли я куда-нибудь уехать. Как только узнаю, сообщу. Целую. А. О. Степановой. 3 ноября 1933 г. Деревня Большая Мурта. Только что задавал корм своему Гнедко (Петушок Сибири): 120 верст — 2 дня... А сейчас сижу в хате и греюсь у печки. До Енисейска осталось около 250 верст. Мороз стоит градусов в 30, и обещают больше. Завтра буду искать новых лошадей. Еду один, всеми брошенный и покинутый. Даже ГПУ и то от меня отказалось. Обнаружил вокруг себя и в себе много любопытного. Рвусь в Енисейск, как будто это Москва. Будет адрес — будут письма. Линуша, милая, когда же я буду Тебя читать? Целую Тебя, хорошая. Улыбаешься ли? Пожалуйста, улыбайся! По-моему, я сегодня родился. 3 ноября. Поздравляю Тебя, длинноногая. Привет Елочке. Николай. P.S. С дороги я послал Тебе несколько открыток. Спасибо Тебе, что посетила меня в Москве. * * * 4 ноября 1933 года Дорогой, прекрасный, любимый, мне хочется, чтобы это письмо встретило тебя. Не знаю, где ты, как ты? Получила телеграмму из Иркутска. А вчера Борис сказал мне, что ты на дороге в Енисейск. Рассказывать о себе, о своих днях трудно, когда буду знать, что ты доехал, твой адрес, буду посылать письма каждый день, так что роль Хенкина у меня впереди. Эти дни много играю, репетирую и на днях думаю перебраться на новую квартиру, в которую до сих пор никак не могу собраться с силами и переехать. Береги себя. Будь здоров. Пиши мне. Я люблю тебя, думаю о тебе все дни и ночи. Не оставляй меня своим вниманием, мыслями, сердцем. У меня все принадлежит тебе, я для тебя на все готова. Целую тебя, родной. 5 ноября Дорогой мой, посылка халтурно составлена, наскоро, не сердись. Я послала письмо, телеграмму до востребования. Будь здоров. Пиши. Сегодня получила телеграмму, что тебе осталось двести пятьдесят километров. Целую. Лина. * * * 6 ноября 1933 года Большая Мурта. Застрял в деревне. На почтовых уехать не удалось — не взяли. Нанять крестьянскую лошадь — не по карману. Дорога от Красноярска до Большой Мурты и так обошлась мне слишком дорого. По подписке я должен быть в Енисейске до десятого. Сегодня шестое. Машина, которую я жду и на которой меня обещал захватить один сердобольный товарищ, — не приходит. Дело в том, что мне пришлось ехать одному. Красноярск махнул на меня рукой и, взяв с меня подписку, выпустил на свободу. До этого я не видел ее четыре дня. Я не видел ее, даже если бы стал считать свободой посещение уборной. Что мне будет за опоздание, тоже не знаю. Сейчас я живу с вербовщиками лошадей на Фуражной базе «Енисей—Золото». Вербовщики — люди хорошие, и я слушаю их с превеликим интересом до глубокой ночи. Вообще, живу я занятно, но хочется быть на месте, хочется сесть за стол, хочется получать Твои письма. Пиши мне, милая, чаще. Целую. 6 ноября Николашенька, вчера пришла телеграмма, что тебе осталось еще двести пятьдесят километров. Я решила немедленно, в этот же день послать тебе посылку до востребования, не дожидаясь твоего приезда, твоего адреса. Поэтому содержимое, наверное, не совсем удачно: неизвестно, что тебе на месте окажется особенно нужным. Притом она составлена наспех, было всего полтора часа времени, а в магазинах уйма народу. Так что прости и не сердись. Я много репетирую, играю, на праздниках буду много читать по радио, хочу взять опять уроки — одним словом, работать буду много. Я все еще никак не перееду, а надо бы: в доме Лужских холодно, неуютно. Пиши мне, позволь заботиться о тебе, посылать нужные вещи. У меня столько любви к тебе, что, если ты дашь возможность отсылать частицу ее к тебе, мне будет гораздо легче. Будь здоров. Целую, родной. Лина А. О. Степановой. 3 ноября 1933 г. Деревня Большая Мурта. Только что задавал корм своему Гнедко (Петушок Сибири): 120 верст — 2 дня... А сейчас сижу в хате и греюсь у печки. До Енисейска осталось около 250 верст. Мороз стоит градусов в 30, и обещают больше. Завтра буду искать новых лошадей. Еду один, всеми брошенный и покинутый. Даже ГПУ и то от меня отказалось. Обнаружил вокруг себя и в себе много любопытного. Рвусь в Енисейск, как будто это Москва. Будет адрес — будут письма. Линуша, милая, когда же я буду Тебя читать? Целую Тебя, хорошая. Улыбаешься ли? Пожалуйста, улыбайся! По-моему, я сегодня родился. 3 ноября. Поздравляю Тебя, длинноногая. Привет Елочке. Николай. P.S. С дороги я послал Тебе несколько открыток. Спасибо Тебе, что посетила меня в Москве. * * * 4 ноября 1933 года Дорогой, прекрасный, любимый, мне хочется, чтобы это письмо встретило тебя. Не знаю, где ты, как ты? Получила телеграмму из Иркутска. А вчера Борис[2] сказал мне, что ты на дороге в Енисейск. Рассказывать о себе, о своих днях трудно, когда буду знать, что ты доехал, твой адрес, буду посылать письма каждый день, так что роль Хенкина у меня впереди. Эти дни много играю, репетирую и на днях думаю перебраться на новую квартиру, в которую до сих пор никак не могу собраться с силами и переехать. Береги себя. Будь здоров. Пиши мне. Я люблю тебя, думаю о тебе все дни и ночи. Не оставляй меня своим вниманием, мыслями, сердцем. У меня все принадлежит тебе, я для тебя на все готова. Целую тебя, родной. Лина. * * * 5 ноября Дорогой мой, посылка халтурно составлена, наскоро, не сердись. Я послала письмо, телеграмму до востребования. Будь здоров. Пиши. Сегодня получила телеграмму, что тебе осталось двести пятьдесят километров. Целую. Лина. * * * 6 ноября 1933 года Большая Мурта. Застрял в деревне. На почтовых уехать не удалось — не взяли. Нанять крестьянскую лошадь — не по карману. Дорога от Красноярска до Большой Мурты и так обошлась мне слишком дорого. По подписке я должен быть в Енисейске до десятого. Сегодня шестое. Машина, которую я жду и на которой меня обещал захватить один сердобольный товарищ, — не приходит. Дело в том, что мне пришлось ехать одному. Красноярск махнул на меня рукой и, взяв с меня подписку, выпустил на свободу. До этого я не видел ее четыре дня. Я не видел ее, даже если бы стал считать свободой посещение уборной. Что мне будет за опоздание, тоже не знаю. Сейчас я живу с вербовщиками лошадей на Фуражной базе «Енисей—Золото». Вербовщики — люди хорошие, и я слушаю их с превеликим интересом до глубокой ночи. Вообще, живу я занятно, но хочется быть на месте, хочется сесть за стол, хочется получать Твои письма. Пиши мне, милая, чаще. Целую. Николай. [Воспоминания А. И. Степановой] Арестованного Н. Р. Эрдмана везли в Сибирь в арестантском вагоне и выпустили на «свободу» только в Красноярске, откуда он сам, за свои деньги должен был добираться до Енисейска — места его ссылки. * * * 6 ноября Николашенька, вчера пришла телеграмма, что тебе осталось еще двести пятьдесят километров. Я решила немедленно, в этот же день послать тебе посылку до востребования, не дожидаясь твоего приезда, твоего адреса. Поэтому содержимое, наверное, не совсем удачно: неизвестно, что тебе на месте окажется особенно нужным. Притом она составлена наспех, было всего полтора часа времени, а в магазинах уйма народу. Так что прости и не сердись. Я много репетирую, играю, на праздниках буду много читать по радио, хочу взять опять уроки — одним словом, работать буду много. Я все еще никак не перееду, а надо бы: в доме Лужских[3] холодно, неуютно. Пиши мне, позволь заботиться о тебе, посылать нужные вещи. У меня столько любви к тебе, что, если ты дашь возможность отсылать частицу ее к тебе, мне будет гораздо легче. Будь здоров. Целую, родной. Лина. * * * 16 ноября Хороший, дорогой, любимый, вчера пришла твоя телеграмма из Енисейска, и, правда, неизвестно еще, что такое Енисейск, но я счастлива, что твой путь окончен и наконец у тебя начнется какая-то жизнь. Мама твоя очень остро переживает (я это знаю) все твои лишения и трудности, ее надо беречь, и я очень прошу тебя держать меня в полном курсе твоего здоровья и нужд. Я гораздо сильнее и тверже, да и возможностей помочь тебе, сделать что-либо для тебя у меня гораздо больше, к тому же у меня много концертов, халтур, чтения по радио и денег у меня сейчас очень, очень порядочно. Сегодня у меня свободный вечер, и я хочу пойти в Большой театр на «Баядерку». Совсем не могу сидеть дома, все мечусь, мечусь, не находя себе места. Я пишу тебе каждое утро перед уходом в театр. Надеюсь, что почта будет милостива ко мне, и хоть часть открыток дойдет. Если можно, люби меня, целую тебя, счастье мое. Лина. [Воспоминания А. И. Степановой] С родителями Николая Робертовича до его ссылки я не была знакома. Общая беда сблизила нас. Особенно после того, как я добилась свидания с Эрдманом на Лубянке. Первое время мы обменивались новостями, получаемыми из Енисейска, через Бориса, затем мать Николая Робертовича, Валентина Борисовна, находила возможность встречаться со мной у общих знакомых, иногда она звонила в те дома, где я бывала в гостях. Помню, как я волновалась, узнав от Бориса Робертовича, что родители собираются в театр смотреть меня в «Вишневом саде». Я чувствовала, что они за многое мне признательны. Москва, проезд Художественного театра. Художественный театр Первый им.Горького, Ангелине Осиповне Степановой. Енисейск, ул.Сталина, 23. 20 ноября 1933 г. Сюрпризы кончаются рано. К четырем годам их у меня уже не было. За несколько дней до Рождества я знал, что будет елка. И когда в Сочельник открывали дверь в гостиную, я играл удивление, чтобы не обидеть родителей. Так искренно удивиться и так неожиданно обрадоваться, как я удивился и обрадовался на енисейской почте — мне почти никогда не приходилось. На почту я зашел совершенно случайно. Мне показалось, что буду иметь дело только с телеграфом. И вдруг три открытки и сегодня еще две. Спасибо Тебе, милая, спасибо, длинноногая. Не писал Тебе в первые дни приезда, потому что жил в невероятных условиях. Жил в комнате, в которой кроме меня помещалось четверо ребят и трое взрослых. Таких крикливых, сопливых, грязных, мокрых и картавых ребят Ты, наверное, никогда не видела. Крик и плач не смолкали с утра до вечера, лужи не просыхали с вечера до утра. Картавили все по-разному. Старший говорил «скола», помладше — «шкора», третий — «шкоа», а самый маленький — просто «ааа-ааа». Комнату здесь найти очень трудно. Весь город осажден рыбаками. На Енисее застряло 70 пароходов, и люди принуждены зимовать в Енисейске. В деревне Большая Мурта, в которой я прожил несколько дней, было расквартировано 1700 рыбаков. Можешь себе представить, что делается в городе? Наконец вчера я нашел себе комнату. Комнату с тремя столами, одной кроватью, а главное, без детей. Хозяева пока очень милы, и мне кажется, мы будем друг другом довольны. Сегодня получил Твою посылку. Я нес ее по городу с видом победителя, и все смотрели на меня с завистью. Если Ты считаешь свою посылку халтурой, то как же я могу Тебе верить, что Ты средне читала по радио. Спасибо Тебе, Пинчик, я без конца благодарен Тебе и покорен Твоей внимательностью. Но я прошу Тебя больше ничего не посылать. У меня всего вдоволь. Даю Тебе слово, если я буду в чем-нибудь нуждаться, я немедленно обращусь к Тебе. В подтверждение своих слов я тут же обрушиваюсь на Тебя с тучей просьб: 1) Не беспокойся обо мне, я живу лучше, чем думается и Москве. 2) Пришли мне свою фотографию — мне хочется на Тебя посмотреть. 3) Если сможешь, узнай адрес Бабеля и сообщи ему мой. 4) 5) УЛЫБАЙСЯ 6) Бедная Елочка. О Коко в связи со всякими событиями я думал еще в Гаграх. Поцелуй от меня Елочку и передай ей, что придет время и мы будем есть блины вместе. Если я правильно понял то, что Ты пишешь о В.И., то его роль во всей истории столь незначительна, так случайна и так понятна, что никто не может предъявить к нему даже оговорочного обвинения. Никто, и прежде всего он сам. Но, может быть, я все это не так понял. Пиши мне побольше о себе. О работе. О театре. Что поделывает Паша? Обними его за меня. Привет Яншину, Ливанову и всем, кто меня помнит. Шаркни ножкой перед Лужскими. Целую Тебя, замечательная Линуша, спокойной ночи. Теперь буду писать часто. Получила ли Ты мои открытки с дороги? До Иркутска. Кажется, их было четыре — все без марок. Еще один поцелуй. До завтра. Николай. 22 ноября 1933 г. Вот это жизнь — сюрприз за сюрпризом. Сегодня решил зайти к своим картавцам и отнести им чего-нибудь сладенького. К моим «конфектам» они уже привыкли, поэтому я вооружился ножом и стал открывать деревянную коробку, которая была в Твоей посылке. Остальное Тебе понятно. Скажу только, что папирос у меня почти не осталось. Несмотря на мои сомнения, дети жевали «конфекты» с прежним энтузиазмом и были на седьмом небе, а я курил «Герцеговину» и был ничуть не ниже их. Сегодня был в Райпрофсовете и в Райкоме партии, предлагал им себя. Вероятно, буду работать в клубе. В клубе изредка играет единственная в городе труппа любителей. Передай мхатовским актрисам, если им нечего играть — пусть приезжают, я поставлю «Марию Стюарт» или «Орлеанскую деву». Начал писать. В связи с пьесой у меня к Тебе просьба. Видишь, как часто стал я Тебе надоедать. Узнай, пожалуйста, у Мамошина или у кого-нибудь еще, как пишутся заявления о приеме в партию. Пишутся ли они по трафарету, сухо и без особых красок или, наоборот, с лирикой, уверениями и автобиографией. Прилагаются ли к заявлению анкеты и вообще, как это делается в бумажном отношении. Утром ходил на почту и получил два Твоих письма. Ты меня так избаловала, что страшно даже подумать, что завтра не получу ни одного. Сейчас 8 часов, значит, у Тебя — четыре. Когда Ты выйдешь на сцену, я буду уже спать. Я ложусь в 9-10 часов, а встаю в 6-7. День здесь короткий, и мне его никак не хватает. Сидеть ночью нельзя — нет света. Получил Наташину телеграмму с Володиным адресом — послал ему свой. Как-то и он, и она устроились? Очень прошу не унижаться из-за меня и ничего не просить у людей. Ты — большой человек и замечательная актриса, и Ты не имеешь права приносить свою гордость в жертву любви и волноваться перед дамами. Спокойной ночи, чудесная моя, спи спокойно. Николай. P.S. Поздравляю с переменой шофера. P.S. Сейчас получил Твою телеграмму. Если Ты пришлешь мне еще хоть одну посылку, я самовольно вернусь в Москву и устрою такой та-ра-рам, что меня ушлют на 10 лет. Так и знай. Спасибо Тебе, длинноногая, но, честное слово, у меня всего больше, чем нужно. Если так будет продолжаться, я пошлю Тебе посылку в Москву. С добрым утром. Вечером напишу. Н. * * * 22 ноября Вчера получила твое письмо из Мурты, невыразимым счастьем было для меня читать эти строки, видеть твой почерк, знать, что я существую в твоей памяти, в твоих мыслях. Почта была ко мне немилостива, но я верю в хорошее будущее, в твою большую судьбу и очень хочу верить в наше счастье, но о нем ты решишь, поняв нужность или ненужность его для себя. Мечтаю, чтоб ты работал, и думаю, что ты сумеешь найти себя, даже там, в снегах, морозах и трудностях. Вечером пришла телеграмма, что ты получил посылку. Ты не сердись, но я послала тебе вторую, и это хорошо, потому что зима может свирепствовать, могут быть метели, заносы, и ничего до тебя доходить не будет. Напиши, посылать ли тебе книги и какие? Пиши мне почаще, нельзя рассчитывать, что все будет приходить. Я пишу каждый день, а у тебя, наверное, не все мои письма. Елка шлет тебе привет, а Саша спрашивает, когда «Довертыч» придет есть пироги. Любимый мой, шлю тебе много поцелуев, нежностей, любовь моя! Вчера была в театре, слушала вагнеровскую музыку, взволновала она меня и вселила бодрость. Не оставляй меня своими мыслями. Лина.
Долгий роман с литературой
Письма: Николай Эрдман.
Ангелина Степанова, 1928-1935 гг
С комментариями и предисловием Виталия Вульфа
От издательства. Когда книга готовилась к изданию, пришла скорбная весть: 17 мая 2000 года на 95-м году жизни завершились земные дни Ангелины Иосифовны Степановой.
1928-1935 гг.
Батум,
Чаква, Цихис-Дзири,
Ольге Алексеевне Ростовцевой — для А. О. Степановой.
Мне было очень хорошо с Вами. Я никогда не забуду Ваших утренних появлений со стаканом чая в руках и Ваших таинственных исчезновений ночью, о которых я узнавал только на другой день.
Я никогда не забуду Ваших слез и Ваших улыбок. Я никогда не забуду Харькова. Милая моя, длинноногая барышня, не грустите над своей жизнью. Мы были почти счастливы. А для таких людей, как мы с Вами, почти счастье — это уже очень большое счастье.
Я не бывал в тех краях, где Вы сейчас отдыхаете, но, судя по адресу, «который очень красив», у Вас должно быть чудесно.
Не грустите же, Лина. Смотрите подольше на море и улыбайтесь почаще так, как Вы улыбались какому-то ферту в харьковском ресторане. Николай.
P.S. Сейчас получил записку, что нашу новую вещь не пропустила цензура, поэтому совершенно не знаю, смогу ли я куда-нибудь уехать. Как только узнаю, сообщу. Целую.
А. О. Степановой.
3 ноября 1933 г.
Деревня Большая Мурта.
Только что задавал корм своему Гнедко (Петушок Сибири): 120 верст — 2 дня... А сейчас сижу в хате и греюсь у печки. До Енисейска осталось около 250 верст. Мороз стоит градусов в 30, и обещают больше. Завтра буду искать новых лошадей. Еду один, всеми брошенный и покинутый. Даже ГПУ и то от меня отказалось. Обнаружил вокруг себя и в себе много любопытного. Рвусь в Енисейск, как будто это Москва. Будет адрес — будут письма. Линуша, милая, когда же я буду Тебя читать? Целую Тебя, хорошая. Улыбаешься ли? Пожалуйста, улыбайся! По-моему, я сегодня родился. 3 ноября. Поздравляю Тебя, длинноногая. Привет Елочке. Николай.
P.S. С дороги я послал Тебе несколько открыток. Спасибо Тебе, что посетила меня в Москве.
* * *
4 ноября 1933 года
Дорогой, прекрасный, любимый, мне хочется, чтобы это письмо встретило тебя. Не знаю, где ты, как ты? Получила телеграмму из Иркутска. А вчера Борис сказал мне, что ты на дороге в Енисейск.
Рассказывать о себе, о своих днях трудно, когда буду знать, что ты доехал, твой адрес, буду посылать письма каждый день, так что роль Хенкина у меня впереди. Эти дни много играю, репетирую и на днях думаю перебраться на новую квартиру, в которую до сих пор никак не могу собраться с силами и переехать.
Береги себя. Будь здоров. Пиши мне. Я люблю тебя, думаю о тебе все дни и ночи. Не оставляй меня своим вниманием, мыслями, сердцем.
У меня все принадлежит тебе, я для тебя на все готова. Целую тебя, родной.
5 ноября
Дорогой мой, посылка халтурно составлена, наскоро, не сердись. Я послала письмо, телеграмму до востребования. Будь здоров. Пиши.
Сегодня получила телеграмму, что тебе осталось двести пятьдесят километров. Целую.
Лина.
* * *
6 ноября 1933 года
Большая Мурта.
Застрял в деревне. На почтовых уехать не удалось — не взяли. Нанять крестьянскую лошадь — не по карману. Дорога от Красноярска до Большой Мурты и так обошлась мне слишком дорого. По подписке я должен быть в Енисейске до десятого.
Сегодня шестое. Машина, которую я жду и на которой меня обещал захватить один сердобольный товарищ, — не приходит. Дело в том, что мне пришлось ехать одному. Красноярск махнул на меня рукой и, взяв с меня подписку, выпустил на свободу. До этого я не видел ее четыре дня. Я не видел ее, даже если бы стал считать свободой посещение уборной. Что мне будет за опоздание, тоже не знаю.
Сейчас я живу с вербовщиками лошадей на Фуражной базе «Енисей—Золото». Вербовщики — люди хорошие, и я слушаю их с превеликим интересом до глубокой ночи. Вообще, живу я занятно, но хочется быть на месте, хочется сесть за стол, хочется получать Твои письма.
Пиши мне, милая, чаще. Целую.
6 ноября
Николашенька, вчера пришла телеграмма, что тебе осталось еще двести пятьдесят километров. Я решила немедленно, в этот же день послать тебе посылку до востребования, не дожидаясь твоего приезда, твоего адреса. Поэтому содержимое, наверное, не совсем удачно: неизвестно, что тебе на месте окажется особенно нужным. Притом она составлена наспех, было всего полтора часа времени, а в магазинах уйма народу. Так что прости и не сердись.
Я много репетирую, играю, на праздниках буду много читать по радио, хочу взять опять уроки — одним словом, работать буду много. Я все еще никак не перееду, а надо бы: в доме Лужских холодно, неуютно.
Пиши мне, позволь заботиться о тебе, посылать нужные вещи. У меня столько любви к тебе, что, если ты дашь возможность отсылать частицу ее к тебе, мне будет гораздо легче.
Будь здоров. Целую, родной.
Лина
А. О. Степановой.
3 ноября 1933 г.
Деревня Большая Мурта.
Только что задавал корм своему Гнедко (Петушок Сибири): 120 верст — 2 дня... А сейчас сижу в хате и греюсь у печки. До Енисейска осталось около 250 верст. Мороз стоит градусов в 30, и обещают больше. Завтра буду искать новых лошадей. Еду один, всеми брошенный и покинутый. Даже ГПУ и то от меня отказалось. Обнаружил вокруг себя и в себе много любопытного. Рвусь в Енисейск, как будто это Москва. Будет адрес — будут письма. Линуша, милая, когда же я буду Тебя читать? Целую Тебя, хорошая. Улыбаешься ли? Пожалуйста, улыбайся! По-моему, я сегодня родился. 3 ноября. Поздравляю Тебя, длинноногая. Привет Елочке. Николай.
P.S. С дороги я послал Тебе несколько открыток. Спасибо Тебе, что посетила меня в Москве.
* * *
4 ноября 1933 года
Дорогой, прекрасный, любимый, мне хочется, чтобы это письмо встретило тебя. Не знаю, где ты, как ты? Получила телеграмму из Иркутска. А вчера Борис[2] сказал мне, что ты на дороге в Енисейск. Рассказывать о себе, о своих днях трудно, когда буду знать, что ты доехал, твой адрес, буду посылать письма каждый день, так что роль Хенкина у меня впереди. Эти дни много играю, репетирую и на днях думаю перебраться на новую квартиру, в которую до сих пор никак не могу собраться с силами и переехать. Береги себя. Будь здоров. Пиши мне. Я люблю тебя, думаю о тебе все дни и ночи. Не оставляй меня своим вниманием, мыслями, сердцем. У меня все принадлежит тебе, я для тебя на все готова. Целую тебя, родной.
Лина.
* * *
5 ноября
Дорогой мой, посылка халтурно составлена, наскоро, не сердись. Я послала письмо, телеграмму до востребования. Будь здоров. Пиши. Сегодня получила телеграмму, что тебе осталось двести пятьдесят километров. Целую.
Лина.
* * *
6 ноября 1933 года
Большая Мурта.
Застрял в деревне. На почтовых уехать не удалось — не взяли. Нанять крестьянскую лошадь — не по карману. Дорога от Красноярска до Большой Мурты и так обошлась мне слишком дорого. По подписке я должен быть в Енисейске до десятого. Сегодня шестое. Машина, которую я жду и на которой меня обещал захватить один сердобольный товарищ, — не приходит. Дело в том, что мне пришлось ехать одному. Красноярск махнул на меня рукой и, взяв с меня подписку, выпустил на свободу. До этого я не видел ее четыре дня. Я не видел ее, даже если бы стал считать свободой посещение уборной. Что мне будет за опоздание, тоже не знаю. Сейчас я живу с вербовщиками лошадей на Фуражной базе «Енисей—Золото». Вербовщики — люди хорошие, и я слушаю их с превеликим интересом до глубокой ночи. Вообще, живу я занятно, но хочется быть на месте, хочется сесть за стол, хочется получать Твои письма. Пиши мне, милая, чаще. Целую.
Николай.
[Воспоминания А. И. Степановой]
Арестованного Н. Р. Эрдмана везли в Сибирь в арестантском вагоне и выпустили на «свободу» только в Красноярске, откуда он сам, за свои деньги должен был добираться до Енисейска — места его ссылки.
* * *
6 ноября
Николашенька, вчера пришла телеграмма, что тебе осталось еще двести пятьдесят километров. Я решила немедленно, в этот же день послать тебе посылку до востребования, не дожидаясь твоего приезда, твоего адреса. Поэтому содержимое, наверное, не совсем удачно: неизвестно, что тебе на месте окажется особенно нужным. Притом она составлена наспех, было всего полтора часа времени, а в магазинах уйма народу. Так что прости и не сердись. Я много репетирую, играю, на праздниках буду много читать по радио, хочу взять опять уроки — одним словом, работать буду много. Я все еще никак не перееду, а надо бы: в доме Лужских[3] холодно, неуютно. Пиши мне, позволь заботиться о тебе, посылать нужные вещи. У меня столько любви к тебе, что, если ты дашь возможность отсылать частицу ее к тебе, мне будет гораздо легче. Будь здоров. Целую, родной.
Лина.
* * *
16 ноября
Хороший, дорогой, любимый, вчера пришла твоя телеграмма из Енисейска, и, правда, неизвестно еще, что такое Енисейск, но я счастлива, что твой путь окончен и наконец у тебя начнется какая-то жизнь. Мама твоя очень остро переживает (я это знаю) все твои лишения и трудности, ее надо беречь, и я очень прошу тебя держать меня в полном курсе твоего здоровья и нужд. Я гораздо сильнее и тверже, да и возможностей помочь тебе, сделать что-либо для тебя у меня гораздо больше, к тому же у меня много концертов, халтур, чтения по радио и денег у меня сейчас очень, очень порядочно. Сегодня у меня свободный вечер, и я хочу пойти в Большой театр на «Баядерку». Совсем не могу сидеть дома, все мечусь, мечусь, не находя себе места. Я пишу тебе каждое утро перед уходом в театр. Надеюсь, что почта будет милостива ко мне, и хоть часть открыток дойдет. Если можно, люби меня, целую тебя, счастье мое.
Лина.
[Воспоминания А. И. Степановой]
С родителями Николая Робертовича до его ссылки я не была знакома. Общая беда сблизила нас. Особенно после того, как я добилась свидания с Эрдманом на Лубянке.
Первое время мы обменивались новостями, получаемыми из Енисейска, через Бориса, затем мать Николая Робертовича, Валентина Борисовна, находила возможность встречаться со мной у общих знакомых, иногда она звонила в те дома, где я бывала в гостях. Помню, как я волновалась, узнав от Бориса Робертовича, что родители собираются в театр смотреть меня в «Вишневом саде». Я чувствовала, что они за многое мне признательны.
Москва,
проезд Художественного театра.
Художественный театр Первый им.Горького,
Ангелине Осиповне Степановой.
Енисейск, ул.Сталина, 23.
20 ноября 1933 г.
Сюрпризы кончаются рано. К четырем годам их у меня уже не было. За несколько дней до Рождества я знал, что будет елка. И когда в Сочельник открывали дверь в гостиную, я играл удивление, чтобы не обидеть родителей. Так искренно удивиться и так неожиданно обрадоваться, как я удивился и обрадовался на енисейской почте — мне почти никогда не приходилось.
На почту я зашел совершенно случайно. Мне показалось, что буду иметь дело только с телеграфом. И вдруг три открытки и сегодня еще две.
Спасибо Тебе, милая, спасибо, длинноногая. Не писал Тебе в первые дни приезда, потому что жил в невероятных условиях. Жил в комнате, в которой кроме меня помещалось четверо ребят и трое взрослых. Таких крикливых, сопливых, грязных, мокрых и картавых ребят Ты, наверное, никогда не видела. Крик и плач не смолкали с утра до вечера, лужи не просыхали с вечера до утра. Картавили все по-разному. Старший говорил «скола», помладше — «шкора», третий — «шкоа», а самый маленький — просто «ааа-ааа». Комнату здесь найти очень трудно.
Весь город осажден рыбаками. На Енисее застряло 70 пароходов, и люди принуждены зимовать в Енисейске.
В деревне Большая Мурта, в которой я прожил несколько дней, было расквартировано 1700 рыбаков. Можешь себе представить, что делается в городе? Наконец вчера я нашел себе комнату. Комнату с тремя столами, одной кроватью, а главное, без детей. Хозяева пока очень милы, и мне кажется, мы будем друг другом довольны.
Сегодня получил Твою посылку. Я нес ее по городу с видом победителя, и все смотрели на меня с завистью. Если Ты считаешь свою посылку халтурой, то как же я могу Тебе верить, что Ты средне читала по радио. Спасибо Тебе, Пинчик, я без конца благодарен Тебе и покорен Твоей внимательностью. Но я прошу Тебя больше ничего не посылать. У меня всего вдоволь. Даю Тебе слово, если я буду в чем-нибудь нуждаться, я немедленно обращусь к Тебе. В подтверждение своих слов я тут же обрушиваюсь на Тебя с тучей просьб:
1) Не беспокойся обо мне, я живу лучше, чем думается и Москве.
2) Пришли мне свою фотографию — мне хочется на Тебя посмотреть.
3) Если сможешь, узнай адрес Бабеля и сообщи ему мой.
4)
5) УЛЫБАЙСЯ
6)
Бедная Елочка. О Коко в связи со всякими событиями я думал еще в Гаграх. Поцелуй от меня Елочку и передай ей, что придет время и мы будем есть блины вместе.
Если я правильно понял то, что Ты пишешь о В.И., то его роль во всей истории столь незначительна, так случайна и так понятна, что никто не может предъявить к нему даже оговорочного обвинения. Никто, и прежде всего он сам. Но, может быть, я все это не так понял.
Пиши мне побольше о себе. О работе. О театре. Что поделывает Паша? Обними его за меня. Привет Яншину, Ливанову и всем, кто меня помнит. Шаркни ножкой перед Лужскими.
Целую Тебя, замечательная Линуша, спокойной ночи. Теперь буду писать часто. Получила ли Ты мои открытки с дороги? До Иркутска. Кажется, их было четыре — все без марок. Еще один поцелуй. До завтра.
Николай.
22 ноября 1933 г.
Вот это жизнь — сюрприз за сюрпризом. Сегодня решил зайти к своим картавцам и отнести им чего-нибудь сладенького. К моим «конфектам» они уже привыкли, поэтому я вооружился ножом и стал открывать деревянную коробку, которая была в Твоей посылке. Остальное Тебе понятно.
Скажу только, что папирос у меня почти не осталось. Несмотря на мои сомнения, дети жевали «конфекты» с прежним энтузиазмом и были на седьмом небе, а я курил «Герцеговину» и был ничуть не ниже их.
Сегодня был в Райпрофсовете и в Райкоме партии, предлагал им себя. Вероятно, буду работать в клубе. В клубе изредка играет единственная в городе труппа любителей.
Передай мхатовским актрисам, если им нечего играть — пусть приезжают, я поставлю «Марию Стюарт» или «Орлеанскую деву».
Начал писать. В связи с пьесой у меня к Тебе просьба. Видишь, как часто стал я Тебе надоедать. Узнай, пожалуйста, у Мамошина или у кого-нибудь еще, как пишутся заявления о приеме в партию. Пишутся ли они по трафарету, сухо и без особых красок или, наоборот, с лирикой, уверениями и автобиографией. Прилагаются ли к заявлению анкеты и вообще, как это делается в бумажном отношении.
Утром ходил на почту и получил два Твоих письма. Ты меня так избаловала, что страшно даже подумать, что завтра не получу ни одного.
Сейчас 8 часов, значит, у Тебя — четыре. Когда Ты выйдешь на сцену, я буду уже спать. Я ложусь в 9-10 часов, а встаю в 6-7. День здесь короткий, и мне его никак не хватает. Сидеть ночью нельзя — нет света.
Получил Наташину телеграмму с Володиным адресом — послал ему свой. Как-то и он, и она устроились?
Очень прошу не унижаться из-за меня и ничего не просить у людей.
Ты — большой человек и замечательная актриса, и Ты не имеешь права приносить свою гордость в жертву любви и волноваться перед дамами.
Спокойной ночи, чудесная моя, спи спокойно. Николай.
P.S. Поздравляю с переменой шофера.
P.S. Сейчас получил Твою телеграмму. Если Ты пришлешь мне еще хоть одну посылку, я самовольно вернусь в Москву и устрою такой та-ра-рам, что меня ушлют на 10 лет. Так и знай. Спасибо Тебе, длинноногая, но, честное слово, у меня всего больше, чем нужно. Если так будет продолжаться, я пошлю Тебе посылку в Москву.
С добрым утром.
Вечером напишу. Н.
* * *
22 ноября
Вчера получила твое письмо из Мурты, невыразимым счастьем было для меня читать эти строки, видеть твой почерк, знать, что я существую в твоей памяти, в твоих мыслях. Почта была ко мне немилостива, но я верю в хорошее будущее, в твою большую судьбу и очень хочу верить в наше счастье, но о нем ты решишь, поняв нужность или ненужность его для себя. Мечтаю, чтоб ты работал, и думаю, что ты сумеешь найти себя, даже там, в снегах, морозах и трудностях.
Вечером пришла телеграмма, что ты получил посылку. Ты не сердись, но я послала тебе вторую, и это хорошо, потому что зима может свирепствовать, могут быть метели, заносы, и ничего до тебя доходить не будет.
Напиши, посылать ли тебе книги и какие? Пиши мне почаще, нельзя рассчитывать, что все будет приходить.
Я пишу каждый день, а у тебя, наверное, не все мои письма. Елка шлет тебе привет, а Саша спрашивает, когда «Довертыч» придет есть пироги.
Любимый мой, шлю тебе много поцелуев, нежностей, любовь моя!
Вчера была в театре, слушала вагнеровскую музыку, взволновала она меня и вселила бодрость. Не оставляй меня своими мыслями.
Лина.