КАК ПРОФЕССОР ОТЦА СЕБЕ ИСКАЛ.

Светлой памяти Г.А. Орлова, профессора хирургии.
Родителей не выбирают (Народная мудрость)
Лет до четырех Вовка Булыгин не знал, что у него есть родители. Потому что, сколько помнилось ему, он всегда жил в деревне Чуб-Наволок у дедушки с бабушкой. И когда кто-нибудь из взрослых спрашивал Вовку – «ты чей будешь, малыш?», он важно отвечал – «я дедушкин-бабушкин». В самом деле, чей же он еще может быть?
Дедушка Вовки, Иван Никанорович Булыгин, худощавый, осанистый, суровый старик, прошедший две войны – германскую и гражданскую, работал механиком на Чуб-Наволоцком молокозаводе, где из молока, привезенного из соседних колхозов, делали сливки, сыр и масло. Почти каждый день Вовка ходил с дедушкой на завод. Смотрел, как Иван Никанорович запускает паровую машину, как крутится маслобойка, как работают сепараторы. Дедушка объяснял ему устройство и предназначение каждого механизма, а когда у него были время и настроение, учил внука работать на токарном станке, где сам часами вытачивал разные детали для то завода, то для небольшой деревенской лесопилки. Дедушка слыл искусным мастером, и внука сызмальства приучал к труду. Что до Вовки, то он был уверен, что помогает дедушке, и радовался этому. Очень он любил всем помогать. Потому что его дедушка с бабушкой всегда так поступали… как видно, и он в них уродился.
На молокозаводе Вовку все любили. Тамошние работницы называли его «дедушкиным помощником» и угощали молоком, а иногда - густыми жирными сливками или маслом на краюшке ароматного черного хлеба, который пекла для деревенского магазина его бабушка Анна Степановна. Мастерица она была на все руки, и хлеб у нее получался мягкий и вкусный. Вдобавок в половине просторного двухэтажного дома, который дедушке с бабушкой выделила для житья дирекция молокозавода, и где, как говорили, некогда жил местный священник, была большая, лучшая в Чуб-Наволоке русская печь. Вот и приходилось Анне Степановне печь хлеб на всю деревню. Да ей это было не в тягость, а радость. Охоча была до работы бабушка Анна Степановна. Может, потому все в ее руках и спорилось.
Бабушке Вовка тоже помогал - полол огород, кормил кур, присматривал за пятнистой козой Фишкой. Правда, бабушка смотрела в оба, чтобы внучек ненароком не насыпал курам вместо зерна соли, не выполол вместе с сорняками морковку и репу, не пытался прокатиться на брыкливой, норовистой Фишке. А за помощь всегда хвалила и угощала вяленой репкой, которую Вовка очень любил. Потому что конфеты у них в доме были редким, почти невиданным лакомством. Да разве сравнится конфета с ароматной, сладкой, тающей во рту, вяленой в печке репкой!
Так они втроем и жили, радуясь друг другу. Пока однажды, в начале июня, почтальонша Нюра не принесла дедушке письмо из города Михайловска. Водрузив на нос круглые очки в металлической оправе, дедушка прочел его, а потом что-то вполголоса сказал бабушке. Та с тревогой покосилась на внука, но промолчала. Разумеется, наблюдательный Вовка сразу встревожился. Что это значит? Да только у взрослых на все его вопросы один ответ: «много будешь знать – скоро состаришься». В таком случае зачем любопытствовать? Придет время – все само откроется.
И точно. Спустя несколько дней пошел Вовка погулять. А как раз в это время у соседнего дома сидели на лавочке и о чем-то болтали меж собой Нюра-почтальонша, Людка Косая и бабка Глафира, которая иногда, когда дедушка был на работе, захаживала к Анне Степановне почитать жития святых о поговорить «о божественном», а то и просто языком почесать.
-Вовка, а Вовка! – окликнула его Нюра. – Скоро к тебе мамка-то приедет? Я слыхала, что она к вам в гости собирается…
-Какая мамка? – удивился Вовка.
-Вот чудной! – фыркнула Людка. - Ты что, с луны упал? Не знаешь, что у тебя мамка с папкой есть?
-Да откуда ему это знать? – проворчала бабка Глафира. – Он же своих отца-матери, поди, в глаза не видал. Бросили они его. Да чего от этой Зойки ждать? Она же, еще когда тут жила, коза козой была. Все скакала по своим комсомольским собраниям и танцулькам, да мать позорила. А, как уехала в город учиться, там, поди, и вовсе по рукам пошла. Нагуляла ребятенка невесть от кого, да и спихнула с глаз долой деду с бабкой – нате мол, воспитывайте! Профурсетка!
-Фифа! – вторила ей Людка. – Коза плюшевая!
-Блудница. – шипела Глафира. – Ужо ей аду передок-то припекут.
Как видно, она сказала что-то очень забавное, потому что ее собеседницы так и покатились со смеху:
-Ха-ха-ха! Передок припекут! Хи-хи-хи! То-то коза попрыгает!!
И Вовка понял, что он вовсе не дедушкин и бабушкин, а сын какой-то козы Зойки, которая его бросила. И над которой все смеются - и Нюрка, и Людка и бабка Глафира. Скоро эта Зойка приедет в Чуб-Наволок. Тогда над Вовкой все будут потешаться и дразнить его козленком!
И это было так страшно, так больно, так обидно, что Вовка с отчаянным ревом бросился домой, к бабушке. А Нюрка, Людка и бабка Глафира, увидев это, засмеялись еще громче.
Теперь уже – над ним.
-Что с тобой, внучек? – с тревогой спросила Анна Степановна, увидев зареванного внука. – Кто тебя обидел?
-Бабушка, а это правда, что скоро к нам моя мамка приедет? – спросил Вовка.
-Правда. – подтвердила Анна Степановна.
-А правда, что она – коза? Как наша Фишка?
-Вот глупости-то! – проворчала бабушка. – Кто тебе такое сказал?
-Все говорят... Бабушка, я не хочу, чтобы она к нам ехала! Она же меня бросила… Так бабка Глафира говорила… Она еще сказала, что ее за какой-то передок припекут. А они смеялись…
-Ее саму за это на том свете за язык припекут. – строго сказала Анна Степановна. – Никакая твоя мать не коза, а врач. Она работает в Михайловске, людей лечит. И тебя она вовсе не бросила. Это мы с дедом тебя к себе забрали. Мама-то твоя еще в институте училась, когда тебя родила. Где ей было и учиться, и работать, чтобы себя и тебя прокормить? Опять же – кто бы там в Михайловске за тобой присматривал? Вот мы и решили ей помочь, и увезли тебя сюда. У нас-то ты, слава Богу, и сыт, и обихожен. Так что меньше людей слушай. Они наскажут… Мама у тебя хорошая. И тебя очень любит. В каждом письме спрашивает, как там мой Вовка, здоров ли, хорошо ли кушает, слушается ли дедушку с бабушкой… И ты ее люби. Боженька заповедал папу с мамой чтить и молиться за них. Вот ты и молись за свою маму Зою…
-А папа у меня тоже есть? – спросил Вовка.
Анна Степановна отчего-то нахмурилась и тяжело вздохнула.
-Есть… У каждого человека есть отец. А еще есть Отец Небесный. Он для всех нас Отец – и для тех, кто своего земного родителя знает, и для тех, кто его не знает.
-А где Он живет?
-На небе.
-Он летчик, да?
-Вот дурашка! Летчик по небу летает. А Бог на небе живет. Сидит на облаке и смотрит – как там Вовка? Хорошо ли себя ведет? А если увидит, что ты шалишь да бабушку с дедушкой не слушаешься – возьмет и накажет тебя.
Вовка захныкал:
-Боюсь…
-Это хорошо, что боишься. Кто Бога боится, тот греха сторонится. А теперь помолись Боженьке, чтобы Он тебя не наказывал за то, что худое о матери говоришь. Повторяй за мной – «Отче наш, Иже еси на небесех…»
-Отченаш, ежеси… - послушно затянул Вовка.
Молитва подействовала – Отец Небесный не наказал Вовку. Вдобавок, приезд матери перестал его страшить. В самом деле, может, она вовсе никакая не коза и едет в Чуб-Наволок для того, чтобы повидать его? Мало ли, что люди наскажут? А на самом деле она любит Вовку и соскучилась по нему.
Интересно, какая она, его мама?
Спустя несколько дней бабушка Анна Степановна открыла сундук, где хранилась праздничная одежда, заботливо переложенная пахучими сухими травами. И, достав оттуда для Вовки новую рубашку и штанишки на лямках, которые она почему-то называла «кобеднишиными» облачила в них внука. После чего принарядилась сама, повязала голову лиловым шелковым платком с вытканными на нем лупоглазыми львами, который дедушка Иван Никанорович подарил ей в ту далекую пору, когда были они еще женихом и невестой, и села у окна, откуда открывался вид на единственную улицу Чуб-Наволока, что тянулась до самой околицы, где проходила дорога на село Лютогоры, мимо которого по реке Двине туда и обратно ходили пароходы из города Михайловска. Потому эта улица и звалась – Лютогорский тракт.
Бабушка долго сидела у окна, вглядываясь вдаль. А потом закричала:
-Едет! Едет!
И, схватив за руку Вовку, выбежала на улицу. Дедушка, отложив газету «Красный Север», неторопливо последовал за ними.
Оказавшись на улице, Вовка увидел, что возле их дома столпились едва ли не все жители Чуб-Наволока – от малых детей до дряхлых старух. Что за чудеса? Сбежались, как на пожар… а зачем – непонятно.
И тут в конце улицы показался тарантас, запряженный чалой лошадкой. На этой старой-престарой, еще царских времен повозке, в Чуб-Наволок привозили письма, посылки, а иногда и пассажиров. В тарантасе гордо восседала молодая женщина в черном костюме, из-под которого виднелась белая блузка с рюшами и блестящей брошью у ворота. Голову незнакомки венчала кокетливо сдвинутая набок черная шляпка с зачем-то наброшенной на нее прозрачной черной сеткой. И смотрела она на людей, собравшихся на нее поглазеть, так же презрительно и насмешливо, как коза Фишка – на Вовку, когда тот пытался прогнать ее с бабушкиного огорода. Точь-в-точь такую красавицу Вовка видел на картинке в одном из журналов «Нива», которые хранились у дедушки. Но как и зачем ее занесло в Чуб-Наволок?
Тарантас остановился возле их дома. Выходит, эта женщина приехала к ним? Но ведь они ждут не ее, а его маму! Неужели эта незнакомка с картинки и есть его мама? Не может быть?
Однако в этот миг до Вовки донесся злобный шепот бабки Глафиры – «ишь, коза…» И, вспомнив, что говорили о его матери деревенские жонки, и как они смеялись над ней, Вовка со всех ног бросился прочь. Ему было стыдно, что у него такая мать. Лучше бы она к ним не приезжала!
Спрятавшись на чердаке, где стояли бабушкины кадки с солеными грибами и капустой, Вовка дал волю слезам. Потому что с приездом матери его прежней спокойной и счастливой жизни в одночасье пришел конец. Там, на чердаке, его и отыскала бабушка, и, уговаривая быть умницей и не гневить Боженьку, повела к матери.
Поначалу Вовка боялся подойти к красавице в черном костюме. Но когда она, открыв большой фанерный чемодан, стала вынимать оттуда подарки для дедушки и бабушки, а потом и для него, Вовкин страх сменился любопытством, а потом - радостью. Зря он боялся своей мамы и верил тому, что со зла болтают о ней чужие люди. Не они правы, а бабушка – мама у него хорошая и любит его. Вон, сколько чудесных подарков она ему привезла! И пальтишко с меховым воротником, и сапожки, и игрушечную козу, точь-в-точь, как их Фишка, только резиновую, и деревянную лошадку, серую в яблоках, с хвостом и гривой из пакли, и конфеты в ярких фантиках! Хорошо иметь маму…
Но, если у него есть мама, значит, должен быть и папа. Вот бы он к ним тоже приехал! То-то бы была радость!
Как камень, брошенный в тихую речную заводь, нарушает ее покой, так приезд Вовкиной матери нарушил спокойную жизнь в доме Вовкиных дедушки и бабушки. Зоя, сняв свои городские наряды, оделась в простое ситцевое платье, повязала голову платком и, придав себе (с точки зрения Вовки) обыкновенный человеческий вид, принялась мыть полы, менять на окнах занавески, стирать домотканые половики. Одним словом, делать в доме уборку – торопливо, беспорядочно, наспех.
-Что ты, Зойка, скачешь, как коза? – ворчала на нее Анна Степановна, которая в это время хлопотала у пышущей жаром печки – варила щи, пекла пироги и пирожки с ягодами, луком, капустой и грибами, от которых по всему дому разносился такой соблазнительный аромат, что у Вовки слюнки текли. – Поспешишь – людей насмешишь. Успеется. Он же, вроде, завтра приехать хотел…
Вовка насторожился. Выходит, завтра к ним приедет еще один гость? Интересно, кто он?
Однако спросить об этом у бабушки Вовка не решился, зная, что Анна Степановна, как всегда, ответит: «много будешь знать – скоро состаришься». Или – «любопытной Варваре нос оторвали». Нет уж, лучше набраться терпения и подождать до завтра, когда все выяснится само собой.
Но дожидаться завтрашнего дня Вовке не пришлось. Потому что мама вдруг сама вздумала рассказать ему, кого они ждут в гости.
-Знаешь, Вовка, завтра сюда приедет один человек. – заговорщически прошептала она, улыбаясь и гладя сына по головке. - Скоро он будет твоим папой. Хочешь, чтобы у тебя был папа?
-А Он у меня и так есть. – ответил Вовка. - Он на небе живет. Его зовут – Отченаш.
-Фу! – На красивом лице матери появилось такое выражение, словно она съела прокисшую капусту. – Кто тебя этим глупостям научил?
-Бабушка.
-Меньше ее слушай. Нет у тебя никакого Отца на небе. Летчике по небу летал - нигде Бога не видал, понял? В Бога только дикари верят да бабки неграмотные. А вот папа у тебя есть… вернее, скоро будет.
Вовка готов был прыгать от радости. Выходит, скоро, уже завтра, у него будет папа! Вот здорово! Поскорее бы он приехал!
На другой день из Лютогор к Булыгиным все на том же тарантасе приехал новый гость. То был молодой, высокий, крепко сложенный мужчина в синем пиджаке и клетчатой рубашке, ворот которой был перехвачен черным шелковым галстуком. Звали его Петром. И только Вовкина мать называла его иначе – Петро.
Вовке Петр понравился с первого взгляда. В самом деле, какой он был высокий, сильный, красивый! По сравнению с ним дедушка Иван Никанорович, в котором Вовка души не чаял, выглядел, как щуплый мальчишка-подросток рядом со взрослым. Точнее, как старик рядом с цветущим молодым мужчиной. Но разве это и впрямь не было так?
Петр сразу же познакомился с Вовкой и подарил ему крохотный перочинный ножичек с перламутровой ручкой, гораздо красивее и острее, чем тот ножик, который недавно сделал для своего внука дедушка Иван Никанорович. А затем – еще и серебряную брошку в виде якоря, украшенного тремя зелеными камешками. И, рассматривая чудесные подарки, Вовка мечтал о том, чтобы этот замечательный человек стал его папой. Почему-то его тянуло к Петру, как тянет к теплому и ласковому летнему солнцу молодой зеленый росток.
Гостя усадили за стол, ломившийся от всевозможных деревенских угощений. Дедушка достал из шкафчика заветную бутылочку вина, и началось застолье. Петро сразу стал душой компании – рассказывал всевозможные смешные истории из жизни моряков, распевал красивым густым басом романсы и русские народные песни. А потом, раскрасневшись от съеденного и выпитого, принялся лихо выстукивать зубами развеселый мотив песенки про заморского таракана по прозванию «Кукарача». Мама восторженно глядела на Петра, прильнув к нему, как повитель – к стволу могучего дуба. Бабушка внимательно и настороженно смотрела на них, растянув губы в улыбке. И только Иван Никанорович отчего-то хмурился и угрюмо молчал.
После обеда Петр подозвал Вовку и, посадив его к себе на колени, спросил:
-Ну как, дружок, понравились тебе мои подарки? Если будешь меня любить и слушаться, я тебе еще много чего подарю. Кстати, тебя тут кто-нибудь обижает? Ты мне скажи – кто именно. Мы с тобой сейчас пойдем к нему и такую взбучку ему зададим – мало не покажется.
Но Вовка молчал. Разумеется, ему случалось драться с деревенскими мальчишками, однако эти потасовки всегда кончались мировой. Да, если надо, он и сам даст обидчику сдачи вместо того, чтобы прятаться за спину чужого человека. Да и еще и взрослого. Нечестно это…
Так и не дождавшись ответа, Петр помрачнел, как небо перед грозой. И, стремясь сменить тему разговора, предложил Вовке:
-Давай-ка мы, дружок, поможем твоей бабушке. Наносим ей воды. А то, вон, все ведра пустые стоят. Где тут у вас колодец?
Разумеется, Вовка всегда был рад помочь кому-нибудь, особенно бабушке. И вот они с Петром отправились к колодцу. Вовка вприпрыжку, как шаловливый козленок, бежал впереди, показывая дорогу. А на груди у него поблескивал подаренный Петром якорек. Он был уверен, что жители соседних домов сейчас украдкой глядят на них из-за занавесок. И завидуют, что у Вовки есть такой замечательный старший друг, как этот Петр. Скоро он станет Вовкиным папой. То-то будет здорово!
Наполнив ведра, Петр медленно пошел обратно, стараясь не расплескать воду на свой нарядный городской костюм. А Вовка, вне себя от радости, носился вокруг него и время от времени хватался за ручку одного из ведер, желая помочь Петру. Вдруг он споткнулся и упал прямо под ноги Петру. Потеряв равновесие, гость растянулся на земле, опрокинув на себя оба ведра, доверху полные ледяной колодезной воды.
В следующий миг произошло то, что потом долго виделось Вовке в страшных снах. С перекошенным от ярости лицом Петр вскочил, и, осыпая Вовку отборной бранью, повалил его на землю, начал избивать руками, ногами, подвернувшейся под руку палкой. Плохо пришлось бы Вовке, если бы на его отчаянный крик не прибежала бабушка Анна Степановна, и, с отвагой тигрицы, защищающей своего детеныша, не набросилась на Петра, страшного в своем безумном, неудержимом гневе. Тем временем Вовка вскочил и бросился бежать, желая лишь одного – спастись от этого страшного человека, который обманул его, прикинувшись добрым. А на самом деле был жестоким и злым. И, чего доброго, убил бы его, не подоспей вовремя Анна Степановна.
Плача от боли и страха, Вовка спрятался в своем убежище на чердаке, между бабушкиными кадушками с соленьями и дедушкиными березовыми вениками для бани. А когда успокоился, решил, что не выйдет отсюда, пока этот Петр не уедет назад, в свой Михайловск. Он будет жить здесь, как тот маленький мальчик, который, желая стать матросом, спрятался в корабельном трюме, и потом долго пробирался наверх сквозь груды товаров, которыми было нагружено судно, пока не вылез на палубу, где его обнаружили моряки, и потрясенные его смелостью и упорством, приняли в свою команду юнгой. Эту историю дедушка Иван Никанорович несколько зимних вечеров подряд читал ее им с бабушкой вслух по какой-то старой книжке. И называлась она – «Морской волчонок».
Впрочем, Вовке, в отличие от героя этой книжки, отсиживаться на чердаке пришлось недолго. И вскоре на лестнице, ведущей на чердак, послышались осторожные бабушкины шаги. А потом он услышал голос Анны Степановны:
-Ты здесь, внучек? Выходи, не бойся. Ушел он… и она за ним потащилась. Господи, как же все неладно-то вышло! Ведь это же был твой родитель, Вовка. Я-то надеялась, что он на Зойке женится, и тебя любить будет. А он… Господи, кто ж знал-то, что так выйдет? Ведь дедушка за тебя его чуть насмерть не убил и велел убираться на все четыре стороны. Он и ушел… Спускайся тихонечко, не тревожь дедушку. Пусть полежит, успокоится, может, сердце у него и пройдет... Господи, ведь он никогда не на кого голоса не повышал, а тут… Господи, что же теперь будет-то?
Вовка не мог понять, по ком так сокрушается бабушка. По дедушке? По дочери? Или оттого, что теперь у Вовки не будет папы?
Впрочем, почему – не будет? Он сам найдет себе папу. Не такого, как этот Петр. Хорошего. Папу, который будет его любить, и которым он будет гордиться. А Вовка постарается, чтобы папа полюбил его. И чтобы он гордился своим сыном.
Как успокаивается речная заводь, потревоженная брошенным в нее камнем, так и жизнь в доме Булыгиных, с отъездом Петра и Зои, казалось бы, должна была войти в прежнее русло. Однако этого не случилось. Спустя несколько недель в Чуб-Наволок пришла весть о том, что началась война с Германией. Вскоре в деревне не осталось ни одного здорового молодого мужика или парня – всех забрали на фронт, а их работа легла на плечи женщин, подростков и стариков. Увы, Вовкин дедушка, еще недавно легко и охотно трудившийся за троих, все больше слабел здоровьем и, приходя с завода на обед, норовил прилечь. Бабушка Анна Степановна с тревогой поглядывала на мужа… но чем она могла помочь ему? Только молиться за него. А это она и так делала каждый день, утром и вечером, прося у Бога милости и спасения своим родным, почившим и живым. Даже тем, кто не верил в Него, как Иван Никанорович, как их заблудшая дочь Зоя…
Потом стали приходить вести о том, что немцы бомбят Михайловск, о пожарах, которые после этого бушуют в городе, и о начавшемся в нем голоде. Посовещавшись с бабушкой, дедушка, надев на нос свои неизменные круглые очки, сел писать письмо в Михайловск. Узнав об этом, Вовка испугался – уж не приглашают ли они опять к себе его мать и Петра? Но Анна Степановна поспешила успокоить его:
-Что ты боишься, дурашка? Не бойся. Они теперь вряд ли у нас появятся (при этом она тяжело вздохнула, как бывало всегда, когда речь шла о Зое). А к нам скоро приедет тетя Аля, старшая сестра твоей мамы. Помнишь, я тебе о ней рассказывала? Тетя Аля привезет своего сына Толика. Он будет жить у нас. В Михайловке-то сейчас житье несладкое. А здесь и не бомбят, и еда, слава Богу, есть. Дружно – не грузно, Господь не даст пропасть. Вместе как-нибудь проживем.
Спустя несколько недель, погожим днем в самом начале октября, с последними пароходами, из Михайловска к Булыгиным приехала их старшая дочь Алевтина Ивановна Мехреньгина. А вместе с ней - ее сын Толик, полный, кудрявый мальчик, на год старше Вовки.
Алевтина Ивановна была полной противоположностью своей младшей сестры Зои. Одета она была скромно, пожалуй, даже бедно. И, в отличие от Зои, буквально засыпавшей родителей и сына всевозможными подарками и лакомствами, Алевтина Ивановна ни им, ни племяннику не подарила ничего. По ее словам, после того, как забрали на фронт ее мужа, учителя истории в одной из городских школ, она на свою зарплату врача могла позволить себе с сыном лишь самое необходимое, а то ли еще ждало их впереди... Впрочем, Иван Никанорович и Анна Степановна и не ждали от нее подарков. Они радовались приезду дочери и тому, что смогут помочь ей, взяв к себе на житье Толика.
Обедали вместе. Разумеется, городским гостям бабушка то и дело подкладывала добавки – небось, изголодались там, в своем Михайловске! А те ели за двоих, опустошая миску за миской, и бросая жадные взгляды на бабушкины горшки и чугунки с едой. При этом тетя Аля не переставала сетовать на жизнь, на собственную тяжкую долю, на то, что теперь ей приходится подрабатывать дежурствами и ради сына отказывать себе во всем. Ведь она так любит, так любит своего Толеньку… души в нем не чает. Слушая сетования дочери, Анна Степановна сокрушенно вздыхала и украдкой вытирала глаза. А дедушка Иван Никанорович, как обычно, хмурился и молчал.
После обеда детей отправили спать. Сын тети Али тут же задал храпака. А Вовке почему-то не спалось. Он лежал в кровати, куда Анна Степановна уложила их «валетом» - нога к ноге, а головами в разные стороны, и прислушивался к разговорам, долетавшим из кухни:
-Валера-то мой последнее письмо нам откуда-то из Карелии прислал. – говорила Алевтина Ивановна. – Написал, что у них там целую неделю бои шли. Друг у него там в первом же бою пропал, Семеном звали. Все не может поверить, что убили его… Каково-то ему там – подумать страшно. А все о нас беспокоится – как живем, да как Толик, да чтобы нас из комнаты не выселили…
-А с какой стати им вас выселять? – спросил дедушка.
-Комнату-то Валере от школы выделили. – пояснила Алевтина Ивановна. – А теперь, раз он на фронте, могут и выселить. Они все могут… И как тогда нам с Толенькой быть? Я ведь не то, что эта ваша Зойка, которая от моряка ребенка нагуляла, да вам подкинула. Я ради своего Толеньки ночей не досыпаю, лишний кусок недоедаю…
-А про сестру свою не слыхала ли чего? – перебил ее дедушка.
-Да что о ней говорить? – буркнула Алевтина Ивановна, которой, видимо, пришлось не по нраву напоминание о том, что они с Зоей - сестры. – Коза блудливая! Все крутит шашни с этим своим Петькой-моряком. А он у нее - инженер на судоремонтном заводе, вот его в армию и не берут, бронь у него там какая-то, что ли. Да где же справедливость? Мой Валера и не пил, и не курил, и по бабам не шастал – а его на фронт забрали! А этот… Господи, да почему же все так на свете несправедливо устроено! Почему хорошие люди страдают, а плохие живут припеваючи и в ус не дуют? Как эта ваша Зойка с моряком своим…
Она охала, причитала и сетовала на несправедливую судьбу, осыпающую своими милостями недостойных людей и обделяющую ими людей достойных. А Вовка думал – и повезло же с отцом этому Толику!
Вот бы ему такого отца!
* * *
Назавтра Алевтина Ивановна, сгибаясь под тяжестью узлов и корзин со всевозможными гостинцами, собранными для нее сердобольной Анной Степановной, уехала в Лютогоры, чтобы успеть на последний пароход до Михайловска. А Вовка с Толиком отправились во двор – играть. Первым делом Толик отобрал у Вовки его лучшие игрушки, включая самые любимые, в свое время привезенные ему мамой – деревянную лошадку и резиновую козу.
-Ты уже ими давно играешь. – пояснил он. – Наигрался уже. Вот и отдай их мне. Делиться надо, понял?
Вовка смог отстоять только ножичек, подаренный ему Петром. Хотя Толик очень хотел его заполучить. Раздосадованный неудачей, городской гость надулся и обиженно буркнул:
-Жадина-говядина! Брату какой-то там ножик отдать жалеешь… Ну и ладно! Очень нужен мне твой ножик! Вот вернется мой папа с войны, он мне еще лучше ножик привезет. Немецкий. С двумя лезвиями, ножницами и отверткой. Он мне обещал…
-Откуда ты знаешь?
-А вот знаю! Он мне с фронта открытку прислал. Мама мне ее прочла, а там написано, что он мне с войны и ножик привезет, и настоящий морской бинокль, и коньки…
Вовка готов был заплакать от обиды. Вот какой хороший папа у этого Толика! Как он любит своего сына! Ему бы такого папу…
Но вслух он сказал совсем другое:
-Врешь!
-А вот и не вру! Я эту открытку с собой привез. Сейчас принесу. Сам увидишь.
Толик сбегал в дом и вернулся, торжествующе помахивая зажатой в руке открыткой.
-Вот она! Гляди!
На открытке был нарисован пушистый зеленоглазый котенок с пышным голубым бантом на шее, сидевший в корзинке с цветами. Над ним виднелась какая-то надпись.
-Вот! – ликовал Толик. - Это мне папа с фронта прислал! Тут написано, какие он мне подарки привезет, когда приедет! Мама мне все это читала! И ножик привезет, и бинокль, и коньки, и велосипед, и настоящее ружье с пульками!
Изумленный Вовка долго не мог вымолвить ни слова. А потом вдруг попросил:
-Послушай, Толик… Подари мне эту открытку. Ну, пожалуйста…
-Ишь, чего захотел! – презрительно фыркнул сын тети Али. - Подариж уехал в Париж, слыхал!
-Тогда давай меняться. – предложил Вовка, боясь лишь одного – вдруг Эдик и на сей раз ему откажет.
-И что ты мне за нее дашь?
- Хочешь мой ножик?
-Маловато будет…
-Ну, возьми еще вот это. – Вовка, зажмурив глаза в страхе от собственной смелости, протянул двоюродному брату серебряный якорек с тремя камешками.
-Ладно, так и быть, забирай! – снисходительно бросил Толик. – Папа мне еще много открыток пришлет… Только, чур, никому ее не показывай и не говори, что я тебе ее дал. Пусть это будет наша с тобой тайна. Понял?
До этого времени у Вовки не было тайн от дедушки с бабушкой. Но, даже не возьми с него Толик обещание хранить их общую тайну, он все равно не решился бы рассказать им о том, что нашел себе отца. Отца – героя, который любит его и помнит о нем даже там, на войне. И эту открытку он послал оттуда ему, своему Вовке.
Толик Мехреньгин прожил у Булыгиных три с лишним года. За это время Алевтина Ивановна напоминала о себе лишь редкими письмами, в которых жаловалась, что очень скучает по своему милому Толеньке, но не может приехать к любимому сыночку, поскольку вынуждена работать день и ночь, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Ведь с продуктами и с дровами в Михайловске дела обстоят очень плохо, а ее зарплаты и тех денег, что ей посылает с фронта муж, на житье едва хватает. А эта Зойка-распутница живет себе припеваючи, меняя наряды и любовников… вон, с этим Петькой-моряком своим поматросила, да и бросила, другого себе нашла. А до сестры ей дела нет. Но ничего – вот когда вернется в войны ее Валера, он поквитается со всеми, кто в трудную пору бросил на произвол судьбы его семью. Он так ей обещал…
Время от времени бабушка Анна Степановна с оказией пересылала Алевтине в Михайловск то мучицы, то соленых грибков, то варенья. И радовалась тому, что может хоть чем-то помочь своей бедной Алечке. Ведь ей там так тяжело одной…
Но тут нежданно грянула беда. В апреле 1945 года дедушка Иван Никанорович, придя домой с работы, как обычно, прилег отдохнуть… и заснул непробудным смертным сном. После его похорон в Чуб-Наволок пожаловала Алевтина Никаноровна, к тому времени уже вдова. Потому что за месяц до этого, где-то в Польше, погиб ее муж, Валерий Мехреньгин. Неудивительно, что убитая горем Алевтина Ивановна сильнее обычного плакалась на несправедливость и жестокость судьбы, и желала всех зол своей беспутной сестрице Зойке, которая порхает по жизни, как стрекоза, не ведая ни бед, ни забот. И участливая Анна Степановна, позабыв о собственном горе, всеми силами пыталась утешить свою несчастную дочку. Она отдала ей все самое ценное, что было у них с мужем – и часы-луковицу Ивана Никаноровича, и две серебряные чайные ложки с их инициалами – родительский подарок на свадьбу, и маленькую брошку из дутого золота с красными камешками, и даже несколько царских червонцев, хранимых на черный день. Погостив у матери пару дней, Алевтина Ивановна уехала в Михайловск, забрав с собою Толика. И Вовка с бабушкой остались одни.
Только лихая беда не приходит одна. Не успели справить сороковины по Ивану Никаноровичу, как дирекция молокозавода потребовала от Анны Степановны освободить половину дома, где они жили, и которую давно считали своей. Бабушка плакала, ходила к председателю колхоза, умоляла не лишать их крыши над головой. Ведь при жизни ее Иван Никанорович сделал для колхоза так много хорошего и полезного… Но, так и не добившись ничего, кроме краткой отсрочки, Анна Степановна поехала искать правды в Михайловск, оставив Вовку на попечение дряхлой полуслепой бабки Глафиры.
Увы, путешествие в Михайловск и обратно, тоже кончившееся ничем, окончательно подкосило Вовкину бабушку. Она слегла… и вскоре рядом с могилой Ивана Никаноровича появилась еще одна, в которой опочила от своих земных трудов и скорбей бабушка Анна Степановна. Вместе они жизнь прожили, вместе и в мать-сырую землю легли. Вечная им памиять!
На ее похороны в Чуб-Наволок приехала Вовкина мать, Зоя Ивановна. И, раздарив подругам Анны Степановны – Нюрке, Людке Косой и бабке Глафире немногочисленные пожитки покойной, вернулась в Михайловск.
Осиротевшего Вовку она забрала с собой. Так началась для него новая жизнь.
Никогда прежде не бывал Вовка в городе. Поэтому в Михайловске все для него было в новинку, все казалось чудесным, как в бабушкиной сказке – и мощеные улицы с тусклыми фонарями на обочинах, и трамвай, с грохотом и звоном мчащийся по стальным рельсам, обгоняя прохожих. И улицы, такие широкие, что по сравнению с ними Лютогорский тракт казался узкой лесной тропинкой. Да, чего только не было в городе! И тенистые парки, и драмтеатр, и дворец пионеров, и стадион, обнесенный забором из острых железных пик. И дома в Михайловске были не такие, как у них в Чуб-Наволоке – по большей части тоже деревянные, но двухэтажные, а то и трехэтажные. И Вовка теперь жил по-городски - в двухэтажном деревянном доме на берегу реки Двины, где Зое Ивановне от ее работы дали комнату. Причем не на первом, а на втором этаже, откуда из окна была, как на ладони, видна и набережная, и сама река – небесно-голубая в ясную погоду, свинцово-серая в пасмурные дни.
Разумеется, первым делом Вовка обошел, обегал, облазил все окрестные сараи и деревья. Познакомился с мальчишками из соседних дворов. И быстро подружился с ними. Вот тут-то и случилась с ним пренеприятная история.
Как-то раз пошел Вовка на Двину. Благо, летний день был теплый и солнечный, как нельзя лучше подходящий и для купания, и для игры в догонялки, и для ловли рыбы с плотов, которые в эту пору пригнали по Двине в Михайловск, где был лесопильный завод. Вот Вовка со своими новыми друзьями и искупался вволю, и набеггался всласть, и рыбу половил. А потом все они уселись на песке под обрывом, развели костерок и принялись печь на нем картошку – лакомство получилось хоть куда, не хуже бабушкиной вяленой репки.
Слово за слово, заговорили о том, кто у кого мама, кто у кого папа…
-У меня мама – врач! – похвастался Вовка своему новому другу Сереге Ляпинскому. – Она вон в той больнице работает – видишь? И там людей лечит.
-А отец у тебя есть? – полюбопытствовал Серега.
И хотя бабушка Анна Степановна не раз твердила Вовке, что лгать – грешно, он не решился сказать другу правду. Ведь это было бы так стыдно… Уж лучше соврать…
Поэтому Вовка ответил:
-Мой папа – герой. Он на войне погиб.
-Правда? – недоверчиво протянул Серега. – А говорят…
-Говорят, что в Москве кур доят. – перебил его Вовка, который терпеть не мог пересудов про свою мать. – Что, не веришь? Если хочешь знать, у меня даже открытка от папы есть. Он мне ее с войны прислал. Хочешь, покажу?
-Да ладно тебе…верю… - пошел на попятную сконфуженный Серега. Но Вовка с обезьяньим проворством вскарабкался вверх по обрыву и, сверкая пятками, понесся к дому. Вскоре он уже бежал обратно, держа в руке заветную открытку.
-Вот она! Смотри!
Серега взглянул на открытку, пробежал глазами написанное… И вдруг расхохотался.
-Это… тебе… твой отец… прислал! Ха-ха-ха!
-Да, прислал! Ты что, читать не умеешь? Там же все написано!
-А ты сам-то ее читал?
-Мне ее бабушка прочла. – снова соврал Вовка. – Я пока читать не умею.
-Оно и видно. Знаешь, что в ней написано?
И, не дожидаясь ответа, Серега стал читать вслух то, что было написано на открытке:
«Милая Алечка! Поздравляю тебя с днем рождения. Вот тебе от меня в подарок стишок:
Дарю тебе корзинку,
В ней кисонька сидит
И бархатными лапками
Цветочки теребит.
Дарю тебе корзинку,
Она из тростника.
В ней тридцать три фиалки
И цветик ландышка.
Твоя подруга Тося».
Вовка ушам своим не верил. Что за чушь? Не может быть! Но почему как смеются ребята, передавая из рук в руки злополучную открытку? Неужели Толик обманул его? Похоже, что так…
-Эх, ты! – презрительно процедил Серега, возвращая ему открытку. – Что ж ты нам врал-то? Выходит, нет у тебя никакого папы-героя!
Не говоря ему ни слова, Вовка со всех ног бросился бежать по прибрежному песку, куда глаза глядят, лишь бы укрыться от своего горя и позора. Когда же силы оставили его, он упал ничком и долго плакал, отчаянно и горько, словно сын – на отцовской могиле. В самом деле, вот у него и отняли папу-героя! И у него снова нет отца!
А там временем свежий летний ветер подхватил злополучную открытку, которую Вовка выпустил из рук, и понес ее к реке. И вот она уже поплыла по течению, далеко-далеко, в студеное Белое море, оставляя бедному Вовке его неутешное горе.
Тем временем наступила осень, и Вовка пошел в школу. Учеба давалась ему стократ труднее, чем одноклассникам, которых их домащние загодя обучили чтению и даже счету. Увы, бабушка Анна Степановна, души не чаявшая в своем Вовке, была убеждена - «придет время - в школе всему научат, а, если будет все заранее знать - учиться неинтересно будет». И не озаботилась выучить внука грамоте. Поэтому, к великому неудовольствию своей матери, Вовка сразу же угодил в число отстающих учеников. Стремясь заставить сына взяться за ум, Зоя Ивановна стыдила и корила его, твердила что он такой же дурак, как его отец, и, как видно, навсегда останется дураком. Неудивительно, что Вовка, смирившись с написанной ему на роду участью неисправимого дурака, вскоре махнул рукой на учебу и перебрался на «камчатку» - задние ряды парт, где, предоставленные самим себе, отсиживали уроки неуспевающие ученики, на которых педагоги давным-давно махнули рукой. И в скором будущем Вовке грозила позорная участь «второгодника»3. Но тут ему повстречался один человек…
Это произошло в начале декабря, когда, по случаю тридцатиградусных морозов, занятия в городских школах были отменены, и Вовка, вдоволь набегавшись на улице, где, радуясь отмене занятий, весело резвилась вся окрестная ребятня, сидел дома. Но не в комнате, где отдыхала после дежурства его мать, не любившая, когда ей мешают, а в общем коридоре, у печки, подкладывая в огонь грубо расколотые поленья, и вырезая из коры лодочку. Он уже приладил к ней мачту из щепки, когда в дверь постучали. Отодвинув скрипучий засов, Вовка увидел на пороге высокого человека лет сорока, с крупными чертами лица. Глаза незнакомца из-под густых бровей смотрели на Вовку не без любопытства, но доброжелательно.
-Здравствуй. Я к Зое Ивановне. – пояснил незнакомец, переступая порог. – А ты, как понимаю, ее сын Вовка?
-Угу. – хмыкнул Вовка, удивляясь, что незнакомец знает его имя.
-Тогда давай знакомиться. Меня зовут Георгий Андреевич. Мы с твоей мамой вместе работаем. Она дома?
-Дома. Сейчас позову.
-А ты, как понимаю, в школе учишься? Ну и как, нравится тебе учиться? Небось, книжки любишь читать? Про путешествия, про приключения…
При упоминании о книжках про приключения Вовкины глаза невольно вспыхнули. Потому что он вспомнил ту интересную книжку про морского волчонка, которую когда-то читал ему вслух дедушка Иван Никандрович. Вот бы самому ее прочесть! Это куда лучше, чем скучные стишки о том, «что такое хорошо и что такое плохо», которые их заставляют зубрить в школе.
Но тут из комнаты вышла Вовкина мама.
-Проходите, проходите, Георгий Андреевич! – ласково обратилась она к гостю. А потом прикрикнула на Вовку:
-А ты что стоишь, как дурак? А ну, иди, погуляй. Нечего тебе тут делать!
И Вовка послушно пошел на улицу, где до самой темноты бродил, словно бездомный щенок, время от времени заходя в магазины, чтобы согреться. Когда он вернулся, гостя уже не было. И Вовка очень жалел об этом. Потому что никогда никто еще не говорил с ним, как этот человек. Не как с малышом-глупышом, а как с равным. Разве что дедушка…
Однако встреча с Георгием Андреевичем имела неожиданное продолжение. Вскоре, придя домой из школы, Вовка обнаружил на столе книжку. На ее обложке был нарисован парусник. А внутри было много цветных картинок, на которых одетые по-старинному люди стреляли из пистолетов, рубились на саблях, карабкались на корабельные мачты, стояли среди пальм вокруг раскрытого сундука, доверху полного золотыми монетами.
-Это тебе Георгий Андреевич подарил. – пояснила мать. – Называется эта книжка – «Остров сокровищ». Да что толку? Все равно ты ее не прочтешь. Ты же до сих пор никак читать не выучишься.
Но Вовка не слушал ее. Он, как зачарованный смотрел на подарок Георгия Андреевича. Ведь до этого у него никогда не было книг. Неудивительно, что весь день он не выпускал из рук подарок Георгия Андреевича – листал книжку, рассматривал картинки, даже спать лег с ней под подушкой. Какая чудесная книга! И, наверное, очень интересная. Вот бы ее прочесть! Что ж. ради этого он научится читать.
С того самого дня Вовку словно подменили. Куда девались его лень и равнодушие к учебе! Он так жадно, на лету, схватывал знания, что вскоре с лихвой наверстал упущенное за первые месяцы учебы. Преподаватели и одноклассники глазам и ушам своим не верили – недавний лодырь - «камчадал» Вовка Булыгин, мало того, что выучился бегло читать и считать, но еще и к книгам пристрастился. Вон, как удивлялась библиотекарша, когда он во всех подробностях пересказал ей только что прочитанную историю про Гавроша4. И все учителя дивились, что мальчик, еще недавно смотревший в книгу и видевший там фигу, вдруг стал заядлым книгочеем. Что это с ним стряслось?
И никому, даже Вовкиной матери, было невдомек, что причиной чудесного преображения Вовки стала книжка про остров сокровищ, подаренная ему Георгием Андреевичем. Ибо не Зоя Ивановна, не школьные учителя, а именно этот человек ненароком распахнул перед ним дверь в великую и неисчерпаемую сокровищницу знаний.
Шло время. И по мере того, как Вовка подрастал, набираясь знаний и ума-разума, на столе у него появлялись все новые и новые подарки от Георгия Андреевича – книги «Юность полководца», «Под знаменем «Башмака», «Айвенго», «Спартак», «В дебрях Уссурийского края», «Овод», «Повесть о настоящем человеке». То были книги об отважных воинах, путешественниках, первопроходцах, борцах за свободу. И Вовка со всем пылом юности страстно желал стать таким, как герои этих книг. Но больше всего ему нравились книги про ученых. В самом деле, ведь эти целеустремленные, самоотверженные люди делают великие открытия, меняющие к лучшему жизнь на Земле, изобретают новые приборы и лекарства, побеждают страшные болезни, осмеливаются дать бой даже самой смерти. И он, когда вырастет, тоже станет ученым!
Тем временем мама Вовки продолжала работать врачом все в той же больнице. И Георгий Андреевич по-прежнему частенько захаживал к ним. Иногда, прежде чем Зоя Ивановна, как всегда бывало в таких случаях, выпроваживала Вовку гулять, ему удавалось перекинуться словечком-другим с Георгием Андреевичем, причем эти краткие разговоры явно были интересны гостю. Как же Вовка радовался, когда это случалось! К тому времени он уже знал, что Георгий Андреевич Колосов – не просто врач, а известный ученый, профессор, заведующий кафедрой хирургии Михайловского медицинского института. Неудивительно, что он всей душой тянулся к этому умному, эрудированному человеку. Вот бы у него был такой отец! Но почему профессор Колосов не женится на его матери? Ведь они дружат уже так давно... Из прочитанных книг Вовка вынес убеждение в том, что дружба мужчины и женщины непременно завершается их женитьбой. Если бы его мать и Георгий Андреевич наконец-то поженились! Тогда у Вовки появится отец. И какой замечательный! Лучшего отца он бы не мог бы себе пожелать.
Однажды, идя домой из школы, Вовка увидел Георгия Андреевича. Профессор Колосов шел по набережной навстречу ему, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться на Двину, над которой с пронзительными криками носились белые чайки. Вовка подошел к нему, поздоровался, и дальше они пошли уже вместе, увлеченно беседуя о книгах, обсуждая Вовкины мечты и планы на будущее, и не замечая косых взглядов, которые бросал им вслед кое-кто из прохожих.
О чем только они с Георгием Андреевичем не поговорили тогда! И как внимательно и участливо слушал профессор Колосов Вовку, когда тот поверял ему свою заветную мечту – стать ученым! Наверное, только отцы умеют так слушать своих сыновей… Неудивительно, что, придя домой, Вовка прямо-таки светился от счастья.
Зато его мама в тот день отчего-то была мрачнее тучи. Она подозрительно покосилась на сына, но промолчала. Однако спустя несколько дней Вовка получил от нее строгий нагоняй:
-Говорят, будто ты тут с Георгием Андреевичем по улицам разгуливаешь. – прошипела она с той неистовой злобой, на которую способна только до глубины души оскорбленная женщина. – Ишь, папу себе нашел… Так вот, чтобы этого больше никогда не было, слышишь! Кто ты ему? Никто. Если хочешь знать, у него своя семья есть, жена и дети. А ты ему чужой, чужим и останешься. Вот и не приставай к чужому человеку. Понял?
С того дня Вовка стал избегать встреч с профессором Колосовым. В самом деле, он не вправе навязываться в сыновья тому, у кого есть своя семья и родные дети. Напрасно он мечтал когда-нибудь назвать Георгия Андреевича ласковым словом «папа». Этого не произойдет никогда.
Однако, как ни странно, профессор Колосов продолжал принимать участие в судьбе Вовки. Он помог ему поступить в Михайловский мединститут. Об этом однажды обмолвилась Вовке его мать. А потом, воспользовавшись своим влиянием в научном мире Михайловска, добился, чтобы по окончании института сын Зои Ивановны был зачислен в аспирантуру на кафедре физиологии. На этой кафедре Владимир Булыгин проработал всю жизнь, пока не получил звание профессора и не возглавил ее.
Не раз за эти годы сотрудники Михайловского мединститута, конфузясь собственного любопытства, и все же стремясь любой ценой удовлетворить его, доверительным тоном спрашивали уважаемого Владимира Петровича Булыгина: «а правда ли, что Вы – внебрачный сын покойного профессора Колосова? Ведь он так много сделал для Вас! Вряд ли кто относился бы к чужому человеку так, как он к Вам».
Но, к их разочарованию, Владимир Петрович Булыгин всегда отвечал им, что он - сын совсем другого человека. И все же их с профессором Колосовым и впрямь связывало родство. Более крепкое и сильное, чем пресловутое родство по плоти.
Мало кто понимал, что профессор Булыгин разумеет под этим родством. Но те, кто понимал, дивились доброте и мудрости покойного профессора Колосова, разглядевшего в чужом, ненужном даже собственной матери ребенке родственную душу. И поистине сыновнему уважению к нему профессора Владимира Петровича Булыгина.
А годы неслись своим чередом, неудержимо, как ледоход на Двине. И вот уже Владимир Булыгин, окончив институт, женился на своей однокурснице Галине Серафимовне, защитил кандидатскую диссертацию, а потом и докторскую, возглавил в Михайловском мединституте кафедру физиологии. Потом у четы Булыгиных родилась дочка Наденька, которая выросла, вышла замуж, и подарила им внука Ваню и внучку Анюту. И, оглядываясь на прожитую жизнь с удовлетворением земледельца, вырастившего на своем поле богатый урожай, профессор Булыгин уже не вспоминал о том, как когда-то, в детстве, искал себе отца. Ведь теперь он сам уже был не только папой, но даже дедушкой. Чего еще ему желать?
Давно уже умерли и профессор Колосов, и Зоя Ивановна. Так что из тех, кто помнил профессора Булыгина мальчиком Вовкой, в живых не осталось почти никого. Разве что старшая сестра его матери, Алевтина Ивановна. Однако та перенесла на племянника свою ненависть к его матери, и потому знать не желала «Зойкиного сына», добившегося в жизни гораздо большего, чем ее ненаглядный Толенька.
Зато со своим двоюродным братом Толиком профессор Булыгин частенько встречался на улице. И подолгу терпеливо слушал, как тот сетовал на мать, которая контролирует каждый его шаг, запрещает встречаться с приятелями и с девушками. А при малейшей попытке неповиновения разражается слезами и упреками. В самом деле, ведь она ради него всю жизнь недоедала, недосыпала, работала за троих, отказывая себе во всем. И вот вырастила эгоиста, думающего только о себе! Где сыновняя благодарность? Где уважение к больной, старой матери?
С годами в жалобах Толика на Алевтину Ивановну слово «мама» слышалось все реже, пока не исчезло совсем. И он уже называл мать не иначе, как дурой или старой курицей, а то и похуже. Увы, чрезмерная родительская любовь, выродившаяся в тиранию, приносит отвратительные и страшные плоды.
Но однажды, встретившись на улице со своим двоюродным братом, Владимир Петрович не узнал его. Толик словно помолодел лет на десять. Расправив плечи и выпятив живот, он шествовал по улице и улыбался. Никогда прежде Владимир Петрович не видел, чтобы Толик улыбался. Что случилось?
-Здорово, брателло! – приветствовал его Толик. – Можешь меня поздравить – я теперь вольная птица. Наконец-то!
-Ты это о чем, Толик? – поначалу профессор Булыгин не понял, что имеет в виду его двоюродный брат.
-Экий ты недогадливый. А еще профессор… Убралась наконец-то моя старая курица, понятно? Наконец-то заживу!
-И что ты собираешься делать? – поинтересовался Владимир Петрович, которого ужаснула нескрываемая радость Толика по поводу смерти матери. Бедная Алевтина Ивановна! Ведь она так любила своего Толеньку!
-Первым делом квартиру отремонтирую. – Толик по-детски загнул на руке один палец. Затем, загнув другой, с мечтательной ухмылкой проглотил слюну и прибавил. –А потом женюсь.
-Не поздновато ли? – усомнился профессор Булыгин, окидывая взглядом грузную фигуру Толика, его обрюзгшее лицо с мешками под глазами и лысину, обрамленную полукольцом редких седых волос.
-Лучше поздно, чем никогда. Ради квартиры за меня любая девка или баба пойдет, еще драться меж собой за меня будут. Так что скоро, брателло, на свадьбу тебя приглашу. Вот только квартиру отремонтирую и сразу женюсь. А то она там настоящую помойку устроила – все хранила - и журналы старые, и тряпье, и письма разные…
-Слушай, Толик. – вдруг спросил Владимир Петрович, которому при упоминании о старых письмах вспомнилось, как давным-давно, в детстве, он выменял у двоюродного брата открытку, якобы посланную с фронта его отцом. – А у тебя, случайно, не сохранились письма, которые вам с матерью твой отец с фронта писал?
-Куда они денутся!? – ухмыльнулся Толик. – Мамаша их хранила, как зеницу ока. В шкафу прятала, под бельем, представляешь! А мне этот хлам зачем? Вот поеду летом на рыбалку – костер ими разжигать буду. Хоть на что-то сгодятся.
-Да что ты говоришь, Толик… Но, если тебе они не нужны, лучше отдай их мне!
-Даром не отдам. – ухмыльнулся Толик. – С тебя две бутылки коньяка. Ну и палтус копченый… и еще палка сервелата.
В тот же день профессор Булыгин принес домой старомодный дамский ридикюль, битком набитый письмами, которые писал с фронта жене и сыну отец Толика. Несколько месяцев подряд, посвящая этому все свое свободное время, он сканировал кусочки пожелтевшей бумаги с черно-белыми картинками и надписями «воинское», редактировал тексты писем, рылся в книгах по истории, желая точнее проследить фронтовую судьбу офицера Валерия Мехреньгина, не дожившего до Победы лишь нескольких месяцев.
Когда-то в детстве, он мечтал иметь отца-героя. Но сейчас, узнавая Валерия Мехреньгина по его письмам, профессор Булыгин в очередной раз убеждался в том, насколько действительность отличается от мечты. Ведь отец Толика был самым обыкновенным человеком, непохожим на книжных героев без страха и упрека. И все же, раз когда-то мальчик Вовка Булыгин в своих местах видел этого человек своим отцом, он должен позаботиться, чтобы память о Валерии Мехреньгине не угасла. Ибо это его сыновний долг перед чужим отцом.
Долго он трудился над книгой, посвященной Валерию Мехреньгину. А, закончив свой труд, отнес рукопись в типографию, оплатил верстку и печать, и в назначенный день забрал оттуда несколько увесистых пачек новеньких, пахнущих типографской краской книг. Часть экземпляров профессор Булыгин раздал во все городские библиотеки, часть отнес в Михайловский областной архив, в часть - в ту самую школу, где в свое время преподавал историю Валерий Мехреньгин. Оставшиеся экземпляры раздарил друзьям и знакомым.
Разумеется, Толик тоже получил в подарок несколько экземпляров книги о своем отце. Однако, пролистав ее, только и произнес, что:
-Ишь ты…
Однако профессор Булыгин понимал – его книгу смогут прочесть далеко не все. Поэтому он поместил в Интернете ее текст, вместе с цветными фотографиями всех фронтовых писем Валерия Мехреньгина. Теперь он был уверен – этому человеку уже не грозит забвение. И, если где-то там и впрямь что-то есть, возможно, отец Толика вспомнит добрым словом своего племянника. Впрочем, не все ли равно? Он исполнил свой долг перед Валерием Мехреньгиным.
К полной неожиданности для профессора Булыгина, появление его книги вызвало широкий общественный резонанс. О ней писали не только в Интернете, но даже в городских и областных газетах, восхищаясь подвижническим трудом ее составителя. А спустя месяц после выхода книги домой к Владимиру Петровичу вдруг пожаловал Толик. И прямо с порога заявил:
-Вот что, брателло. Помнишь, я тебе папашины письма давал почитать? Так вот, у меня тут один человек их купить хочет, и деньги хорошие предлагает. А мне сейчас деньги на ремонт квартиры нужны. Так что верни-ка ты мне эти письма…
Владимир Петрович хотел было напомнить Толику, что в свое время он сам отдал ему отцовские письма в обмен на коньяк, копченого палтуса и колбасу. А до того и вовсе хотел сжечь за ненадобностью. Но, вспомнив, как давным-давно в детстве, первый раз менялся с Толиком, и к чему это привело, молча отдал двоюродному брату ридикюль с письмами. В самом деле, ведь эти письма Валерий Мехреньгин писал не ему, а своим жене и сыну. Так что Толик имеет законное право ими владеть. И поступать с ними, как хочет..
И все же это событие оставило горький осадок в душе профессора Булыгина. Потому что он вспомнил, как долгие годы искал себе отца, да так его не нашел. Знать, судьба его – жить и умереть безотцовщиной.
С тем он и заснул.
И приснилась ему бабушка Анна Степановна, такая, какой он ее помнил с детства, в любимом своем шелковом платке с лупоглазыми львами. Стояла она над ним и тяжко вздыхала:
-Дурашка ты, Вовка, дурашка! Вон, уже до седых волос дожил, а ума, как погляжу, так и не нажил…
-Зря ты бабушка, так говоришь! – возразил Владимир Петрович. – Я ведь теперь известный ученый. Профессор, между прочим…
-И много ли толку в твоей учености, если ты всю жизнь в трех соснах рыщешь, да земного отца себе ищешь? – возразила бабушка. – Или мало тебе Отца Небесного? Он-то всегда с тобой был, есть и будет. А ты Его всю жизнь чураешься и за те дары, которыми Он тебя всю твою жизнь осыпает, не благодаришь. А еще умным себя считаешь! Эх, Вовка, и в кого ж ты такой несмышленый уродился?
Вздохнула бабушка Анна Степановна, повернулась да и пошла прочь. Хотел Вовка догнать ее, пообещать, что теперь непременно за ум возьмется и наконец-то вспомнит об Отце Небесном… тут профессор Булыгин и проснулся.
Долго потом он раздумывал и над сном своим, и над всей жизнью своей. Пока не понял – пора ему, наконец, об Отце Небесном вспомнить. Пойти в храм и поблагодарить Его за то, что дал Он ему жизнь долгую и счастливую. Помолиться за родных своих – за живых и за усопших. А еще – попросить прощения за то, что проблуждал он всю жизнь в поисках земного отца, а о Небесном Отце только сейчас вспомнил…
Впрочем, это лучше, чем вовсе никогда.
Разве не так?
Монахиня Евфимия Пащенко